Вечеринка-65

 
 

    В одном из домов Ленинграда по улице Гоголя вместе с матерью  Изольдой Карловной и тридцатилетней красавицей-сестрой Евой, проживал мой товарищ Адам Межаковский.   
Он был старше своей сестры на пять лет, ну а меня старше почти на двадцать...
Я считал его своим товарищем, поскольку помимо уважения и  симпатии, которую, как мне казалось, мы искренне испытывали друг к другу,  нас тогда связывали и взаимные интересы.
Музыка и нумизматика, – хобби Адама, которому он посвящал большую часть своего свободного времени, органично объединяли нас.
Обладатель почти двухметрового роста, длинной густой шевелюры, завораживающего тембра голоса, Адам резко выделялся из серой толпы горожан.
  Словно корабль он плыл по улице, а я точно дельфинёнок мельтешил рядом.
Люди смотрели нам вслед и с удивлённым восхищением водили головами.
Его гостеприимный дом был Меккой загадочных поэтов, тусующихся музыкантов, зацикленных на "картинке" телевизионщиков, вечно голодных артистов всех мастей и категорий, готовых к гульбе и продолжению банкета всегда...
В основном как сказали бы сейчас эта была «творческая интеллигенция».
Ну а тогда, так попросту: «бездельники, тунеядцы, фарцовщики, пьяницы, стиляги» и прочее, и прочее…
Вечеринки возникали спонтанно и  затягивались порой далеко за полночь.
С любопытством тогда вслушивался я в эстетские разговоры и споры.
...Слушал, наматывал на только что пробивающийся ус свои юношеские умозаключения.
Тогда для меня многое было откровением!
Многое было в новость, в диковинку! 
               
                ***************
 
  В затемнённом углу под напольными часами рядом с софой в мягком бархатном кресле утопает хозяйка дома – Изольда Карловна.
Прищурясь сквозь позолоченную оправу очков протягивает она худую руку с синими прожилками под тонкой пергаментной кожей и кивает серебряной головой.
- Добрый вечер, мой друг!..
Как?..
Виктор?
...Адам, …так это из театра? – задирая голову и моргая сквозь стекло окуляров, спрашивает она сына.
- Мама! Виктор у нас уже был...– склонившись над ней, гремит Адам. – Ты разве не помнишь?
Я вас знакомил.
Молодой композитор, помнишь? Ну?
Аккуратно убранные, зачёсанные в кичку волосы, царственная осанка, зажатая между пальцев дымящаяся тоненькой струйкой длинная «Герцеговина Флор», отставленный мизинчик - всё подчёркивает в Изольде Карловне артистичность натуры.
- А-а-а… – понимающе тянет старуха. – Славно, славно! 
Помню, конечно, помню! – трясёт она головой.
    Под огромным оранжевым абажуром с цепями в голубом табачном дыму завис запах дамских духов, пыльных ковров, старой мебели и мастики.
Мелькают лица...
Бренчит пианино, гудят разгорячённые гости...
Звон бокалов, скрежет вилок; огромный букет белых осыпающихся пионов в хрустальной синей вазе в центре дубового, покрытого бордовой бархатной скатертью стола; гора шампанского и прочего алкоголя... 
Всё вроде бы взаправду, ...и всё же выглядит, как хорошо поставленная театральная мизансцена!..
  Миша Ягодин поэт-песенник, завсегдатай дома Межаковских...
Ему нравится Ева, хотя она на голову выше его, да, пожалуй, и постарше будет.
Но всё же  Миша мечтает о взаимности.
Давно в тайне мечтает, чтобы когда-нибудь она оказалась в его объятиях и даже может быть...
Право слово,– поэт!
Стоя рядом с пианино, откинув голову и растопырив пальцы, Ягодин читает свои новые стихи:
      
       До полночного часа чуть-чуть,
       День нелёгкий прощается с нами…
       Ты устал, ты прилёг отдохнуть
       Ленинград, город-труженик славный.
       Над мостами повисла луна,
       В белой дымке Васильевский остров,
       Лишь влюблённым сейчас не до сна,
       Им одним улыбаются звёзды!

