- Товарищ капитан! Вас к телефону!
Данилушкин, страшно не любивший когда его отрывают от репетиции, недовольно покосился на дневального.
- Кто?
- Оперативный дежурный!
- Спасибо. Переключи на кабинет, - и, объявив перерыв, он заторопился к телефонному аппарату. В оркестре сразу же образовался тот особый говорливый шум, когда долго сдерживаемые эмоции, наконец, получают свободный выход.
- Капитан Данилушкин слушает! Есть явиться в партком немедленно!
Положив трубку, Данилушкин застегнул китель на все пуговицы, прихватил фуражку, и оправился в штаб части.
Секретарь парткома привычно протянул руку, и сразу взял быка за рога.
- Тут поступил сигнал с Ордруфского полигона, надо бы проверить. Считай это партийным поручением. Что и как разберись на месте, поговори с людьми. И постарайся сработать исчерпывающе, а то ведь дальше напишут, - и он протянул Данилушкину тонкую папку с несколькими бумажками. Речь шла о каких-то пропавших кроватях и о том, что личный состав спит после утомительных занятий на голом полу, едва прикрытом матрацами.
- Командировку оформлять? - поинтересовался Данилушкин, - И на сколько?
- День туда, день там, день обратно. Все необходимые документы уже в строевом отделе, так что действуй! - и секретарь снова сунул в руку Данилушкину свою узкую ладонь. Уже на ходу вспомнил и повернулся:
- Да! И проскочи до Эйзенаха, там одного сержанта рекомендуют в партию, побеседуй с ним и привези протокол комсомольского собрания...
- До Эйзенаха?- переспросил Данилушкин, не веря до конца в такую удачу, - За один-то день? Не успею!
- Там недалеко, - донеслось откуда-то издали, и секретарь скрылся за поворотом коридора.
Данилушкин посмотрел на часы. Время шло к обеду, и надо было успеть оформить необходимые документы.
В строевой части как всегда было бестолково и шумно. Отловив нужного ему писаря, Данилушкин быстренько получил проездные, расписался за инструктаж, изучил по карте маршрут, и с чистой совестью отправился в офицерскую столовую. Устроившись, вопреки обычному, в самом углу зала, он принялся за комплексный обед, попутно обдумывая порядок дальнейших действий. Суеты Данилушкин не любил, и всегда старался найти самый короткий и эффек¬тивный путь к достижению цели. Служебные дела его волновали мало, - он третий год возглавлял в части народный контроль и съел на этом деле большую собаку. Подготовить толкового паренька к беседе с партийным секретарем - тоже пустяк - стало быть, есть реальная возможность выкроить несколько часов на то, ради чего Данилушкин взялся бы и за более сложное задание. Шел год трехсотлетнего юбилея Баха, и побывать в Тюрингии, в городе, где родился музыкальный гений тысячелетия, Данилушкин посчитал за подарок судьбы. В его душе мячиком прыгал радостный зайчик, и каждые две минуты что-то ликующе пело на разные мотивы: «Эйзенах, Эйзенах, Эйзенааах!» Не теряя драгоценного времени, он быстренько порешал все оркестровые дела, за пару часов основательно освежил свои познания в библиотеке дома офицеров, заскочил домой за дорожным портфелем, и в приподнятом настроении отправился на железнодорожный вокзал. Мысли его целиком и полностью были заняты Бахом, а в ушах постоянно сменяли друг друга какие-то отрывки из органных опусов.
- Один до Эрфурта и обратно, - торжественно провозгласил Данилушкин
в окошечко кассы, все еще находясь под впечатлением монументальной органной коды.
- Биде? - наклонилась кассирша с немецкой учтивостью.
- Айне форкартэн нах Эрфурт унд цурюк, - спохватился Данилушкин и протянул кассирше проездные документы. Кассирша с обидным равнодушием выписала ему билеты, шлепнув на них какой-то синевато-сиреневый штемпель.
- Данке шён, - буркнул Данилушкин, и не дослушав певучее «битте шёённ», отправился изучать расписание.
