Авторам литсайтов посвящается
Солнце клонилось к закату.
Ирина сидела в кресле у окна, скучающе бегая пальцами по кнопкам мобильного телефона. Ей было неуютно сидеть так, в молчании, слушая, как перелистываются одна за другой страницы глянцевого журнала, над которым уныло склонилась совсем молоденькая девушка, почему-то именующая себя непонятной латынью – Sendra Limia. Ирина кинула взгляд на диван, где, откинувшись рукой на подлокотник, вальяжно восседал Антон, или по-простому – Ант, как его все называли. Он что-то читал, сосредоточенно бегая глазами по странице, постоянно хмурясь и изредка бормоча себе под нос.
Ирина злобно поджала губы. Тронула рукой свою причёску и в который раз оценила собственное платье.
- Ну и что ты там читаешь, Ант? – сдержанно сказала она.
- Рассказ, - отозвался Антон с дивана, - этой, новенькой… как её…
- Анна Бокова, - холодно произнесла Ирина.
- Точно… только как-то непонятно. Второй раз уже перечитываю.
- А я так не дочитала, - не отрываясь от журнала вставила Sendra. – Скучно так… никакого драйва.
Ирина разжала губы, но, поколебавшись мгновение, так ничего и не сказала.
- Что-то Иван Валентинович запаздывает, - вновь заговорил Антон.
- А нашего предводителя сегодня не будет, - живо отозвалась Ирина. – И этим вечером руководить литклубом буду я.
- Вот оно что… ну да, Ерментьева Ирина – президент литклуба, это звучит.
Дверь распахнулась и, вместе с тёплым сквозняком, в комнату ворвался Сёма Марков – взлохмаченный человек с невероятно подвижным лицом и кучей рифм на языке.
- Ну что же господа, а вот и я! Явился к вам дух музы донести! – воскликнул он и расположился на диване рядом с Антоном, одним движением выхватив у того из рук листки.
- А! Бокова, ну-ну, - глупо хихикая затараторил Сёма. – Крамов сегодня пеной исходился, эта Бокова ему такую рецензию залепила, вы бы видели! Как же там было? Ага – “…рассказ может быть сложным, а может быть невнятным. Вы пишите невнятно не потому, что много думаете, а как раз наоборот…”. Нет, вы представляете? Каково, а? В пух и прах, ей-богу – в пух и прах! Крамов злой, будто чёрт! А до чего красный! Я всё боюсь, как бы его удар не хватил. Ведь наш великий Крамов – он не потерпит здесь смутьянов!
- Прекрати, - устало сказала Ирина и взглянула на часы.
Солнце уже коснулось крыш и на фоне розовеющих облаков сухим шёпотом облетали с деревьев листья. Становилось всё свежее и время близилось к семи.
Снова открылась дверь.
- Нолк! – воскликнула Ирина. – Ну наконец-то!
В дверях стоял высокий, темноволосый мужчина в элегантном, но недорогом костюме. Скромная, очаровательная улыбка, немного усталые тёмно-зелёные глаза.
- Что, так скучно? – спросил он, приближаясь к Ирине.
- С ними всегда скучно, - негромко произнесла та, протягивая руку для поцелуя. – Один ты здесь – свет мой.
- Приятно слышать, - проговорил Нолк и коснулся губами протянутой руки.
Ирина улыбнулась. Снова отворилась дверь и в комнату неспешно, с едва проскальзывающей робостью, вошла девушка. Вьющиеся, спадающие на плечи, каштановые волосы, тонкие губы, тёмные глаза и кожа с признаками сходящего загара.
Вот и Бокова, - подумала Ирина и продолжила разговор с Нолком.
А стоявшая в дверях Анна скромно поздоровалась со всеми и прошла к одному из стульев, без всякого порядка расставленных по комнате. Её движения были осторожны, по-женски легки и сдержаны, а прямая спина и расправленные плечи выдавали в ней человека не лишённого гордости. На неё то и дело бросали любопытные взгляды, а Антон поспешил завести разговор. Отметив это, Ирина вновь поджала губы и дала одной тонкой морщинке проступить на её гладком белом лбу.
