рассказ
Перевод статьи в «Плейбое» нужен был не срочно. Давая задание новому работнику центрального аппарата партии, Самохин не рассчитывал на такой быстрый результат. Когда Дима - этот совершенно не «английский» парень, застенчивый и склонный к заиканию - через два часа принес ему перевод, распечатанный на машинке, у Самохина было состояние, близкое к шоку.
- Ты что, заранее перевел эту статью? - обратился он к своему новому сотруднику с первым предположением, пришедшим ему в голову.
Дима изумленно поглядел на Самохина и неопределенно пожал плечами. Говорить он старался как можно реже, не надеясь на свой несовершенный речевой аппарат.
- Но это невозможно: перевести полторы страницы текста и распечатать перевод на машинке за два часа! - развел руками Самохин.
- Н-не полторы: т-там еще ф-фотографии были, - возразил Дима, мучительно кривясь при заикании.
Самохин улыбнулся неизвестно чему, дружески хлопнул Диму по плечу и взглянул на часы.
- Обед! - радостно объявил он и ринулся из кабинета, ласково выталкивая неуклюжего, но очень талантливого переводчика в коридор.
- Давай, Димуля, чеши на обед, - позволил себе фамильярную выходку неожиданно раздобревший Самохин. - С обеда можешь не возвращаться. Сегодняшний день ты уже отработал.
Закрыв кабинет, он стремглав понесся в отдел информации, которым заведовала его супруга. Влетев в кабинет, заставленный компьютерами и факсами, он недоуменно уставился на пустой стул начальника отдела.
- А Марины Михайловны нет, ее вызвали по телефону, и она сказала, что уже не будет сегодня.
Самохин внимательно посмотрел на Танюшку. Вид у нее был самый беспечный, но Самохина не обманешь. Он сразу вспомнил утро, плачущую дочь, ее жалобы на боли в животе и просьбу к матери остаться сегодня дома.
- Давай, выкладывай, что произошло? - Самохин сделал сердитый вид, хотя здорово притворяться не пришлось. В желудке у него стало холодно и неуютно.
- Честное слово, Владимир Николаевич, я ничего не знаю. Марина Михайловна уехала домой и сказала, чтобы я вас не беспокоила.
«Ну вот, началось», - подумал Самохин, глядя на перепуганную Танюшку. Ко всем проблемам - завтра последний день подготовки к партийной конференции - добавилась еще одна. Судя по всему, у дочери аппендицит или что-нибудь посерьезнее. Попробуй теперь разорвись, если судьба конференции напрямую зависит от него и от Марины.
Прошло три гудка, прежде чем сын поднял трубку телефона.
- Что с Ингой? - напрямую спросил Самохин. Он не любил долгого хождения вокруг да около и приучал детей к тому же.
- Все нормально, она в больнице.
- А мама где?
- Там же.
«Вот характер: слова лишнего не вытянешь», - подумал про сына Самохин, но, вспомнив, что сам - не лучше, подавил в себе все чувства и спросил самым обыденным тоном:
- Операцию ей уже сделали?
Самохин физически почувствовал, как напрягся сын на том конце провода. У него вновь все похолодело внутри.
- В общем, да.
«Ничего себе - “в общем”! А как еще могли сделать операцию?», - Самохин почувствовал, что теряет почву под ногами.
Дочь, эта непослушная и строптивая девчонка с сильным характером, только изредка позволяла себе пожаловаться или заплакать, да и то в эти моменты ее жалобы больше напоминали непреклонную требовательность, а сегодня утром она была похожа на побитую собачонку. Самохин со стыдом вспомнил свое удовлетворение при созерцании подобного состояния своего непреклонного чада.
Пятнадцатилетняя дочь, не позволяющая влезать в свои дела и сама решающая все свои проблемы, вдруг разнюнилась и попросила мать пожертвовать работой ради ее болезненного состояния. Марина, естественно, не смогла пойти ей навстречу накануне конференции. «Попросишь соседку, она поможет, в случае чего», - сказала она. Дочь продолжала плакать, а они ушли.
