Калитка

       В понедельник, к обеду, у нас вся мехмастерская только и говорила о том, что электрик Петр Бушмакин вчера пы­тался повеситься на веранде своего дома. Сейчас лежит в больнице.
       
       На вопросы любопытных кузнец Иван Бородин - компа­ньон Бушмакина по рыбалке и периодическим совместным выпивкам - отвечал односложно:
       - В субботу мы с ночевкой рыбачить уезжали. Когда в воскресенье утром вернулись, Петруха предложил обмыть улов. Но ко мне сын со снохой должны были прийти, и я отказался. Он сказал, что выпьет сам-на-сам, так как его Надеж­да в своем детсаде будет занята. У них ремонт.

       Не внесла большой ясности и электрообмотчица Галя Иванова, живущая с Бушмакиными забор к забору, когда начальник мастерской пытал ее, что могло толкнуть элект­рика на такой поступок.

       - А шут его знает, - также недоумевала соседка. - Как вы знаете, Борис Павлович, детей у них с женой нет. Живут тихо, особо не ссорятся. Надежда в нем души не чает. Она в детса­де воспитателем работает, попозже Петра домой приходит, не всегда в одно и то же время. Я же вижу порой, как она спешит, чтобы угодить ему и вовремя покормить ужином. Бывает, окликну её, а она: "Потом, Галочка, забегу, мой-то, поди, голодный".

       - Ну а, может, у них там кто-то на стороне завелся, - до­пытывался начальник, которому не хотелось, чтобы про этот случай и их "шаражку" говорило большое начальство и при­ходила милиция.

       - Да вы что, Борис Павлович, - Галя даже изменилась в голосе. - Мы же по соседству уже лет двадцать живем, гуля­ем, бывает, вместе. Надежда, кроме Петра, никого из мужиков не видит. Да и не замечала, чтобы он за кем-нибудь ухлесты­вал. Он же у Надежды, как у Христа за пазухой: умыт, на­кормлен, обстиран и обласкан, и спать вовремя уложен. Где он еще такую найдет? Правда, паразит, иногда любит по пьян­ке покочевряжиться, Надежду подразнить: то в компании вро­де бы за кем-то ухлестнет, то плохо ему становится. Тут уж Надежда вокруг него мухой летает, жизнь за него готова от­дать. Мы-то уже к этим-то выкрутасам привыкли, знаем, что дуркует, вроде как хочет проверить любовь жены. И ей об этом сколько раз говорили, а она не верит, дрожит над ним. Дуры мы, женщины, - неожиданно закончила Галя свой рассказ. Да и начальник больше ни о чем не стал спрашивать и велел позвать председателя месткома.

       Что они там решили - неизвестно, но затем вызвали куз­неца Бородина.
       - В общем, так, Иван, - Борис Павлович посмотрел на проф­союзного вожака - Ты вроде как друг Бушмакина. Заболей он или там какая-либо травма, мы бы обязательно снарядили делегацию в больницу. А сейчас, сам понимаешь, - не тот случай. У него - нервное расстройство, переживания разные, и нам не совсем удобно к висельнику идти. Ты уж, Иван Его­рович, сам проведай его, привет от коллектива передай, под­робно и деликатно разведай, что его в петлю потянуло.

       ...Увидев кузнеца в своей палате, Бушмакин, осунувший­ся, со щетиной на щеках, покраснел и опустил глаза.
       - Вот, лежу, - наконец, неопределенно сказал он.
       - Лежи-лежи, - добродушно разрешил Иван. - И ни о чем таком не думай. Привет тебе от Бориса Павловича и коллек­тива. Пусть, говорят, выздоравливает, в жизни-то оно вся­кое бывает. Как выздоровеешь, местком тебе обещал путе­вку в санаторий.
       - Да не нужна она мне, - вдруг обозлился Петр. - Горло вот болит. Врачи обещали, что через месяц пройдет.
       - Это хорошо, - одобрительно сказал кузнец. - На рыбал­ку поедем. А то мне как-то одному непривычно. Ты уж боль­ше не чуди. Когда надо, смерть сама придет. А тебе грех на жизнь обижаться. Ну, а что детей нет, так не ты - первый, не ты - последний.
       - Да не в них дело, Ваня, - больной отвел глаза. - Когда мы с тобой после рыбалки расстались, я по дороге "Столич­ную" купил. Надежда в детсаде на ремонте, а мне скучно стало. Выпил, рыбу распотрошил, сел телик смотреть. А там ничего интересного. Еще добавил, даже задремал. Проснулся - жены еще нет. Опять стопку принял, вышел на крыльцо, сижу, курю. Потом к калитке подошел. Вижу, в конце улицы Надежда показалась. И тут на меня кураж нашел: дай, ду­маю, ее попугаю. Дурь на меня по пьяни находит: то ревно­вать ее начинаю, то умирающим прикинусь, чтобы она, зна­чит, вокруг меня бегала. Я же знаю, что она меня любит. Ну и вот, бегом в кладовку - там моток веревки лежал, размотал его и соорудил петлю в веранде. Табуретку притащил, встал на нее и жду. А у Надежды привычка калиткой хлопать. Это у меня за нашу совместную жизнь верная примета: как ка­литка хлопнет (а только она ею так стучит) - значит, пришла домой. Ну и вот, калитка хлопнула, я еще подождал и шагнул с табуретки.

