070311
Репортаж № 029-А
ИЗ Е В Р О П Ы.
Время: 29 апреля 45г. Каждый видит войну
Возраст 18 лет. из своего окопа.
Место – Австрия. (Наблюдательный)
Мудрое солдатское правило рекомендует: «держись поближе к кухне и подальше от начальства!». Так как в наступлении кухни так же далеки от стрелковой роты, как и начальство, то я и Лёха держимся поближе к ротной повозке с боеприпасом, харчем, табачком, спиртяшкой и армейским хозмылом, которое могучей армейской вонью сражает хилых цивильных микробов на дальних подступах к роте.
С утра в горах прохладно -- шагается легко, тем более, налегке: пулемёт и диски, сидорки и скатки, -- весь тот военный груз, который делает из пехотинца, особенно из пулемётчика, верблюда, -- Лёха на ротной повозке пристроил. Акимов на это смотрит с пониманием, а отношения с ездОвым, солидным и суровым Петром Фроловым у Лёхи вась-вась: земляки они, из соседних районов и Лёха частенько в охотку помогает Фролову за ротной кобылой ухаживать.
Вдоль дороги – обычный хлам войны: искуроченное военное железо разных калибров, вперемешку с живописно пёстрыми шмотками беженцев. Глянешь на это – тоска берёт: за людей обидно! Цивильные европейцы сперва барахло своё спасают, а потом, обнаружив себя изнемогающими под тяжестью шмотья, обочины дорог засевают такими прибамбасами, о назначении которых ни в жисть не догадаешься!
Вперемешку с нетленными отбросами войны из крупповской стали, лежат отбросы скоропортящиеся: трупы военных и цивильных гансиков. И лежат они, и сидят. Некоторые, в предсмертных корчах застыли так, будто смерть, изнемогая от хохота, изобретательно придумывала им позы, самые вычурно непристойные. Впрочем, -- трупы, как трупы. Они уж так привычны, что если их где-то нет, то это озадачивает: чем же тут люди добрые занимались!? А тут ежу понятно, что из ближайшего городка беженцы исход на запад затеяли, будто в землю обетованную.
А потому когти рвали, что за шмотьё мандражили: «рус Иван придёт, -- пшестко заберёт!!» А чтобы, гуляющие по военным дорогам Европы, вооруженные мародёры из репатриантов не влупили им гоп-стопа с мокряком, беженцы к немецкой военной колонне примкнули, драпающей туда – не знаю куда… в общем, -- хороших попутчиков надыбали. И наша артиллерия, избавляясь от снарядов к концу войны, размотала фрицам на полную катушку общий аллес капут во всю широту славянской души!
Брошенные на дороге повозки и трупы напоминают Уэллсовские строчки из «Борьбы миров»:
«… -- Скорей, скорей! Дорогу! Они идут! Они идут!!
Лица у всех были испуганные, измученные, чувствовалось, что всех гонит страх. Жара и пыль истомили толпу, которая то и дело выкрикивала, точно припев:
-- Скорей, скорей! Они идут!! Марсиане идут!!!...
Несчастный корчился в пыли среди золотых монет и не мог подняться: колесо переехало ему позвоночник…
-- Дорогу! Дорогу!! Не останавливайтесь! Они идут! Они идут!! …»
«Они» – это мы – такие же непонятные и страшные для европейцев, как уэллсовские марсиане, пьющие кровь из людей. Но с европейцами разделяют нас не способы питания, не внешность, а мировоззрение! Граждане Римской империи не понимали, а потому боялись и ненавидели христиан, отказавшихся от собственности. И мы, в глазах европейцев, непонятные, страшные гунны, лишенные радости от паршивого шмотья, с удовольствием уничтожающие его! Мы – скифы, разводящие великолепные костры из дорогой мебели, чтобы вскипятить котелок чая. А нам эти европейские барахольщики ещё отвратнее из-за их рабского служения вещам.
Со страху надевают европейцы обноски позапрошлых веков, чтобы казаться бедными, и долдонят на польско-словацком, думая, что это по-русски. А спросишь культурно дундука европейского: «Во ист сортир? Шпрехай шнеллер, фриц, доннерветер курва! Нихтферштеешь, мать твою?? Трах-тарарах дайне мутер, где у тебя, гад, сорти-ир???» А фриц толдычет: «Пшестко рус жолнер зАбрал! Сортир зАбрал рус зольдат!!» Культурненько в уголочке надрыщешь, а он морщит нос, дескать: «фуй, какой дикий рус»! – срёт в гостиной.
А кто из нас дикий? -- если австрийцы, с которыми я общался, не знают про австрийцев Гёте и Моцарта! И в домах у них, кроме «Майн кампф» и Библии, другие книги не ночевали! И слушают только «Хорст вессель». Библию хранят под распятием, а «Майн кампф» -- стоит в гордом одиночестве на «библиотечной полке», изготовленной по эскизу самого Геббельса! И это вся библиотека австрийца?! В России есть анекдот:
-- Я подарю ему книгу…
-- Зачем? У него уже есть одна книга!
В «культурной Европе» этот анекдот не поймут: тут у всех только одна книга: «Майн кампф»! Про другие книги европейцы знать не хотят, потому как эти дикари ничего не читают!! Меркантильность и невежество европейцев вызывает у меня высокомерное презрение к этим тупым, душевно недоразвитым, духовно неполноценным, жалким подобиям людей, которые, как идолам, поклоняются движимой и недвижимой дряни, порождающей низменные чувства!
Да, во всех европейских домах есть Библия… а страницы у Библий свеженькие, не перелистанные! Разве это люди?! И от Бога стандартно богобоязненный европеец куда дальше, чем лопоухий советский школьник, наученный, как попка, твердить: «Бога нет!», -- зато способный удивляться чудесам Природы, изучая естественные науки, которые
«Бог явил нам, ибо невидимое Его, вечная сила Его и Божество, от создания мира чрез рассматривания творений видимы» (Рим.1:20).
Видит Бога наш конопатый троечник и называет Его Мудрой Природой! И Бог раскрывает перед ним чудеса Свои. А смогут ли понять такое чудо европейцы?! Они думают, что с Богом общаются, потому что у них с банковского счёта деньги на церковь отчисляются! Даже без их участия!! Как алименты!!! Таков «орднунг». Каждый европеец откупается от Бога, чтобы не делал Он ему бо-бо! Не-ет… не видать этим дикарям Бога!! Отвратно Богу жлобское отношение к Нему. И стыдно Богу за то, что развелось в дикой Европе жлобство, нуждающееся в немедленной санации, то есть – в очистке Европы от европейцев!
Вот -- труп пожилой женщины. На дороге она умерла, прикрыв телом своим узел барахла, который в детской коляске везла, изнемогая под тяжестью… Не иллюстрация ли это к словам Иисуса из Нагорной проповеди:
«где сокровище ваше, там сердце ваше!» (Мф.6:21).