Время уже подошло, но народ ещё продолжал подходить. Один за другим, возвещая о своём прибытии очередным сквозняком, появились: Надежда Live под руку с каким-то незнакомым, малопримечательным пареньком; угрюмый Крамов, тут же отыскавший взглядом новенькую и демонстративно расположившийся подальше от неё; опоздав на десять минут вошла всегда всем улыбающаяся Клава. Дальше не переставали подтягиваться сомнительные и совсем неинтересные Ирине личности. Вскоре комната литкружка наполнилась гулом голосов и Ирина решила, что пора начинать.
Тут же было создано некое подобие театра – стулья и кушетки образовали нестройные ряды, обращённые к условной сцене, где сейчас находилась Ирина. Когда все расположились, она попросила тишины.
- Приветствую всех на очередном собрании нашего литклуба, - начала она. – Мы и так задержались, так что, думаю, стоит перейти сразу к делу. Как вы знаете, у нас есть новенькая… Аня, покажись.
Анна поднялась, и больше дюжины голов повернулись в её сторону. Ирина выждала паузу и снова заговорила:
- По нашей традиции, сегодня мы будем обсуждать рассказ Ани, представленный ею, как дебютантом нашего клуба. Кое-кто уже знаком с Анной, а кому-то она даже успела написать отзывы.
Раздался смешок. Ирина бросила взгляд на хмурого Крамова и почувствовала, что тоже хочет улыбнуться, но вовремя спохватилась.
- Возможно, это мы сегодня также обсудим. Ну а затем, конечно, почитаем вслух стихи и прозу, да и просто пообщаемся. Аня, прошу тебя, выходи сюда… вот кресло. Не бойся, здесь всё-таки не суд.
Ирина уступила место Ане, и та расположилась в широком кожаном кресле. Было заметно, как она волнуется и неловко подбирает подходящую позу, неуютно чувствуя себя под взглядом стольких глаз.
- Кто желает начать, - спросила Ирина.
- Давайте я, - отозвался Антон. – Скажу честно, для меня рассказ остался загадкой. Я не могу сказать, что он мне не понравился, но я так же не могу утверждать, что он пришёлся мне по душе. Знаете, Анна, всё-таки стоит писать несколько понятней для читателя. А то ведь и правда… увязать в одно все эти разговоры героев, все жесты и поступки сложновато. Но язык хорош. И описания неплохи, так что задевает. Но, повторюсь, понять смысл я не сумел – столько разных персонажей, сначала в этом… хм… баре, а затем на вокзале… не знаю, что ещё можно добавить.
Антон смолк и все посмотрели на Анну Бокову. Она сидела, закинув ногу на ногу, чуть откинувшись на спинку кресла и сложив руки на коленях.
- Знаете, - заговорила она. – Я хочу сказать насчёт доступности для читателя. Ведь способность понимать у людей развита неодинаково. А объяснять рассказы – дело неблагодарное… да и глупое к тому же.
В комнате повисла тишина. Ирина, сидевшая рядом с Нолком в первом ряду, насторожилась. – А это вызов, - подумала она перед тем, как услышать позади себя голос Sendr’ы, по-видимому, так и не оторвавшейся от журнала:
Но ведь рассказ должен захватывать, - тянула та скучающим голосом. – Автор должен заинтриговать читателя. У вас же ничего такого нет. Хороший язык, продуманные диалоги… но всё это усыпляет, хочется действия, читатель желает быть увлечённым и возбуждённым. Иначе, я не представляю, кто будет это читать.
Ирина было хотела что-то сказать, но снова промолчала.
- Давайте будем более конструктивны и содержательны, - донеслось слева.
Ирина медленно и с достоинством повернула голову. Говорила Надежда Live – уверенно и в меру громко, тщательно подбирая слова. Было видно, что ей нравится говорить. По-настоящему женский, мелодичный голос, какая-то очаровательная сдержанность в движениях, которая, возможно, была присуща светским дамам девятнадцатого века.
- Рассказ действительно хороший, - продолжала Надежда. – Такие вещи видно сразу. Смысл? Да, возможно он скрыт, до него ещё надо дойти. Это как солнце в пасмурный день - несмотря на тучи, оно всё же есть. Вы очень интересно подобрали героев – весьма разношёрстные персонажи: повар, индейцы, проститутки – их рассказанные и нерассказанные истории. Главное – им всем пока ещё есть куда ехать с этого вокзала. В целом, на мой взгляд, рассказ очень хороший. Правда, не скажу, что отличный. Чего-то не хватает, но чего – сейчас сказать не могу.
