Продолжение
***
И некоторое время всё было действительно хорошо. Нет, даже не просто хорошо, а замечательно. Лена с Марио подумывали усыновить ребёнка. Решили заняться вплотную этим вопросом сразу же после отпуска, в сентябре.
А пока что на дворе стояла середина июля, и до заслуженного отдыха оставалось чуть больше месяца. О путевках они позаботились заранее, ещё в апреле. Выбрали романтическое путешествие по скандинавским странам на теплоходе. В свободное время вместе ходили по магазинам, присматривая необходимое в дорогу, рылись в справочниках и интернете, выискивая, что бы посетить помимо экскурсий, входящих в программу поездки. Так в приятных хлопотах и заботах пролетели незаметно предотпускные дни.
И вот в своё первое совместное путешествие Лена и Марио отправились с лёгким сердцем и спокойной душой. Им очень повезло с погодой: было по-летнему солнечно и тепло. Увиденное радовало глаз. Краски на севере удивительно насыщенные! Если небо голубое, то - ярко-голубое, а не слегка или сильно подлинявшее. Если лес и луг зелёные, то – прямо-таки сочно зеленые, а вода тёмно-синяя. На фотографиях, которых они сделали не один десяток, это торжество красок особенно хорошо видно. Лена и Марио радовались абсолютно всему, как дети.
Довольно много времени провели они на круизных лайнерах, переправляясь из страны в страну, и, как правило, ночью. На этих современных паромах множество возможностей развлечься: рестораны с разными кухнями мира, бары, магазины, дискотеки, сауны и так далее, поэтому Лене и Марио вместе с остальными отдыхающими хотелось на время забыть о долге и обязанностях, оставшихся в той, неотпускной жизни, и просто радоваться всему, что попадалось в этот момент на глаза и под руку, так что на сон у них почти не оставалось времени. Да им и жалко было тратить на него своё драгоценное время. Они как будто пытались наверстать упущенное...
В один из этих счастливых дней, вернее вечеров, когда супруги на очередном лайнере отплыли от берегов Хельсинки, с верхней палубы проводили благодарным взглядом этот гостеприимно принявший их на день город и спустились в свою каюту, чтобы быстренько привести себя в порядок перед вечерне-ночной пароходной жизнью, Лена обнаружила, что они где-то оставили флакон с шампунем. «Я быстренько сбегаю в магазин, а ты тем временем, - она чмокнула Марио в щечку, - можешь начинать принимать душ».
Вернувшись минут через двадцать, Лена застала Марио в постели. Он лежал на спине, натянув одеяло по самый подбородок.
- Ты что, устал, дорогой? – в её голосе чувствовалось лёгкое разочарование. – Ну же, лежебока, вставай, вставай! Сейчас я быстренько приму душ, причешусь, приоденусь, и мы пойдем с тобой пить-гулять-танцевать. Отдыхать будем дома. Согласен?
- Хорошо, родная. Всего лишь пять минут поваляюсь – и буду снова бодр и свеж, как огурчик. Правильно я сказал? Так ведь говорят русские? Как огурчик? Или, может, как помидорчик?
- С тобой правда всё в порядке? – забеспокоилась Лена, почувствовав что-то неладное: за время их поездки Марио ни разу не жаловался на усталость.
- Ну, конечно. Вот только... - Марио виновато улыбнулся.
- Что, что случилось? Говори же. Не скрывай от меня. Ты всё-таки плохо себя чувствуешь? Да? Заболел? Простыл? Продуло на палубе? – обеспокоенная Лена закидала его вопросами.
- Нет-нет, родная, я здоров, совершенно здоров, - поспешил успокоить жену Марио. – Вот только, - он посмотрел на неё виновато, - упал на спину, когда мылся в душе. Забыл взять с собой в душевую мыло, потянулся за ним к раковине, поскользнулся и... грохнулся прямо во весь рост на пол.
- Бедненький ты мой, бедненький, - запричитала Лена. – Ни на минуту нельзя оставить тебя одного. Глаз да глаз за тобой нужен.
- Через пять минут всё пройдет, - уверял её Марио. – Разве что синяки останутся. Но и те через денёк-другой пройдут.
Марио не соврал Лене в тот вечер, но и всю правду (честно говоря, он и сам не знал её тогда) не сказал, боясь испортить ей остаток отпуска. Стоя под горячим душем, он почувствовал вдруг страшную усталость – в один миг будто полностью лишился сил, ноги и руки стали ватными и перестали его слушаться, к горлу подкатила тошнота... И вот тут-то он совершил ошибку. Он действительно потянулся за мылом...
Ещё до встречи с Леной, а также незадолго до этого отпуска его нет-нет да и одолевала вот такая, ничем, казалось, не обоснованная слабость. Бывало, что при совершенно обычной, привычной работе ни с того вдруг, ни с сего наваливалась на Марио усталость и прямо с ног начинала валить, и хотелось поскорее забраться в постель, спрятать голову под одеяло и лежать, лежать, не шелохнувшись, часами.
А то вдруг также внезапно подкатывала тошнота, и ему не хотелось ни есть, ни пить. Если же в такие минуты рядом оказывалась Лена, Марио крепился изо всех сил, стараясь скрыть недомогание: ел через силу, беспрекословно делал всё, о чем бы его не попросили, шутил, улыбался... Правда, Лена обратила внимание на то, что муж начал худеть, а он отшутился тогда: мол, любовь не только даёт силы, но и отнимает их. «Вот мне бы так», - позавидовала ему Лена.
Как же корила она себя потом за свою невнимательность, своё легкомыслие, эгоизм. Счастье застило ей глаза. Любовь, ожидаемая ею втайне ото всех, может, даже от себя самой, и вот, наконец-то, пробившаяся к ней через долгие годы надежд и сомнений, притупила её бдительность. «А что, - терзала она себя позже снова и снова, - если бы я не была такой парящей в облаках эгоисткой, если бы вовремя обратила внимание на то, что с Марио творится неладное, и настояла на визите к врачу? Может, всё бы и обошлось? Может, он был бы сейчас жив?»
После того неудачного падения в душевой Марио быстро пришёл в себя. Или только делал вид, что он в полном порядке, чтобы не беспокоить лишний раз Лену? Во всяком случае ему это удалось: Лена действительно быстро забыла о досадном происшествии. Они продолжали активно отдыхать, любоваться достопримечательностями, целый день бегая, как савраски, за экскурсоводами с поразительно неутомимыми ногами и головой, а вечерами наслаждаться какой-нибудь национальной кухней в тихих маленьких ресторанчиках. Домой вернулись в прекрасном настроении, и через пару дней для них снова начались рабочие будни.