К ночи поезда шли полупустыми, и он, выбрав комфортабельный экспресс « Франкфурт-на-Одере - Франкфурт- на - Майне», уютно устроился в ресторане, спросив котлету и пива. Отбивная была непривычно большой и сочной, и Данилушкин поужинал с явным удовольствием.
- Вас нох? - склонился к нему бармен, всем своим видом выражая готовность услужить русскому офицеру с лирой на погонах. Данилушкин для пущей важности подумал, затем спросил рюмочку кофейного ликера и маленькую шоколадку. Немец понимающе кивнул, и выполнив заказ оставил Данилушкина в покое, цепко следя за ним уголком глаз. Сделав маленький глоточек, Данилушкин достал из кармана чистый блокнот и принялся записывать первые впечатления от поездки по горячим следам. Когда рюмка опустела, он поднял глаза и увидел, как бармен уже подходит к нему с новой порцией. «Вот сервис» - подумал Данилушкин, «я и рта не раскрыл, а уже все готово». Бармен снова воцарился за стойкой, не обращая на Данилушкина ни малейшего внимания. Но едва опустела вторая рюмка, как ее так же бесшумно сменила третья. И когда за окном карнавально проплыли огни вечернего Эрфурта, Данилушкин уже пребывал в состоянии полного благодушия.
- Бицале битте, - поднял он указательный палец, и улыбчивый бармен тут же подал ему заранее заготовленный счет. Положив сверху чаевые, Данилушкин благодарно улыбнулся этому симпатичному западногерманцу, вышел из вагона и отправился устраиваться на ночлег. Нужно было как-то дождаться первого автобуса на Эйзенах, - именно оттуда он решил начать свое музыкальное путешествие по земле великого Баха.
Разыскав на вокзале патруль, Данилушкин узнал как добраться до комендатуры, и там заполучил у дежурного офицера талон на место в гарнизонной гостинице. Идти было недалеко, два квартала, и он с удовольствием прогулялся по пустынному вечернему городу. Немцы ложатся спать рано, и уже к десяти часам вечера все городские улицы напоминают лунный пейзаж, нереально-пустынный, и до краев залитый огнями неоновых реклам. Странно, но красиво, а главное – очень хорошо думается.
Утром Данилушкин подсуетился на патруль¬ную машину, добросившую его до автовокзала, и на первом же автобусе выехал к цели своего путешествия. В знаменитой Кауфенкирхе, где когда-то венчались родители Баха, он решил побывать на обратном пути, благо Эрфурта не миновать в любом случае.
Дорога была красивой, с горным пейзажем, и полтора часа пролетели незаметно. Старинный замок Вартбург, красовавшийся на высокий горе, открылся как-то неожиданно, поразив Данилушкина реальностью своего существования. «Вот она, цитадель Духа Святаго! Живая, настоящая, и можно рукой потрогать ее легендарные стены, пятьсот лет назад укрывавшие от сатанинского бешенства самого доктора Лютера», - сумбурно думал Данилушкин, жадно снимая на фотоаппарат кадр за кадром. Он всегда немного терялся в такие минуты, хорошо понимая значимость исторического момента своей биографии.
Наконец, прибыли в маленький, но знаменитый на весь мир городок Эйзенах, уютно раскинувшийся у самого подножья горы. Разыскать улицу Лютерштрассе с легендарным двухэтажным домом под черепичной крышей Данилушкину не составило ни малейшего труда, - кругом было полно указателей, почтительно указывающих нужное направление на нескольких языках сразу. Было рано, и в музей еще не пускали, поэтому пришлось довольствоваться только наружным осмотром и фотографиями. Решив непременно сюда вернуться, Данилушкин немного постоял перед высоченным раскидистым дубом, наверняка помнившим босоногого будущего гения, съел в чистеньком маленьком гасштете пару румяных сарделек с кусочком черного хлеба, и направился по служебным делам.