Да-да-да! никогда не было и не будет у меня таких красивых и дорогих вещей, которые разбросаны на дороге и вдоль обочин. Но, дай-то Бог, чтобы никогда я не имел их, а, главное, не захотел бы иметь! Чтобы всегда мне были понятны слова Апостола Павла:
«Имея пропитание и одежду будем довольны тем»! (1Тим.6:6).
Потому что
«обольщение богатства заглушает Слово и оно бывает бесплодно» (Мф.13:22).
Жалко европейцу час в день для Библии, а за шмотьё готов он жизнь отдать. Потому и сказано:
«не бедных ли мира избрал Бог быть богатыми верою и наследниками Царствия, которое Он обещал любящим Его?» (Иак.2:5).
Давным давно, во времена моего нескучного отрочества, один умный человек, по кликухе Седой, рассказывал о преуспевающих красивых созданиях, во всём подобных людям, но не способных соединяться духом своим с Духом Божиим. Иисус Христос называл их «плевелы» и посвятил им притчу, а Апостол Павел «душевными людьми». Созданы «плевелы» для искушения, чтобы человек, завидуя их карьерам и богатствам, не стремился возрастать к Богу. Как видно, заселяют Европу не люди, а «плевелы», для которых имущество, -- смысл жизни, а деньги – Бог!!
* * *
Как мне духовно близок и любим Великий мой тёзка Александр Македонский, воспитанный Аристотелем и мечтавший создать Единое Всемирное государство без царей и богачей! После победы над полчищами ахменидов, Александр стал обладателем Дворца Дариев, наполненного сокровищами, свезёнными со всего света. Хотел Александр раздать солдатам сокровища, но представил сильные руки храбрых воинов по плечи обвешанные золотыми браслетами, широкие плечи, отягощенные мешками с драгоценной утварью... представил, что боевые друзья, готовые сегодня делиться последней лепешкой, завтра будут бросать ревнивые, завистливые косяки на драгоценности, доставшиеся не ему, а его другу и вспомнил слова домашнего учителя – Аристотеля: «хочешь иметь завистливых врагов -- дай друзьям богатство, хочешь из хорошего человека сделать негодяя – дай ему золото!» А в этом дворце богатства было достаточно для того, чтобы превратить грозное войско Александра в толпу завистливых сребролюбцев, дрожащих за свои сокровища, ненавидящих тех, кто на них посягнёт. И если сегодня каждый воин готов жизнью рискнуть, спасая друга, то завтра каждый пожелает смерти другу, чтобы получить его добычу! А сколько будет желающих покинуть армию, чтобы поскорей реализовать богатство!?
Передёрнувшись от отвращения, Александр приказал: «Дворец сжечь, вместе с драгоценной мерзостью!» И жарко запылало одно из семи чудес света -- Дворец Дариев, -- отделанный изнутри ароматным ливанским кедром. А все интерьеры дворца были покрыты гобеленами золотого шитья с индийским жемчугом! Стоял Александр, скрестив сильные руки воина на груди и любуясь пламенем, в котором исчезала половина сокровищ, созданных в мире, и чувствовал за спиной осуждающие взгляды воинов, лишившихся законной добычи.
Тогда снял Александр с груди единственную свою драгоценность: золотой диск с огромным бриллиантом в обрамлении крупных рубинов и сапфиров -- знак царской власти, -- и, широко размахнувшись, кинул его в этот великолепный костёр. Жест Великого Александра увидели и повторили его военачальники, швыряя в огонь свои кольца, браслеты, медальоны… Как и Александр, стали отличаться они от рядовых солдат не погонами и бриллиантовыми звёздами, подобно современным чванливым маршалам, а храбростью и мудростью, как командиры Красной Армии, в годы гражданской войны.
* * *
Слишком много создало человечество красивых и дорогих вещей, которые собирают сребролюбцы, не понимая того, что красота мироздания открывается и бедным, умеющим увидеть, что
«и Соломон во всей славе своей не одевался так, как всякая из полевых лилий» (Мф.6:29).
Это сказал о траве придорожной Иисус Христос. И если не хотят сребролюбцы выполнить наказ Иисуса Христа:
«продай имение своё и раздай бедным» (Мф.19:21),
если и через две тысячи ¬лет после Иисуса Христа
«нечестивые благоденствуют в веке сем, умножают богатства» (Пс.72:12),
значит необходимы человечеству походы Александра Македонского и Чингизхана, войны мировые и гражданские в огне которых уничтожаются дворцы и «драгоценная мерзость», мешающие людям очеловечиться, ибо сказано, что
«время любить и время ненавидеть; время войне и время миру» (Ек.3:8).
Каждая война необходима, каждая война от Бога, каждая война, как и стихийное бедствие, разрушая цивилизацию, уменьшает дурное, избыточное богатство, которое упорно собирает человечество.
«Так говорит Господь к вам; не бойтесь и не ужасайтесь множества сего великого, ибо не ваша война, а Божия» (Пар.20:15).
И, в войнах проливая кровь, перераспределяют люди богатство. Но!
«Они не умеют поступать справедливо, говорит Господь: насилием и грабежом собирают сокровища в чертоги свои» (Ам.3:10).
Богатство – самый верный индикатор подлости человеческой. Ничто другое не тянется к магниту, -- только железо. Богатство притягивает к себе мерзавцев.
«Никто не может служить двум господам… Не можете служить Богу и мамоне (богатству)» (Мф.6:24).
Не около бедных, а около богатых кучкуются подонки: льстивые дружки, завистливые холуи, алчные любовницы, вороватые прихлебатели -- все, кто жаден, подл, коварен, завистлив, вороват. Развращая людей, БОГАТСТВО ВЕДЁТ ЧЕЛОВЕЧЕСТВО К ДУХОВНОМУ РЕГРЕССУ, стимулируя и развивая в людях низменные чувства.Поэтому сказано, что
«Как трудно имеющим богатство войти в Царствие Божие!» (Лк.18:24).
Вдохновенно занимаясь творчеством, Бог поручает дьяволу дела грязные, пакостные. Такие, как искушение. По бытовухе – провокация. И дьявол педантично выполняет поручения Бога, как написано в книге Иова и 4-й главе от Луки. Много есть искушений, но главные из них -- богатство и слава. Как говорит дьявол, искушая Иисуса по поручению Бога:
«Тебе дам ВЛАСТЬ над всеми сими царствами и славу их, ибо она ПРЕДАНА МНЕ, и я, кому хочу, даю её» (Лк.4:6).
Чем это закончилось, известно. Для честного человека не страшны искушения деньгами, властью. У честного человека может быть слава, но не деньги, так как он честен. Легко магнитом найти иголку в стоге сена, а богатством -- мерзавца среди миллионов честных людей. Не спроста Иисус Христос так ненавидел богатых старейшин, а они – Его. И дальнейшая эволюция человека, его нравственное очищение и духовное возрастание невозможны без великолепных пожаров дворцов и уничтожения крезов, вместе с «драгоценной мерзостью», мешающей понять людям слова Иисуса Христа:
«не заботьтесь для души вашей, что вам есть и что пить, ни для тела вашего, во что одеться. Душа не больше ли пищи, а тело – одежды?» (Мф.6:25)
«Ибо, где сокровище ваше, там будет и сердце ваше!» (Мф.6:21).