Теперь Самохин испытывал жуткое чувство необратимости своего поступка. Если случилось что-нибудь серьезное, он никогда не сможет простить себе этого.
Вагон метро двигался очень долго, двери открывались и закрывались гораздо медленнее обычного, несмотря на то, что людей в это неурочное время было немного. Самохин истомился, ожидая автобуса, затем долго мучился в его трясущемся и скрипящем салоне. Лифт тоже поднимался медленнее обычного.
Дверь открыла соседка. Самохин не смог определить сразу, что же все-таки случилось: на лице соседки не было обычного для трагических случаев постного выражения, вся ее хитрая физиономия выражала неуемную жажду удовлетворить какое-то чисто женское чувство, и удовлетворение этого ее чувства напрямую зависело от Самохина. Как - он еще не знал, но чувствовал, что его ждет что-то необычное, если соседка находится у него в квартире и с нетерпением, с какой-то даже радостью ждет неизбежного исхода.
Жена была на кухне и не вышла навстречу. У Самохина было такое чувство, как будто он грезит наяву. Всё мировое устройство рушится в один день, все, похоже, знают это, и один Самохин никак не нащупает почву под ногами.
Наконец он решился. Войдя в кухню, встал напротив жены, которая была в этот момент похожа на учительницу начальных классов, и перешел в наступление.
- Ну, как там Инга: жива - здорова?
Даже не обращая внимания на соседку, он почувствовал, как у той стала выделяться слюна. Жена сделала еще более строгое лицо, что случалось с ней, когда она хотела отчитать Самохина, и торжественно произнесла:
- Сядь, Володя, на стул, чтобы не упасть.
У Самохина сразу все прояснилось в голове. Жаждущая сенсации соседка, менторски строгая жена, скупой на информацию сын - все слилось воедино и оформилось в догадку. Обычные бабские дела. Инга «залетела», а теперь семейный совет собирается выразить ей порицание. Самохин с неудовольствием поглядел на соседку, но жена тут же вмешалась:
- Если бы не Катя, я не знала бы, что делать. Спасибо ей...
Катя зарделась от похвалы, но продолжала с ожиданием смотреть на Самохина. «Сейчас они еще что-то выкинут», - подумал Самохин, но не смутился, так как уже знал, о чем будет разговор. Его так просто не возьмешь. Настоящие мужчины умеют встречать неожиданность во всеоружии.
- Присядь, Володя, - еще раз попросила жена необычно ласково.
У Самохина вновь появилось какое-то паническое чувство, и он неожиданно подчинился, хотя собирался встретить весть стоя. Усевшись на табурет, оперся локтем о стол и внимательно посмотрел на жену. Марина навязчиво протирала тряпкой и без того чистый стол.
- Ну вот, Володя, - тожественно начала жена, продолжая тереть тряпкой столешницу. - Ты уже дед.
Ни один мускул не дрогнул на лице Самохина.
- Понятно, - медленно произнес он и, как ни в чем не бывало, стараясь, чтобы его голос не дрогнул, спросил: - На каком месяце?
- Да ни на каком, - по прежнему строгим тоном ответила Марина. - Мальчик, вес - три шестьсот.
Самохин ничего не понял.
- Они что, уже и вес определяют заранее?
- Кто «они»?
- Врачи.
- Почему заранее? - удивилась жена.
Разум Самохина вообще отказывался что-то понимать. Он оторопело смотрел на жену, силясь упорядочить свои мысли, но в голове была полная пустота. Соседка продолжала стоять с веселым видом, оперевшись плотным задом о кухонную мойку.
- У Инги родился мальчик. Полностью здоровый, вес - три килограмма, шестьсот граммов, - почти по слогам произнесла жена, и в голове Самохина образовалась каша.
Он тупо смотрел на жену, лицо которой все больше приобретало выражение удовлетворенного женского любопытства, отчего она становилась чем-то похожей на соседку, и пытался воспринять сказанное ею. Соседка жадно впитывала всем своим существом самохинскую растерянность и явно получала от этого какую-то непонятную Самохину скрытую энергию.
