Целина

       
       

       Мы едем на целину в товарном вагоне, с двухъярусными нарами с двух сторон от ворот. Между нарами достаточно места для того, чтобы погулять. Состав длинный кроме нас, студентов мединститута, едут студенты из других ВУЗОВ Риги, рабочие с предприятий и демобилизованные солдаты и матросы. Сохраняется перронное возбуждение от выпитого вина, песен под гитару, от репродуктора, который беспрерывно здоровался с целиной и обещал длинную дорогу, от всего вместе и просто от молодости. Все толпились у открытых ворот вагона, смотреть на проносящиеся мимо яркозеленные . пейзажи было приятно и радостно. Конец июля, лучшая пора лета. Сборы были короткими. Под конец весенней сессии в деканате повесили объявление о наборе желающих, всем записавшимся выдали маленькие книжечки. По этим книжечкам в огромном ангаре-складе каждый брал из больших ящиков вещмешок, подбирал куртку по размеру, кирзовые сапоги и много чего другого, даже металлическую кружку. Не забыли и сухой паек на несколько дней. Наш состав отправили после полудня ближе к вечеру. Через час пути многие почувствовали усталость от пережитых впечатлений. В вагоне стало тише, стали обустраиваться ко сну. Я забрался на верхние нары рядом с оконцем, разбудили меня утром. Состав стоял у отдельной платформы, далеко от вокзала. Принимала нас военная комендатура, по платформе ходили солдаты с повязками. Из вагона с демобилизованными они вывели двух матросов в очень растрепанном состоянии. На платформе стояли длинные столы. Кормили по очереди, повагонно, из алюминиевых мисок. Дали борщ и гречку с котлетами, все было по-казенному съедобно. Выдали сухой паек на ужин и на завтрак. Поразил меня гигантских размеров общественный туалет. Были еще две остановки с питанием. . В течение дня было несколько коротких остановок. Через трое суток мы прибыли на станцию «Курорт Боровое», город Щучинск, Кокчетавской области Казахстана, которая граничит с Омской областью. Встретил нас моложавый человек, лет за тридцать, высокий и сухощавый, одетый в темный костюм, брюки были заправлены в сапоги. Кепка в цвет костюму. Он был приветлив, но не разговорчив. Представился бригадиром Василием и сказал, что мы будем работать в его бригаде. В его поведении чувствовалась уверенность, достоинство и неторопливость хозяйственного мужика. Нас посадили в грузовики с высокими бортами и досками для сидения поперек кузова. Василий был уважителен со студентами и обходителен со студентками, все норовил за талию подсадить на колесо грузовика. Машины быстро миновали город, вернее его окраину и перед нами раскинулась холмистая степь серо-цементного цвета, покрытая сухой травой. Между пологими холмами зеленными пятнами на сером фоне располагались лесные урочища различной величины, из сосен и тонкоствольных берез. Путь до полевого стана занял более двух часов. На холме стояло несколько бытовок на колесах. Часть холма занимали механизаторы. Рядом с бытовками стоял длинный стол под навесом со скамейками. В дальнем конце стола располагалась низкая плита и стол поварихи, рядом бочка для воды на конной бричке. В отдалении умывальник на несколько сосков. В рощице был туалет. Василий проворно разместил нас в двух вагончиках и хорошо поставленным голосом скомандовал: После туалета приготовится к приему пищи. Вскоре мы узнали, что Василий на самом деле Васька-бригадир и что служил он старшиной- сверхсрочником. Нам очень повезло, мы попали в богатый колхоз с кровавой историей. Время сгладило углы и теперь мирно жили дети тех, кто когда-то был за и против. Правление колхоза было в бывшей казачьей станице Кутуркуль. Дома старожилов добротные, на высоких фундаментах, смотрят окнами на озеро. Ворота и калитки наглухо закрыты. Дома и хозяйственные постройки крыты тесом, дворы на зиму покрывают соломой. В селе живут высланные из Поволжья немцы, у них большие дома с подворьем. Есть и чеченцы, тоже высланные, они живут обособлено. Местное население их побаивается. Прибыло несколько семей целинников из Молдавии, их поселили в кошары. Колхоз должен был поднять несколько сот гектаров целины. Отряды, которые попали во вновь образованные хозяйства, жили в ужасных условиях. Спали на цементном полу в зернохранилищах, страдали от отсутствия воды, иногда не было хлеба. Для многих студентов из Москвы и Ленинграда целина стала тяжелым испытанием, им пришлось работать с амнистированными. Было много драк и поножовщины.

