Послевоенные годы. Лампочка за 4. 80

       

       
       Детство молодость и становление взрослым прошли у меня в Лудзе, тихом, зеленном, уютном городке в восточной области Латвии, именуемой Латгалией Здесь родился, здесь учился в школе, от сюда уехал учиться в мединститут и сюда вернулся и начал работать врачом. Четыре года эвакуации, были как прочерк во времени. Население Латгалии смешанное, много русских, белорусов, поляков. До войны евреи составляли четверть населения Лудзы. Здесь родились мой отец и дед. Про прадеда не спросил во время, а теперь уже не у кого. В хедер меня отвел дед. Это было за полгода до Советской власти. Меламед старенький, не высокого роста, худой с бородкой. Жена его была очень полная. Реб Менахем носил черную кипу, похожую на академическую шапочку. Учились мы в комнате с длинным столом, сидели рядком на скамейке. Реб Менахем никого не наказывал, но был строг. Жена его, наоборот, была ласкова. Гладила по головке и угощала сладкими булочками. Алфавит мы учили хором. Благословение на хлеб, которое учили в хедере, запомнил на всю жизнь. Особо усердных учеников награждали конфеткой, которая падала сверху, уверенный, что ее послал мне Бог, нес конфетку домой и показывал родителям. После войны, проходя с отцом мимо дома реб Менахима, спросил его, получал ли он от Бога конфеты. Конечно, - сказал отец, - они же были оплачены, их с чердака через отверстие в потолке бросала жена меламеда. Советская власть хедер запретила. Реб Менахем и его жена погибли в гетто.
       
       Так получилось, что в эвакуации мы не имели возможности учиться, я знал только несколько русских букв. Когда мама привела нас в школу, согласно возрасту, определили брата в четвертый, а меня в третий классы Учительница, Мария Ивановна, заметив мои хилые знания, посадила меня за первую парту и часто подходила. Она была совсем седой, носила очки в металлическо оправе. Отец называл ее полковничихой, потому что была замужем за беглым царским полковником. Однажды, Мария Ивановна велела мне остаться после уроков. Сложив тетради в старый портфель, и спрятав очки, она сказала, что пойдем к ней в гости. Дом находился в тихом зеленном переулке. Из коридора вошли в проторную комнату, в которой было много мебели и горшков с цветами. В центре в кресле-качалке сидел старик в халате, в руке он держал странный предмет. Оказалось, что это был рожок, чтобы лучше слышать. Мария Ивановна крикнула прямо в рожок: «Это внук Моисея Ерша. Я тебе говорила». Старик кивал головой. Он спросил меня, где дедушка. Я сказал, что не знаю. Он не знает, - крикнула в рожок Мария Ивановна. Она отвела меня на кухню, велела помыть руки. Когда я вернулся в комнату, Мария Ивановна принесла чай в стакане с подстаканником и булочку на блюдечке, Положила рядом с блюдечком салфетку, Я стал похлебывать чай, закусывая булочкой. Старик сидел с низко опущенной головой. Мария Ивановна появилась сразу после чая. Завела в другую комнату, усадила за стол, дала чистую тетрадь. Начали мы со станицы букваря, на которой «мама моет раму», читать научился после первого урока. Гостил у Марии Ивановны четыре раза, всегда мыл руки и получал чай с булочкой. Выходя на крыльцо, читал на дверях табличку: Овсянников.

       Мы вернулись в другую, непривычную для нас Лудзу. Исчезли евреи, в расстрелах евреев активное участие принимали лудзенцы. Убийцы или убежали с немцами или были арестованы и судимы. Их дети, жены и вся родня остались и ходили по городу, будто ничего не произошло. Никто их не упрекал, да и они не винились. Вернувшиеся, в основном, женщины и дети, старались жить кучно. По вечерам устраивались веселые застолья. Вспоминали счастливые довоенные годы. Нас навестила тетя Франя, наша няня. Мы, дети, ее очень любили. Она принесла тарелки, вилки, ножи и ложки, которые забрала из нашей квартиры. Сын ее, Михась, служил в полиции, и после войны сгинул. Отец составил список евреев, вернувшихся из эвакуации, их было 351. человк. Несколько семей предпочли не возвращаться. Были и списки погибших на фронтах, больше двадцати. Один житель Лудзы проявил высокое благородство и мужество. Это был молодой электрик Антон Кукревич. Он спрятал семью своего приятеля Суера на хуторе у родителей. Говорили, что у них там родилась дочь, и что лузенский ксендз помогал им. Что стало с этой семьей после войны, не знаю. Их спаситель жил в Лудзе и работал на электростанции. Встречал его не часто, Разговаривал только один раз, но об этом позже...
       