С головой окунувшись в накопившуюся за время её отсутствия работу, Лена приходила домой настолько уставшая, что, не будь рядом с ней Марио, сразу бы отправлялась в постель. Муж же так трогательно о ней заботился, что эти вечерние часы в его обществе стали для неё самой настоящей отдушиной, лучшим отдыхом от дневных эмоций и проблем, которые далеко не всегда поддавались решению... Марио приходил домой раньше Лены и к её приходу успевал приготовить немудреный ужин. Они сидели рядышком при зажжённых свечах и, утоляя голод, наслаждались общением друг с другом.
Со временем Лена стала подмечать, что сам Марио при этом почти ничего не ест. Обеспокоенная, она спросила, как он себя чувствует, не заболел ли, а он ответил, что пока готовит, перепробует всего понемногу, - вот и перебивает аппетит. Сказано это было просто, без какой-либо заминки или натяжки, что Лена не заподозрила ничего дурного и на некоторое время успокоилась.
А примерно через месяц после этого разговора в самый разгар рабочего дня Лене позвонили и сообщили, что Марио – в больнице. Звонившая представилась коллегой мужа по работе. Она ничего не могла объяснить толком. Сказала только, что Марио вдруг стало плохо, когда он пытался достать папку с необходимыми документами с верхней полки стеллажа. То ли у него голова закружилась, то ли просто не устоял на табуретке...
В общем, он упал и не смог самостоятельно подняться. Оказавшиеся рядом коллеги помогли ему встать на ноги и усадили на стул. Марио ужасно побледнел, стал прямо-таки белым, как полотно, молчаливым, сосредоточенным, будто решающим какую-то важную проблему или, наоборот, что-то пережидающим... На вопросы коллег не отвечал, только пытался улыбнуться, но улыбка получалась какая-то вымученная, кривая, слабенькая. У них сложилось впечатление, что он не может говорить из-за напряженной внутренней борьбы, может, с болью, может, ещё с чем, поэтому они и решили вызвать скорую помощь.
Лена тут же переговорила со своим начальством и помчалась в больницу. «Только бы ничего серьёзного. Только бы ничего серьёзного...» - всю дорогу, как заведенная, твердила она про себя.
Лицо Марио страшно осунулось, вытянулось и стало узким-узким, а кожа на лбу, носу и щеках будто натянулась и утончилась чуть ли не до прозрачности и по цвету едва-едва отличалось от белых простыней и подушек, которые так безжалостно выдавали его беспомощность, хрупкость. Правая рука, лежащая поверх простыни, казалась безжизненной и совсем бестелесной. «Разве такое возможно! – невольно ужаснулась Лена. – Будто все жизненные соки враз вытекли из него... Или нечто большое и зловещее высосало их из моего Марио...»
Потрясенная увиденным, Лена не сразу нашлась, что сказать. Да и ноги её будто приросли к полу – она стояла у двери, прислонившись к косяку, не в силах сдвинуться с места. Это жуткий страх сковал её так по рукам и ногам, страх потерять Марио, едва обретя. К такому развитию событий она была совсем не готова.
Она понимала, что надо бы улыбнуться, сказать что-нибудь ободряющее, может, даже пошутить, но страх оказался сильнее её, его корень, до поры до времени дремавший в ней или же ею самой когда-то силой вытесненный в самую, казалось бы, недоступную глубину её существа, будто получил в этот момент чудодейственную подпитку и пошёл в буйный рост, стремительно заполняя своими отростками её всю – от головы до ног, парализуя чувства, волю...
***
Страх, страх, страх... Этот постоянный спутник нашей жизни способен иногда испортить, омрачить, отравить любой радостный момент, разбить вдребезги мечту, исказить, извратить любовь, дружбу, свести на нет веру, надежду, любовь, изуродовать тебя до неузнаваемости...
Где есть жизнь, там обязательно рядом и страх. Страх перед неизвестностью, перед тайной жизни, перед потерей самого дорогого на свете, перед одиночеством. Страх предстать перед миром смешным, нелепым, страх кого-то обидеть или быть обиженным... У каждого свои страхи. Они меняются с возрастом, уходят одни, на их место приходят другие. И Лена не была исключением, и её подстерегали страхи, с которыми она была вынуждена время от времени бороться.
В детстве, например, она ужасно боялась оставаться одна в своей комнате поздним вечером. Ей казалось, что там прячется страшное злобное существо, поджидающее именно её и не спускающее с неё своих сверкающих, как раскаленные угли в бабушкиной печи, глаз, стоит ей только появиться в комнате. Оно следило за каждым её движением и с нетерпением ждало, когда девочка выключит свет, чтобы тут же выползти из своего тайника и... Жутко было представить, что может произойти дальше, поэтому Лена решительно обрывала полёт своей фантазии на этом месте и начинала действовать.
Сначала она на цыпочках подкрадывалась к кровати, осторожно опускалась на коленки, склоняла голову чуть ли не до самого пола и, затаив дыхание, рывком, чтобы вдруг не передумать, не дать страху победить себя и заставить ретироваться, поднимала покрывало. Вздох облегчения – никого. Но поиски врага на этом не прекращались. Зато страху значительно поубавилось, и к шкафу Лена подходила уже не на цыпочках. Секундная пауза, глубокий вдох, двери шкафа быстро на себя – никого, в углу за шкафом – никого. За шторами – никого. Теперь можно и в постель. Страх побежден... до следующего вечера.
Долгое время Лена была просто убеждена, хотя никому в этом не признавалась, что каждый день с наступлением темноты её поджидает в комнате некто или нечто опасное, но, видя бесстрашие девочки, каждый раз пасует. Главное, что усвоила она из этой ежедневной пятиминутной борьбы, - ни в коем случае не показывать сидящий внутри тебя страх, затолкать, запрятать его в самое недоступное место и постараться забыть о нём или сделать вид, что забыл.
А как она в детстве боялась (по правде говоря, и сейчас боится) собак! Сердце так и замирало в страхе при появлении на горизонте свободно разгуливающей псины. И тогда Лене оставалось только одно: она собирала в кулак всю свою волю, решительно вскидывала голову и, глядя прямо перед собой, продолжала свой путь в том же темпе, стараясь при этом ни в коем случае не скосить глаза на опасное животное. Она будто посылала собаке сигнал: «Ты для меня просто не существуешь, ты мне не интересна. Нет тебя. Поняла?! Поэтому проходи мимо, не трать на меня время зря. Поищи для развлечения кого-нибудь другого».