Исподлобья поглядывает он на Еву и, отмечая для себя в её восторженных глазах вспышки романтического волнения, продолжает декламировать...
      
      - Ветерок побродил и уснул,
        День ушёл, будто не было даже,
        И опять, оборвав тишину,
        Бьют часы Петропавловской башни.

- "Да, вначале было слово!  Потом – любовь!.."- эта мысль, прокрутившись в Мишиной голове, буквально потрясает его своей неожиданностью, когда он вдруг, невзначай, ловит на себе такой загадочный, такой сексуальный взгляд Евы.
      
      - Скоро зорька взойдёт над Невой,
        Всё уйдёт, новым днём озаряясь,-
чуть смутившись, продолжает Михаил, и театрально развернув ладонь, взмахивает рукой…      
       -Даже ночью я, город, тобой
        Всей душою своей восхищаюсь!..

Наступает пауза... 
Ева и Изольда Карловна всплескивают руками, аплодируют, к ним присоединяется хозяин дома, гости подхватывают, и по комнате разлетается раскованное воркование…
В центре гостиной у стола, обмякнув от тепла и водки перед полупустой тарелкой, опустив на грудь, заросшую кивающую голову, дремлет композитор Борис Дубоносов.
Он часто бывает у Адама по разным обстоятельствам но, как правило, по одному и тому, же поводу.
Композитор медленно поднимает разбегающиеся полузакрытые глаза в потолок,  и едва артикулируя, выдавливает слова.
- Полная ...! Да ну..., в самде..., чо такое?
В комнате повисает леденящая душу, напряжённая  пауза...
Немая сцена..., тишину которой нарушает одинокий скрежет вилки...
Что-то, бубня себе под нос, Дубоносов, покачиваясь на стуле, безуспешно пытается нацепить на вилку солёный гриб.
- Боря, себя в руки возьми!.. А?! – вскрикивает Ева. – Ну, это же, просто никакого уважения! – оглядывая присутствующих, виновато улыбаясь, продолжает она с возмущением. –
Никакой культуры!
Ну, что это такое, правда!..
Композитор медленно моргает и, соглашаясь с Евой,  кивает головой, выпячивает челюсть и застывает над тарелкой...   
   Вот уже почти год Дубоносов пишет оперу «Горе от ума».
Иногда очутившись в полутрезвой возбуждённости, он садится за пианино и, упершись носом в клавиатуру, гнусным композиторским голосом поёт целые сцены из оперы, каждый раз испытывая терпение присутствующих.
Чувствуя неловкость, Адам кладёт руку на плечо Ягодину, подмигивает ему и, улыбаясь с прононсом баритонит прямо в ухо поэта. – Ну, он просто пьян, Мишель.…
Не обращай внимания!..
Мишель раздосадовано водит головой. – Неудобно перед Изольдой Карловной! – жмёт он плечами, ловя на себе извиняющийся под изогнувшимися писаными бровями взгляд Евы.
Краска ударяет поэту в лицо.
- А? Что?.. Что он сказал? – приложив ладонь к уху,  вопрошает Изольда Карловна у стоящего рядом художника-мариниста Кости Цыпина.
- Да ничего особенного, Изольда Карловна, так... – смущённо отмахивается Константин.
- Ну, ей тоже интересно!.. – шутливо замечает Адам, проходя мимо художника с только что открытой бутылкой водки.
Наклонясь к матери он что-то шепчет ей на ухо....
На напудренном, исполосованном морщинами лице, маленький носик с раздувающимися ноздрями подёргивается, большие серые глаза, полные недоумения и любопытства округляются и слезятся.
- Ну, это бывает!.. – поправляя очки, снисходительно машет рукой Изольда Карловна и, постукивая по папироске пальцем, перетянутым  старинным бриллиантовым перстнем, стряхивает пепел и улыбается.
Кто-то из гостей произносит очередной тост за хозяев дома, за искусство, за любовь...
- Боре больше не наливать! – командует Ева.
- Как это, не наливать?! – задирается Дубоносов. – Я сам налью!..
Все опрокидывают очередную рюмку водки.