       Шла уборка пшеницы и нас всех направили на ток, на просушку зерна Девушки работали лопатами и метлами, а нам дали плицы. Это савок из жести, вмещающий пуд зерна. Зерно надо было бросать в кузов грузовика для отправки на элеватор. Из-за обильного урожая, машины из-под комбайнов иногда сгружали прямо на землю рядом с током. Федор Петрович, заведующий током, говорил, что такие урожаи бывают редко. Все зависит от дождей в мае
       Земля у нас золотая, чернозем. Воткни палку и вырастет столб. Никакой науки не надо. Дождь по маю и вся агрономия по х-ю

       Работа вначале казалась не тяжелой, вроде упражнений в спортзале, но через час- полтора устают руки, и начинает ныть спина. С нами работал казах Абдулла,без устали, как машина. Он не торопился и не делал лишний движений. Федор Петрович был ранен в правую руку в Берлине. Оставшимися двумя пальцами он карандашом писал накладные шоферам. Одет всегда был аккуратно, в форменную рубаху и брюки со стрелкой, обувь всегда была чистой. Несколько раз говорил, что хотя в Германии был не долго, однако, язык успел выучить, и показывал свои знания:
       Ножик- месер
       Лучше- бесер
       Маслобойка- путрифаш
       Что такое- вас из дас
Федор Петрович не кричал и не матерился, но порядок на току был. Еще любил поговорить с Абдуллой о семейной жизни. Это был, видимо, многократно повторяемый этюд, который одинаково нравился и Федору Петровичу и Абдулле.

       Абдулла, ты жену свою колотишь?
       Зачем колотишь? Никогда не бью. Она хорошая.
       А волосы на марфутке, когда последний раз брил?
Абдулла обстоятельно с подробностями рассказывал, как он бреет лобок
молодой жены.
       Потом мою теплой водой. А как же, без этого никак нельзя.
Федор Петрович соглашался.
       Старайся, Абдулла, набьешь руку, вторую жену будешь брить лучше
       парикмахера.
       Конечно
Работа на току мне не нравилась однообразием, и когда бригадир механизаторов,Васька-немец, предложил поработать прицепщиком, сразу согласился. Прицепщик во время пахоты поворачивает плуг, когда трактор разворачивается. Редко надо очистить лемех от прилипшей земли. Все остальное время можно сидеть рядом с трактористом или добежать до конца пашни и там ждать. Тракториста звали Абрам, он был немцем. Два года поле училища механизации. Абрам доходчиво объяснил, как держать борозду. Главное, не оставлять плеши и нее дать трактору заглохнуть. Для этого нужно быстро выжать муфту сцепления и поставить нейтраль. Пахота по стерне было не сложной, нужно было поменьше дергать
рычаги и внимательно следить за бороздой. Иногда Абрам говорил, что ему надо сходить на вахту, так он называл любовные свидания. Уезжал на мотоцикле, который оставлял в копне. Прогоны были длинные и занимали полтора-два часа. Обычно он возвращался ко времени, если нет, я ждал его в конце пашни. Пахали по ночам. Степь ночью необыкновенно таинственна, исчезает горизонт и она становится бескрайней. Черное небо усеяно яркими звездами. Со всех сторон видны огни, весьма отдаленных городов и сел. С Абрамом мы подняли несколько гектаров целины. Это была очень тяжелая работа. Пахали только двумя корпусами. Трактор не справлялся с каменной твердостью веками не паханой земли. После короткого сна и завтрака я шел работать на комбайн. Не было постоянного места работы, приходилось работать с разными комбайнерами. Надо было плотно вилами уложить солому в копнителе и, когда он наполнится, вытолкать ногами. Случались длительные перерывы, когда бункеры были полны зерна, а машин под погрузку не было. Комбайнеры включали свистки, а сами собирались под копной посудачить. Прицепщики оставались в копнителях, можно было лечь на солому и смотреть на медленно проплывающие облака. Однажды комбайнеры устроились рядом с моим копнителем. Разговор шел о жизни, о погоде, об урожае, каждое предложение кончалось словом мать. Комбайнеров было трое, затем подъехал Васька-немец, в прошлом комбайнер. Хотя и прошло двести лет после того, как Екатерина поселила немцев в Поволжье, у Васьки сохранялись национальные черты. Он был всегда гладко выбрит, чисто одет, реже матерился. Стали обсуждать винную проблему. Водку можно было купить у цыган под Омском. Поездка была не только дальней, но и опасной, могли напасть чеченцы, да и цыганам тоже веры нет, могут налить вместо водки воду. Того, кто поедет, решили снабдить обрезом. Васька-немец пообещал дать две бочки бензина. Потом заговорили о премиях и наградах после уборчной.