Когда Лене было лет десять, её припёрла как-то к стене дома молоденькая телочка и попыталась поддеть на свои маленькие, но уже довольно-таки острые рожки. Ленка схватила глупую бурёнку за короткие рога и изо всех сил стала отталкивать от себя, голося на весь поселок : «Помогите! Помогите!» Соседка услышала, поспешила на помощь и прогнала нахалку хворостиной. С тех самых пор у Лены появился точно такой же страх перед коровами, что и перед собаками, который опять же надо было преодолевать.
Страх перед мальчишками, поджидающими девчонок перед школой, когда выпадал первый, ещё совсем липкий снег – идеальный материал для снежков, получавшихся такими плотными, чуть ли не каменными, от удара которыми слёзы сами по себе брызгали из глаз, Лена преодолевала точно тем же способом, что и страх перед собаками и коровами: гордо поднятая голова, взгляд прямо перед собой, презрительная улыбка в уголках губ... Всем своим видом она старалась сигнализировать парням: «Я вас вовсе не боюсь. И вам никогда – слышите? – никогда не удастся заставить меня бояться таких примитивов, которые не могут придумать ничего более подходящего и цивилизованного, чтобы привлечь внимание девчонок!» И надо сказать, что посылаемые Ленкой сигналы достигали своей цели – никто из парней не отваживался бросить в неё снежок.
Страхи, страхи, страхи... Сколько же их было и будет ещё в Лениной жизни! Только одолеешь одни, на их место тут же приходят другие. У каждого возраста свои. Страх перед экзаменами, хотя Лена всегда всё знала назубок. Пятак под левую пятку – и он отступал. Страх перед кладбищем. Обязательно шла туда одна, прогуливалась между могилами, читала надписи на них и пыталась представить себе судьбу тех, кто в них покоится. Страх быть обделённой в любви, когда все подруги давно влюблены. Но в данном случае, считала она, борьбой не поможешь, надо ждать.
Страх перед смертью... По-настоящему Лена ощутила его в первый раз, когда ей было восемь лет. Конечно, в этом возрасте она уже знала, что рано или поздно люди умирают, но смерть всё же была вне поля её зрения, где-то совсем далеко и по времени, и по расстоянию.
Задолго до Лениного рождения, в далеком 1938 году, умер её дедушка Данила Кондратьевич Зверев в уральском городе Свердловске, потом умерла мать её отца, бабушка Ольга, которую она видела в последний раз, когда ей было года три-четыре, и помнила лишь смутно. Время от времени она слышала о смерти людей, которых знали родители или бабушка Маша, или соседи...
И вот в восемь лет настало её время по-настоящему задуматься о смерти. Семья жила тогда в небольшом уютном городишке на западной Украине. Лена училась во втором классе. Весна была в полном разгаре, яркая и добрая. Солнце, тепло, радость везде, во всём. Уже отцветали нарциссы и тюльпаны, распускались бордовые, розовые, белые пионы. Пахло сиренью... Майские жуки с громким жужжанием пролетали над ухом. Скоро праздник Первомая. Школьники увлечённо готовились к концерту художественной самодеятельности.
В один из таких дней Лена и старшие сёстры после занятий забежали домой, пообедали на скорую руку и снова отправились в школу на очередную репетицию. Дорога к школе проходила мимо кладбища, у ворот которого на самом солнцепеке толпились люди, среди них почему-то было очень много детей самого разного возраста.
- Что они там делают? – спросила Лена у старшей сестры Веты.
- Умер мальчик из украинской школы. Он учился в одиннадцатом классе, как и я. У него был рак крови. К сожалению, врачи ничего не могли сделать. Всей школой его сегодня хоронят.
Лена не знала тогда, что такое рак крови и насколько опасна эта болезнь. Тогда ей это было и неважно. Её поразило то, что умер не старик, а мальчик, ровесник Веты, её знакомый. А если бы вместо этого мальчика умерла Вета... или Лена сама?
Лена представила убитых горем родителей, бабушку, сестер... Вот она только что была рядом с ними, и вдруг её безжизненное тело лежит в гробу. Она вспомнила то время, когда они чуть не потеряли навсегда маму. Маму... И тут ей стало на самом деле страшно... и холодно. Все тело покрылось мурашками – под ярким жарким солнцем она почувствовала сильный озноб. Нет, она совсем не могла и не хотела представить себя без мамы.
Всю свою жизнь Лена училась бороться со страхами, оттеснять их на некоторое время на задний план, но с годами она стала понимать, что невозможно избавиться от них раз и навсегда.
«Человек всегда живет со страхами, - думала Лена на протяжении долгих лет. – И никуда от этого не денешься. Но они могут быть очень опасными, разрушительными. Главное – не давать им власти над собой!» Однако после встречи с Марио, роясь в своей памяти, прокручивая в голове давно прошедшие события, она вдруг пришла к выводу, что ненависть, чувство мести, гордыня могут быть опаснее, разрушительнее страхов, потому что зачастую оборачиваются против их носителя. А страхи, оказывается, бывают даже полезны порой...
***
Это произошло в том же небольшом городке западной Украины, где Лену впервые посетил страх смерти, но примерно годом раньше. В сентябре она должна была пойти в первый класс. Хотя до семи лет ей не хватало четырех месяцев, её все же приняли в школу, благодаря отцовским стараниям.
С каким нетерпением ждала Лена этого дня! Как гордилась тем, что доросла, наконец-то, до школы, особенно перед своим закадычным другом Жоркой, который был младше неё всего лишь на пару месяцев, однако ещё не мог быть принятым в школу. Будет Жорка скучать, ожидая Лениного возвращения с занятий, будет звать поиграть во дворе, а она важно так будет отвечать ему: «Не могу: мне еще уроки надо делать. Знаешь, как много сегодня задали!» Такие размышления доставляли ей неимоверное удовольствие, наполняли гордостью.
А пока что было лето. У старших сестёр, Веты и Гали, каникулы, и через два дня они все вместе едут в пионерский лагерь. Сёстры, конечно, ужасно недовольны: с маленькой Ленкой у них не будет той свободы лагерной жизни, о которой они мечтали, придется присматривать за ней, таскать везде с собой. «А что меня таскать, - думала про себя Ленка, – я и сама буду за ними ходить. Пусть только попробуют от меня сбежать!»