Разыскав нужного ему сержанта, Данилушкин первым делом поинтересовался у него, знает ли он что-либо о композиторе Бахе? Оказалось, что паренек когда-то учился в музыкальной школе и даже исполнял арию из " Нотной тетради" Анны Магдалены на аккордеоне. И тут Данилушкина словно прорвало. Он вдохновенно принялся рассказывать солдату и его комсомольскому секретарю сначала о Фейте Бахе, булочнике и мельнике, отдававшем все свободное время игре на цисте, затем о самом Иоганне Бахе, восьмом ребенке в семье уже потомственного музыканта Амброзиуса Баха. О легендарном пешем походе почти за триста километров пятнадцатилетнего юноши, страстно желавшего поступить в хор воскресной шко¬лы города Люнебурга, о первой профессиональной должности скрипача княжеской капеллы в Веймаре, которую Иоганн Себастьян Бах получил уже в семнадцать лет. К концу беседы в курилку набилось полно слушателей, и когда прибежал посыльный из штаба, Данилушкина долго не хотели отпускать, буквально засыпав вопросами. Он отвечал подробно и с удовольствием, хотя и боялся опоздать на машину, уходящую на Ордруфский полигон по каким-то срочным делам. Однако не опоздал - его будущие попутчики оказались здесь же, в курилке, и с интересом слушали необычный рассказ. Может быть поэтому Данилушкину легко удалось уговорить старшего машины заскочить в Вартбург, где он долго и с благоговением взирал на грубо сколоченный деревенский стол, за которым Лютер переводил с латыни на немецкий Евангелие от Иисуса Христа.
В Ордруфе Данилушкин быстро отыскал таинственные кровати. Они оказались давно списанными с книг учета, и их использовали для ограждения стрельбища. Новые по какой-то причине тыловики не завезли, вот и оказались солдаты крайними в этой, в сущности-то пустяковой, истории, о которой Данилушкин тут же поведал партийному секретарю по телефону. Тот пообещал снять стружку с начальника вещевой службы, и на том дело было закончено. Радуясь образовавшимся свободным часам, Данилушкин выпросил у начальника полигона карту-двухкилометровку и, уединившись, стал прикидывать обратный маршрут.
Прежде всего надо постараться разыскать и сфотографировать в Ордруфе дом, в котором Иоган Себастьян, живя в семье старшего брата, по ночам переписывал в свою нотную тетрадь произведения старинных мастеров, Пахельбеля и Фробергера. Позже это сделалось страстью гениального композитора, и последнюю копию с одного из лучших произведений юного Перголези Бах сделал для себя в возрасте пятиде¬сяти с лишним лет. Далее - в Арнштадт, откуда Бах пешком ходил в Любек, дабы послушать игру знаменитого Букстехуде. А это - две сотни километров пыльных дорог Германии с юга на север и обратно. Из Арнштадта вышла в мир знаменитая Токката и фуга ре-минор, в которой Данилушкин всегда зрительно видел летящие в облаках острые шпили готических замков и строгую простоту их внутреннего убранства, устремленного к скорбному лику распятого Христа. А вот Мюльхаузен, где Бах год проработал органистом, придется проехать из-за явной нехватки времени. "Ничего, еще забросит судьба когда-нибудь в эти края, так уж заеду обязательно",- успокаивал себя Данилушкин, срисовывая с карты кроки будущего возвращения в Эрфурт. Выходило интересно: Эйзенах - Ордруф - Арнштадт - Эрфурт. Вот в этот-то момент и родилась у него идея проехать по всем памятным местам, связан¬ным с жизнью и творчеством величайшего музыканта и философа. Он продолжил линию до Веймара, оттуда до Галле, Лейпцига и, наконец, Дрездена. А почему бы и нет?- подумал Данилушкин рассудительно, -"в конце -концов не каждый же день предоставляется подобная возможность простому венному капельмейстеру! Может быть я и не попаду сюда больше никогда, а уж жена с детьми - и подавно.." Довольный задуманным, он свернул чертежик вчетверо, и пошел сдавать секретчику карту.