       В первые послевоенные годы евреи старались жить, как прежде, Функционировали две синогоги. Языком общения был еврейский. Было даже подобие хедера. Демобилизованные носили военную форму и много говорили о прошедшей войне. Многие вернулись к довоенным профессиям, а вышедшие в офицеры, подались в начальники. Инвалиды получали очень маленькую пенсию. У двоих были высоки ампутации ног, они передвигались на калясках на трех велосипедных колесах. Запомнился Песах 1946 года, в синаногоге собралось много народа, чувствовалась атмосфера общего праздника. Мои родители в синогогу не ходили. Отец, потому что был атеистом, мать до войны была религиозна, ставила свечи, соблюдала посты. Когда получила сообщение, что все ее многчисленные родственники уничтожены, она сказала, что не может молиться Богу, который позволил убить безвинных и беззащитных людей. Однако, праздник дома отметили. За столом отец по памяти рассказывал агаду, сам задавал вопросы и отвечал. Каждый вечер после ужина отец читал всей семье несколько страниц из книги Шолом-Алейхема «С ярмарки», книга эта довольно сбъемная. Иногда отец прекращал чтение и объяснял значение слов и выражений, или просто восхищался образной речью героев. Ругательства мачехи он прочитал дважды и мы все дружно смеялись. Заботами отца языком общения у нас в семье был еврейский.

       В окрестных лесах слышались выстрелы, а иногда и мощные взрывы.
Саперы взрывали обнаруженные мины. Ходить в лес считалось опасным. Часто страдали подростки, которые бросали в костер снаряды и патроны. Воевали с лесными бандами бойцы истребительного батальона, их называли ястребками. Это были молодые парни, прошедшие войну. После их боевых операций, убитых лесных братьев показывали во дворе милиции. То ли для опознания, то ли для устрашения. По дороге в школу я проходил мимо широко распахнутых ворот, но зайти не решался. Однажды, пересилив страх, вошел во двор. На схваченной морозом и тронутой инеем земле лежало более десяти убитых, большинство мужчины. Все они были одеты в шерстяные домотканные куртки и штаны и обуты в яловые сапоги. Женщина и несколько подростков были одеты в обычную одежду. Любопытных было мало. Погибали и ястребки, их хоронили с оркестром и салютом. Осенью 1949 года, вечером к рынку подъехало много грузовиков с солдатами. С ними были походные кухни, они ели из котелков рядом с автомобилями, утром их уже не было. По слухам они прошли цепью через леса, убивая всех на пути. Было взорвано много бункеров, и схронов с немецким оружием, разрушены некоторые хутора. Затем последовала высылка, так называемых, кулаков. После этой осени прекратилась стрельба, прекратились смотрины в милицейском дворе, исчезли ястребки. Оставшиеся лесные братья прятались у родственников. Опасности ни для населения, ни для власти уже не представляли
       
       Через Лудзу в сторону Пыталово прогоняли огромное количество коров и лошадей. Преодалев путь в более тысячи километров, они брели обессиленные и истощенные. Их сопровождали дядьки с винтовками. Никакого фуража с ними не было. На улице, по которой двигалось стадо, жили барышники, торговцы крупным рогатым скотом и лошадьми. У них были добротные дома и обширные дворы с большими сараями и сенниками. Скот из Германии был для барышников божьим даром. Они без труда находили общий язык с сопровождающими. Некоторые барышники были наделены кличками, точно отражающие характер. «Котом» звали полного, медленного в движениях круглолицего мужика, склонного к частым супружеским изменам, «Тихий ангел» ласковой речью и тихим голосом умел сбыть
бракованную скотину. Самой неожиданной была кличка «Комсомольцы», так назы вали двух братьев. Старшему было лет 23-24, он видимо был на войне и носил военную форму, младший был моложе на пару лет. Они были рослыми, сильными и разгульными парнями. Называли их соответственно старшим и младшим комсомольцами. В далекие послевоенные годы слово «комсомолец» подразумевало преданность Советской власти. Для того, чтобы знать о приблеженние стада, «комсомольцы» соорудили вокруг дымовой трубы строительные леса и с высоты, как с пожарной каланчи, вели наблюдение. Когда они видели столб пыли, поднимали на длинном шесте красный флаг, который был виден издалека. Барышники, кто верхом, кто на телеге спешили навстречу товару. Далее все происходило просто,
открывались широкие ворота, и отбранные коровы и лошади оказывались во дворе. Так в районе появились крупные бурые коровы и породистые лошади. После коллективизации барышники стали не нужны. Старший комсамолец стал жестянщиком, а младший - шофером, но кличка сохранилась.