Это сейчас, вспоминая, она может признаться, что была избалованной, капризной маленькой девчонкой, способной любому превратить жизнь в ад, а тогда малышка была уверена, что права во всём.
Лена долго просила, требовала, уговаривала родителей отправить её в пионерский лагерь, ведь она без пяти минут первоклассница, школьница, совсем взрослый ребенок. Она так и говорила: «Я уже совсем взрослый ребёнок!» Родители долго колебались, считая, что рановато Лене туда ехать, боялись очень за неё, но, в конце концов, сдались и согласились, а старшим дочерям наказали строго-настрого за младшей сестрёнкой присматривать и обещали навещать их каждое воскресенье.
Лагерь приютился на отшибе, чуть в стороне от небольшого села, а вокруг, совсем близко – рукой подать, зеленел лиственный лес, в котором, кроме берёз, осин, дубов, росли ещё дикие груши и яблони.
Лагерь этот был совсем небольшим, но очень уютным и чистеньким. Свежевыбеленный каменный спальный корпус разместился прямо посредине огороженной невысоким заборчиком территории, слева от него, если стоять лицом ко входу, пыталась спрятаться среди реденьких деревьев и кустов тоже каменная крохотная кухня с пристроенной к ней просторной деревянной открытой верандой-столовой, позади него, под небольшим деревянным навесом, поблескивали на солнце металлические рукомойники, вода из которых стекала в узкое и длинное деревянное корыто, похожее на те, что стоят около одиноких колодцев-журавлей за пределами селений, чтобы овцам и коровам было из чего утолить жажду в жаркий летний день.
Неподалеку от главного входа в спальный корпус располагалась прямоугольная площадка для проведения линеек – не асфальтированный, а посыпанный жёлтеньким песочком участок земли, в одном конце которого возвышался гладенький столб с развевающимся на нём лагерным флагом.
Ленкино сердце замерло в радостном ожидании... Первый летний лагерь в её жизни. Что-то необычное должно произойти. Этот летний месяц должен запомниться ей на всю жизнь.
Он и запомнился... Но всё по порядку. Ленины радужные ожидания подверглись серьёзному испытанию уже в самом начале: она, как малолетка, должна была поселиться в комнате с детьми примерно её же возраста, то есть отдельно от своих сестёр. Лена увидела, как те – ух, и коварные! - довольно переглянулись между собой. Рано радуетесь, насупилась малышка.
- Ни за что! - бросила она гневно родителям. – Я буду жить только в одной комнате (она еще не знала, что комнаты в лагере называются палатами) с сёстрами.
- Но так не положено, - спокойно ответила старшая пионервожатая. – В лагере все дети распределяются по отрядам в зависимости от их возраста. Ты будешь в первом отряде с детьми от семи до девяти лет.
- Не буду. Я хочу жить с моими сёстрами, только с ними, - твердила упрямо Лена, потупив голову, как маленький, еще безрогий бычок, но краем глаза удовлетворенно отметила, как вытянулись от отчаяния лица сестёр, которые по горькому опыту знали, что с Леной спорить совершенно бесполезно. Однако они всё же надеялись, что младшая сестрёнка смирится и, в конце концов, подчинится общим правилам, так как здесь домашние капризы-разборки, в которых ей, как самой маленькой, всегда шли на уступки, не должны сработать. – Буду жить только с моими сёстрами, - Лена сменила тактику и уже не требовала, а жалобно скулила.
- Но это не положено, - совсем растерялась старшая пионервожатая и беспомощно посмотрела на Лениных родителей, ища в них поддержки.
- Леночка, доченька, ты же уже совсем большая девочка, - начала было мама, - в сентябре в первый класс пойдёшь... – но так и не успела договорить то, что хотела.
- Нет, не буду жить в первом отряде одна, - уже почти кричала та.
- Идите погуляйте немного, - обратился папа к Лене и сёстрам, а сам с мамой и старшей пионервожатой закрылся в кабинете.
Через несколько минут сестёр и все ещё насупленную Лену позвали внутрь, и старшая пионервожатая, поглаживая малышку по голове, сказала, что ей, в виде исключения, конечно, разрешается жить в одной палате с сёстрами. Папа весело подмигнул. Лена ликовала, а Вета и Галя только угрюмо переглянулись, тяжело вздохнули и кисло улыбнулись папе и маме.
Началась лагерная жизнь. Когда Лене было интересно, она играла со своими сверстниками, а когда с ними становилось скучно, то, как хвостик, таскалась повсюду за сёстрами. Вета и Галина смирились с таким положением дел. Да и что тут было поделать? Они ведь дали папе и маме слово присматривать за младшей сестрёнкой.
Первая неделя прошла более или менее спокойно. А на начало второй недели, на вторник, была назначена одна из самых масштабных, самых важных игр, в которой принимали участие все до единого отряды лагеря, в том числе и самый младший. Суть игры заключалась в том, что старший отряд прятал своё знамя где-нибудь далеко от лагеря, в гуще леса, начинавшегося почти сразу же за селом и то поднимавшегося вверх по холмам, то сбегавшего по их пологим или крутым склонам в низину, а все остальные отряды должны были искать его.
Да, в лесу можно было набрести на настоящие скалы и довольно глубокие каменные ущелья, поэтому всех детей попросили быть крайне осторожными и идти либо только по протоптанным тропам, либо чуть ли не след в след за руководителем отряда. Игра была рассчитана на несколько часов, так что всем участникам выдали сухой паек.
Лена, конечно же, сразу заявила сестрам, что пойдет с ними, то есть будет в отряде, который прячет знамя. Вета и Галя пытались было возражать, объясняли, что придется очень рано вставать, далеко и быстро идти, Лене будет не под силу угнаться за старшеклассниками... Куда там! Ленкин громкий рёв свёл на нет все их аргументы. Сестры вынуждены были согласиться взять её в свой отряд.
Весь день Лена только и думала об этой игре, о том, что будет в передовом отряде, который, преследуемый «врагом», должен спасти боевое знамя, спрятав его в самое надежное место.
Старшему отряду надо было двинуться в путь в шесть часов утра, поэтому все улеглись спать сразу же после отбоя и изо всех сил старались удержаться от обычных в такое время разговоров, чтобы сон пришел поскорее, чтобы без проблем подняться утром, мужественно преодолеть все трудности пути и ..., конечно же, победить в игре.