- Вот так-то, - некстати произнесла Марина и внимательно посмотрела в глаза Самохину. - Тебе валидол не нужен?
Самохин молчал. Он не мог сказать что-либо, пока его мысли не пришли в порядок. Сначала он подсчитал, что девять месяцев назад был июнь и ужаснулся: «Этого не может быть!». «Семимесячный», - успокоил себя Самохин, хотя прекрасно понимал, что и семь месяцев ходить беременной и не сказать никому - немыслимо.
- Семимесячный? - спросил Самохин, чтобы не молчать.
- Да нет, - в голосе жены появилось какое-то ехидство, неизвестно кому предназначенное. - Все девять месяцев отходила.
- Этого не может быть, - растерянно произнес Самохин фразу, которая крутилась у него в голове с самого начала.
И тут соседку прорвало. Насладившись самохинской растерянностью, она перешла в наступление и стала красочно, в лицах, помогая себе жестами, рассказывать, как она вызывала скорую помощь, как удивились врачи, как звонила она на работу Марине, а Самохин, не слушая ее, все старался разложить полученную информацию по полочкам и у него ничего не получалось.
- Не может быть, чтобы ты ничего не знала, - четко произнес он, глядя на жену, а соседка растерянно замолчала, остановившись на полуслове.
- Ты тоже ничего не знал! - вспыхнула отчего-то Марина. - Ты тоже каждый день дома был!
- Я - мужик, - произнес Самохин, сохраняя спокойное выражение лица, - а ты - женщина. У вас, женщин, бывают всякие дела... – начал, было, он, но вдруг замолчал, вспомнив случай двухмесячной давности.
Как-то по дороге на работу Марина сказала ему, что сегодня в офис придет Инга, и они вместе с ней после обеда пойдут к гинекологу.
- Случилось что-нибудь? - насторожился Самохин.
- Случилось, - вздохнула жена. У дочери третий месяц нет «месячных».
Самохин, недовольный своим вторжением в сугубо женские дела, ворчливо спросил:
- Думаешь – «это самое»?
- Я ничего не думаю, - разозлилась отчего-то жена. - Она хотела пойти к своему врачу, но я настояла, чтобы проверилась у Татьяны. Я должна знать все! Кстати, она сама и не собиралась к врачу; если бы я не заметила, что у нее ничего нет...
Самохин, не любивший все эти женские дрязги, отвернулся, и они добрались к месту работы, не сказав больше друг другу ни слова.
Зайдя в тот день в информационный отдел где-то около пятнадцати часов, он удивился, увидев Марину.
- Вы что, так быстро сходили? Ну что там у нее? - спросил он, немного волнуясь.
- Да ну ее, - отмахнулась жена. - Заблудилась в трех соснах. Только что позвонила, сказала, что не нашла наш переулок, прошла до самой площади, а затем уже не стала возвращаться и спустилась в метро. Сейчас дома сидит.
- Я всегда говорил, что женщины не могут хорошо ориентироваться на местности! Инга до сих пор была исключением из правил, а теперь все встало на свои места, - удовлетворенно заключил Самохин, а жена недовольно поморщилась.
- У нас в переулке ремонт, вот она и прошла мимо, - защитила дочку Марина, глядя на маячившие перед окном конструкции башенного крана.
«Ремонт», - насмешливо подумал Самохин, но вслух ничего не сказал.
Дома договорились, что пойдут к Татьяне через два дня, когда она будет дежурить. Самохин не отказал себе в удовольствии съехидничать по поводу заблудившейся дочери, а та спокойно, с улыбкой выслушала едкую подначку, и со словами: «Ну что поделаешь, если я дура такая?» ушла в кухню.
- Ты вообще следить за собой перестала! - прокричал он ей вслед. - Ходишь день-деньской в моем свитере, разъелась - половицы трещат под тобой!
