Несносные размышления
Не говорю о беспристрастии.
А.Пушкин
Критика сегодня – не мифический остров Буян и даже не остров Крит с памятью о многочисленных цивилизациях. Наверное – островок после извержения лавы на континенте. Но выживший. Наверное, потому, что может существовать почти автономно, как летающий остров («тарелка») Свифта. Помните – у нее был алмазный отшлифованный низ? Чаще он отражает то, что хочет увидеть автор. Какую музыку заказывает. Но может и придавить – безжалостно и на веки.
Отчего выродилась критика? Вопрос не для слабонервных. Оттого, ответит любой грамотный литератор, что сложился культ ангажированных и растиражированных авторов, назначенных на роли «поэтов» еще в советское время. Их-то и подкармливает литературная «элита», с остатков своего отгороженного парчовой ширмой стола.
Мы почти все в безвольном промежутке, господин (гражданин) Ю.Тынянов, и промежуток этот жуток, - какие шутки! Таков сегодня предварительный итог.
Авангард слишком быстро исчерпался – либо «исперчился», как мог бы заметить опрокинутый вниз головой апостол разрушения В.Маяковский.
Традиционализм скучен до полубезумия утерей художественного мышления. Сплошная имитация. Поэтому у нас традициональный авангардизм. Или традиция с душком селедки супрематистов.
Впрочем, хрен с ними со всеми, как сказал бы нормальный русский парень – допустим, Юрий Гагарин: это всё слишком мелкие бесы. Так видится из Космоса.
Вообще сегодня становится все ясней, что поэты вовсе не то, за что себя выдают. Не лучше ли госпоже Критике заняться самой собой?
Пусть Критика в Интернете будет музой, полубогиней. Назовем ее Блогиня (Блог + Логос) или Блогунья – в худшем проявлении - лгунья, подпевунья, потаскунья). Она правит тенями на вящем Блогосе.
Не станем вступать и в такую туманной область как литературоведение, которое на 99/100 сегодня - наглое начетничество и обгладывает кости музейных идолов.
Сегодня стучится новое качество лиризма. Сам он меняется, как состав воды, обступающий остров и проливающийся слезами дождя. Вода стала жёстче. Новые свойства, необходимое для противосостояния числу. Слова не переживают вослед душе. Они высвечиваются и гаснут на болевых точках строк. Слезы уходят в подтекст. Такие «вещи» фонтанируют, как Фонтанка, незримо почти, вглубь, вдаль и в зазеркалье. И редко прилюдно.
Но что такое тогда критика на самом деле и за чем она нужна?
Искусство как сказал Уайльд, а за ним и Набоков, совершенно бесполезно. В этом смысле «Лолита» исключение (не станем углубляться).
Критика должна изменять наше представление о поэзии, даже обычная рецензия. Недавно ко мне обратился поэт Х., написавший критическую заметку об одном поэте-чиновнике. С просьбой опубликовать ее на виртуальных страницах (странницах) одного из моих блогов; на вопрос отчего он это не сделает сам, поэт ответил, что его статья жутко критическая и смелая. Признаюсь, никакой смелости я в ней не увидел, кроме цитирования грубых, глупых да и вовсе дилетантских строф. Впрочем, начинающий критик не на шутку перепугался – наверное, гнева мелкого чиновника, от которого он зависит в силу опять-таки своей литературной несостоятельности, – и передумал. Это говорит о том, что «смелой» рецензия зачастую называется лишь в силу «разоблачительной» направленности. А подлинная, некоррумпированная смелость – в лирической дерзости открытия новых горизонтов и передачи нового ощущения от многажды пройденного - «простыми словами»... Смелость – то, что выявляет мелос.
Далеко не радужные впечатления у меня и от секции критики нашего союза… Ясно, что мусор из избенки выметать негоже – лучше жить в большой авгиевой конюшне, но до сих пор не пойму, почему для обсуждения и разбора выбираются люди, никакого отношения к критической мысли не имеющие и занимающиеся в лучшем случае сбором широко известных фактов. Даже трудно объяснить, насколько плачевны их тексты; для чего сие делается? Чтобы окончательно уничтожить ростки художественного мышления на примере его отсутствия? Или от боязни разоблачения руководителями союза собственных опусов в духе муторного соцреализма?
Ясно, что критика, занимаясь проблематикой эстетической, сама представляет собой мета-проблему, будучи отчасти вовлеченной и вовлекаемой в смежные области. А как быть с тщеславием автора?
Не отдавайте наши критические острова! Их полонят варвары и дилетанты. Уничтожат рощи наших философских бесед. Язык и речь сменят на междометия и хриплые клики во славу черной тени вечно рушащейся башни над островами…
Поэзия проецируется на видимый слой, мир чувств, как на некое полотно, холст, находящийся на определенной дистанции; слишком близкая даст размытость; далече – всё потонет в туманной дымке.
Символисты начала прошлого века обозначили ту грань, от которой шедшие вослед дружно отшатнулись – каждый в свое – имажинизм, футуризм, акмеизм… И лишь младые советские поэты отчего-то дружно перепевали символические образы и ритмы. Впрочем, от этого становящиеся еще более зловещими, ибо логика революции требовала новых и новых жертв ради плоти слов.