От перевозбуждения Ленке никак не спалось. В окно светила круглобокая яркая луна, ухала вдалеке сова, ещё больше отвлекая от сна, пионервожатая отчитывала кого-то в соседней палате... Лена думала о том, как будет спасать знамя, делая всё наравне со старшими ребятами, не жалуясь и не хныча. «Вета, а, Вета», - тихонько позвала она сестру, но никто не отозвался. Спят уже, подумала Ленка с завистью и крепко-накрепко зажмурила глаза, но сон ещё долго не шел к ней...
- Подъём, подъём, - кто-то тряс Лену за плечо, но она никак не могла понять, чего от неё хотят. И глаза не слушались, никак не хотели открываться. – Пора отправляться на поиск знамени.
- Искать? – при последних словах сон как рукой сняло, она подскочила на кровати и уставилась на вожатую младшего отряда, склонившуюся над ней, потом окинула взглядом палату и на мгновение замерла, застыла от ужаса, увидев, что та совершенно пуста и все кровати аккуратно заправлены, а в следующий миг чуть не разрыдалась от захлестнувшего её с головы до ног чувства небывалой обиды, от ужасного, коварного предательства родных сёстер.
- Вставай, вставай же побыстрее, а то мы из-за тебя не успеем справиться с заданием, - трясла её вожатая, но, видя, что Лена просто убита горем, добавила помягче: - Мы обязательно догоним старший отряд, и ты снова будешь с Ветой и Галей. Только поторопись, пожалуйста. Очень тебя прошу.
Позже Лена с трудом могла вспомнить, как встала, умылась, оделась, как брела со всеми сначала по пересохшей пыльной дороге к лесу, потом – по узким лесным тропкам. Все её мысли были заняты тогда одним – как бы получше, почувствительнее отомстить сёстрам.
«Вот увижу я их, предательниц эдаких, - думала она, - тут же скажу, что открою папе и маме их подлый обман, наглое нарушение данного ими слова. Сначала пообещали взять меня с собой, а потом потихонечку смылись, оставив меня совершенно одну, несмотря на то что папа и мама наказали им строго-настрого за мной присматривать. Погодите, коварные, вы ещё горько пожалеете об этом, отольются вам мои слезы...»
С каждым шагом Ленка всё больше и больше накручивала себя, подогревала, заводила... И вскоре совсем перестала замечать что-либо и кого-либо вокруг, мир словно перестал существовать для неё. За стеной обиды, злости исчезли люди, предметы, звуки...
И вдруг – будто дуновение ветерка в лицо. Она летит?.. Нет! Падает вниз, в расщелину с острыми каменными глыбами на дне. Не успела Ленка понять в чём дело, как следует испугаться – полет прервался. Она зацепилась подолом своего платьица за ветку растущего прямо из скалы крохотного кривого деревца и повисла над каменистой пропастью, легонько покачиваясь.
Ленка всегда очень переживала, что была самой маленькой, самой щупленькой среди сверстников. «Кожа да кости», - сокрушалась, бывало, бабушка Маша. Но именно это обстоятельство и спасло ей тогда жизнь: будь она чуть покрупнее и потяжелее, ветка бы не выдержала...
- Ты только не волнуйся, Леночка! Ты только не бойся! - кричали сверху, а она и не боялась вовсе. Может, это был шок, вытеснивший все другие чувства? Может, раздутые, разросшиеся до неимоверных размеров обида и желание отомстить? – Мы тебя сейчас достанем, вытащим оттуда. Всё будет хорошо. Ты только постарайся не шевелиться. Сейчас, сейчас, еще пару минуток...
Наверху над ней суетились: до Лены доносились обрывки речи, топот ног, возня с рюкзаками. Как долго всё это продолжалось, она ни за что бы не сказала, как бы ни напрягалась. Время для нее просто-напросто остановилось, замерло. Она висела, вроде, без всякого движения, словно кукла бездыханная, у неё не было абсолютно никаких желаний: ни кричать, ни плакать, ни нос почесать, ни ушибленную коленку погладить, ни пить, ни есть, ни... Будто в полузабытьи, полудрёме: всё, вроде, видишь и слышишь, но ни на что уже не реагируешь.
- Младшая группа! Ну-ка быстренько отойти от края пропасти к той полянке и ждать нас там. Сидеть тихонько, чтобы слышно было, как муха пролетит! - старшая пионервожатая (она возглавляла операцию по поиску знамени) явно нервничала. Ещё бы! Такое в её практике впервые! ЧП! Скандал! Испорченная характеристика! А, может, даже исключение из комсомола и отчисление из пединститута, где она только что закончила второй курс. – Вадик, ну что ты так долго копаешься? Нашёл, наконец, веревку?
- Сейчас, Светлана Богдановна, не беспокойтесь, она на самом дне рюкзака - голос Вадика был спокойным, уверенным.
Таким этот паренёк и был всегда – уравновешенным, не теряющим голову ни при каких обстоятельствах. Отличник, подающий большие надежды спортсмен-легкоатлет – гордость физрука лагеря, прекрасный собеседник, прирождённый артист, участвующий чуть ли не во всех номерах художественной самодеятельности, безупречно воспитанный молодой человек, уважающий старших и не обижающий младших, - всё это плюс высокий рост, накаченный торс, волнистая русая шевелюра, серо-голубые глаза и был восьмиклассник Вадик Каспрук, по которому вздыхала далеко не одна девчонка в лагере, в том числе и Ленкина сестра Галина. Она очень расстроилась, когда узнала, что Вадика прикомандировали к младшему отряду для помощи старшей пионервожатой.
- А ты, Алик? Надеюсь, не забыл свою верёвку в лагере? – в голосе Светланы Богдановны проскользнул испуг. Ответа Алика не было слышно: наверное, он просто покачал головой, давая знать, что верёвка при нём, потому что дальше пионервожатая продолжила уже более спокойно, уверенно: - Отдай её Вадику!
- Уже отдал, - буркнул уязвлённый её недоверием Алик.
- Поторопись, Вадик - в голосе пионервожатой на этот раз слышались нетерпение и мольба. - Не дай Бог, ветка не выдержит.
- Я уже почти готов, Светлана Богдановна, - отозвался тот. – Последний узел и – вперед.
- Господи, благослови, - тихонько попросила пионервожатая и далее уже громко напутствовала участников спасительной операции: - Ребята, охватите веревкой, к которой привязан Вадик, ствол вон того дерева и крепко её держите. Смотрите, родные, не подведите. Очень вас прошу, ни на что не отвлекайтесь, внимательно слушайте команды Вадика и беспрекословно их выполняйте. Вадик, будь осторожен...
