В моем семейном альбоме есть фотография, датированная 1939 годом. Черно-белая, пожелтевшая с годами. На ней семья немецкого офицера: он посередине, рядом с ним полноватая, но красивая лицом, статная женщина в платье с кружевным воротником, и одиннадцать детей. Старший, парнишка лет шестнадцати, стоит рядом с отцом, младшенького отец держит на руках.
Моя бабушка осталась без матери в 4 года. Моя прабабушка умерла через два месяца после родов, видимо слабый организм не выдержал пятую беременность. Прабабке было только двадцать пять, как мне сейчас. Бабушка и две ее сестры остались сиротами в холодном военном 1942 году, когда от рака легких умер мой прадед, не дожив и до тридцати пяти.
Так и жили они, горемычные: моя 12-летняя бабушка Валя, старшая сестричка Зиночка, 14 лет, и младшая Леночка – 10 лет. Война забрала и их тетку, которая поехала в Гродно и попала под обстрел.
В маленьком убогом домике на самой окраине белорусской деревушки, граничащей с Польшей, цеплялись за жизнь три девочки-подростка. А жизнь эта была нелегкой. В 1943 линия фронта стремительно сдвигалась к Польше. Теперь силы были на стороне советского народа. И немцы бежали, сметая все на своем пути, лютуя над населением. Половина деревни сбежала в лес. Туда же подалась и старшая Зиночка, угоняя кормилицу-корову. Моя бабушка не могла уйти в лес. Она лежала на старом матрасе набитом соломой и металась в бреду. Подле сидела сестренка Леночка, которая не решалась бросить больную сестру.
Фашисты заняли опустевшую деревню быстро, стали резать свиней и кур, которых крестьяне не успели увести в лес. Селились немцы, в лучших домах, но два из них направились и к убогому домику моей бабушки.
«Тифус!» - испуганно загорланил молодой безусый немчик, увидев белое лицо девочки и капельки пота на ее лбу. Он о чем-то громко начал спорить с однополчанином, видимо, хотел пристрелить двух несчастных детей. Но второй немец поджог клок соломы и попытался кинуть его на крышу дома. В это время во дворе появился офицер, красивый статный мужчина лет сорока. Он грубо крикнул, затушил солому и вошел в дом. Молодые немчики опустили голову и понуро пошли в сторону – видимо офицер пользовался авторитетом и уважением.
Немецкий офицер оказался доктором. Все две недели, что немцы стояли в деревне, Ханс, так называла его бабушка, ухаживал за ней. Она была очень слаба, но медленно и верно шла на поправку. Леночка, испугавшись фашиста в доме, сбежала в лес. Моя бабушка плохо понимала отрывистую немецкую речь, но верила этому сильному седеющему мужчине, так напоминающего ей отца. Немец часто смеялся, напевал что-то, а бабушке говорил «майн херц!» и показывал фотографию с любимой женой и одиннадцатью детьми.
Как-то утром бабушка проснулась от лихого свиста пуль и взрыва снарядов. Она почти поправилась, но ходила с трудом. Вставать не хотелось, ей снился впервые попробованный шоколад, которым ее вчера угостил доктор. Лицо Ханса было осунувшимся, бледным, далеко за полночь он закончил ампутировать ногу молодому сельскому парнишке, подорвавшемуся на мине, которого на свой страх принесли в дом сердобольного немецкого доктора бабушкины соседи. В сени вбежал запыхавшийся немецкий молодчик, тот самый, что хотел сжечь бабушкин дом. Он что-то кричал доктору, а доктор опустил голову, указал на бабушку, и покачал головой. Парень закричал громче, вскинул автомат, наставил на бабушку, потом на врача. Ханс молчал и смотрел парню прямо в глаза. Бабушка поняла, что доктор не хочет оставлять ее. Фриц не выдержал, махнул рукой. Плюнул и выбежал во двор. Стекла тряслись под шквалом пуль, рассыпались в дребезги. Бабушка потеряла сознание.
Через два часа деревню заняли русские. Пришла в себя бабушка на старой перине причитающей соседки. Немецкого доктора и еще трех пленных солдаты Красной Армии расстреляли на берегу речушки с красивым названием Наяна. Не помогли и слова тети Нюры, которая просила не трогать доктора, который спас жизнь моей бабушке и ее сыну.
Моя бабушка не воевала. У нее нет медалей, правительственных наград. Она была просто маленькой девочкой, которой довелось пройти через тяжелые годы сиротского военного лихолетья, которая выжила благодаря доброте немецкого доктора. Могу ли я осудить ее за то, что когда я 9 Мая с одноклассниками шла возлагать цветы к памятнику воинам-освободителям, моя бабушка ехала в деревушку своего детства к безымянной могиле доктора, ни фамилии, не звания, не военной части которого она не запомнила по неграмотности и малолетству?
Мои попытки отыскать семью доктора не увенчались успехом.
В моем семейном альбоме лежит старая, желтая фотография, на которой меня нет. Эту фотографию моя бабушка нашла на пепелище родного дома. Он сгорел в день освобождения родной деревни. От старого ветхого домика не осталось ничего, кроме обугленной печи. Но огонь чудом не тронул фотографию, которая упала под печь. Нет на фотографии моей бабушки, нет меня. И с ужасом я думаю про то, что если бы не этот немецкий доктор, так любивший детей и жизнь, моей бабушки вообще могло не быть. И мамы моей могло не быть. И меня могло не быть. Бабушка моя сейчас старая и немощная, но я 9 Мая с самого утра пойду к памятнику воинам-освободителям и возложу весенние цветы. А потом поеду в тихую деревушку на берегу высохшей речушки Наяны, возложить цветы на могилу доктора, ставшему спасителем моей семьи, поклонюсь ему низко-низко, чтобы никогда больше на родной земле не было войны, и чтобы доктор знал, что он не зря отдал свою жизнь за маленькую, безграмотную белорусскую девочку, которую он звал «майн херц»…