Деревенское утро

       

       
       Школьные каникулы начались две недели назад. Даша с трудом дождалась, когда отец сможет приурочить к выходным несколько давно заработанных отгулов.
Он специально их не использовал, берёг для того, чтобы отвезти дочь в деревню, к своей матери, бабушке Наде, и заодно порыбачить там всласть, без суматохи и спешки.
       Каникулы хороши тем, что можно расслабиться, забыть об уроках и всех других обязанностях, а главное, отсыпаться вволю, сколько хочется и пока не надоест.
       Казалось бы, лучшего места, чем тихая, наполовину опустевшая деревня, для этого не найти. Однако, это не всегда так.
       Первым будит деревню соседский петух, которого прозвали Ощипкой после того, как он побывал в лисьих лапах. К счастью, его хозяйка Степановна находилась неподалёку, и ей каким - то чудом удалось отбить свою собственность у рыжей плутовки с помощью вил. Петух вернулся к своим пеструшкам слегка контуженным и изрядно ощипанным, но не потерявшим своей боевитости.
       Ощипка встаёт раньше всех, взлетает на забор, как раз напротив окна, где спит Даша, и кукарекает во всю мощь своих петушиных лёгких несколько раз подряд.
       Умолкнув, Ощипка склоняет голову набок и чутко прислушивается к ответному кукареканью остальных петухов, которое звонким эхом перекатывается по деревне туда - сюда в течение нескольких минут. Затем торжествующе хлопает крыльями и горделиво оглядывает своё семейство, выступающее из курятника короткими, неторопливыми шажками.
       Сонная Даша взбрыкивает ногой, спихивая кота, прикорнувшего у её ног, натягивает на себя съехавшее на пол одеяло и сворачивается в уютный калачик, собираясь досмотреть самый сладкий утренний сон. Брякнувшись о пол, кот вскакивает и недоумённо смотрит на свою соседку. Поняв, что она толкается не со зла, а спросонья, забирается обратно и мостится к ней под бок.
       А деревня уже начинает пробуждаться, и нависшая над нею тишина нарушается визгливым хрюканьем, оглушительным гусиным гоготом и голодным утиным кряканьем, которое утихает только после раздачи корма.
       Угомонив самую нетерпеливую и шумную живность, хозяйки вооружаются вёдрами и чистыми полотенцами, и торопятся к своим бурёнкам. Через минуту слух и душу радует нежнейший, переливчатый звон молочных струек, бьющихся о стенки вёдер, а зябкий утренний воздух разбавляется тёплым и запашистым духом парного молока.
       Даша снова усыпает, но недолгую тишину разрывает протяжный скрип открывающихся соседских ворот, и на улицу гордо выступает главная достопримечательность местного стада, чёрно – белый, крутобокий и мордастый бык Кирюша, нежно обожаемый всеми местными бурёнками.
       Втянув полную грудь свежего воздуха, Кирюша заводит долгое, раскатистое «муууу» таким мощным, утробным басом, что в доме дрожат стёкла. Видимо, для деревенских жителей это «мууууу» служит подобием заводского гудка, потому что по его сигналу все ворота вежливо распахиваются и выпускают на улицу бурёнок. Бурёнки торопливо и дружно подтягиваются к Кирюше, успевая на ходу срывать пучки сочной травы и дёргать свисающие через заборы ветки яблонь.
       Пастух Сидорыч неспешно следует позади стада, шаркая старыми, позеленевшими от травы, кроссовками и приветствуя стоящих у ворот хозяек.
       К его небольшой голове с курносым, покрытым желтоватой щетиной, личиком, прилипла серым блином кепка с измятым козырьком. Одет он в вечный брезентовый плащ с торчащим за спиной остроконечным кульком капюшона. На его плече висит чёрная болоньевая сумка, содержащая в себе пяток сваренных вкрутую яиц, пучок зелёного лука, плашку душистого, смолённого соломой, сала, изрядную краюху хлеба и полуторалитровую пластиковую бутылку парного молока.
       К пояску у Сидорыча привязан сыромятный ремешок, на котором болтается острый складной нож. Между делом он выстругивает из орешины замечательные свистульки, на которых наигрывает народные песни не хуже настоящего музыканта. Когда-то эти свистульки пользовались большим спросом у местной детворы. Но та детвора давно уже повырастала и разъехалась по городам, а их дети и внуки приезжают в деревню всё реже и реже. Недавно он подарил одну их них Даше. Подарок пришелся девочке по душе, и теперь довольный Сидорыч пополняет её коллекцию чуть ли не каждый вечер.
       Сидорыч зорко следит за своими подопечными, нарочито громко щёлкает кнутом, и зычно покрикивает:
       - Зорька, а ты кудыть, ядрёна вошь? А вот я тебя!
       Даша снова тревожит кота, переворачиваясь на другой бок, и бубнит что – то невнятное, упоминая и Кирюшу, и пастуха, и петуха. Поднявшись, кот переминается с лапы на лапу в ожидании пока она уляжется, затем снова мостится ей под бочок и мурлычет, стараясь убаюкать свою беспокойную соседку.
       Даша зарывается головой в подушку и пытается уснуть, но тёплый солнечный луч успевает мягко скользнуть по её ресницам и щеке, а птицы за окошком щебечут так весело и призывно, что нарушенный сон теряет свою прелесть, и она снова начинает ворочаться и потягиваться. Кот понимает, что уснуть уже не удастся и мягко соскакивает с постели,усаживается на полу, в центре тёплого солнечного квадрата, и ждёт её окончательно пробуждения.