- Ну, поехали, - по-деловому скомандовал Вадик.
Ленка не видела паренька-спасателя: он спустился к ней со стороны ее тонюсеньких, до черноты загоревших ног и сказал тихонько, чтобы не напугать: «Не бойся, Леночка. Я сейчас обхвачу тебя за талию и сниму с ветки. Не бойся, я тебя не уроню. Я буду держать тебя крепко-крепко, а Светлана Богдановна с ребятами вытащат нас».
Операция по спасению Лены завершилась успешно, всё прошло без сучка и задоринки. Никто не пострадал. Все облегченно вздохнули и... заулыбались, загалдели, затараторили, обступив Ленку, Вадика и Светлану Богдановну. Одна только спасённая молчала, но это и понятно – такое пережила! А у той – кто бы мог подумать после случившегося! – было одно в голове: что она скажет сёстрам при встрече, как насладится их понурым видом, их страхом перед воскресным приездом родителей...
Конечно, и речи не могло больше быть о поиске знамени. Светлана Богдановна послала пару ребят уведомить старший отряд (она приблизительно знала место их расположения в данный момент) о случившемся и привести всех на лесную поляну неподалеку от места происшествия.
Младшим было разрешено достать сухие пайки и перекусить. И те дружно бросились к своим рюкзакам, застучали бодро варёными яйцами по пенькам, захрустели весело свежими огурцами, посыпанными крупной солью из спичечных коробков. Даже простой чёрный хлеб вдали от кухонь и накрытых клеёнчатыми скатертями столов казался настоящим деликатесом. Детский шум, гам, тарарам распугал, наверное, всю живность в округе. Только Ленка не принимала участия в этом празднике души и тела, молча поджидая сестёр и свою минуту ликования...
И вот она настала, эта минута. Кто-то крикнул: «Идут! Идут!» - и шум сразу поутих. Старшие подходили с невесёлыми лицами. «Жалеют Ветку и Гальку, - подумала сердито Ленка, - а на меня им наплевать». Молча усаживались на траву вокруг пионервожатой. Сёстры подошли к Лене с виновато опущенными головами.
- Ох и напугала ты нас, сестрёнка! Как же такое могло случиться, Леночка? – начала было Вета, старшая из них, присаживаясь рядышком на траву и пытаясь обнять малышку за худенькие плечи и прижать к себе, но та, сердито надув губы и ещё сильнее сдвинув брови к переносице, брезгливо смахнула с плеча руку сестры.
- Я в-в-в-в... – Ленка хотела крикнуть в лицо сёстрам, что всё расскажет маме и папе, но отдельные буквы никак не хотели складываться в слова, спотыкались, прилипали к языку, нёбу, зубам, губам. Может быть, это и напугало бы девчушку, не заметь она в тот момент отразившийся в глазах и на лице сестёр ужас – у них рты в буквальном смысле слова пооткрывались, а глаза прямо на лоб полезли. «Ага! – внутри Ленки всё так и возликовало. – Испугались, голубушки! Затряслись! Погодите, родимые, не то ещё будет!»
- Светлана Богдановна, - первой обрела дар речи Вета, - что же это, как же это? – в её голосе уже чувствовались слёзы. - Она стала заикаться! А в это воскресенье приезжают папа с мамой! Что мы им скажем?!
- Тише, Вета, тише, - пионервожатая пыталась успокоить её, но видно было, что и сама изрядно перепугалась. – Успокойся. Малышка просто не отошла от пережитого. Она в шоке. Все уляжется, утрясется и вернется на круги своя... – дрожащий голос Светланы Богдановны выдавал волнение. – Леночка, девочка, - присела она на коленки перед пострадавшей, - как ты себя чувствуешь?
- Х-х-х-о-о-р-р... – дальше «р» дело никак не шло.
В лагерь вернулись удручённые. Старшая пионервожатая сразу отправилась в кабинет к директору, а Вета, Галина и Лена – в свою палату, где и просидели молча до самого ужина. В столовой сёстры заботливо усадили Ленку за стол и сами принесли ей еду, а потом еще подкладывали своё печенье, а та наслаждалась заботой сестёр, совершенно не думая о своём заикании.
После ужина все втроем снова вернулись в палату, хотя остальные ребята отправились на танцплощадку. Вета читала вслух Ленкины любимые сказки, а Галина лежала на своей кровати, уставившись в потолок. Через некоторое время вошла без стука Светлана Богдановна.
- Ох и досталось мне от директора! Петр Степаныч разбушевался не на шутку. Но, слава Богу, пока что отделалась устным замечанием. А вы-то как? Что с Леной? Успокоилась? Перестала заикаться?
- Заикается, - тяжело вздохнула Вета.
- Да ещё как! – откликнулась Галина. - С огромным трудом понимаем, что она хочет сказать. А скоро родительский день... Меньше пяти дней осталось. Как мы им на глаза покажемся, что скажем?
Помолчали, не зная, о чём говорить, чем утешить друг друга.
- Ложитесь-ка сегодня пораньше спать, девочки, - нарочито бодро прервала гнетущее молчание Светлана Богдановна. – Утро вечера всегда мудренее. Завтра видно будет, что делать дальше... – но вздохнула уже совсем невесело и вышла с озабоченным видом из палаты.
А утром сразу же после завтрака пионервожатая перехватила сестёр у выхода из столовой и уединилась с ними в беседке, что приютилась в тени высоких деревьев неподалеку от главных ворот лагеря, где в это время им никто не мог помешать спокойно поговорить.
- Вчера вечером после отбоя я бегала к своей бабушке. Она живет в соседнем селе, - Светлана Богдановна была возбуждена: даже щёки заметно порозовели, и глаза заблестели, залучились внутренним огоньком. – Так вот... – она по-заговорщицки понизила голос. – Только, девочки, сначала пообещайте, что это останется между нами. Будет нашим секретом. Если узнает директор, мне несдобровать, это уж точно... Обещаете? – пионервожатая замолчала, глядя поочередно на Лениных сестёр, а когда те кивнули головами в знак согласия сохранить услышанное в строжайшей тайне, продолжила: – В этом же селе живут дед с бабкой - старые-престарые, никто даже не знает, сколько им лет. Они знахари, - увидев Ленкин вопросительный взгляд, она пояснила: - Знахари – это те, кто лечат травами, наговорами, ворожбой или просто прикосновением рук. Они лечат как людей, так и животных. Но знахари, в отличие от врачей, не учились этому в институтах. Эти знания им передавались по наследству от родных, близких... Есть множество примеров, когда они исцеляли даже самых что ни на есть безнадежно больных, от которых уже отказались врачи. Так вот, моя бабушка говорит, что здешние знахари могут вылечить и заикание. Ну как, попробуем?