       С нами учились мальчики, которые в войну прибились к армии. Их привозили старшины к родственникам. Все они ходили в военной форме, курили махорку и мастерски слюнявили самокрутки. У каждого были одна или две медали. Нас они, обычно, не обижали. Проходило несколько недель, и они переставали ходить в школу. Как исключение запомнился Лоскутов, у него было две медали, форму свою он содержал в чистоте, сапоги всегда блестели. Лоскутов учился с нами несколько месяцев. И учился бы, видимо, и дальше, если бы не происшествие на уроке русского языка. Урок вела Вера Ефимовна, жена завуча Александра Васильевича Шевцова. Они приехали из Белоруссии, поженились в партизанском отряде. Вера Ефимовна была симпатичной и молодой, с грустными глазами. Она редко повышала голос. Я не слышал, что сказал ей Лоскутов, когда она подошла к его последней парте. Мы услышали ее крик. Вдруг она задрала подол платья, и стал виден живот с грубыми красными рубцами. Схватив голову Лоскутова, ткнула его лицом в обезображенный живот. Затем отпустилась его голову, села за парту и заплакала. Лоскутов молча вышел из класса, навсегда. Дома я рассказал матери об этом случае. Мама заплакала. Она собрала узелок с тейглех, готовить которые была большая мастерица. Тейглех - это подобие пряников, их готовят на меду или сахаре. Из теста сворачивают фигуру похожую на фигу. Внутрь кладут изюмину. Хорошо приготовленные тейглех хрупкие и очень вкусные. Мама велела отнести узелок Вере Ефимовне. Мне очень не хотелось идти с узелком. Да и почему я должен нести Вере Ефимовне тейглех, мне было не понятно, говорил, что мне стыдно, что я не знаю, где они живут. Но мама сунула мне в руку узелок и велела идти в дом Лоцевых. Семья Шевцовых жила в маленькой квартире. Было у них двое детей. Вера Ефимовна очень обрадовалась сладостям. Хотела меня чем-то угостить. Много раз благодарила
.
       К спасению семьи Суер имел косвенное отношение лудзенский ксендз. Высокий и худой, с лицом аскета, всегда одетый с сутану, он ходил совершенно несутулясь. На приветствия отвечал легким поклоном головы. Отец при встречес ксендзом вежливо кланялся. О том, что он старался облегчить участь евреевя слышал не только от отца. В своих проповедях он осуждал палачей. Жил ксендзна замковой горе в двухэтажном доме, Вокруг дома был яблоневый сад. За пару дней до начала занятий в школе, мы, разогретые вином юнцы 15-16 лет, решили
попробовать ксендзовских яблок. Когда нарвав яблок и поломав много ветвей, убегали, ксендз стоял на крыльце. Потом было построение всех учеников старших классов. Директор школы осудил поступок хулиганов и пригрозил, что если гражданин ( он назвал фамилию ксендза, но я ее не помню ), узнает среди учеников хулиганов, они будут строго наказаны. Ксендз медленно обошел наш строй, и сказал, что среди этих красивых молодых людей он не узнал никого. Пожелал нам успехов в учебе и ушел. Познакомился я с ксендзом через 10 лет, когда работал хирургом. Это были хрущевские времена. Велась очень активная и агрессивная антирелигиозная пропаганда. В районной газете перед Пасхой появилась статья о том, что ксендз лечится у врача по кожно- венерологическим заболеваниям. При этом особо выделялось второе слово в специальности врача. Мой дом был рядом с милицией. Милицейские офицеры часто по ночам стучали в окно. То освидетель ствовать побои, то определить степень опьянения, а иногда и просьбой отлить спирта. Поэтому, когда в полночь увидел капитана Бароклиса, не удивился. Он был следователем и часто работал по ночам. Постоянное дозированное содержание алкогодя в крови, способствовало его хорошему настроению. Он был необычно серьезен и говорил шопотом
       Ксендз просит тебя осмотреть его. Если ты не согласен,забудем об
       нашем разговоре.
       Было далеко за полночь, когда мы подъехали к дому на милицейском мотоцикле. Встретила нас пожилая женщина- экономка. У ксендза был фурункулез. Через полчаса Бароклис привез медсестру со шприцами и с пенициллином. Я назначил аутогемотерапию и пенициллин. От заготовленного конверта отказался. Через неделю медсестра передала мне, что состояние больногоулучшилось и он благодарит. После Пасхи к моему дому подъехала телега, крестьянин выгрузил на крыльцо деревянный бочонок меда и плетенную корзину с яицами, он передал привет и благодарность от ксендза. Почему ксендз предпочел меня более опытным врачам, к тому же совсем не католика, не знаю. Вскоре уехал из Лудзы и наведывался редко. Слышал, что его перевели епископом в Лиепаю.
       