«Трудно богатому войти в Царство Небесное; удобнее верблюду пройти сквозь игольные уши, нежели богатому войти в Царство Божие» (Мф.19:23,24).
Не все слова Нового Завета помню я, но суть Учения Христа я усвоил: «Мир хижинам – война дворцам!» Уничтожать надо богатых на земле вместе с их сокровищами, и добивать их в Царстве Божием, если за взятку просочатся они туда через льготные игольные уши, величиной с верблюда! И если основная идея Учения Христа:
«корень всех зол есть сребролюбие!» (1Тим.6:10),
значит, всех сребролюбцев – под корень! В Новом Завете написано, как богатые супруги Анания и Сапфира захотели стать христианами, но часть денег не раздали бедным, не отдали в общину, а заныкали втихаря. И были они убиты перед Апостолом Петром за обман, потому что не должно быть сребролюбцев среди христиан! Нет болезни страшнее, заразнее сребролюбия! Проказа уродует только тело, а сребролюбие -- душу и дух человека. И когда увидели христиане страшную кару сребролюбцам: Анании и Сапфире, то
«великий страх объял всю церковь» (Деян.5:11).
Эта кара была необходима, чтобы не повадно было богатым лезть в Царство Божие! А общины бессеребренников христиан были «Царством Божием на земле, как на небе». И тогда, только тогда, когда все сребролюбцы на земле будут УНИЧТОЖЕНЫ,
«придет Царствие Твое; да будет воля Твоя и на земле, как на небе» (Мф.6:10)
Ишь, как переполошились европейцы, по невежеству не читавшие ни Маркса, ни Библию: «Они идут! Они идут!!» Здрасьте! А мы пришли!! Мы, -- это те, кто для вас, дикарей, страшнее марсиан! Мы не пьём человеческую кровь, но мы ужаснее: мы презираем то, что для вас дороже своей, а, тем более, чужой крови -- богатство!! Мы ненавидим его, как ненавидел богатство Иисус Христос и первоапостольские христиане! Ибо богатство закабаляет человека больше, чем любой жесточайший тоталитарный режим, превращая человека не только в раба собственности, но и в злобного зверя по отношению к бедным людям! Сказано в книге Исаии о любителях накопления:
«Горе вам, прибавляющие дом к дому, присоединяющие поле к полю, так что другим не остаётся места, как будто вы одни поселены на земле» (Ис.5:8)
А у Иакова сказано и о «прибавочной стоимости», -- подлой основе предпринимательства:
«плата, удержанная вами у работников, пожавших поля ваши, вопиет, и вопли жнецов дошли до слуха Господа» (Иак.5:4).
Не совместимы с мерзким словом «богатство» гордые слова: человек – сын Бога, а поэтому – бог!
* * *
Когда очистилась дорога от разбросанного барахла, вперемешку с останками его жалких рабов, не достойных жизни ни в этом прекрасном мире, ни в мире том, быть может, тоже не плохом, вот, тогда задумался я об Ежаке. Светло задумался и шухерно по-ежачиному. Подумал, что хорошее место выбрал для него. И на могиле будут свежие цветы, и дом бауэра рядом -- не надо привидению издалека чикилять, чтоб на людей поглядеть и себя показать.
На прикольчики Ежак – непревзойденный мастак и всё будет тики-так! – и с таким привидением бауэр не соскучится! По-немецки Ежак шпрехает и если даже разницу «шизен» и «шайзен» сечёт, то крутобёдрую фрау равлечёт, и «их либе дих» сошпрехает без солдатского разговорника. А каждое полнолуние детишки из дорфа будут ждать, как праздник, в предвкушении прикольчиков ежачиных! Все романтики обожают привидения в лунную ночь и Монте-Кристо говорил о них с симпатией:
«А я любитель привидений, я никогда не слыхал, чтобы мертвецы за шесть тысяч лет наделали столько зла, сколько его делают живые люди за один день.»
Шагаю я и мыслям улыбаюсь. Ежели дух ежачиный мысли мои секёт, то уж точно! – приятны ему такие поминки. Весёлый был парень Ежак, никогда не унывал и частенько повторял: «Колы ция жистя дуже похана, нахрен ще мине страдать?»
Поравнялся со мной Акимов. Он и парторг ротный. Значит, стукнули ему, что я власовца похоронил: скорость стука быстрее звука! Вот, сейчас-то он в душу ко мне поле-езет, не снимая галоши…
-- Чему улыбаешься, Саня?
-- Криг капут… а образование моё – всё тут: пульротная учебка да фронт. Хоть профессия для построения коммунизма подходящая – пулемётчик! И улыбаюсь я своему светлому будущему…
-- Всё-то ты с подначками… -- вздыхает Акимов. По доброму вздыхает. Видать, противно ему под шкуру лезть, но – служба! И начинает издаля: -- А у меня, Саня, в башке мысли о вчерашнем власовце. Почему б ему не промолчать? Притворился б, что сознание потерял… или, как солдат рядовой, отрапортовал: «Их бин зольдат! Гитлер капут!». На ПМП перевязали бы и в дорфе жителям, как раненого немца, оставили на лечение. Лежи да помалкивай, будто контуженный… И жил бы бы паренёк сто лет. Криг капут! – все настрелялись до отрыжки! На кой же ляд полез он на рожон?
Молча пожав плечами, я ещё раз улыбаюсь, как сфинкс.
«Граф улыбнулся, как всегда он улыбался, когда не хотел отвечать.»
Но так как старший сержант Акимов может не правильно понять загадочные графские улыбочки под сфинкса, я вздыхаю и говорю, что не знаю. Понимает старшой, что нет душевного разговора на эту тему. И не настырничает. Уходит в голову колонны. А я шагаю и разговор не состоявшийся продолжаю. Но уже сам на сам.
-- Эх, Акимов! Не понять тебе, что не ротный у Ежака жизнь отнял. Нельзя отнять то, чего нет. Если в душе только ненависть, -- разве это жизнь? Жизнь у Ежака отняли, лишив его детства, родителей, своего народа, Родины. И сделали это от имени Родины под дружный одобрямс подлой советской интеллигенции, которая гебухе задницу лижет в стихах и кинофильмах! Не думают мерзавцы поэты и режиссёры про то, что их читатели и зрители не все погибнут. И проклянут потомки не безымянное кровавое зверьё НКВД, а поименно, вас: именитых, всесоюзно прославленных мерзавцев: писателей, художников, режиссёров, -- которые, предавая народ, перед Сталиным пресмыкались! Проклянут сталинских любимчиков: Пырьева, Прокофьева, Симонова и других таких же продажных тварей по длинному списку подлецов в энциклопедии: «Передовые работники советского искусства»!
