Важным тезисом в моем понимании русской революции является представление о том, что ее душой и, если угодно, даже ее духом был космизм. С изживанием этого духа сошла на нет и сама революция, и случилось это к концу 1960-х годов, точнее, уже к 1967 г., когда стало ясно, что юбилей революции наша страна не отметит полетом на Луну... Американцам это удалось. Именно Дж.Кеннеди — не Рейган — вбил, так сказать, "осиновый кол" в грудь советской революции. Стагнация системы социализма была неизбежна.
Это было началом конца. Стала отпадать Чехословакия, родилось, оформилось движение диссидентов, приобрело резонанс антисоветское выступление Солженицына с "Архипелагом". Началась новая волна эмиграции, и вовсе не в сторону "пыльных тропинок далеких планет", где, как выяснилось, еще не скоро "останутся наши следы". Интеллигенция стала выпадать из стадии социального романтизма в стадию перманентного алкоголизма. Поехал в свои Петушки герой Венедикта Ерофеева, написал "Утиную охоту" Вампилов...
"Через тернии к звездам", — таков был эзотерический лозунг революции. Это хорошо понимали и выражали такие писатели как Брюсов и А.Толстой... Вообще, порох имел изначально отношение не только к террористам-бомбистам, но и к ракетам. Поэтому в революции исходно сочетались две стороны: взрыв анархо-социальный, сметающий царизм, и взрыв ракетных газов, уносящий человека в космос. М.Бакунин был на полюсе бомбистов, Н.Федоров — на полюсе космистов. Николай Кибальчич был наиболее характерной фигурой, совмещающей оба начала революции: бомбистом-ракетчиком. На стене его камеры осталось изображение летательной машины, о которой он мечтал перед казнью, чтобы улететь из рук палачей.
Потом герой модернистского романа Ф.Сологуба “Творимая легенда”, соорудивший летательный аппарат под видом оранжереи, улетает в космос, когда чернь идет на штурм его поместья.
Марс — Красная звезда. "Аэлита" — произведение в духе символистов. Алексей Толстой: "Выкуси, Марс-то теперь чей — советский". Известно, что одним из прототипов героини этого, быть может, лучшего и наиболее лиричного, трогательного романа Толстого послужила "декадентка" Нина Ивановна Петровская, несчастная возлюбленная Андрея Белого, — душа московского символизма. Мне очень досадно, что имя этой женщины в каком-то если не пренебрежении, то в полузабвении. А она не менее характерна, если не более, чем Любовь Дмитриевна Блок.
Бердяев прямо говорил, что символизм — одно из течений, подготовившее революцию, — стояло не под знаком логоса, но под знаком космоса. В сущности, космизм, как и символизм, — учение о преображении мира.
Пентаграмма — звезда, символ космоса и символ революции. Революция во многом произошла под знаком космоса. "Не ради коммунизма, а ради народного возрождения делалась революция", — пишет В.И.Гусев.
Марксизм был внутренне чужд революции, это было слово мертвое, привлекшее главным образом своим наукообразием сухих технарей, пришедших к власти. России был чужд американских дух технократизма, дух машинизации жизни, — это остро чувствовал А.Белый. Чужд был не сам по себе, а будучи цинично поставлен во главе угла. С таким лозунгом Россия не могла победить Америку. Рано или поздно она должна была вернуться к первоистокам.
Только порыв в будущее мог это оправдать. Только штурм небес. Эти слова не договаривались. Не настало ли время сказать это? Когда порыв иссяк, революция пошла на убыль, к застою и частичной реставрации при Ельцине.
Революция была штурмом небес не только в прямом, но и — в переносном смысле: глумливое богоборчество. Это было в русле новой поповщины — так называемого научного мировоззрения. Одним из моментов гонений на религию в 20-х годах было устройство комсомольских праздников и в первую очередь Рождества и Пасхи, представляющих собой первые опыты широко организованных публичных издевательств над верой. Вот несколько заметок из газеты "Известия ВЦИК" за 1923 г.: "Участники процессий были одеты в облачения, с париками из длинных волос и всклоченными бородами, в автомобилях за ними ехали загримированные "боги". Богоматерь с младенцем в красноармейской форме. Всюду плакаты "1922 раза Богоматерь рождала Христа, а на 1923 раз родила Комсомол"... Перед чтимыми святынями процессии делали остановки и служили богохульственные "молебны"... В телеге, свесившись, болталось туловище загримированного под пьяного священника парня... К нему с глумлением подбегали участники, складывая руки и ругаясь, получали "благословение"... Пляшут и хватают публику бесы... Славно поработали комсомольцы!" Как писал в 1924 г. А.Валентинов в "Черной книге", такие "карнавалы" устраивались по всей России...
Говорили, Петр Первый был первый большевик. Это так, да не совсем. Он тоже устраивал глумливые карнавалы, но для Петра такие карнавалы были насмешкой над фальшью "обрядоверия", но не над интимной сутью веры, точно также как ему претило ложное величие, которое он высмеивал, величая себя холопом полушутовского "князя-кесаря" Ромодановского.