Он хотел тогда еще добавить: классная руководительница жаловалась, что дочь пропускает уроки, но, представив, что сейчас услышит от жены, благоразумно промолчал.
Соседка, заметив, что Самохин с Мариной молчат уже довольно долго, решила продолжить свой неоконченный рассказ. Самохин, по-прежнему не слушая ее, мысленно складывал из кусочков распавшуюся, было, стройность течения жизни. На следующий день после того инцидента с «заблуждением» жена сказала Самохину, что у дочери все в порядке, и он счастливо забыл об этом инциденте.
- Помнишь тот случай в январе, когда вы с Ингой собирались к врачу? - вновь перебил соседку на полуслове Самохин. - Как ты определила, что у нее все в порядке?
- Она сама мне сказала, - растерянно пробормотала Марина, теребя бесполезную тряпку в руках.
- Понятно, - заключил Самохин, усмехаясь через силу. - Она провела нас, как маленьких детей.
Теперь, задним числом, Самохин удивился, как он не заметил всех этих мелочей: болезненность дочери, ее тяжелую походку, полный отказ от косметики, долгие и скучные вечера без обычных прогулок, постоянные пропуски уроков в школе. Все стало на свои места, но Самохину от этого легче не сделалось. Судя по всему, он перешел в новое качество - стал дедом, но произошло это таким диким образом, что радости не ощущалось.
- Ну, я - мужик, - завел опять он свою волынку, - но ты-то как не заметила? Ведь скажи кому - не поверят, что мать родная не увидела за девять месяцев, что дочь беременна. Она что - утягивалась?
- Нет, не утягивалась, - с отчетливой язвительностью ответила Марина. - В твоем свитере ходила, да в халате.
Швырнув ненужную тряпку в мойку, она осторожно отодвинула корпусом соседку и стала мыть руки. Самохин внимательно поглядел на женщин и отчетливо произнес:
- Шла бы ты домой, Катерина.
Соседка обиженно поджала губы, как бы говоря: «Как помощь нужна была - так пожалуйста, а как не нужна - так вот тебе!», но уже у самых дверей глаза ее хитро заблестели и она успокоила Самохина:
- Да вы не волнуйтесь, со всяким бывает.
Закрывая дверь за соседкой, Самохин подумал о том, как дико не совпадает это дежурное «со всяким бывает» с нелепейшей ситуацией, в которой оказались они с женой, и стал смеяться: сначала тихо, как бы всхлипывая, затем, когда он уже почти дошел до кухни, смех его стал гомерическим. Марина по-прежнему стояла возле мойки и с испугом смотрела на Самохина, который, не переставая смеяться, уселся на табурет, оперевшись локтями о стол и уронив голову на ладони.
Сыновья, которые были, конечно же, в курсе событий, выбежали из комнаты и встали в дверях кухни, изумленно глядя на отца. Мать тоже вдруг улыбнулась, поправляя чайные чашки, стоявшие вверх дном возле кухонной мойки. Ребята развернулись и ушли в комнату продолжать обсуждение неожиданной новости.
Когда Самохин устало закончил свой неожиданный смех, Марина еще продолжала улыбаться.
Братья пришли ранним вечером, когда еще не смеркалось. Теперь уже Самохин предложил им непременно сесть перед тем, как выслушать новость.
Братья его в это тяжелое время крутились в Москве, чтобы хоть как-то прокормить свои семьи. Придя с отчетом о прошедшем дне, они прихватили с собой два «пузыря» и с удивлением разглядывали строгих и серьезных Вовчика с Мариной. Особенно удивляла их Марина, которая без лишних напоминаний радушно накрывала на стол во все предыдущие дни, когда они приходили точно так же обсудить ситуацию и «раздавить» пару «пузырей» в спокойной обстановке, но сегодня продолжала стоять в дверях, поглядывая на самохинских братьев и ожидая чего-то.
- Ну ладно, хватит кота за хвост тянуть, - не выдержал Сергей и посмотрел на Самохина. - Что там у вас случилось?