- Не знаю, - засомневалась Вета, комсомолка-активистка и рьяная атеистка. – Уж очень эта затея сомнительная.
- А если Ленке от этого лечения только хуже станет? - уставилась на Светлану Богдановну Галина.
- Куда уж хуже! – воскликнула та и, тут же прикрыв ладошкой рот, посмотрела по сторонам – не услышал ли кто, но, удостоверившись, что поблизости никого нет, продолжила: - Ведь жалко же Лену. Вы только подумайте, а вдруг это заикание останется у неё на всю жизнь! – и, чувствуя, что сёстры всё ещё сомневаются, добавила: - А что, наконец, скажут ваши родители в воскресенье? Вы об этом подумали? – Светлана Богдановна, наверное, не меньше Ленкиных сестёр боялась предстоящей встречи с их родителями, поэтому так и настаивала на походе к местным лекарям-ворожеям. – На раздумья, девочки, у нас времени совсем нет. Решать надо прямо сейчас: у нас в запасе всего лишь четыре дня.
Аргумент с родителями перевесил все сомнения сестёр, и они, хоть и с тяжелым сердцем, но согласились повести Ленку к местным знахарям.
- Вот и славненько, - подбодрила их улыбкой пионервожатая. – Ходить к ним будем в тихий час. Я попрошу подругу присматривать за моими подопечными. Только очень прошу вас, девчонки, никому ни о чём не рассказывать.
- А если нас всё же спросят, куда это мы в тихий час каждый день ходим, - подала голос Галя.
- Скажите..., что Лену надо водить к сельскому фельдшеру на процедуры, - нашлась Светлана Богдановна. – Сегодня и начнем. Я за вами зайду. Будьте готовы.
Избушка знахарей оказалась на удивление крохотной, приземистой, одним своим боком она чуть ли не повисла над кромкой широкого, но не очень глубокого оврага, отделявшего село от пшеничного поля, убегающего к темнеющему на горизонте лесу, а другим почти по самое оконце в землю вросла, что, видимо, и удерживало её от падения в овраг.
Через покосившуюся и ненормально маленькую дверцу, низко пригибаясь, кроме Лены, конечно, все четверо прошли сначала в миниатюрные сени, а из них – в единственную горницу этой старенькой лилипутской избёнки и замерли у порога: после яркого солнечного света глазам надо было привыкнуть к повисшим внутри этого странного жилища вечным сумеркам. В комнатёнке было одно оконце, причем тоже малюхотное, как и всё здесь, да ещё и завешенное снаружи густой зеленью какого-то буйно разросшегося дерева, так что свет с улицы почти не попадал внутрь.
До этого момента Ленка думала, что такие дома бывают только в сказках про очень бедных людей, которых жестоко угнетают бессердечные богатеи-толстосумы. «Откуда в нашей стране такие дома? - удивилась девчушка. - У нас же давным-давно нет бедных...»
Ленкины мысли прервал чей-то слабый голос, похожий то ли на похрустывание пересохшей осенней листвы под её маленькими бордовенькими сандалиями, когда она бегала по ней в лесу, то ли на потрескивание охваченных огнем дров в печи. «Х...о пши-ш-ш..?» - эти звуки так и не сложились для неё в слова, она абсолютно ничего не поняла.
- Это я, дедушка Васыль, Светланка Игнатенко, внучка Оксаны Никифоровны Евань. Она сегодня утром заходила к Вам, - громко, чуть ли не крича, ответила старшая пионервожатая. Позже Лена узнала, что старик плохо слышит.
- Кхы-кхы, - последовал сухой кашель, а за ним снова зашелестели, захрустели слова, из которых Лена разобрала только одно. - Она? – да и то, наверное, только потому, что глаза её, приспособившиеся к темноте в горнице, увидели трясущуюся руку, направленную прямо на неё.
Заскрипели половицы, зашаркала по деревянному полу обувь деда Васыля, открылась дверца печи, притулившейся к кривой стене справа от двери, и неожиданно вырвавшийся из неё яркий огонь осветил горницу. «Надо же, на улице жара, а они печь топят», - удивилась Ленка. Вета потом объяснила ей, что в доме стариков не было электричества, поэтому им приходилось готовить себе еду на печи.
В свете огня, выскользнувшего из печурки, пришедшие разглядели, что старик Васыль с его похрустывающим, поскрипывающим говорком был в доме вовсе и не один. На кровати в дальнем левом углу горницы сидела махонькая старушонка, наверное, его жена. За всё время Ленкиного пребывания в доме она не проронила ни слова и ни разу не встала с кровати. Укутанная в огромный старый клетчатый платок неопределенного цвета, она смотрела куда-то перед собой и беспрерывно легонечко покачивалась – вперед-назад, вперед-назад...
Ленке ещё ни разу в жизни не приходилось сталкиваться со столь вопиющей нищетой, а также с такой удручающей человеческой немощью. «Как же они, ужасно старые и слабые, живут здесь совсем одни? - размышляла Лена. – Наша баба Маша не такая старая, однако живёт с нами, а когда совсем состарится, тем более будет с нами. Где же дети и внуки этих стариков?»
- Дедушка, я принесла Вам хлебца и печенья, а также немного картошки и сальца, - прокричала у самого уха деда Светлана Богдановна.
Старик что-то прошелестел в ответ, но Ленка так и не научилась понимать его, а Светлана Богдановна, видно, поняла и принялась проворно выкладывать гостинцы на стол.
Некоторое время дед Васыль был занят у печи. Он делал всё очень медленно. Сначала прошаркал к ведру, стоящему на лавке у двери, зачерпнул из него воды в темную эмалированную кружку, вернулся к печке и осторожно поставил на неё кружку, потом с трудом наклонился к брошенным у печи дровам, захватил пару поленьев и аккуратненько сунул их в огонь, потом поддел совком уголёк из стоящего рядом с дровами ведра и также медленно, бережно высыпал его на уже объятые пламенем полешки, затем поднял лежащую на железном поддоне под печной дверцей кочергу и поправил, пошуровал топливо в печи.
Проделав всё это, он опять что-то сказал, а понимавшая его Светлана Богдановна взяла одну из табуреток, стоявших у стола, и поставила её поближе к печи, туда, куда указал ей рукой дед Васыль.