В революционном гонении на православие сказалось вытравливание корней, между тем, в космизме Федорова — два направления: небо и земля. Небо — как среда обитания, которую нужно заселить. И земля — как обитель и место успокоения предков, которых нужно воскресить, чтобы заселить Вселенную: связь времен и связь пространств. В духе православной Пасхи и божественной литургии — общего дела.
Космизм и был русской идеей. Космизм — это мечта о всечеловеке, во времени и пространстве, не только воплощающей, но и, по Н.Федорову, развивающей мечту Достоевского. Космизм — это учение о творческом преображении мира. Здесь он глубоко взаимопроникается с символизмом.
В революции побеждала стихия разрушения... Она приобрела нигилистический характер. М.Булгаков в "Белой гвардии" призывает людей посмотреть на звезды, вглядеться в чистый и незамутненный лик революции, ради которого все делалось, опомниться, отказаться от братоубийственной бойни...
В 1997 г. отмечали 850-летие Москвы и 60-летие Вампилова. Как пишет В.Камышев, "Вампилов все еще далеко не разгадан, а его нравственный опыт нам более, чем необходим." С этим приходится согласиться и нам, в проекции избранной темы.
Дело вот в чем. "Жизнь своего поколения, его драму Вампилов ощущал необычайно глубоко. Поколение Вампилова испытало, по словам критика Игоря Золотусского, "страшную драму": "Выйдя на освещенную сторону и воспрянув, оно скоро снова было накрыто тенью, вынуждено было ломать себя и искать выхода..." Все тогда невольно были немного романтиками — космистами. У всех была в той или иной степени "космическая лихорадка". Даже Б.Парамонов, с его пафосом "земли" и "земного", говорил о "космизме" 1960-х в одной из своих передач в цикле "русские вопросы".
1967 год очень важен. Ожидалось многое к 50-летию Октября. В том числе полет на Луну. Когда год не был ознаменован блестящими успехами, то наступило "зиловское похмелье". Оно набрало силу уже в начале 70-х.
Виктор Демин пишет: "Драма Зилова — драма неверия. С детства впитал он в себя неверие в соборы, но на каком-то году кончилась у него и вера в планетарий." Был космизм. В духе примитивного космизма, штурма небес, понятого иногда превратно, как богоборчество, разрушение храмов. Но храмы-то и были прообразами заповедных кораблей, штурмующих небеса. (У А.Белого в "Серебряном голубе" сектанты-хлысты в кабаке поговаривают: "Тяп-ляп, вот тебе и корапь." "Корапь" на их языке — "храм".)
Те, кто разрушал храмы, штурмовали не те небеса. Это просто были вандалы и мракобесы. Кибальчич бы это понял. Но не он был главой революции. За это и было потом возмездие, часы режима были сочтены. Но вот что было: две стороны медали: две стороны штурма небес. Одна сторона — разрушение храмов, глумливые маскарады, а другая — позитивная — космизм, создание ракет, увенчавшееся ракетой "Энергия" в форме храма или "корабля" сектантов.
Так сделала круг история. И образовалась уродливая смычка — ракеты для "защиты революции". Будапешт 1956 года был подавлен не танками, а запуском спутника. Чехословакии-1968 бы не было, если бы к 50-летию Октября советский человек высадился на Луну. И автор песни "На пыльных тропинках" не написал бы ни слова о Чонкине. Кончилась эта вера в советский космос примерно в 1967—68 году, когда стало ясно, что ничего впечатляющего, как в 1957 и 61 году (был запущен спутник и Гагарин) не будет. Гагарин вскоре разбился... Символичная смерть. Не менее, чем смерть Икара. И не менее, чем смерть Есенина.
"Подвернулась любовь, — пишет В.Демин о Зилове, — да к кому -—девушке чистой как слеза... Но он-то неверующий, с самого начала знает, что и это пройдет. Полный, законченный атеист, он больше всего тоскует по святыне, которую, однако, не в состоянии, сам, собственными силами соорудить в душе."
В.Камышев задается вопросом: "Но что, если все... наоборот? Человек без святыни, без опоры в душе отнюдь не пренебрегает внешними приличиями. Воспринимающий жизнь исключительно с ее "лицевой", формальной стороны, он как раз подчеркнуто внимателен к расхожей морали и социальным ритуалам. Иначе — на что же еще опереться ему?
Вампиловский Зилов совсем другой. Его юность пришлась на конец 50-х, время больших и неопределенных надежд, вызвавших к жизни и соответствующее романтическое мироощущение."