Анна Бокова улыбнулась и произнесла:
- Спасибо. Знаете, я хотела бы…
Но договорить ей не дали. Злой, будто куда-то спешащий, захлёбывающийся голос перебил её.
Ирина сразу догадалась, кому он принадлежит.
Крамов, - мелькнуло у неё в голове. – Сейчас начнётся.
- А мне не кажется, что рассказ хороший, - слишком громко сказал Крамов. – И персонажи… ну это же просто смешно! Вы вот мне написали на днях, что мой рассказ невнятен и сыр, без хоть сколько-нибудь продуманной идеи. Ну а сами то! Уж точно не лучше. Это надо же наплести – каких-то два бродяги, проститутки, лесорубы, индейцы, повар, который то ли голубой, то ли нет – не поймёшь. Это что, идея такая? Понапихать всего, что можно и нельзя, и ещё говорить о каком-то смысле. Сперва с собственным творчеством разберитесь, и уж потом отзывы другим пишите!
- Но ведь вы совсем…, - заговорила Анна, но её вновь перебили.
- Слушай, Крамов, а что она тебе такого написала?
- Не твоё дело, - ответил тот.
- Видно, не хило она тебя, а?
Стал нарастать шум. Ирина хотела вмешаться, но тут со стула поднялся Сёма Марков и, активно жестикулируя, возгласил:
Господа, господа, господа!
Что за шум, что за гам, что за дикость?
Ну же, ответьте, скажите на милость!
Так дела не ведут, давайте же тише,
Наш диалог нуждается в нише,
Которую нужно кому-то задать…
Рассказ ни хорош и не плох – так я считаю.
Но всё же, возможно, - здесь есть глубина
Когда же я это творенье читаю,
Понять её сложно – сокрыта она…
Сёма замолчал, но садиться не стал. Судя по всему, он собирался продолжать, и уже набрал в грудь воздуха, но тут, покрывая шёпот присутствующих, как-то задумчиво и вместе с тем звучно раздался голос Анны:
- Действительно – палка-селёдка…
Недоумённые взгляды тут же обратились на Бокову, а Сёма густо покраснел – то ли от смущения, то ли от злости.
- Сама ты, - процедил он и резко опустился на стул. – Чтобы ты понимала.
Сёма лихорадочно зашарил по карманам, но вдруг остановился и как-то неуверенно произнёс:
- Я… поэт…
Все промолчали. Анна отвела глаза. Она напряжённо замерла, не смея шевельнутся и только пальцы нервно теребили край кофты. Кто-то зажёг свет. Вспыхнувшие лампы желтоватым свечением отогнали за окно уже сгущающиеся в комнате сумерки. Было слышно, как шелестит почерневшими листьями ветер, и звуки города становится всё громче.
Ирина тоже молчала, стараясь разобраться в том, что происходит. Где-то за спиной раздался шёпот, а после – глупое хихиканье. Ирина разозлилась.
Что же вы постоянно шепчетесь, - подумала она. – Всегда, всюду, по любому поводу. Не желая ни на секунду задуматься, не желая ничего понимать. Лишь приглушённо ржать в кулак, делая вид, что вам на всё плевать и ничего не имеет значения, даже ваше идиотское хихиканье – ежесекундный заменитель счастья. Творчество – это свобода, но не для вас, ибо вы не несёте ответственности ни за свои слова, ни за поступки. Вы трусы. Но если вам сказать об этом, то вы, сбившись в стаю, разорвёте на части любого, кто посмеет пойти против вас.
Вдруг кто-то заговорил. Ирина не могла узнать, чей это был голос. Он был где-то рядом, близко… Она посмотрела направо и поняла, что говорит Нолк. Но это был не его голос, это было не его лицо, это не его руки вели себя так нервно. Он произносил слова нелепым, извиняющимся тоном. Его лицо – словно маска из глины, которую можно перелепить как только пожелаешь.
- Слушайте, Анна, - лепетал он. – Ну нельзя же так… хм… резко. Что вы о себе возомнили? Рассказ неплохой, но не надо ставить себя таким образом. Ведь, вообще-то, мы все здесь… личности… творческие люди можно сказать, имейте уважение. А в тексте вашем и ошибки есть, грамматические, да и диалоги не совсем естественны. Вы – начинающий писатель, я же имею какой-никакой опыт, имейте это в виду и принимайте к сведенью то, что слышите. Я, между прочим, и печатался уже в нескольких журналах, так что…
Ирина сидела неподвижно и не могла поверить.
