Апокриф иного мира...
Он увидел мир, воплощение грез своих, засмеялся и воскликнул: «Как же хорошо!» И увидел первый восход: торжественный и величественный, и капли росы в лучах солнца засияли крохотными радугами, вдохновляя его на новые творения. И возникли облака, и пролился первый дождь, и омыл юную землю. А на небе вспыхнула радуга - от края до края; и небо стало, как капля росы. И вновь засмеялся он и вздохнул: «Как же хорошо!» Но жаждал дух его новых творений, и воплотились частички духа его в созданиях живых и прекрасных. И мыслили они мыслями отца и славили его и повторяли за ним: «Хорошо!» Сошли с небес на благоухающую, омытую дождем, землю, и пели первую песнь Вечной Жизни и Любви… И звали их альвеэлами – первосозданными.
И так прекрасна была эта песня, что прослезился Онес Дэмион – Дух Света, и Создатель всего сущего, и в слезах своих увидел он множество детей: вечно юных, прекрасных, с душами чистыми и светлыми, не знающих горечи и сожаления, боли и страдания, смерти не знающих… И назвал он детей эланами.
Так гласила старая Легенда. Легенда, учением ставшая, Жрецами воспеваемая… И праздник был, Великий праздник Энтарос – День единения с Духом Сущего. Ранним утром, один раз в году, распускались на рассвете цветы белоснежные, покрывая поляны будто снегом. И плелись венки и гирлянды из цветов этих, с любовью названных альниэрами, и шли эланы в Храм, где совершалось в этот день Великое таинство. Дымились жертвенники, на которых жрецы сжигали прошлогодние гирлянды высохших альниэр, и поднимался легкий и благоухающий дым к небесам, к подножию трона Великого Отца…
Так стало… Но так не было. Хранили жрецы и иные сказания, которые называли песней альзаров - Ушедших. И мало было тех, кто уверял, что песня эта более правдива, чем даже сама Легенда. Тех, кто говорил, что в песне той истинная правда, история эланов и даже Самого Онеса. Жили альзары в Дальнем мире, и видеть их могли лишь те, кто сам искал встречи с ними. Вот только желающих отыскать их, было все меньше. А те, кому все же удавалось увидеть их, рассказывали вещи удивительные, скорее похожие на сказку, нежели на правду. А рассказывали они о том, что Ушедшие совсем юны на вид, что они не старятся, а из глаз их струится свет неведомый, и что сама вечность смотрит из глаз их… А уж историю, которую они рассказывают, даже и передать невозможно… Страшна эта история и кощунственна. И история эта о Самом Великом Отце…
«Не ищи Его на вершинах гор, не поднимут и крылья к Чертогам его,
Среди россыпей звезд не найдешь Его след, и на Солнце самом не стоит Его трон.
Только Духом его все заполнено: и живет Им, и дышит, и множится.
Самого же Отца только сердцем узришь, путь откроется в сердце, и вот он – Чертог…»
И вот он – Чертог… Он совсем не похож на Храм, в котором сейчас идут приготовления к празднику. Великий праздник, Великая мистерия… Они так прекрасны в этих белоснежных венках, символизирующих чистоту помыслов. Эланы долго готовятся к этому таинству. Считается большим грехом во время подготовки предаваться мыслям черным да злым, завистливым или праздным…
Дэмион грустно улыбнулся. А ведь он так верил… Верил в них. Верил больше, чем они верили в Него. Как такое могло случиться? Его сын, его боль. Боль, которая сделала мир больным… А как он радовался, когда глядя на свое величайшее творение – детей-эланов, сам захотел иметь рядом одного из них. Сына, который будет всегда с ним, который станет его Сотворцом. Даже сейчас он не в силах проклясть его, хотя тогда… проклял. Но, как оказалось, можно любить и проклятых. Ирмис. Что же ты наделал, Ирмис? Не вернуть ничего, не исправить…
Тогда тоже была весна, девушки пели и водили хороводы в садах, яблоневым цветом наполненных, кажется, вот, облака опустились на землю… И на земле цветы. А больше всех альниэры красуются. Лепестки атласные, изогнутые, а в серединке цветка будто бутончик маленький… А аромат от них такой нежный! И венков из них не плетет никто, жаль эланам губить красоту беззащитную…
Смотрит Дэмион, улыбается, а из сердца его нити тянутся к каждому творению своему, и бьется сердце его в унисон с их сердцами. И вдруг укол, едва заметный, но боль от него такая щемящая… И совсем рядом источник боли этой. Видит Дэмион сына своего. Стоит Ирмис рядом, смотрит на братьев и сестер своих, Отца славящих, а взгляд чужой, незнакомый. И мысли скрыты. И облик его вроде бы и знаком, а вроде бы и иной, и глаза, небесные, как и у Отца, потемнели, почти черными стали…
Встревожился Онес Дэмион, обратился к сыну возлюбленному:
- Что с тобой? Ты духом моим рожден, но кровь в тебе – крови создания подобна… Может, затосковал по братьям своим, может дева юная красотой своей ранила? Жаль мне будет отпускать тебя, но и неволить не стану.