Но как же я объясню тебе это, старшой, если в кармане своей гимнастёрки, с фотографией жены и детей, хранишь ты серый, как вошь, партбилет ВКП(б)? И такие, как ты, старшой, серые пахари с серыми партбилетами, причинили России вреда больше, чем все фашисты, вместе взятые. Если бы не было у Партии ширмы из честных пахарей и трудяг, таких, как ты, -- сразу обнажилось преступное её нутро! А вы народу мОзги запудриваете тем, что гваздаетесь в том же дерьме, что и мы, беспартийные. Воюете и вкалываете, как мы, вот, и служите для Партии ширмой с красивой надписью: «Народ и Партия – едины!».
А единства у народа и Партии не больше, чем у ишака с погонялой, который поверх тяжелой поклажи на ишака взгромоздился… Но народ таким, как ты, старшой, доверяет, раз на ладонях у вас мозоли, а на грудях – заслуженные солдатские медали. Не знает народ, что нет у него врага коварнее, чем сиварь с партбилетом. Не пошел бы народ за вождями: сколько можно на лаже крутиться?! А идёт за сиварями, ведь для народа вы свои, как «козёл провокатор», которого на бойне держат, чтобы скот за ним на бойню шел, хотя оттуда кровищей за версту разит.
Никто не задумася: а почему перед боем прибегает в роту замкомбата по политчасти с неряшливо отпечатанными на шапирографе бланками заявлений о приёме в Партию, и спешно собирает подписи всех желающих под стандартной фразочкой: «Если погибну я, то прошу считать меня коммунистом!» А это -- беспроигрышная лотерея для Партии, потому что на фронте навострились принимать в Партию тех, кто в Царстве Небесном. А для тех, кто остался в грешном мире, нужен кандидатский срок отвоевать, не реальный для солдата на передке в пехоте. А потомм им надо выучить людоедские имена африканских главарей компартий, -- друзей советского народа! Так и готовится потомкам мозгодуйский свист о том, что воевали и гибли одни коммунисты, а беспартийные на том самом, на котором в рай ездят, к победе гарцевали под духовой оркестр!
* * *
Солнце выглядывает из-за высокого горного хребта и ласково согревает батальон, растянувшийся по дороге вдоль красивой горной долины. Оживают в лучах весеннего горного солнышка братья славяне, сбрасывают с души бездумное маршевое опупение, похожее на дрёму на ходу. Загалдела рота шуточками да подначками на причудливом солдатском жаргоне весны сорок пятого, в котором словечки, выхваченные изо всех языков Европы, причудливо скрепляет меж собою изумительно гибкая грамматика русской матерщины. Пытается Лёха меня разговорить, да видит, что не в настроении я и переключается на ездОвого Фролова.
Ездовый на ротной повозке – фигура о-го-го! -- масштабная. Не каждому старшина роты доверит ротное имущество, где, кроме боеприпаса, сухие пайки, табачёк и спиртяга. Мне да Лёхе доверь такое – всё растащат друзья товарищи и останется от ротных сокровищ одно неприличное место. А потому ездовый, после ротного старшины, самый авторитетный человек в роте.
Но Фролов, даже если бы не был ездовым, всё одно, – человек уважаемый, потому как мужик рассудительный, степенный, женатый и в годах. Аксакал! – давно за тридцать натикало! Не интересует его балабольный трёп о бабах. Вот, встреченную скотиночку, хотя бы походя, приласкает он, а то и угостит из личного продзапаса. И удивительно: все заграничные скотинки от нас шарахаются, а к нему ластятся, как к родной мамочке! И на каком языке он со скотиной разговаривает, если везде всякая скотинка: и кошка, и свинка, -- тянутся к нему с полным доверием?
Однажды в Венгрии брошенные коровы увязались: бегут за повозкой, орут хором, -- вот умора! -- чтобы подоил он их. И подоил! Все в роте парным молоком упивались! Кое-кто пытался помочь Фролову, да им коровы не давались, -- боялись. А к Фролову всем кагалом мордами тянулись. Доверяли. И ротный говорит: «Тебе, Фролов, не воевать, а в цирке представления давать, -- с тобой любая скотина говорить будет!» И понатуре, кобыла ротная, арийского воспитания благородного, меня на дух не подпускает, на Лёху свысока посматривает и фыркает снисходительно, а к Фролову, как кошка, ластится! Готова и словами в любви признаться, только одно у трофейной кобылы затруднение: Фролов по-немецки, пока что, только «хенде хох» сказать ей может. А кобыле такую команду выполнить так же просто, как новобранцу за сорок секунд обмотки накрутить!
-- Вот ты, Фролов,-- балаболит Лёха, -- мужик с понятием про жисть… Посуди-ко, раз дивизию нашу, гвардии непромокаемую, с передка сняли, значит, алес гут унд криг капут? Хабе шанец нах хаус ком-ком? Ферштейн? А в фатерлянде, -- ба-абы -- натюрлих!! Не дрек фрау, а во-о и во!! Алес нормалес! А после войны вир хабе по цвай бабе каждому!
О матчасти баб любит Лёха потрепаться, как любой теоретик, не имеющий практического опыта. Потому-то любит Лёха послушать мнение практиков. Все мы, молодняк, в этом жгучем вопросе, теоретики. Только языки чешем для сгала, в меру своей восемнадцатилетней фантазии. И подзаводит Лёха многоопытного Фролова:
-- Ты, Фролов, объясни нам, «рядовым необученным», по каким признакам девку выбрать, чтоб была для фик-фок на любой бок и в самый срок… Как бы тут не лопухнуться? Ить, посватают третий сорт… товар деликатный, а главная деталь -- в упаковочке… вдруг она БУ, да с брачком?! ЗАГС не магазин – на другую не поменяют, даже по предъявлению чека…
Не разговорчив Фролов обычно. Но к Лёхе благоволит. А может, общее шухерное настроение и на него действует? Заводится Фролов с полоборота:
-- Эх, Лёха! От возраста щенячьего рассуждения твои – ровно у кобеля приблудного. До моих-то пор-лет доживи, да в ум войди, тода мужиком станешь. А я-то в твоих годках щенячьих побывал ужо, есть кой чо вспомнить с тех-то пор лет! Помнится, считал тех баб красивше, которы посисясте, да помясисте… подержаться было б за што! Как увижу таку, котора повсюду закругляться, – готов позадь её на край света иттить, шоб любоваться, как под юбкой половинки жопы и так, и сяк, и туда и оттудА, а отель обратно отсюдА, -- эх, как токо ни прокручиваются!! Да-а… а просватали за меня Наталку, котора в невестах считалась сАма что ни есть замухраиста: тошша, аще росточком не вышла. Токо глазастенька. Глазки черненьки, а весёленьки, а она ими: зырк-зырк! А ужо нахмурится, -- навроде студёными иглами огородится. А кромя глаз, посмотреть, навроде, не на што, не то – пошшупать… Да-а… и друг-то мой, Сёмка, язва языкаста, к свадьбе моей таку частушку сготовил:
Петька любит девок, но!