Кто этот человек? – думала она. – Ссутулившийся, потерявший собственное лицо призрак, с противным голоском и глупыми словами. Всё, что ещё несколько минут назад делало его Нолком стёрлось, не осталось ничего. И это не лицо – лишь выставка масок, которые облетаю, словно омертвевшие листья. Маска за маской – и нет конца.
Нолк замолчал. Ирина отвернулась, ей было противно. Она взглянула на Бокову. Та улыбалась.
Да что она себе позволяет, - вскипела Ирина. – Соплячка! Выскочка! Что ты с ними сделала? – С Нолком… с поэтом Сёмой, что сейчас сидит, будто восковая кукла… А с Крамовым? Ты же всю злость из него выжала, он тебя ненавидит просто. Ты не судья – никто не давал тебе такого права. Этого права не было и у нас… у нас, которых ты засудила.
- Послушайте, Анна, - жёстко заговорила Ирина. – Мы с вами в кабине одного самолёта не сидели, так что не смейте учить нас писать.
- Но я…, - начала было Анна.
- И не думайте, - перебила Ирина, - что вы лучшая из всех, присутствующих в этой комнате. Я читала рассказ. И хочу сказать, что вы ненастоящая. Вы пишите о том, чего не знаете… не так, как должна писать молодая девушка. Можно подумать, что вы старуха. И язык у вас такой… сухой… по этой же причине. Но это ещё полбеды. Ваш рассказ – это нисколько, ни капли не современная проза. Сейчас подобные рассказы никому не нужны. Люди желают читать захватывающие детективы, интригующую мистику или же эротику. Их не интересуют полупонятные рассказы о целом интернациональном сборе на каком-то Богом забытом вокзале, ибо после прочтения они чувствуют себя обманутыми. Вы, Анна, настолько надменны, что даже не желаете что-либо объяснять читателю. И не стоит строить из себя просветлённую особу – к литературе ваша поза не имеет никакого отношения…
Ирина злилась и с каждым новым словом, слетавшим с её губ, всё больше теряла над собой контроль. Кто-то тронул её за руку – это был Нолк. Ирина вырвала руку, не сводя взгляда с сжавшейся в кресле Боковой.
Вдруг, неизвестно от чего, погасла часть ламп, и импровизированный зал со зрителями оказался погружённым в полумрак. Лица сидевших стёрлись, движения сгладились тенями. Остался только переливающийся в поздних сумерках шёпот и звучный, неумолкающий голос Ирины:
- Слушайте, что мы вам говорим и делайте выводы. Если вы хотите писать, быть с нами, не забывайте кто мы есть и, оторвавшись от созерцания самой себя, учитесь находить общий язык с другими.
- Да, Анна, это правда, - подхватил кто-то в полумраке.
- И не пишите больше так путано, - добавил ещё один голос.
Свет горел только над Анной. Яркий, белый – словно застывший всполох вспышки фотоаппарата. Слишком много света и гул голосов, словно копошащийся во тьме.
- И не используйте столько союзов в одном предложении…
- А что это за слово такое – пергидрольная?
- Слушайте, Бокова, может, стоит поменять стиль?
- А ты, Ант, сам не лучше… тем же занимаешься.
- Чем это?
- Глупостями всякими…
- Крамов, Бога в тебя нет! Ты же мне ногу отдавил!
- Вы серёжку не видели? Куда-то сюда упала…
- А почему вы выбрали именно такое название? Что оно значит?
- Да не трогай ты меня, надоел уже…
Голосов становилось всё больше. Они зарождались во тьме, ворочались в ней, сплетались между собой и уже потом выползали на свет.
И тут крик. Протяжно и звонко кричала Анна, уткнув в ладони лицо:
- Прекратите! Прекратите! Не смейте меня трогать! Вы все! Прекратите!
Все замолчали. Смолкла и Анна Бокова. Стало тихо.
И вдруг, в этой вечерней, прохладной тишине раздался голос. Ирина не могла понять откуда он идёт. Справа? Слева? Или же доносится из открытого настежь окна? Голос… не мужской и не женский, не тихий и не громкий, лишь повторяющий раз за разом:
- Вы – свет мира. Не может укрыться город, стоящий на верху горы…
Февраль-март 2008-го