Уже в Ордруфе и Эрфурте Данилушкин, наснимавший кучу памятных фотографий и слайдов, отчетливо ощутил, что выкроенных суток ему катастрофически не хватает. Заскочив снова в комендатуру, он прорвался через несколько позывных в свою часть, и коротко доложил начальнику штаба о выполнении задания. После чего в двух словах изложил ситуацию и попросил разрешения хотя бы на день задержаться в Веймаре. Трубка ненадолго замолкла, и Данилушкин отчетливо представил себе ссутуленную над письменным столом крупную фигуру, полковничьим погоном прижавшую ее к уху. Наконец, на другом конце провода вздохнули, и назидательно заметили, что Германия буквально кишит знаменитостями, и что останавливаться у каждого столба с табличкой командиру подразделения, в котором подчиненные продают немцам рыбные консервы и хохломскую роспись, слишком шикарно. Готовый к такому повороту, Данилушкин осторожно ввернул фразу о трехсотлетнем юбилее и необходимости использовать такое событие в процессе эстетического воспитания. Трубка снова замолкла, и буркнув уже совсем другим голосом: «ладно, расскажете потом», радостно запикала зуммером.
Набродившись всласть по баховским местам в Ваймаре, где гений более десяти лет работал органистом и концертмейстером при дворе герцога Саксонско-Веймарского, Данилушкин переночевал у знакомого офицера, и утром уже стоял в строю.
После короткого ритуала встречи воинского начальника и небольшой тренировки по строевой слаженности оркестр возвратился в студию и приготовился репетировать. Приближалась какая-то юбилейная дата у немцев, и политотдел поставил Данилушкину задачу подготовить хорошую программу для массового праздника на городской площади с обязательным участием немецких творческих коллективов. Дело было срочное, но музыканты, расхоложенные трехдневным отсутствием дирижера, втягивались в творческий процесс неохотно, всячески стараясь отвлечь Данилушкина на рассказ о поездке по Баховским местам. Подыгрывая, дабы собрать внимание, он рассказал пару случаев из жизни великого гения, о которых не пишут музыковеды. Одну - для всех, о том, как Бах месяц просидел на гауптвахте за проявленное неповиновение герцогу Вильгельму-Эрнсту, написав при этом все фуги первой части "Хорошо темперированного клавира", а вторую - специально для заядлых самовольщиков, о том, как талантливый юноша прошел пешком более двухсот километров чтобы послушать игру знаменитого тогда органиста Букстехуде, опоздав при этом из отпуска почти на два месяца. Для правильного понимания этого исторического факта Данилушкину пришлось уточнить, что это был подвиг во имя искусства, и выговор от городской консистории, полученный юным музыкантом за столь длительную самовольную отлучку, скорее надо относить к историческому событию, чем к наказанию. У великих - великое всё, и кое-кому, считающему себя войсковой элитой, неплохо бы над этим задуматься. Прием сработал, и репетиция пошла как по маслу, привычно набирая темп к последнему часу.
После обеда Данилушкин отнес бумаги в партком и по пути зашел к начальнику штаба, чтобы поблагодарить его и вручить маленький сувенир. На керамической дощечке с изображением великого композитора вокруг портретного овала красовалась старинная готика, а в самом низу был изображен силуэт Варбургского замка, у подножья которого раскинулась панорама Эйзенаха. Вздохнув, начальник штаба положил подарок на пухлую бордовую папку с документами и заметил, что вот ему, внуку маршала Соколовского, за два года так и не удалось не то что осмотреть знаменитый Наумбургский собор, отремонтированный дедом после войны на собственные средства, а даже выпить пару кружечек немецкого пива в знаменитой наумбургской пивной "Гайка", где, говорят, сиживал сам Фридрих Ницше. Данилушкин улыбнулся шутке, но внутри что-то щелкнуло, точно сработал переключатель, и его осенило: Ницше!Томас Манн! «Доктор Фаустус»! Ну конечно же! Ведь по признанию самого автора именно Фридрих Ницше послужил прообразом героя знаменитого романа! Стоп, успокоимся…Почему не вяжется образ молодого Леверкюна, будущего автора гениальной музыки, с образом маститого философа? Да потому что Нищше к музыке не имеет никакого отношения…Нет, тут надо искать именно музыканта…Да уж не Иоган ли Себастьян Бах явился прообразом Андриана Леверкюна? Слишком уж малозначная фигура Арнольд Шенберг, хоть Томас Манн и ссылается в постскриптуме на его додекафонную систему. Нет, тут явно есть над чем призадуматься, и призадуматься основательно. Ни Шенберг, ни Ницше в схему не вписываются...