       Не могу не описать встречу с Кукревичем., человеком рисковавшим
жизнью своей и своих близких, ради спасения еврейской семьи. Он был единственным в районе. Это было проявление не только проявлением героизма, но и высокого душевного благородства. Причиной нашей встречи стало мое увлечение ездой на мотоцикле. У меня был мотоцикл К-72, мощная, прочная и быстроходная мащина. На этом мотоцикле мы с приятелем Сашкой дважды ездили к Черному морю. С Сашкой я познакомился в милиции, когда определял степень его опьянения. В те времена результаты обследования были весьма субъективными. Трубки, которые должны были зеленеть от паров алкоголя, были низкого качества, да и их часто не было. Для постановки пробы Раппопорта нужны перманганат калия, раствор серной кислоты и чистые пробирки. Проще было ограничиться неврологическими пробами. Сашка старательно, но безуспешно, ловил указательным пальцем кончик носа. Для сохранения равновесия приседал, от напряжения высовывал кончик языка. Утверждал, что выпил одну кружку пива. Вскоре я узнал, что после двух бутылок водки он сохранял ясный ум и мог без усилий пройти по одной доске. Определил среднюю степень опьянения. Не знаю, как он разбирался с милиционерами, но назавтра встретил его на «Яве». Сашка был выше меня ростом, сильнее. Он был по-крестьянски умен и практичен. Отлично разбирался в мотоциклах. Занимался он электрификацией животноводческих ферм. После первой поездки на юг, мы поняли, что костер с треногой не самый удобный метод для приготовления пищи. Сашка предложил использвать паяльную лампу, ведь это тот же примус, только иначе скомпонованный. Идея мне понравилась, назавтра зашел в «Хозмаг». Продавец показал мне паяльную лампу на литр керосина. Это был довольно объемный аппарат, состоящий из бидона и горизонтального сопла, похожего на ствол автомата ППШ. Продавец сказал, что такая лампа более подходит для смоления лодок или для покрытия крыш рубероидом, Были у них лампы наполовину меньше, последнюю такую лампу купил Кукревич. Продавец посоветовал поговорить с ним, может он согласиться продать или одолжить на месяц. Вечером я рассказал Сашке про лампу и про Кукревича. Было заметно, что мое сообщение его не обрадовало. Я удивился. Они работали в одной системе и наверняка встречались.
       Он, что, плохой человек - спросил я.
Вопрос был задан в более образной форме, но смысл его был именно таким.
. Нет,- сказал Сашка,- человек он хороший, но за лампой пойдем вместе.
Через день, узнав, что Кукревич не дежурит на электростанции, мы поехали к нему домой. Он жил на улице Гагарина в небольшом ухоженном доме. Двор и огород за домом были в идеальном порядке. На крыльцо вышла жена. Мы поздоровались и Сашка спросил, можно ли поговорить с Антоном. Она зашла в дом, через несколько минут вышел хозяин. Руки он нам не подал. Смотрел не на нас, а под ноги. На героя он не был похож. Невысокий и худощавый, Ходил не сгибая правую ногу в коленном суставе. Услышав нашу просьбу, он открыл дверь в коридоре, там была мастерская с верстаком и полками для инструментов. На полке стояла новая лампа, еще в масле. Рядом лежала коробочка с иголкам.
       Вот лампочка,- сказал он,- стоит 4.80, Хорошая, удобная лампочка.
 Он подал нам лампу с иголками. Мы поблагодарили и пошли к калитке. Когда мы уже открыли калитку, он сказал нам вслед:
       Лампочка очень удобная. Стоит 4.80. .
Мы спрятали лампу в багажник. Молча завели мотор. Каждый раз, когда
подходило время еды, один из нас говорил:
       Доставай-ка лампочку за 4.80.
Вернувшись из поездки, мы лампу отмыли до блеска, и Сашка вернул ее
Кукревичу, встречу с ним я запомнил.
       Август 2007 Хайфа.