Выпиваю и я, - взрослеющий подросток с пробивающимися жёлтыми усиками, с юношескими прыщами на раскрасневшемся лице.
Хмель быстро ударяет мне в голову, развязывает язык, расковывает движения и веселит.
Мне просто классно!
Я, чувствуя себя совсем свободно, сажусь за пианино, начинаю что-то играть...
Аплодисменты, одобрительные возгласы, реплики, дружеские похлопывания по плечу!
...Очередной тост за искусство с рюмкой водки в одной руке и нанизанной на вилку селёдкой в другой.
Всё прекрасно и лучше быть не может!..
...Крутится пластинка с романсами Вертинского, слышится дружный хохот после рассказанного кем-то из гостей скабрёзного анекдота.
Хотя я не всё понимаю, но тоже смеюсь.
Мне отчего-то весело и удивительно хорошо!..
Тренькает гитара.
Из затемнённого угла певица из оперетты поёт на цыганский манер: – «Две гитары.…  Эх, раз, ещё раз, ещё много, много...»
Кто-то из гостей пускается в пляс.
Вошедший в раж некто садит со всей силы по клавишам несчастного пианино, отбивая вместе с гитарой ритм песенки... 
Все дружно похлопывают ладошами в такт припева. – Эх, раз, ещё раз!..
Гремит музыка!
Вот это да-а!..
   Поэт Ягодин,  показывая на медленно вращающуюся из стороны в сторону голову «некультурного» композитора, общается с кем-то из гостей...
- А?.. Что?.. –  вскидывает тот удивлённые брови и чему-то улыбается...
Ягодин отчаянно машет рукой и замолкает.
Подёргивая плечами, распахнув глаза, страстно играя накрашенными бровями,  поющая женщина проходит танцевальным «па» перед самым носом расстроенного поэта.
Поймав на себе взгляд Евы, Миша сконфуженно отворачивается.
Забавно!.. Весело!..
Адам, добрый Адам, подогретый очередной порцией водки садится за пианино и, аккомпанируя себе огромными руками, поёт свою новую песню на Мишины стихи.
Склонив набок кучерявую голову, Миша с выражением искреннего удовлетворения слушает своё творение, положенное Адамом на музыку.
Длинные, начинающие седеть волосы Адама разметались по плечам.
Глаза горят!  Пальцы с огромной силой вдавливают жёлтые
клавиши старого «Шредера» и, кажется, вот-вот переломят старенький подрасстроенный, вконец изнасилованный инструмент.
...В этот момент лицо Изольды Карловны преисполнено гордостью за сына.
Песня, посвящена Кубе: «Марш Кубинских патриотов».
Очень пафосная песня!!
...Все дружно аплодируют кроме пьяного Дубоносова.
   Далеко за полночь расходятся последние гости.
Ева торопится открыть форточку.
Ночной свежий спасительный зимний воздух проникает в помещение, благородно растекаясь по всем углам.
...И больше нет места табачному дыму, нет места обидным словам! И вообще больше нет места никому... 
Уже поздно!
Всем спать, спать!..
Завтра на работу!..
Совсем сомлевшая и уставшая от гостей, от избытка впечатлений, Изольда Карловна засыпает прямо в кресле.
Адам, только что проводивший Дубоносова и меня до такси, застаёт в дверях голлантного Мишу Ягодина, целующего на прощание руки Еве.
- Всё было чудесно, просто великолепно!.. – ухватившись за Евины пальцы, трепетно произносит Михаил.
- Правда?.. Вы уж простите нас, если...
- Ева, это Вы меня извините!.. Я ведь просто... – замялся Ягодин.
- Звоните нам, Миша! Мама будет рада...
- Обязательно позвоню. А вы?..
- Что я?.. – лукаво приподняв брови, удивлённо спрашивает Ева, и смущённо отворачиваясь, добавляет. – …Ну …и я тоже... 
- Я позвоню! Можно завтра?..
- Звоните,  конечно, звоните!..
- До свидания, Ева Болиславовна!..  Так я позвоню?
- До свидания, Михаил Абрамович. Звоните, конечно!
- До свидания!..
- Спокойной ночи...   
- Да, да... – смущённо кивает на прощание Миша. – Спасибо.
Спокойной ночи!..