       Кто у нас лучший комбайнер? Спрашивал не знакомый мне голос и сам отвечал: , Ты, Вася, когда штурвалил, был лучший. А теперь я.
 Никто ему не возражал. Следующий голос тоже похвалил Васю, но теперь, когда он стал бригадиром, лучший комбайнер он. Последним, похвалил себя мой напарник. Бригадир попрощался и напомнил про бензин. Не знаю, кому достались ордена и премии, но ящик водки из-под Омска вскоре привезли.

       Было уже темно. Я собрался в ночную смену на пахоту. Издали было замет но необычное оживление на стане, все трактора были с зажженными фарами, машины двигались в одном направлении. Я поспешил и успел, Абрам тормознул и я впрыгнул в кабину. Беда, сказал он,- хлеб горит. Страшное дело. Табуны из степи несутся на запах. Если кони дорвутся до прелого зерна, заболеют, а могут и погибнуть. Мы двигались колонной. От большого количества ревущих моторов, при
гающего света фар, появилось ощущение атаки. Когда мы подъехали, вокруг бурта кружили грузовики. Мы присоединились к ним. Вскоре появились трактора с плугами, они въехали во внутрь нашей колонны и стали с краев запахивать зерно в землю. С внешней стороны несколько табунов старались добраться до зерна. Табунщики с длинными плетками, безуспешно старались отогнать взбешенных коней. К утру от горы зерна ничего не осталось. Коней отогнали обратно в степь. Прицепщиком я проработал несколько недель, мне эта работа нравилась. Утром, когда я ждал, на какой комбайн меня опредевят, Васька-немец велел мне идти на стан и найти шофера Ваньку. Машина колхозная и от Ваньки сбежал грузчик. Нашел его быстро. Он сказал, что зовут его Иван Иванович, но можно называть его дядя Ваня. Все его называли Ванькой. Был он не высокого роста, худощавый. Небольшая голова постоянно вращалась на тонкой и жилистой шее, выражение лица тревожно-испуганное. Возраст его определить было трудно, но несомненно, старше пятидесяти. Он постоянно двигался. От него пахло одновременно вчерашней сивухой, сегодня выкуренной махоркой, грязным бельем и немытым телом. Водил Ванька старую-старую машину ЗИС-5, он и все называли ее Захар. Машина эта, видимо, прошла войну. Почти вся она была сделана из дерева, кабина, подножки и даже руль, на котором было вырезано много имен. В окнах дверей не было стекол, они завешивались кусками брезента. Вместо крышки радиатора была приспособлена затычка, обмотанная тряпкой, которую выбивало паром и струей кипятка. Для того, чтобы повернуть руль, надо было приложить большое усилие, поэтому машину чаще вел я. Во время езды Ванька подпрыгивал на сидении и никогда не молчал.
       Дави на железку, машина зверь. Что ползешь, как беременная вошь по толстому х-ю?
В первый день он мне рассказал, что на прошлой неделе работал в другой бригаде, и дали ему в грузчики студентку из Москвы. Красивую.
Проезжают они мимо леска, и он ей говорит:
       Давай по-бемся. Она мне, Давай дядя Ваня.
Завел я ее поглубже в лес. Раком поставил, да как влуплю с аппетитом
Каждый день он рассказывал о своих любовных похождениях с агрономшей, орденоносной дояркой, бухгалтершей. Ванька зерно не возил, но воровал ежедневно. Он оставлял меня в машине рядом с током, а сам приносил несколько раз по полмешка пшеницы. Зерно засыпал в мешки. Высаживал меня на стане и говорил:
       Надо помочь орловским, у них такой пшеницы нет.