Токо тонких, как в кино!
И свою Наталию
Полюбил за талию!
А Наталке та частушка поглянулась. Навроде, насмешлива частушка, да Наталка, глядит-ко, весёла, да не обидчива и частушку ту враз переняла... да-а… А ить как детишки-то пошли, Наталка моя в тело вошла, заматерела, и така дролюшка стала – глаз не оторвать! Гляди-тко, не ошиблись родители, разглядели в замухраистом цыплёнке ладну таку лебёдушку!… Но не то в ней главно, а доброта душевна. Не токо к людям, а к скотинке любой… даже, навродь, к неживой вещи прикоснётся, а та теплея становится! Душа, значит, от така… да! – душа.
Хруп! Хруп! Хруп!... – хрупает дорожная щебёнка под тяжёлыми копытами крупной австрийской лошади. Постукивают на каменистой дороге железные обода колёс, позвякивает на задке повозки мятое ведёрко. Пахнет сеном, дёгтем, лошадиным потом… Не довелось мне жить в деревне, но от прадедов дошло до меня чувство мира и покоя, которые несут в себе звуки крестьянской повозки, пахнущей… Вот тут-то я и догадываюсь: почему животные от нас шарахаются, а к Фролову липнут!? Запах!!
Ведь все мы смертью пропахли! Кислятиной бездымного пороха и крови, горькой гарью пожаров, трупным смрадом, едким щелочным запахом ружейной смазки – запахом смертоносного оружия! Мы пахнем войной, смертью, а Фролов -- миром и жизнью: сеном, хлебом, дёгтем и… лошадью! А лошадь – самая авторитетная скотинка! И душа у Фролова крестьянская: ясная, добрая, понятливая, ко всему живому приветная. А животные душу в человеке чуют и больше про неё знают, чем те учёные, которы медицинский факт открыли: «человек от свиньи триппером отличается»!
Тут Фролов, подумав о чём-то, продолжает:
-- Таки как ты, Лёха, дурны от сопливости, про душу не думають… а коль вспомнят, то ужо посля, как оженятся. До той поры они душу под подолом нашшупывают. И поговорку для дурнев сложили: «Чужа душа потёмки». То под подолом потёмки, так там не душа… а душа, гляди-тко, душа – вся на виду, токо глаза разуй! В иной девке душа аж светится! Ить глаза-то из души выглядают! Не спроста ж в Наталке перво наперво я глаза разгядел! Светится душа, токо не из-под подола, и не тем, которы, как кобели, к жопе принюхиваются!
-- Но-о-о! Уснула! – встряхивает вожжами Фролов, поторапливая кобылу, которая, деликатно шаг замедляет, чтобы по щебёнке не так хрупать и интересному разговору не мешать. Кокетливо отмахнувшись хвостом от понуканий, кобыла прибавляет шаг.
-- Как оженился я на Наталке, так впрямь, будто околдовала она. И на душе веселея, коль она рядом. Хоть в поле, хоть за столом, хоть, был дело, в постеле, а завсегда приветлива да ласкова. Ей устаток нипочём! Со стороны, гляди-тко, – птичка беззаботна напеват и порхат, а в руках у ей, тем часом, работа спорится. Всё на ей: и дом, и хозяйство! Крепкое хозяйство, не абы како. И каков бы ни пришел я в дом: хоть с устатку сумной, а хоть бы, был дело, от Сёмки выпимши, а у ей – завсегда радость в дому и слово ласково наготовлено.
Глядит-ко, поуросить не успеш, а она ужо приветит: пожалет, а то – насмешит. А мужик, он шо? Без бабского внимания, как сыч, сумной. А Наталка завсегда чуеть, кода приласкать. А коль в доме баба приветна, -- куды мужику идтить забаву искать? Ить, на бабе ж дом и стоить! Из того дома, где баба ласкова, никака гулянка не поманит... И не раз благодарил я родителев, шо с моим дурным мнением не считались – и таку любушку сосватали! Опять же, даром шо сама-то Наталка махонька, порода, вроде б така, а сынов, был дело, мастерила один другого краше...
Вдруг умолк Фролов, будто запнулся обо что-то.
-- А сколь у тебя сынов? – продолжаю я разговор, зная, что поговорить о детях всегда в радость семейному солдату. А Фролов будто со сна очнулся. На меня зыркнул, -- жуть...
-- А… ни одного!!! – неожиданно охрипшим голосом резко, как отрезал, Фролов. И наступила тягостная пауза, после которой русский человек либо заплачет, либо в морду даст. Наконец заговорил Фролов напряженно, вроде, как через силу: -- Летом двадцать девятого, был дело, в коллективизацию попали… тожно и нас кулакчили… лютовали чекисты… чужих роту пригнали… пьяных от злобы и самогону. Трое, как в дом ворвались, враз зачали бить меня ногами. А Наталка главному из них в харю вцепилась, прям кошка! Тода те двое руки мне заломили и увели, а тот, который главней, дурной от злобы и самогонки, сел верхом на Наталью, начал её избивать, а после ще сильничать стал… а шоб детишки не помешали – с нагана их… пострелял. За сопротивление властям… трёх сынов… мал мала меньше. А начальство грит: «По закону действовал чекист! -- было сопротивление властям… ишь – всю морда у чекиста пошкрябана! А сорную траву – надобно с корнем!».
Да-а… С той поры Наталья умом тронулась. На лицо почернела, пожухла, как лист осенний… не ест. Сидит у окна… сынов ждёт. Беспокоится, знат, потому как домой долго не вертаются. Не могу объявить ей, шоб не ждала… ить умрёть, коль ждать не будет. Говорю ей: глядит-ко, скоро возвернутся… старшенький приведёт… он-то ужо помощник мой. Выслушат она меня, поест, чуток попьёт, как птичка, вроде бы, оживёт… а посля сызнова ждёт, ждёт… нахохлится, как воробушек зимний… Ладно, на тож поселение попали сродственники Натальи – добрые люди, душевные… присматривают за ей, письма пишут…
* * *
-- Но-о… -- пошевеливает Фролов вожжами и отворачивается. Примолкли я и Лёха. Не знали же, что рассказ про жену закончится так… по-советски. А Фролов, совладав с собой, к нам поворачивается. Видно, ему и сам на сам -- тож не в радость. Продолжает рассказывать Фролов, но… лишь бы отвлечься.