- И как же это я раньше-то не сообразил, - вслух произнес он, все еще идиотски улыбаясь.
- Это вы о чем? – удивился начальник штаба, но своего рассказа все же не прервал.
Не прервал своих мыслей и Данилушкин. Смутное предчувствие какой-то догадки, не оставлявшее его третий день, вдруг получило реальную основу в словах усталого офицера, о чем-то говорившего ему сейчас с доброй улыбкой на лице…
- И будьте готовы выступить в пятницу на подведении итогов с сообщением о юбилее вашего кумира, даю вам на это пятнадцать минут, ясно?
- Так точно, рассеянно обронил Данилушкин, и повернувшись по-строевому, шагнул из кабинета начальника прямо к подъезду небольшого двухэтажного домика чистенького тюринского городка Эйзенаха.
Так оно и есть!
Дерево, стоящее рядом с домом, где родился знаменитый музыкант, да и сам дом сильно смахивают на описание родительского дома Андриана Леверкюна под Вайсенфельцем. А если присовокупить сюда еще и тот факт, что при переезде в Баварию Леверкюн выбрал для постоянного места жительства снова такой же старинный двухэтажный дом с таким же деревом посреди двора, то тут до прямого указания рукой подать! Или вот взять опять же Вартбургский замок над Эйзенахом. Казер-сашерн на Заале, место где родился и вырос Андриан Леверкюн, имеет точно такой же! Ну может различие в архитектуре и есть, а вот в расположении – никакого! И это Данилушкин, хорошо знавший и Мерзебург и Вайсенфельц мог засвидетельствовать хоть под присягой.
В оркестре он сразу вызвал к себе флейтиста, и распорядился приготовить к пятнице проказливую "Бандерилью" Баха, переложенную им для двух флейт еще в годы учебы на военно-дирижерском факультете. Затем вместе с библиотекарем перелопатил все имеющиеся ноты, в надежде отыскать еще хоть пару камерных ансамблей Баха в переложении для духовых инструментов, но ничего не нашел. А кажется, куда уж прозрачней и чище полифония, и кто может соперничать с Бахом в голосоведении? Так нет же, не перекладывают! Видно духу не хватает у кафедры инструментовки взяться за такую ответственную работу, а уж к трехсотлетию-то можно было и рискнуть! После этого, удобно устроившись за письменным столом, Данилушкин взялся было набрасывать план предстоящего выступления перед офицерами, но ничего путного не выходило, - в голове прочно сидела мысль о схожести биографий реального Баха и вымышленного Андриана Леверкюна. Тогда он стал набрасывать сравнительную таблицу, и вышло, что подтверждений его догадке вполне достаточно.
1. Оба родились в Тюрингии, в центре лютеранства.
2. Отцы обоих играли на смычковых инструментах, скрипке и виолончели, а матери хорошо пели, и даже имели сходные имена: Эльсбет и Элизабет.
3. Оба с детства проявляли склонность к тайным занятиям музыкой, - один переписывал в свою знаменитую нотную тетрадь произведения старых мастеров при свете луны, другой, по ночам занимался на стареньком клавесине, самоучкой постигая азы гармонии и контрапункта.
4. Начальное образование оба получили дома, в том числе и музыкальное.