Итак, — двоемирие, — почти как у символистов. Внешняя маска и глубинная сущность, личина и личность. В сущности, имеет смысл говорить о "советском символизме" как высшей и последней стадии социалистического реализма. Пьеса Вампилова "Утиная охота" не менее характерна и не менее символична, чем "Мелкий бес" Ф.Сологуба. У позднесоветского реалиста (читай — символиста) В.Шугаева есть замечательный отрывок, который, кажется, подписал бы и А.Белый:
“Должно быть, существует независимо от нас, материально и обособленно живет стихия, течение прозы не в виде отдельных источников, как фольклор, диалекты, устная речь современников, из которых литератор на манер пчелы берет “строительный” материал для сочинений, а этаким цельным потоком, наподобие глубоко спрятанной подземной реки, и кому-то дно напиться из нее лишь ладонью, а кому-то — зачерпнуть полным ковшиком — все зависит от силы дара, заведомо сознающего прозу, как своенравное живое существо, а не собранную из разных источников некую языково-словесную данность. Попутно замечу, что, видимо, существует подобный же, независимый от нас и поток поэзии, но, так сказать, с иным молекулярным строением и несколько иными подходами к нему”.
"Наступил момент осознания того, что... обыденный мир проигран зиловыми вчистую, захвачен карьеристами и конформистами... Нет, не просто "неверие в соборы" сгубило Зилова; его сгубила неопределенность самого предмета веры... " Веры в планетарий. Она была невербализованная, эта вера. Но на ней многое держалось. Мы люди космической эпохи.
Характерны слова Вампилова, сказанные им на художественном совете в иркутском театре, где он отстаивал в свое время (и не мог отстоять) "Утиную охоту": "Это я, понимаете?.. Пишут о "потерянном поколении". А разве в нас не произошло потерь?" Слова эти запомнили многие друзья драматурга. И не случайно, конечно...
20-е годы. Хемингуэй. Потерянное поколение. Модный "декаданс". Поза: поплакать о себе. Им, кажется, было о чем плакать? А нам, которые в той войне потеряли самое имя своей страны? Что мы получили взамен?
Планетарий — здесь ключевое слово. Ефремов, "Туманность Андромеды". Это ведь — как захватывало. Потом, в 70-е все это как-то сгинуло. Стало... захватанным. Космизм стал комизмом, почти пошлостью. Стало ясно, что дальнейшего прорыва скоро не предвидится. Все эти "туманности" стали казаться уже утопиями, тогда как еще недавно в них грезился если и не завтрашний, то послезавтрашний день...
Роман И.Ефремова "Лезвие бритвы", 1962 г. В нем есть реплика, что русские первыми будут на Луне. В журнале "Наука и жизнь" середины 60-х высмеивался какой-то американец, затеявший продавать участки на Луне: не из-за абсурда ситуации, а из-за все того же: "На, выкуси, Луна-то чья? Советская." Провидцем все же был Жюль Верн, у которого Луны впервые достигли американцы.
Эпизод из сугубо американской "эпохалки" — фильма "Форрест Гамп". Раненые во Вьетнаме солдаты в госпитале играют в теннис, другие следят, сидя спиной к телевизору, по которому сообщают, что Нил Армстронг высадился на Луну... Вот он, американский космизм. Он подкупает каким-то осмотрительным целомудрием. Словно они сами не верили, что им это удастся. Америка 60-х устала от навязанного ей космизма: демонстративное пренебрежение, подчеркнуто земные проблемы. Но и там же — из-за того, что отпала политическая необходимость соревнования, интенсивность полетов уменьшилась. Бредбери ожидал пилотируемые полеты на Марс уже в самом начале XXI века, а на деле они едва ли начнутся раньше второй половины XXI века.
В.Шукшин в символичной пьесе про вытрезвитель, под которым можно было понимать и всю страну, взывал к своей вере в планетарий, которая одна оправдывала советскую власть: "На Луну лететь надо, а то спиваемся, теряем темп, живем без величия, в холостую, народ становится безразличным". Так ставил проблему времени один из великих классиков советского символизма.
Тогда, в начале 70-х, уже стало ясно, что то, ради чего все начиналось, весь этот социально-космический эксперимент, завершился фиаско. Наиболее проницательным, да и не только им, стало ясно, что необходимы реформы, коренная переработка государственной идеологии: Чехословакия-1968, — хороший повод задуматься. Потом пошло-поехало. Советский режим усилием верховных бюрократов, вцепившихся во власть и вполне цинично относящихся к коммунистической идеологии как к инструменту удержания и оправдания своей власти, стал реакционной, консервативной силой. Пассионарность революции быстро слиняла. Это и был застой: копились силы для нового взрыва...
Ergo, — как сказал бы Евгений Базаров, — мы проиграли революцию потому, что важность космической ее составляющей правителями, особенно позднесоветскими, недостаточно понималась, искажалась, и по воле обстоятельств приобрела милитаристскую, а не федоровскую, литургическую окраску. Советский космизм был искажением русского, как футуризм был искажением почвенного символизма, а потому он не мог победить, — он мог лишь бросить достойный вызов, — и в этом его миссия.
2000