- Леночка, - пионервожатая подошла к девочке, всё ещё стоявшей вместе с сёстрами у порога горницы, и положила свою руку ей на плечо, - ты уже совсем большая девочка, можешь читать и писать, первого сентября пойдешь в школу... И ты очень храбрая девочка... Знаешь, мы с Ветой и Галей подождем тебя около дома. Так надо... Понимаешь? Дедушка Василий сказал, что ты должна остаться одна, чтобы не отвлекаться, когда он будет... лечить тебя. Ты его не бойся. Он очень добрый. Он помогает людям, и тебе поможет. Обязательно поможет. К приезду родителей будешь болтать, как прежде, а, может, ещё и лучше. Ты только, пожалуйста, делай всё, что он тебе скажет. Хорошо? – Ленка промолчала, но про себя подумала, как же она будет выполнять то, что от неё требуется, если совершенно не понимает этого деда. – Ну, так мы пойдем?
Вета и Галина переглянулись между собой. «Сейчас начнется истерика», - подумали обе. Но, ко всеобщему удивлению, Лена молча кивнула им, чтобы шли, а сама послушно направилась к табуретке. Усевшись поудобнее, она уставилась сначала на огонь в печи, почти совсем утихомирившийся: языки пламени становились все короче и короче и уже начинали прятаться между угольками, время от времени выпрыгивая из-под них на поверхность и тут же рассыпаясь слабыми искорками в воздухе...
Потом она принялась рассматривать старика, который продолжал топтаться у печи, переставляя на ней кастрюльки, кружку с водой, шерудя кочергой в углях и при этом нашептывая что-то себе под нос, будто колдуя.
Дедушка Василий был как лунь седой, его большая белая голова почти по уши ушла в плечи, может, от этого он казался каким-то приплюснутым. Бабушка Маша однажды говорила Ленке, что с годами люди растут вниз, а не вверх. Она не поверила тогда, решила, что та просто шутит так. Но вот у деда Васыля руки, ноги и всё туловище явно сжались, укоротились, поэтому одежда стала ему великоватой: полы его старенького обтрепанного пиджака болтались ниже попы, рукава же свисали до кончиков пальцев и постоянно мешали ему в работе, а широкие штанины ветхих брюк волочились прямо по полу. Может, баба Маша вовсе и не шутила, подумала Лена.
В этот момент старик повернулся к ней. Его глаз не было видно: они прятались в самой глубине его сморщенных, почти сомкнутых век с реденькими-реденькими ресницами. Некоторое время он стоял молча: то ли рассматривал Ленку, то ли задумался о чем-то своём. А ей почему-то совсем не было страшно, хотя лицо деда не лучилось ни добротой, ни любопытством, ни участием, ни сочувствием, но зато оно и не было злым... Оно было... никаким.
Это уже позже, когда Лена выросла и иногда в памяти возвращалась в эти летние странные дни, размышляла о случившемся, пережитом, о виденном и слышанном, она поняла, что лицо старика не отражало вообще никаких чувств. Он, наверное, к тому времени уже очень устал от жизни, растерял на своём длинном пути абсолютно все эмоции, забыл, как можно радоваться или печалиться, пережив всех родных и близких. Он сам, скорее всего, хотел бы уже поскорее покинуть этот мир, но время его, видно, не подошло, потому и шаркал он, древний и немощный, автоматически от кровати к столу, от стола к печке, от печки к ведру с водой... Выходил ли он вообще на улицу?
Лена с любопытством наблюдала за дедом Васылем. Вот он снова повернулся к печке, наклонился с трудом к совку, прислоненному к ведру с углем, взял его, полез с ним в печь, пошерудил горячие угольки, вспыхнувшие при этом слабыми красными, желтыми и голубыми огоньками, отодвинул их легонько вглубь, а оставшуюся под ними золу почерпнул совком и вытащил из печи.
Он держал совок в правой руке, чуть покачивая им, чтобы зола остыла, и при этом беспрерывно что-то нашептывал, видно, ворожил. И это нашептывание, похожее на шелест листьев под легким летним ветерком, успокаивало, расслабляло... Ни забот, ни тревог... Полное спокойствие... Лена видела всё, что происходит вокруг, но ни над чем при этом не задумывалась, не задавалась никакими вопросами.
Когда зола остыла, старик захватил пальцами левой руки щепотку, а остаток высыпал на металлический поддон у печи и поставил совок обратно к ведру с углем. Потом он взял с печи эмалированную кружку с подогретой водой, бросил туда щепотку золы и принялся размешивать чайной ложкой, не переставая при этом нашептывать.
Наконец старик приблизился к Лене и протянул ей кружку. Она спокойно взяла её из трясущейся старческой руки и заглянула внутрь. На поверхности воды плавали то ли мелкие уголёчки, то ли пылинки золы.
- Пей! – тихонько прошелестел старик. И Ленка послушно, как загипнотизированная, приложила кружку к губам и принялась пить теплую воду с плавающими в ней то ли угольками, то ли золой. Она выпила всё до дна, даже не поморщившись.
Когда она закончила пить, старик забрал кружку и прошелестел-скомандовал уже погромче:
- Иди!
Ленка махнула на прощанье рукой и выскочила из сумерек на яркое солнце.
Сколько раз они ходили к деду Васылю – два ли, три ли - она не могла припомнить позже, как ни старалась, но факт остается фактом – к воскресному приезду родителей заикания как не бывало. Сёстры поначалу не обмолвились и словом о случившемся, да и Ленку уговорили не рассказывать ни о чем родителям, посулив ей много чего хорошего при возвращении домой.
Но как бы Вете и Гале этого не хотелось, падение младшей сестрёнки со скалы невозможно было утаить: об этом ведь знали все в лагере. Ошарашенные такой новостью родители в тот же день увезли Лену домой. На радость сёстрам. Нет худа без добра, как говорится.
Но кому добро, а кому и худо. О походах к деревенскому знахарю узнал директор лагеря, и старшей пионервожатой Светлане Богдановне был вынесен строгий выговор с занесением в личное дело. Сказалось ли это на дальнейшей судьбе девушки, Лене не известно.
Вот так вот... Ненависть чуть не оборвала Ленкину жизнь в самом её начале. Лучше бы уж она боялась... разумно, конечно. Но все мы, что бы нам ни говорили и как бы нас ни воспитывали умные люди, учимся, в конце концов, только на своих собственных ошибках. И на это, бывает, уходят долгие годы...
(Продолжение следует)