       Бабушка Надя тоже проводила свою корову Мурашку в стадо. Переодевшись в чистый халат, она снимает с частокола стеклянные трёхлитровые банки, тщательно вымытые и прокаленные на солнце, выстраивает в рядок на дощатом столе и процеживает в них сквозь белоснежную марлю только что надоенное, пенящееся молоко. Управившись с молоком,  заглядывает в кастрюльку с поспевающим тестом, и спешит к чистенько выбеленной печке, примостившейся в уголке двора.
       Присев на низкую, сколоченную из трёх досок, скамеечку, закладывает в печь щепоть мелко наструганных лучин и охапку берёзовых дров. Потом поджигает лучинку, и некоторое время отдыхает, любуясь пляшущим огоньком, который сначала робко, затем всё смелей и сильней охватывает сухие берёзовые поленья. И вот уже из перевёрнутого эмалированного ведра с выбитым дном, венчающего дымоходную трубу, словно голову снеговика, вьётся тонкая струйка синеватого, изумительно пахнущего дымка.
       Газопровод обошел их неперспективную деревню стороной, а доставка сменных баллонов для газовых плит делается нерегулярно, поэтому газ приходится экономить. А лес вот он, рядом, так что нехватки с дровами не бывает, да и стоит ли лишать себя удовольствия полюбоваться на огонь. К тому же еда, приготовленная на дровах, гораздо вкуснее той, что готовится на газу.
       Немного отдохнув, бабушка начинает печь пирожки.
       Окончательно проснувшись, Даша поднимается и выходит на крыльцо. Нет, стоило приехать в деревню хотя бы ради того, что бы увидеть такое великолепное утро!
       Солнце уже поднялось достаточно высоко, и залило ярким светом пышную зелень, ослепительно сверкающую тысячами росинок. Слабый ветерок легонько покачивает тонкие ветки старой берёзы, устало приклонившейся к забору, увитому цепкими побегами хмеля и колючей ежевики.
       Даша смотрит на отцовский след, пролёгший тёмной лыжнёй по серебристому от росы спорышу, вдыхает прохладный воздух, соединивший в себе изумительные запахи речной свежести, свежескошенной травы и влажной дорожной пыли, взрыхлённой прошедшим стадом. Она вслушивается в звонкое птичье пение, вторящее равномерному, сочному вжиканью косы, доносящемуся с луга, щурится от яркого солнца, и улыбается от переполняющей её радости.
Даша ещё не знает, что всё, что она здесь видит, слышит и ощущает, сохранится в  её памяти в числе самых счастливых мгновений жизни до самого конца её дней.
       Из – за угла дома выходит бабушка с полной миской горячих пирожков.
       - Доброе утро, бабуля! – звонко кричит Даша, не дожидаясь, когда она подойдёт поближе.
Старушке нравится простота и приветливость девочки.
       - Доброе утро, милая, - отвечает она, улыбаясь каждой морщинкой круглого, разрумянившегося от печного жара, лица, - уже поднялась? Небось, опять Ощипка разбудил?
       - Не-а, я сама встала, – весело отвечает Даша.
       Она уже забыла истинную причину своего пробуждения, и даже довольна тем, что поднялась пораньше и застала такое чудесное утро.
       - Неужто, сама? – радуется бабушка, - это хорошо. Кто рано встанет, на того бог глянет.
       - А как он глянет?
       - А вот так. В постели залежишься – головой изболишься, раньше встанешь – хворобу обманешь.
       - Как обманешь? – не поняла Даша.
       - Ай не знаешь, как муторно, когда заспишься?
       - Знаю, - соглашается Даша, вспомнив гнетущее состояние тяжести и меланхолии, которым приходится расплачиваться за удовольствие поспать подольше.
       - То – то же. На пирожочек. Кушай, пока горячий. Потом снесёшь отцу, поди уже проголодался. Опять ушел ни свет, ни заря.
       - Угу, - кивает Даша, откусывая добрую половину большого, с отцовскую ладонь, пирожка, и вздыхает, вспомнив свою маму.
       - Дарья! – сказала бы она, - откусывай понемножку. И куда ты вечно спешишь?
       Ах, милая мамочка… Конечно же, она совершенно права в том, что старается привить дочери  хорошие манеры, но они к ней прививаться почему – то упорно не желают. Мама постоянно повторяет, что Даша во всём удалась в своего отца. Прожив в городе добрую половину своей жизни, он никогда не пытался ломать своих привычек. За это мама называет его «сермяжной простотой», не умеющей приспосабливаться к жизни.
       - Ну и пусть простота, - думает Даша, - зато как вкусно!!!