- Инга родила, - как можно проще произнес Самохин, не сводя взгляда с братьев.
Прошла минута прежде, чем Сергей смог вновь открыть рот.
- Да ладно вам, - бесцельно произнес он первую пришедшую ему на ум фразу. - Мы шутить не настроены, у нас своих проблем хватает - товар совсем не идет.
- А мы тоже не шутим, - встряла в разговор Марина, остановившись в дверях по пути на кухню.
Затянувшееся молчание прервал второй брат - Михаил.
- Что-то я ничего не пойму, - начал он, переводя взгляд с Самохина на Марину. - Она уже родила?
- Уже, - односложно ответила Марина, продолжая стоять в дверях.
- Так вы что, не знали ничего до сегодняшнего дня? - спросил он изумленно.
Самохин утвердительно покачал головой, а Михаил растерянно усмехнулся:
- Ну, вы даете! Как же можно не увидеть такое в течение девяти месяцев? Кстати, она не семимесячного родила? - спохватился он.
- Девять месяцев, мальчик здоровый, вес - три шестьсот, - отчеканила Марина уже привычную фразу.
Опять повисла напряженная тишина.
- Ну, ладно, - тихо хлопнул ладонью по столу Сергей. - Хорош лясы точить. Пацан родился - надо выпить за его здоровье.
Марина заспешила на кухню, а Михаил все покачивал изумленно головой, поглядывая на Самохина, и приговаривал себе под нос: «Это надо же - родители не заметили!».
- Ты сам-то когда был здесь в последний раз? - не удержался Самохин.
- Вчера, - удивленно пробормотал Михаил, почесывая затылок на манер перовского охотника.
- Так тебе надо было заметить хотя бы вчера и сказать нам с Мариной, мы тут уже подсуетились бы, - съязвил Самохин, невесело ухмыляясь.
Марина принесла и поставила на стол стопки, Сергей пошел мыть руки.
Пока они тряслись в полупустом автобусе, Михаил все не отставал от Самохина, пьяно закатывая глаза и дурашливо переспрашивая:
- Так она говорит: заблудилась? А ты ей - дура, мол?
- Ну, не дура, а вроде того, - оправдывался Самохин. Алкоголь совсем не подействовал на него.
- Так она что - не сказала никому? - не унимался Михаил.
- Говорит: никому, - вмешалась в разговор Марина. - Ни одной подруге не сказала, только врачи в платной поликлинике знали.
- У вас, баб, вода в заднице не держится, ни один секрет доверить нельзя, - проворчал Сергей. - А если Инга такое в одиночку выдержала и даже не пожаловалась никому, значит она - баба сильная. С такой и в разведку не страшно.
- Зато с Вовчиком я в разведку поостерегся бы пойти, - хитро поглядел на Самохина Михаил.
- Раз она нам не сказала, значит, что-то не в порядке у нас в доме, - не отозвался на шутку Самохин. - Это ведь мука какая: в таком положении не иметь возможности поплакаться кому-то в жилетку.
Больница оказалась трехэтажной, старой постройки. Марина уже была сегодня здесь, и потому провела братьев прямо к окну, за которым они увидели измученное лицо Инги, лишенное всяких следов косметики. За двойной рамой окна ничего не было слышно. На вопросительные жесты отца, которые должны были обозначить его заботу о состоянии дочери, Инга ответила поднятым вверх большим пальцем и ободряюще улыбнулась. Затем она жестами дала понять, что сейчас принесут кормить ребенка, и братья оживились.
- Что же ты не сказала нам с мамой? - тихо спросил Самохин, прекрасно зная, что дочь его не услышит.
- Она сказала мне, что не хотела беспокоить нас, - голос Марины прозвучал совсем тихо над ухом Самохина. Братья, заметив, что супруги о чем-то тихо переговариваются, деликатно отошли на два шага в сторону и достали сигареты.
- «Вам, - говорит, - и без меня проблем хватает, а тут еще это», - голос Марины был ровный, спокойный, а Самохину вдруг захотелось плакать. - Она все ждала, когда у нас дела получше пойдут, чтобы сказать, а тут - с каждым днем все хуже и хуже...