5. Обучаясь в гимназиях, оба жили у родственников, которые заменили им рано умерших родных отцов. Леверкюн - у дяди, владельца музыкального магазина и скрипичного мастера, а Бах - у старшего брата.
6. Оба юноши увлекались философией Лейбница, который считал, что гармония заложена в основе мира, и что все в жизни стремится к ней через преодоление зла.
Надобно сказать, что и сам Данилушкин относился к философии Лейбница с большим почтением, догадываясь об однобокости и ущербности коммунистического мировоззрения. Однако говорить об этом он опасался даже с женой, вдруг болтанет чего-нибудь подружкам? Хлебай потом киселя по партийной линии…
Дома Данилушкин рассказал о своих догадках, красочно описав при этом поездку по знаменитым местам. Жена, консерваторская пианистка, сразу уяснила существо дела и заинтересованно дополнила версию Данилушкина собственными соображениями:
- Кажется они и в Галле учились оба, или в Лейпциге, точно не помню. Надо посмотреть. Вот завтра же зайду в библиотеку и посмотрю обязательно.
- Угу, - прожевал сосиску Данилушкин, - может еще чего откопаешь, так сразу же запиши, а то забудешь. А может, махнем куда на выходные? Прокатимся, да и в гостях давненько не бывали, - потихонечку начал он готовить жену к предстоящим расходам скудных валютных сбережений. Сам он уже твердо вознамерился обязательно побывать и в Лейпциге, и в других местах, хоть как-то связанных с Бахом или Леверкюком, и отыскать документальные подтверждения своим догадкам.
- Давай съездим в Веймар, все-таки дочкина родина. С сослуживцами повидаемся, туда Михайловы переехали с Дальнего Востока, - одобрила идею жена.
- Вот и ладушки, - подвел тему Данилушкин, - так что готовьтесь. В первые же
выходные и махнем.
Благодаря аббату и музыканту Ференцу Листу, Веймар сто лет назад был настоящим центром музыкального искусства Европы. Благодаря Адольфу Шикльгруберу Веймар стал известен миру, как одна из цитаделей фашизма, приютившая на своей территории концлагерь"Бухенвальд". Именно здесь, у подножья знаменитой горы Эттерсберг, на вершине которой любил размышлять сам Гете, в одной из бывших кайзеровских казарм и появилось на свет любимейшее Данилушкиным существо, тихо посапывающее сейчас носом под ремнями детской коляски. За окном поезда проплывала известная на всю Европу музеем колоколов кукольная Апольда, в перспективе тумани¬лись два роскошных выходных дня, и на душе у Данилушкина было легко и свободно. Плечо приятно тяготил корф с фотоаппаратом, и были все основания полагать, что предстоящий отдых пролетит не впустую. Любивший снимать необычное, Данилушкин загодя предвкушал удовольствие от будущих сюжетов, прикидывая, кого из членов семьи и как он будет снимать завтра.
Приехав в Ваймар, остаток дня Данилушкины провели в приятном общении, а утром, хорошо позавтракав, всей семьей отправились на прогул¬ку по заранее намеченному маршруту. Сначала показали дочери место ее появления на свет, а затем отправились к дворцу герцога Вильгельма-Эрнста. У дворца Данилушкин снимал много, стараясь не упустить ни одного стоящего ракурса. Он перемещал жену и детей по всему историческому фасаду, попутно рассказывая, что именно здесь Бах, сидя под арестом за упрямый характер, написал свою знаменитую " Органную книжечку", прообраз будущего "Хорошо темперированного клавира". А вот от этих ворот он выехал однажды в Дрезден, на состязание со знаменитым французским органистом Луи Маршаном, позорно бежавшим от предстоящего поединка утренней почтовой лошадью. А через несколько лет его многочисленное семейство выехало отсюда же в Кетен, где Баху предложили должность при дворе князя Леопольда. Просветленный Ангальт-Кетанский правитель сам поигрывал на виоле-да-гамба, и содержал свой оркестр в хороших условиях, приглашая туда известных капельмейстеров со всей Европы. Это факт Данилушкин всегда держал наготове, - нелегкая служба в должности военного капельмейстера научила бороться за каждую крупицу уважения к оркестру, и он никогда не упускал случая рассказать о князе Леопольде в присутствии высокого армейского начальства, всячески стараясь не задеть чей-нибудь, тщательно оберегаемый, авторитет. Не всякий военный дирижер на такое осмеливался, но у Данилушкина была отменная репутация, и, вдобавок, его острых исторических анекдотов побаивались многие.