-- …как война зачалась, повезли мужиков в райцентр. Меня тож. Токо не указали в списке, что кулакченный. И я промолчал, потому как кулакченных в трудармию захреначивали. Отель и писем не пишут, и не вертаются. Хрен редьки не слаще, токо лучше на войне, чем ни весть в каком дерьме…
Вздохнул Фролов. Продолжил:
-- Про то я ишо никому не сказывал. Накатило шо-то седни… сон ноныч привиделся, навроде, встречаюсь с сынками… ить така ж долина… и стоят оне прям на дороге в беленьких рубашечках хрестьянских и ждут. Меня ждут. Подъезжаю. Тож в нательном и на ротной повозке с Машкой, лошадушкой нашей… а ишшо солдаты в том сне за сынами стояли… тож в белье… от, не упомню – кто?… а ротного запомнил… позадь Алёшки, старшенького мово… как есть, тут… весь белый. И лицом тож. Кажись, -- дурной сон… война-то кончилась?
Помолчал Фролов, заговорил про другое.
-- К тебе, Лёша, лежит душа… настояшший ты, деревенский. Городом, как Санька, не поуродованый. И по возрасту я тебе, как отец… ить и старшенького мово тож Лёшей звали. Поди-тко с того сна я цельный день сумной седни. Умом смекаю: дурной сон, а душа-то чуеть – не жить мне. И не смерти боюся, -- за Наталку душа болит! На чужбине, в Сибире сидит… птаха малая, беззащитная… и в окошко глядит, глядит… всё ждёт… не приведи Господь, коль ишо меня ей ждать… до конца ея жизни…
* * *
Вздыхает Фролов. И будто из ледяного погреба, холодной жутью повеяло. И солнышко за облачко засунулось. Тягостно молчим. Не решается никто нарушить молчание бодряческим утешением иль, того дурней, -- насмешкой. На передке ко снам отношение серьёзное. Коль суждено, -- не уйдёшь, не спрячешься. Некуда уйти, не за кого прятаться: тут -- передок. Чтоб заполнить молчание, достаю кисет. Закуриваем. И Фролов – тоже. Говорят, курить вредно. Это верно, если живёшь не среди людей, где заядлые курильщики: Сталин, Черчилль, Рузвельт шанс имеют подпортить здоровый образ жизни некурящим Гитлеру и Муссолини! И солдату даже свежий осколок, в лёгком, вреднее застарелого никотина!
Обычно на ходу я и Лёха курим одну на двоих. Но сейчас сворачиваем по одной. Каждому хочется услышать тихий хруст махорочки, которую, разровняв на бумажке пальцами, закручиваешь в шуршащую бумажку, ощутить на языке горчинку российской махры, пока заклеиваешь слюной цыгарку. Привычно слаженные движения пальцев отвлекают, приятно успокаивают. А предвкушение первой глубокой затяжки даёт философский настрой мыслям. Первое: не огорчайся из-за мелочей. Второе: помни: всё в этой засраной жизни – мелочь!
Пока Лёха ширкает пикантной трофейной зажигалкой в виде дамской задницы, Фролов доисторическим крысалом, (новинка раннего палеолита!), высекает и раздувает «Ленинскую искру». Но в блаженный миг первой, ещё не крепкой затяжки, появляются слева и справа от нас Попов и Кошарский. Ишь, прохиндеи, не хотят смолить трофейный эрзац -- табачок из немецкой химии, которого вдоволь! Знают, что наш малокурящий коллективчик: я, Лёха и Фролов, -- смолит махорочку российскую, пачечную, от прошлой выдачи.
-- Лёха, сорок!
-- Щюрик, соблаговолите пожертвовать сорок!
-- Терпеть не могу сорокотов! – ворчит Лёха, -- не докуришь, как не до… ешь!
Лёха ворчлив, как тёща, но не жаден и на его воркотню не обращают внимание.
-- И я сорокотов не уважаю, -- поддерживаю я Лёху и достаю кисет: -- Нате в зубы, чтобы дым пошел, стрелки ворошиловские! Но в айн момент сошпрехайте сгалуху!
А им, хохмачам, то и надо! Попова и Кошарского хлебом не корми, -- дай потрепаться! А то на корню засохнут. Бывают фамилии, которые произносятся как одна: Маркс и Энгельс, Минин и Пожарский… Попов и Кошарский! Хоть в наградной лист, хоть наряд вне очереди, а они всегда вместе. Провинится один -- наказывают обоих. И другой не обижается! Оба шебутные заводилы, мастера розыгрыша, в любой подначке подыгрывают друг другу, как по нотам, будто бы всю жизнь репетировали. Сгально. И ржет рота, как на Чарли Чаплина!
Засмолили Попов и Кошарский халявные крупнокалиберные цыгарочки. Вдруг Попов, непонятно почему, говорит:
-- Курить вредно, пить противно, а умирать здоровым – жалко!..
-- А умирать-то на хрена?! Алес гут инд криг капут! – обрывает его Кошарский. – Думай не про копыта, как их изящнее отбросывать, а про рога! Шеруди ими: что мы на гражданке пионерам про войну будем рассказывать? А??
И друзья разыгрывают сценку, будто бы Кошарский – лектор фронтовик, которого к пионерам пригласили для патриотического воспитания. А Попов изображает дундука пионера, который выкобенивается от избытка идейности. Спрашивает «пионер» про фронтовые трудности, а «лектор» ему про дрысню со знанием дела: какая – от трофея вкусного, а какая – от воды с трупами. Тогда «пионер» высовывается с вопросом о солдатской находчивости, а «лектор» сразу рецепт даёт: сколько раз рубашку надо вывернуть наизнанку, чтобы вши, от такой непонятки, мозгУ свихнули и к фрицам драпанули. Потом неуёмный «пионер» интересуется «идеалами армейской молодёжи» и «лектор» загибает ему про солдатский идеал: солдату для счастья нужна баба, а для полного счастья – полная баба, а уж идеал – это толстая баба намыленная, но зажатая в тесной баньке, чтобы не выскальзывала! И так этот трёп «пионера» и «лектора» согласованно получается, что Фролов забывается -- хохочет, заливается! И на душе у меня отлегло.
* * *
Иду и думаю: интересно посмотреть, а сколько наврут советские писаки и киношники про «бессмертный подвиг советского народа в Великой Отечественной войне»!? И задумается ли кто-нибудь над тем: а что такое – подвиг? Подвиг – это следствие чьей-то дурости. Или преступления. Или трусости. Командир, не теряющий головы, как наш ротный, без подвигов обходится. Солдата на дурной подвиг не погонит, даже рискуя карьерой. А нахрен ему карьера? Не будь бы офицером – был бы он уже на гражданке по приказу о демобилизации рядовых и сержантов с незаконченным высшим.