На пятый или шестой день совместной работы Ванька попросил помочь ему привести жерди для заведующей птицефермы. Вечером мы подъехали к птицеферме загрузили жерди и отвезли их во двор хозяйки, когда кончили работу, она пригласила нас в постройку во дворе, на столе была бутылка водки, миска с вареными яйцами и курятина. Ванька засуетился, через полчаса он свалился под стол. Хозяйка опустила в мешочек оставшиеся яйца, и отдала мне. Мы вдвоем затолкали Ваньку в кабину. С трудом завел мотор и доехал до стана, Ваньку оставил в кабине. Утром машины на стане не было. Бригадир сказал, что теперь я буду рабоботать с Колей-казахом, о Ваньке не вспомнил. Больше я его не видел. Коля- казах вовсе не был Колей, так для удобства его называли в армии, казахское имя трудно произносилось без привычки. Было ему лет под тридцать, Высокий, с атлетической фигурой. Носил спортивный костюм и обувь. По- русски говорил правильно и без акцента, он закончил какой-то техникум. Жил в Щучинске с женой в своем доме. Водил почти новый ЗИЛ, машина у него была в хорошем состоянии, в кабине было прибрано, на задней стенке была приклеена увеличенная фотография его жены. Мы возили зерно с тока на элеватор, за день успевали сделать 2-3 рейса. Элеватор строили в пору столыпинских реформ, на самом верху башни был вмурован двуглавый орел. Во время первого рейса Коля объяснил мне, как можно за день заначить более центнера зерна. Для этого до загрузки в передней части кузова, в метре от переднего борта ставилась деревянная рейка высотой 6-7 сантиметров, вторая примерно в метре от первой. Зарплата начислялась за тонно-километры, вес машины увеличивали кирпичами, которые прятали в инструментальный ящик под кузовом, и под сидением. После проезда мимо девушки на мостике, которая проверяла, нет ли в кузове зерна, ехали к Колиному дому. Метлой выметали кузов, собранные более половины мешка, он заносил во двор, но в дом не заходил, мы торопились на ток. Коля объяснял мне шоферские премудрости. Каждый кормится тем, что возит, - говорил Коля

       Каждого шофера грузовика, через три года работы, можно без суда сажать на год в тюрьму. Вот, к примеру, во время острига овец, вожу я шерсть в тюках. Каждый тюк пятьдесят килограммов. Как не забросить по дороге пару тюков себе во двор? На складе сдаю кладовщице по счету. Я бросаю, она считает. Машину загоняю задом так, чтобы ей пришлось влезть на тюки. Начинаю бросать с шутками с разговорами. Когда счет заваливает за пятнадцать, падаю прямиком на нее, обнимаю, щупаю. Все ласково, потому что машина любит смазку, а баба ласку. Она конечно, ругается, шумит Я быстренько впрыгиваю в кузов, молча жду, пока она успокоится, потом снова, я бросаю, она считает, но счет начинаем с пятнадцати. Учись, пока я на свободе.
       Возить зерно было не безопасно, шоферы остерегались чеченцев. По рассказам, они перерезали шоферам руки выше кистей и люди гибли от беспомощности и кровопотери. У всех в кабине лежала монтировка. Коля кроме монтировки за спинкой сидения спрятал мелкокалиберную винтовку. Во второй половине августа, если оставалось немного светлого времени до захода солнца, Коля гнал машину по стерне к знакомым ему лесным урочищам. Между деревьев сохранялась высокая трава. Не доезжая до лесочка, вылезал, определял направление ветра, а может и что-то еще. Сажал меня за руль и указывал направление, куда ехать. Двигались мы медленно, мотор гудел монотонно, Коля определял глухаря по неизвестным мне признакам. Он, обычно сидела в траве. Один раз и мне удалось увидеть птицу, сидящую на нижних ветвях березы. Коля держал винтовку на коле нях , делал мне знак, я останавливал машину, но не глушил мотор. Бывало, что он не попадал, но чаще попадал. Добытого глухаря он отдавал поварихе. Работали мы вместе больше месяца, между рейсами, иногда, загоняли машину во двор его дома. В дом он меня никогда не приглашал.
       У нас, казахов, дома строгий порядок. Чтобы жена знала свое место, ее
       надо бить Лучше ремнем, можно плеткой. При тебе мне будет неловко, а не бить нельзя.
Обед на подносе мне выносила жена Коли, моложавая красивая казашка с веселыми озорными глазами, очень приветливая и говорливая. Одевалась она в яркие, длинные халаты, волосы повязывала хитрым манером цветными платками. Чтобы мне было не скучно, приносила приемник «Спидолу», который чаще хрипел, чем издавал понятные звуки. После того, как Коля заходил в дом, раздавался короткий крик. Я справлялся с обедом, ставил «Спидолу» на пол кабины и старался поспать. Двор не был просторным, большую часть его занимала, машина, гулять было негде. Я решил залезть в кузов и разлечься на брезенте. Из кузова была видна комната, занавески закрывали только нижнюю часть окна, супруги сидели за столом и пили из пиал, видимо, чай, на столе стояли сладости. Коля, был в трусах, на жене был только красивый платок. Когда Коля вернулся, я его спросил, может можно не бить жену.
       Нет,- сказал Коля,- бить надо обязательно. Традиция.