       - И не страшно было? - Иван аж вспотел от такого откровения.
       - Была боязнь, - неопределенно ответил друг. – Да я же ножик на видном месте на столе положил. Чтобы, зна­чит, сразу чиркнула по веревке.
       - Ну, ты даешь! - только и смог сказать Бородин. - А о жене ты подумал?
       Дальнейшую беседу прервала жена Петра, вбежавшая в палату с объемным пакетом. Не замечая кузнеца, сидящего у кровати Петра, с почерневшим лицом, с округлившимися глазами, она с придыхом от быстрой ходьбы затараторила от порога:
       - Отпуск у заведующей выпросила и с врачом договори­лась за тобой ухаживать. Как ты, Петя?
       И столько в этом вопросе было боли, что Бородин, неза­меченный супругами, тихо вышел из палаты.

       ...Как и обещал местком, Бушмакину по выходу из боль­ницы дали отпуск вне графика. И о дальнейшем его житье-бытье коллектив узнавал от Гали Ивановой.
       - А че ему сделается, - отвечала сердито в такие момен­ты электрообмотчица. - Как сыр в масле катается. Как кот, раздобрел и разъелся. Надя, дура, ни на шаг от него не отхо­дит, пылинки сдувает. Не верите - у Ивана спросите.
       Но Бородин на такие вопросы не отвечал и лишь хмурил­ся. И, по слухам, стал ездить на рыбалку в одиночку.

       ...Галя не преувеличивала. Электрик вышел на работу раздобревший, с какой-то ухмылочкой превосходства в угол­ках губ. Поначалу он вроде бы дичился всех, но никто его ни о чем не спрашивал, каждый делал свою работу, и отноше­ния внутри коллектива вошли в будничную колею.

       Хотя у Ивана и Гали холодок отчуждения к Петру остал­ся, но они старались его не выпячивать на людях, а осталь­ным, озабоченным заработком, до чьих-то душевных тонко­стей дела не было.

       Возможно, история самоповешения и вообще бы забылась, не повтори ее Петр еще раз. Правда, в больницу он не попал, отделался, как говорится, легким испугом, но два дня на ра­боте не был, за что получил от Бориса Павловича нагоняй и лишился премии.

       Такое наказание Галю Иванову не удовлетворило. Она требовала от начальника и месткома провести собрание, раз­ложить "паразита" по косточкам и затем отправить на лече­ние в психушку. Он, мол, играя на нервах жены, и вены себе пытался не раз резать.
На удивление, и кузнец поддержал ее, требуя всенародно поговорить по душам с Бушмакиным.
Возможно, собрание и состоялось бы, но к Борису Павло­вичу пришла жена Петра. Был призван местком. Любопытствующие, ожидавшие конца беседы, на которую электрика не пригласили, сделали вывод: она была нелегкой. Временами из-за двери доносился резкий, на повышенных тонах голос начальника, а затем с заплаканными глазами вышла жена Бушмакина. Когда Галя спросила появив­шегося через полчаса из кабинета Бориса Павловича, тот хмуро ответил:
       - Сами разберутся! И, думаю, скоро.
       Начальник сказал, как в воду глядел. Не угадал лишь в одном - не Надя, а злой рок или бес (как хотите, так и считай­те) поставил на "художествах" Бушмакина точку. Дальнейший ход событий восстановлен из рассказов Ивана и Галины.

       После визита жены в "шаражку" электрик неделю ходил злой, ни с кем не разговаривал. А потом вновь повеселел и смот­рел на всех свысока. Что, мол, выкусили! Мой дом - моя кре­пость. И вряд ли тогда знал Петр, что он станет ему могилой.

       - Я в огороде копалась, - рассказывала следователю Галя. - За зеленью к ужину пошла и видела через заборчик, как Бушмакин что-то на веранде делал, а потом на крыльце усел­ся, поджидая Надежду. Потом я к плите ушла. Где-то через полчаса вышла кур покормить. Он все также сидит, хотя ве­тер поднялся и пыль на улице заклубилась. Я еще подумала, что это сегодня Надежда задержалась, а спрашивать его не стала - не взлюбила я его за эти пугания жены. А потом ус­лышала страшный крик Нади. Мы семьей уже ужинали. Выскочили с мужем, а она, как безумная, кричит. Мой Павел че­рез изгородь перепрыгнул - и в дом к Бушмакиным. Я пока прибежала из калитки в комнату, пока Надежду пыталась успокоить, потом за Павлом на веранду кинулась, Павел уже веревку перерезал. Петра на пол положил и все никак не мог петлю ослабить. Так мне Петр и запомнился: синюшный, с веревкой на шее.

       На вопросы следователя кузнец Бородин отвечал коротко:
       - Калитка.
       - Что калитка? - не понял капитан милиции.
       - Приход жены Петр определял по стуку калитки, - пояс­нил Иван. - В тот вечер ветер поднялся. И, наверное, Петруха маху дал в своем кураже: ветер хлопнул незапертой ка­литкой, а он решил, что Надежда пришла. А смерть... Она над собой шуток не любит.
Так следователь и написал в материалах дознания, как одну из версий самоубийства.