Много глупости написал Горький, в том числе и фразочку: «В жизни всегда есть МЕСТО подвигу!» Тот, кто не псих, от этого «места» держится подальше. Война – самое не подходящее место для подвигов. Что за подвиг, на который гонят нацеленными в спину пулемётами? Сталинский приказ № 227 – вот апофеоз советского героизма, сразу вдохновивший на подвиги миллионы героев! Весь «массовый героизм советского народа» – это страх перед смершем! Знаю я про истерично безрассудные и бесполезные подвиги, насмерть перепуганных солдат! Не были б они так перепуганы -- не было бы подвига. От трусости и подвиг и мокрые штаны… всё бывает, когда со страху голову теряют. И не только за себя боятся «доблестные советские воины», но и за семью, оставшуюся в СССР заложниками у НКВД, пока они здесь обречены на подвиги. Подвиг – это преступление советской системы, при которой солдат – это скотина бессловесная, бесправная и запуганная до полной готовности к подвигу, то есть – к любой глупости.
Главные признаки истинного подвига: обдуманность, целесообразность, добровольность и бескорыстие. В страшном тридцать седьмом какой-то работник типографии напечатал на школьных тетрадках: «Долой СССР!». Наверняка знал печатник, как расправится с ним и его семьёй НКВД, а пошел на подвиг, на мученическую смерть. И вело его на подвиг самое высокое и бескорыстное чувство -- ненависть! Рассказать бы школьникам о таком подвиге!
А о том, что мы на войне повидали, об этом школьникам не расскажешь: кому интересно слушать про трупы разной свежести, про кишки по дорогам размотанные, про смерть в дерьме от расстройства желудков у миллионов мужиков, которые дни и ночи находятся в невероятной тесноте, страдая расстройством кишечников от воды, провонявшей трупами? Рассказывать про войну тем, кто её не видел – такая же безнадёга, как рассказывать изящно почкующейся марсианочке про смачную похабель царицы Катьки Второй. Потому что из такого рассказа получается, либо мерзость, либо сиреневый туман, сквозь который увидит инопланетяночка одно: дядя ни хрена не видел, а заливает баки в меру своей фантазии!
Рассказывать про войну – дело не простое, потому что, как и женщину, эту войну, траханную, не столько видишь, сколько ощущаешь. А ощущения -- ого-го!... «не забываемые». Чувствует солдат войну всей немытой шкурой, гноящейся и прилипающей к одежде от не заживающих в мокроте, холоде и грязи царапин, язвочек, фурункулов, которые высыпают от простуды и расчёсов из-за вшей. И вживается солдат в войну, и врастает солдат в войну намертво, как в шинель, которую и сушит солдат не снимая, в которой солдат умирает, в которой хоронят солдата. И спит солдат в мокрой шинели мёртвым сном. И не только в братской могиле. Спит солдат мёртвым сном под артобстрелом, спит в ожидании обеда, спит в наступлении после изнурительного ночного марша, спит в обороне на дне окопа, корчась в вонючей жиже, спит и просто так – про запас, -- единственный запас, который солдату плечи не тянет. Спит солдат в любой позе, спит, обходясь без позы, спит на ходу, на марше, пока в кювет не поведёт его. Спит на колючих ветках, которые постепенно погружаются в холодную, вонючую грязь, пока она, пропитав шинель, не начнёт, по утру, когда сон крепчайший, превращаться в лёд. До нутряной сердцевины солдата озноб пробирает, а он, всё равно, спит! Спит, изо всех сил спит, напрягшись в позе эмбриона, судорожно вжимаясь во сне душой и телом в заветную сердцевинку нутра своего, где ещё робко тлеет последняя искорка живого нутряного тепла…
Спит солдат в такой холодрыге, что вшам солдатским, единокровным, которые идут с солдатом в огонь и воду! -- даже им, закалённым невзгодами, -- невмоготу становится… покидают они солдата – дезертируют. А мандавошки, которым по причине хилости ножек сбежать невозможно, всю ночь простужено кашляют. А солдату – хоть бы хны! Кашлять солдату не положено. Он спит… и сон – единственное спасение от войны, потому что на войне сны про войну не снятся. А усталость от такой обыкновенной войны нет-нет, да накатит такая, что привычный страх исчезает и становится солдат бесстрашным, потому что только одна мысль трепыхается в промороженной тыковке: «скорей бы любой конец…» И страшна война тогда, когда солдату уже ничего не страшно.
Так откуда тут быть «героизму» на обыкновенной войне?! Про героизм платные мозгодуи распинаются, выучив брошюрку про подвиг Гастелло, который, поспав в тёплой, чистой постели, принял тёплый душ, плотно и вкусно позавтракал в офицерской столовой, пощупал официанточку и, довольный упругостью её попочки, отправился на подвиги, вальяжно развалясь в кресле первого пилота и предвкушая встречу с официанточкой после ужина. А кто решится рассказывать про подвиги пехоты?
Некоторые штатские, из наиболее дурных, ещё и про европейские достопримечательности захотят узнать у солдата и будут удивляться тому, что он, прочесав пёхом пять держав, не удосужился бросить «Взгляд на жизнь за рубежом», как в газете рубрика называется. Невдомёк им, штатским, что с передка Европа видится не так, как в турпоходе. Отчасти из-за того, что у солдата точка зрения на Европу не настолько возвышенна, чтоб Европу обзирать и себя показать. У меня, например, точка зрения на Европу, обычно, на полметра ниже Европы. Часто -- из вонючего придорожного кювета, который укрывает пулеметчика от точки зрения немецкого снайпера, всегда готового поставить точку в биографии пулемётчика. А мой «взгляд на жизнь за рубежом» точнёхонько совпадает с линией прицела пулемёта, а это, едва ли, способствует расцвету «жизни за рубежом». Так что, как говорится, есть что вспомнить! -- а, вот, рассказать-то нечего.
И на того чудика, который не брехливую брошюрку про войну будет пересказывать, а свою, солдатскую, правду расскажет, посмотрят школьники с недоверием. С недоумением будут они разглядывать в семейном альбоме пожелтевшую фотографию щуплого огольца в гимнастерке х/б - б/у, испуганно выглядывающего из огромного воротника гимнастёрки. Ведь сравнивать будут с мемориальными монументами, с персонажами картин холуёв -- продажных художников… А в кино и «произведениях соцреализма» воюют не такие заморыши как мы, а жопастые, мордастые Меркурьевы и Андреевы, с бычьими шеями, откормленные на литерных спецпайках, чтобы изображать дюжего советского солдата. Те, кто видел мечи в кино «Александр Невский»: мечи огромные, из нержавейки, грозно сверкающие в лучах осветителей, -- с недоумением смотрят в музее на неказистую ржавую железяку с надписью: «Меч воина». Правда всегда не правдоподобна, тем более, если она не лестна. И написано в Библии о будущих вралях учителях:
«Ибо будет время, когда… по своим прихотям будут набирать себе учителей, КОТОРЫЕ ЛЬСТИЛИ БЫ СЛУХУ; и от истины отвратят слух и обратятся к басням» (2Тим.4:3,4).