 К началу сентября урожай зерна в колхозе был почти полностью собран. Автороту и комбайнеров из Украины вместе с комбайнами отправили в другие хозяйства. С Колей мы попрощались дружески. Всех студентов направили на строительство кошары рядом со станом. Из Кутуркуля приехал каменщик, он колышками отметил размеры и велел рыть узкую траншею на глубину полуметра. Потом мы сколачивали опалубку, заполняли камнями и заливали раствором, который готовили на месте. Работали не торопясь, с частыми перерывами. Стены ставили из тяжелых
кизячных кирпичей. Углы клал каменщик, если появлялась неровность в стене, ставили щит из досок и подпирали его колом. Каменщик поднимался на мостки и стучал топором по верхнему концу кола, пока стена не становилась ровной. Настроение было предотъездное. Однажды, после обеда к стройке на грузовике подъехал Васька-бригадир, он отозвал меня и попросил подсобить по хозяйству. На машине мы миновали Кутуркуль, и вскоре заехали в лес. Там на полянке на земле лежали комли берез до полутора метра длиной. Поднимали их в кузов втроем,
комли оказались довольно тяжелыми. Загрузили полный кузов. По темну подъехали к Васькиному дому. Шофер подал машину задом прямо в крытый двор. Василий поднял доски и мы сбросили комли в подпол. После этого доски поместили на место и покрыли соломой. Машина сразу уехала, а мы по ступенькам поднялись в дом. В большой и светлой комнате на видном месте висела казацкая сабля. Отцовская,- сказал Васька. Вошла мать, высокая и худая старуха, платок повязан над глазами, взгляд строгий. Было заметно, что сын ее побаивается. Поздоровалась и сказала, что баня поспела. Баня была просторная с предбанником и полком. Горкой лежали мочалки из рогожи, рядом мыло хозяйственное и банное. Неожиданно для меня вошла хозяйка, Васька в миг лег ничком на лавку. Мать деловито потерла ему спину мочалкой с мылом, затем смыла полной шайкой воды. Не глядя на меня, сказала:
       Теперь ты ложись.
Руки у нее были по-мужски сильными. Мы домылись, сходили в парную. Я вышел из бани с чувством легкости во всем теле. В горнице, под абажуром был накрыт стол. Стояла початая бутылка водки, соленые огурцы и грибы. Хозяйка разлила водку по граненым стаканам, мне побольше, бутылку унесла, выпили и закусили. Щи из селезня с куском мяса показались мне очень вкусными. За столом с нами сидела жена Василия, учительница математики, миловидная женщина, в белой кофточке с короткими рукавами, без платка. Спрашивала про Ригу, Взморье, очень интересовалась модной одеждой. После ужина хозяйка отвела меня в комнату с широкой кроватью, на тумбочке стоял ночник и стакан воды. На перине я сразу заснул. В пять часов в дверь постучал Васька. На кухне мы позавтракали молоком с пшеничным хлебом. Работа на стройке была не тяжелой, часто случались перерывы по техническим причинам. Посмотреть на нашу работу иногда приезжал председатель. Все его звали Парфенычем, он как будто сошел с киноэкрана, среднего роста, кряжистый, лицо озабоченное. Выглядел лет на пятьдесят, постоянно носил закрытый френч, галифе и низкие хромовые сапоги. Слева на груди были два ордена. Все колхозники его уважал. Несколько дней до отъезда Парфеныч приехал на стройку. Его шофер, солидный мужик средних лет, попросил меня съездить завтра в Щучинск. Он повезет Парфеныча в райком, а ему самому надо отлучиться на часок, машину оставлять без присмотру опасно. Назавтра утром шофер заехал за мной, мы подъехали к большому дому и вошли в просторные сени. Вдоль стен стояли стулья. Женщина средних лет, может жена Парфеныча, вынесла горячих пирожков. Выехали мы к полудню, председатель был не разговорчив, спросил меня, как зовут, и пригласил после института на работу. На площади, перед райкомом собралось много машин, группками стояли шоферы. Парфеныч дал мне пятьдесят рублей и сказал: на мороженое. Я остался сидеть в машине, через час вернулся шофер. Мне захотелось попробовать мороженое, оно продавалось с лотка, в стаканчиках, за тридцать копеек и было очень не вкусным. Председатель вернулся часа через два, всю дорогу до Кутуркуля молчал. Домой возвращались в плацкартных вагонах. В Кургане, на такси углубились в город, нам удалось купить водки и несколько кругов конской колбасы. Остаток дороги прошел быстро и весело.

       31 декабря 2007 г. Хайфа