Сегодня поэты часто становятся жрецами низменных, вульгарно-материалистических культов, объясняя это особой раскрепощенностью и велением времени. То, что раньше было изнанкой салона, сегодня навязывается как его парадная сторона. Подмена эта столь очевидна, что о ней даже неловко писать. И мы не станем. Для такого явления есть свой легион врастающих в ничто распадающейся материи.
Новая критика вглядывается в быстротекущее зеркало платоновской реки, сбирая дань с потусторонности, по-ту-дань для земного дара, непроявленного и мнительнейшего. Не боясь ни воплощаемых идей, ни их подмены, ибо замыслы критика чисты…
Критика не должна быть чрезмерно речеточивой. Распинающаяся критика распинает сам предмет. Каждая метафора и сравнение – гримаса зазеркалья. Это фактически не-та-фора, полное развоплощение намека на художественный замысел и затухание блуждающих огней-слов. Многим авторам лишь бы сигануть в метаболизм из катапульты. Дьявол смеющийся за пультом управления.
Она же – имитафора, также – эпитафора, венчающая стихотворение холмиком со звездочкой. Метафорой может быть и вполне нормальное предложение: мама мыла папу. Но мы пройдем далее – оставив молот и готовальню в руках мастеров.
«Старайтесь полюбить художника, ищите красот в его созданиях», - завещал Пушкин критику.
Критика прозревает и озаряет незамутненный двоящийся лик… и повести в приотворенность… Потоком своего воображения словно материализуя в яви замысел образ поэта и его поэзии, приотворяя его в сиюминутном отклике. Но главное одно: мысль критика, проецируясь одновременно на идеал поэта, его идею и реально существующего творца. Высекает некую подвижную искру. Которая создает поэта будущего, еще не проявленного ни временем, ни сном. И здесь критик уже является со-творцом того, что он пророчит и вызывает к жизни. Совсем неважен возраст и то, «состоялся» пишущий или нет.
Дельфийские таинства, гармонизировавшие на время противоречия Аполлона и Диониса. Таинство невысказанной санскритики, по касательной прочувствованной почти не людьми.
Критик-трисмегист – это криптограф, расшифровывающий бледную копию письма, оставленного млечностью, взыскуя разглядеть на свет ее замысел, не проявленный или искаженный зачастую поэтом. Жегомый блоголом, сотворившим Агнца Логоса в земной ипостаси. Тот, кто рядом с Пророком и прошедший его путь пересотворений, и не дающий факелу угаснуть, один из незримых богов, у которого несколько теней. Прозерпина (Персефона) – старшая из муз поэзии, богиня критики, прозревающая живые и мертвые строки и отделяющая одни от других. Одни – к свету – других – в пре-исподнюю, изнаночный мир, для трансформаций в потоке воображения. Бесконечны мольбы современного Орфея вернуть душу словам… Критоведение и Критознаие внимают подобным несчастным. И… почти всегда не дотягиваются до них.
Казалось бы, Остров критики не может уйти от обступающих его волн, в коих таится всякий мусор разбитых кораблей больших идей, хищных выкриков птичьего тщеславия и морских чудищ-мутантов. Но нет. Он обязан воспарять, устремляясь в розовые облака, в область вечной гармонии, куда всегда манит ее вечны и недостижимый идеал Поэзии.
Потому что критика и открытие – однокоренные слова. Не только под этим мутным петербургским и ленинградским небом… Где из сцепления звуковых волн и воль проступает новый смысл. Так Пушкин, начавший историю русской критики на самой высокой ноте, был недоволен критиками в свой адрес чрезвычайно.
Вселенская паутина маннит критику. И там помимо Блогоса есть Сет – бог сети, божество подобное Пифону, устремляющее сознание в дыры зияния и дурман своеволия. Этнологос переходит к технологосу. Они рождают новые голоса, томящиеся в ожидании своих гортаней.
Понятие Логоса в разных ипостасях было вычеркнуто из советской науки. Так и в той литературе – да и в этой – над словами редко брезжит Слово.
Критическая proза о поэзии перенимает черты вечной странницы, приближаясь в прозрениях к оттиску искусства, страшась заглянуть в преисподний лик. И в этой жажде обретения прозрения и его осмысления критика как поводырь является уникальной частью словестничества.
Критика станут уважать, когда он не станет отступать от концепции целостного взгляда на мир и творчество.
Возможно, вскоре критиковать станет уже нечего. Остается лишь воспоминание о пишущем – теперь уже навеки опешевшей, медиточивой сомнамбуле, – когда-то спешившим на свидание с Музой через ветхое перекрытие над бездной времян:
Воланд ждет волонтеров,
И актеров зовет.
Мастер звал режиссера,
Остальные – не в счет.
Зал желает забвенья,
И смеяться до слез.
Маргарите виденье
Проступило от звезд.
Он ушел не к покою,
Но к лазоревым снам,
Отворивший иное,
Невозможное – там.
Здесь обещана встреча,
Средь потемков людских.
Сумрак бездной отмечен,
И сияет, как стих.
апрелиада 2008 г.