Марина подышала на озябшие руки и добавила:
- Говорит: «Вы мучались бы, страдали, а тут раз - и внук. Нечаянная радость».
- Как назовет его, не сказала? - спросил Самохин, из последних сил сдерживая в себе волну слюнявой сентиментальности, проявления которой всегда тщательно скрывал от окружающих.
- Богданом, - коротко ответила Марина.
- Богом данный, - прерывающимся голосом произнес Самохин и отвернулся к стене. Плечи его сотрясались от удушливых рыданий.
Братья, отвернувшись, топтались в рыхлом мартовском снегу, огоньки их сигарет проделывали в сгущающихся сумерках красивые огненные дуги, поднимаясь к лицам и возвращаясь вниз.
За двойной рамой окна нянечка внесла в теплую палату маленький живой сверток и передала его на руки пятнадцатилетней девчонке, в одночасье ставшей матерью и взвалившей на свои плечи тяжелую и одновременно сладкую ношу.
Врача ждали минут пять. Усталая женщина в белом халате - ровесница новоявленных деда с бабкой - прошла за свой потертый стол со следами полировки, села на жалобно скрипнувший стул и задала риторический вопрос, не требующий, в сущности, ответа:
- Родители Самохиной?
Самохин с Мариной с готовностью утвердительно закивали головами.
- Она уже три дня у нас? - вопрос врача прозвучал неожиданно жестко. - Еще семь дней, и вы сможете забрать дочь из родильного отделения. Что вам еще не ясно?
- Да вы понимаете, - начал издалека Самохин, - дочь учится в школе, и ей очень трудно будет с ребенком. К тому же - жизнь долгая, а подобное её начало не скажется положительно на дальнейшей судьбе...
Он запнулся на полуслове и замолчал, наткнувшись на откровенно неприязненный взгляд женщины в белом халате.
- Вы меня неправильно поняли, - Самохин опустил голову и стал смотреть на свои колени. - Мы хотели спросить, можно ли записать мальчика нашим сыном.
Самохин неопределенно махнул рукой в сторону жены и поднял глаза: теперь врач устало качала головой, бормоча себе под нос какие-то извинения.
- У нас трое детей - станет четверо, а ей еще учиться надо...
- Ну да, конечно, - соглашалась врач. - Мы все сделаем, завтра я скажу вам, какие для этого нужны документы. Чаю хотите?
- Да нет, мы пойдем, - неловко поклонился Самохин и повернул к двери, подталкивая Марину к выходу.
Инга стояла в коридоре больницы, худая и бледная, но на лице ее не было уныния или растерянности.
- Мы тут с врачом переговорили, - помявшись, сказал на прощание Самохин. - Она сказала, что можно мальчика оформить на нас с мамой, только нужно какие-то бумажки подписать.
- Ты чего это, отец, меня не спросив, судьбу мою решаешь? Ладно - мать, а ты-то чего?
- На себя оформишь? - осторожно спросил Самохин.
- А то как же? - удивилась дочь и запахнула поплотнее халат. - Родите себе и воспитывайте на здоровье.
Мартовский снег на газонах превратился в синевато-серую массу, асфальт был сухой, и Самохин широким шагом несся к остановке. В конце концов, и без того вся жизнь наперекосяк; неизвестно, чем занялась бы дочь со своим тяжелым характером, а так на ближайшие лет пять ей занятие обеспечено. Лишняя ложка на столе семейный бюджет не подорвет, а вырастет пацан - помощь будет. Еще неизвестно, какие времена настанут через двадцать лет: сегодня никто рожать не хочет, все на тяжелую жизнь ссылаются.
Самохин обернулся; заметив, что рядом нет жены, подождал запыхавшуюся Марину и, подставив ей руку кренделем, зашагал размеренно, стараясь попасть в такт с мелкими и частыми шагами своей супруги.
г. Буденновск, октябрь 1997 г.