После дворца последовал дом-музей Шиллера и Гете, а завершилась экскурсия посещением последнего земного пристанища гениального аббата Ференца Листа. Здесь малолетнему сынишке Данилушкина разрешили поиграть на музейном рояле, клавиатура которого знала крепость руки великого пианиста. Пока жена млела от счастья, Данилушкин фотографировал много, но разборчиво, стараясь быть оригинальным в каждом кадре. Главным достоинством человека с фотоаппаратам он считал способность видеть красивое и значимое, умение свести в единое целое несколько композиционных составляющих. Кроме того у него был свой фирменный почерк, и если на одном из планов сюжетной композиции не находился он сам, или кто либо из членов его семьи, снимок попросту считался испорченным. Вдоволь насладившись историей, Данилушкины приобрели напамять несколько сувениров, пообедали в ресторане рядом со знаменитым Веймарским оперным театром, и к вечеру возвратились в Наумбург, город, в котором будучи замужем за городским органистом Альтникколем, долгое время жила дочь Баха Элизабет Юлиана Фридерика.
Дома, упрямо следуя намеченной цели, Данилушкин перелопатил весь роман Томаса Манна, в надежде отыскать хоть какой-то намек на связь этого, буквально утыканного соборами и замками маленького городка, с судьбой Андриана Леверкюна. Однако, кроме упоминания о Наумбурге в одном из дружеских писем, не нашел ничего. Зато соседний Вайсенфельс буквально не сходил со страниц, и следующая поездка наметилась именно туда.
Ехать от Наумбурга до Вайсенфельса всего двадцать минут, и если бы не два обстоятельства, связанные с дочкой и с удивительным везеньем самого Данилушкина, быть бы этой поездке забытой в семейной истории. Но судьба подготовила иное, и об этом дне впоследствии много раз вспоминали всей семьей. Данилушкин знал, что Бах носил титул саксонско- веймарского великокняжеского капельмейстера до самой смерти, и основной целью путешествия наметил найти и увековечить на пленке баховские места, а заодно и поискать новые совпадения его биографии с биографией Андриана Леверкюна.
Ос¬мотр местного собора со старинным органом не принес никакого успеха, и после двухчасовой прогулки по старинным улочкам, живо описанным в романе "Доктор Фаустус", решено было остановиться на отдых возле городской ратуши. На площади было полно удобных для отдыха мест, где традиционно кормились из рук гуляющей публики голуби. Тут и произошло то, что стало семейным событием, в деталях зафиксированном Данилушкиным на кинопленке. Увидев рядом голубей, снуюших возле самых колес, дочка самостоятельно сползла с коляски и, впервые встав на ноги, сделала несколько шагов. Данилушкин сразу же схватился за кинокамеру и стал подробно снимать происходящее. Падая и поднимаясь, дочка увлеченно гонялась за голубями, протягивая к ним ручонку, и камера стрекотала до тех пор, пока Данилушкин, снимая общий план, не заметил на стене ближайшего дома мемориальную доску, и максимально увеличив фокусировку, не стал снимать ее крупным планом. Делал он это без всякой задней мысли, просто оживляя сюжет, но каково же было eго изумление, когда в готической вязи букв вдруг разобралось знакомое сочетание великого имени! Данилушкин сразу почувствовал, что удача пришла, и что именно в этом доме останавливался и работал придворный композитор Бах, приезжая по делам в княжество Вайсенфельс. Сделав несколько снимков общего плана, он напоследок тщательно задокументировал собственную персону рядом с мемориальной доской, и снова стал снимать первые шаги дочери по историческому булыжнику. Все это сильно смахивало на настоящее чудо, и Данилушкины возвратились домой в приподнятом настроении.