Тут бросился Ирмис к ногам его:
- Отец мой! Разве они мне братья? Разве я не сын твой единственный? Они далеко, а я всегда рядом. Я вижу тебя, я дышу твоим дыханием, я вижу образ твой, который они узреть не могут… Я знаю то, чего не знают они, я даже то постиг… чего и ты постичь не сумел, - глаза Ирмоса почернели еще больше, что-то опасное промелькнула в них.
- Что же ты видел? – Отец схватил его за плечи, заглянул в глубину его глаз, проник в мятущуюся душу. И отпустил. Отшатнулся. Увидел враждебное, не созданное… Тьму великую и опасную, что за границей гармонии пристанище нашла…
- Что же ты наделал, сын мой? Верни назад, тебе неприсущее. Крепко держу я границы свои, отгоняю врага все дальше и дальше. И вот… враг в доме моем. Позволь мне помочь тебе, духом своим я тебя очищу.
Но уже Ирмис отшатнулся от Отца и сказал:
- Видишь теперь, что не брат я им? Во мне сила такая, что могу изменить мироздание. Я знаю теперь правду, которая никому неведома, а они, кого ты так любишь, глупы и неблагодарны. Радуются, не зная радости, любят, не зная любви, потому что истинная любовь из страданий рождается. И мне тоже казалось, что я люблю тебя, но лишь теперь я понял, что любовь не делится со всеми поровну. Скажи мне, отец, любишь ли ты меня? Любишь ли так, как я? Ты для меня единственный, и ни с кем не хочу разделять любовь твою, потому что ревную о тебе…
Опустил голову Дэмион:
- Все вы дети мои. Сам не ведаешь, о чем просишь. И не прав ты, говоря, что не знают они меня. В каждом из них я живу, и каждый из них живет во мне…
Полыхнули огнем глаза Ирмиса:
- Я докажу тебе, отец, - крикнул он, - я докажу тебе, как мало в них любви! Увидишь сам благодарность их, увидишь сам – как мало останется в них духа твоего! – И изменился образ Ирмиса к ужасу Дэмиона. Появились за спиной крылья черные, взмахнул крыльями сын его и ринулся вниз, к белоснежным облакам сада цветущего…
Застилают слезы глаза Дэмиона. Не радости слезы, а горечи. Мир изменился. Смерть пришла в мир. Ведь дети его бессмертны были, пока дух его жил в них. Дух творящий, вечный, а оказавшийся таким беззащитным в мире, им же созданном, но тьмою погубленным. Разве может жить дух его в тех, кто утратил сострадание? Кто жестоким стал, кто возвысился над другими? Кто сомнениями веру убил? Кто в отчаянии… проклял его… Отца своего.
- Будь проклят и ты, сын мой! Во веки веков проклят будь! – Выкрикнул и умолк. Боль душу ранила. Сам уподобился, прокляв сына, созданиям его проклинающим…
И слышит голос сына:
- Прости отец, но из всех, лишь я верен тебе остался, лишь я помню образ твой, лишь я люблю тебя. А они тебя забыли, не выдержали испытаний, мной им данных. Разве не учил ты их, что всегда они с тобой будут? А, значит, и смерть им не страшна! А много ли к тебе вернулось? Нет! Души их во тьме блуждают, но и во тьме лишь проклинают тебя…
Слушает Дэмион слова сына, не может возразить ему. Как так случилось, что знание стало верой, вера – надеждой, надежды – сомнениями… Дал сын проклятый детям его беды и горести, но ведь от отца-то в них дух, дух, который и утешить мог бы, и любовью исцелить… И воскресить! И вечность вернуть… И дух-то совсем рядом, если и утратил, только поверь, только позови, только вспомни – чье ты дитя… Что же могло стать сильнее духа, что?... что…
- Душа живая, - и сын рядом, - духу не больно, а душу ранишь… ничем боль не унять…Вот и ты ведь боль познал, - говорит, вроде бы, и торжествуя, а в глазах слезы. И страдание и…ненависть. И прощение ждет, и простить не может… Как они. Совсем, как они, стал… Его сын стал отцом детей его.
- Не прощу! Сам выбрал свой путь, а детей своих… Спасу! Да, я познал боль. И болит душа моя за них, но не дам им боли своей изведать, а и их боль себе возьму… Вечно жить с нею буду, но спасу детей… И, как раньше, жили они Духом моим, так теперь я буду жить их болью. И тебя познаю через боль ту, но очищусь, и каждого очищу в себе. И верну…всех!
Так пели Ушедшие…
Но забылись слова той Песни. Лишь отголоски ее записаны были Жрецами…
Так родилась Легенда.