Ещё война не кончилась, а к басням уже обратились: расцветает махровым цветом бутафорское батальное искусство, рассчитанное на оглупление людей многотомностью романов, многосерийностью кинофильмов, грандиозностью монументов, огромностью художественных панорам. И выставки заполняются картинами художников -- бравых баталистов, не выезжавших за пределы Садового Кольца. А платные мозгодуи вдохновенно вещают про бутафорские подвиги, вычитанные из многотиражных лживых брошюр. А как ещё воспитывать патриотизм? Не показывать же в кинохронике, как тащат волоком за ноги по грязи тощенькие тела семнадцатилетних огольцов, заполняя этими телами траншеи, воронки, ямы, наполненные водой… а потом оттуда торчат их окоченелые конечности… Не публиковать же цифры о том, сколько миллионов таких тощеньких пацанов бездарно гибли для того, чтобы какая-то сытно откормленная генеральская сволочь рапортовала о СВОИХ героических победах, гордясь иконостасом орденов!
* * *
Что потянуло меня на грустные размышления после «лектора Кошарского»? Как глубоко война в душу залезла! Чуть не позабыл, что «алес гут унд криг капут»! И, всё-таки, странно: а как без неё, окаянной, жить будем? Может быть… добрее? Не так, как до войны, когда с пионерского возраста нас, как ищеек, натаскивали на «классового врага», а дружба трактовалась, как «непримиримое отношение к недостаткам товарища»!?
Но что бы ни отняла война у фронтовиков, зато дала она радость жизни на каждый день, даже если этот день не самый радостный. Пока не привычно вперёд и на день заглянуть. А как на годы вперёд планировать!? Странно думать о том, что теперь можно жить столько, сколько захочешь! Хоть до сорока… а то, без пересадки, до пенсии?! Обхохочешься: Рыжий Санька – пенс!! Невероятное явление природы! А почему бы и об этом не помечтать? Неужели теперь жить можно бесконечно долго, пока сердце от любви не износится вдрызг? А если в будущем научатся ремонтировать? Сполоснут сердце керосинчиком, смажут вазелинчиком, по сосудикам чик-чик! -- ёршиком туда-сюда, и -- щёлк! – как затвор, -- на месте зафиксируют: будь здоров! -- живи молодой и влюблённый!?
От таких мыслей шалеешь, как от глотка спирта натощак. Ведь это – будто бы мне весь мир подарили за просто так: живи фронтовик во все лопатки! Гуляй, читай, учись, женись, -- всё можно! Подарила мне судьба необъятное чудо – планету Земля, а на ней – всё что душеньке угодно: женщин, музыку, книги, друзей, а, быть может, даже, путешествия по морям и по суше! Подарила и то, о чём я ещё не знаю и не мечтаю. Весь мир -- мой!! Как распорядиться таким богатством!? Раньше, когда не знал: буду ли жив к вечеру, – жилось спокойнее…
Только не надо смешить Бога дурацкими планами на завтра и просить Его о чём-то, коль сказано:
«знает Отец ваш, в чём вы имеете нужду, прежде вашего прошения у Него» (Мф.6:8).
Моё дело – помнить, что по всему Слову Божьему рефреном звучит конкретный наказ: «Всегда радуйтесь!». Значит,
«и мы будем радоваться и веселиться во все дни наши»! (Пс.89:14).
Если каждое утро просыпаться с мыслью о том, что сегодня можно жить с утра и до вечера, -- не это ли самый радостный день!? Тогда каждый день, в этой жизни одноразовой, будет праздником! Сколько дней -- столько праздников! И Седой говорил: счастье – постоянное чувство радости, а смысл жизни -- в счастьи.
Конечно, трудно быть счастливым в СССР, если любая творческая работа, для меня заказана: не буду же я, подобно советским лауреатам, продавать совесть за тридцать серебренников, ради власти, богатства и славы! Эта триада в руках дьявола, искушающего:
«Тебе дам власть над всеми сими царствами и славу их, ибо она предана мне, и я, кому хочу, даю её» (Лк.4:6).
Так сказал дьявол Христу. Такое искушеньице, не только для Христа, но даже для меня, -- примитив подленький и пошленький, но для агрессивно тупых биороботов-партийцев – это наповал! А если б люди стали Новый Завет читать, да пообщались бы с Седым и с отцом Михаилом, -- пришлось бы Богу отправлять на заслуженный отдых Искусителя!
Небось, не у одного меня сегодня в голове такие шухерные мыслишки пританцовывают, как после универсального солдатского лекарства: полстакана спирта и глоток воды. Судя по жизнерадостному гомону роты, и у других настроение, как в группе детсадика, которую ведут в парк с аттракционами. Гомонит и ржет на ходу рота. Несколько парней дурачатся: бегают друг за дружкой, прячутся за других, толкаются, мешая идти, -- в пятнашки играют, что ли? Ан нет, -- тычут всем в сопло необычным трофеем, подобранным из барахла на дороге. Это – забавная игрушка, изображающая в натуральную величину тот «конец», который называют «мужское начало». Из цветной резины и с резинками, чтобы за ляжки пристегнуть… Небось, – сюрприз? Кто-то плюётся, а мне нравится -- остроумно! Бывают глупые сюрпризы, например: зажигалка, похожая на пистолет. Достанешь её, чтобы дать прикурить, а тебя – хрясь по кумполу! -- законная самооборона. А с такой игрушкой шутить безопаснее: приходишь в гости к даме, вешаешь пальто, целуешь ручку, говоришь комплимент, а игрушечка – прыг! – из расстёгнутой ширинки…
-- Ах, извините, -- говоришь, будто смущаясь, -- не доглядел я за этим проказником! А у него своя голова, которой он день и ночь про вас думает!
Что дальше будет – не знаю, но предполагаю: с ходу по тыковке не звякнут – прическу не испортят…
Вот, и у меня: как начну думать о высоконравственном, так организм мой мыслЮ к бабам поворачивает.
«О горнем помышляйте, а не о земном» (Кол.3:2),
советовал мой любимый и очень уважаемый Апостол Павел. А я!?... Не человек, а беспросветная пошлятина! Как жить дальше, если у меня от любой благородной мысли это самое в штанах шевелится!? – лирика просыпается.
Наконец-то, угомонились парни. Счастливый обладатель пикантного трофея прячет «сувенирчик из Европы» в солдатский сидорок: всё в хозяйстве сгодится! Удивительные штучки-дрючки таскают солдаты в сидорочках, промасленных концентратами и ружейной смазкой. Но уверен я: нет фронтовика, который, хотя бы символично, имел бы предметы из знаменитых дурацких афоризмов: «Каждый солдат носит в ранце маршальский жезл!» или «Плох солдат, если в ранце его нет генеральских эполет!» Не верю я, что такие благоглупости сочиняли Наполеон и Суворов! Они-то, профи, знали: нет у солдата ни в ранце, ни в мечтах маршальских жезлов и генеральских эполет. Такая мулька не для солдат, а для штабных прохвостов. А, ведь, с точки зрения сочинителя таких дурных афоризмов – никудышние мы солдаты: навоевались -- по самое не балуй! Домой хотим!! Домой!!! К ба-абам…
Конец реп.№ 029-А. 070311