Сразу же было решено, что следующим объектом их научного поиска будет старинный город Лейпциг. В Лейпциге Бах прожил до самой смерти, последовавшей на 66 –м году жизни от неудачно проведенной операции катаракты. Узнав об этом факте от своих немецких коллег, Данилушкин поначалу решил, что те перепутали с Генделем, пострадавшим от скальпеля знаменитого английского офтальмолога. Однако пристальное исследование показало, что никакой ошибки нет, и более того – обоих гениев оперировал один и тот же специалист. Факт показался интересным, а жизнь и судьба реального Иоганна Себастьяна и вымышленного Андриана Леверкюна обрели еще одну общую черту – мистическую. Данилушкин снова принялся ковыряться в романе и выяснил, что именно в Лейпциге начинается основная мистическая завязка сюжета, и что Томас Манн, философ и эрудит, не случайно приводит своего героя в первые же часы по приезду в Лейпциг на могилу Баха. Единственный раз пересекая их земные пути, автор как бы обозначает разграничительную черту, и с этого момента Леверкюн обретает своего нового прототипа. Его жизненный путь навстречу роковой судьбе «доктора Фаустуса» теперь во многом становится схожим с биографией Фридриха Вильгельма Ницше. Впрочем, мистическая сторона дела интересовала Данилушкина куда меньше реальной возможности найти доказательства тому, что основным прототипом одного из лучших романов 20-го века о музыканте послужил прежде всего Иоганн Себастьян Бах. И лучшим способом сделать это достаточно убедительно Данилушкин считал отыскание косвенных подтверждений, максимально сосредоточенных именно на земле древнего Лейпцига. Ну а в таком деле лучше один раз увидеть, чем семь раз прочитать, и поэтому поездка готовилась особенно тщательно. Данилушкин даже завел специальную тетрадь, куда прежде всего перенес свою сравнительную таблицу, дополнив ее новыми сведениями, так или иначе позволявшими всерьез относиться к идее общности. Поразмыслив, он красным карандашом подчеркнул все, что относилось к лейпцигскому периоду, и теперь оставались сущие пустяки – привязать все стоящее внимание к определенным местам. Строго говоря, официальных баховских мест в Лейпциге было всего два: «Томаскирхе» и « Томасшулле», но осторожный Данилушкин все же вынес вопрос на обсуждение семейного совета, где ко всеобщему удовольствию список пополнился Лейпцигским зоопарком и рестораном знаменитого международного торгового центра «Лейпцигская ярмарка».
Тщательно спланированная, поездка удалась на славу, и Данилушкин снова наснимал целую кучу слайдов и фотографий, а наиболее интересные сюжеты запечатлел на цветную немецкую кинопленку.
Перво-наперво он попросил жену увековечить свою персону возле знаменитого памятника Баху. На высоком постаменте музыкант выглядел этаким немецким бюргером, полноватым и немного неряшливым, чему Данилушкин удивился, хорошо зная немецкую аккуратность во всем. В целом памятник был вполне ординарным, и если скульптору что-то и удалось, так это образ солидного отца почтенного семейства, коим слыл у современников Бах. А вот надгробная плита на его могиле, огороженная тяжелой чугунной цепью, полностью соответствовала образу планетарного гения. Хорошо задекорированная и правильно освещенная, она сразу ставила все на свое место короткой эпитафией из трех слов: «Иоган Себастьян Бах», и здесь прибавить или убавить было нечего. Перекрестившись украдкой от детей, Данилушкин истово поклонился могиле, и с большим чувством стал слушать тихую органную прелюдию, звучавшую откуда-то сверху. Оказалось, что это играет жена, каким-то образом получив разрешение у соборного начальства. "Умница! Вовремя-то как!"- подумал про нее Данилушкин, и стал снимать на кинопленку, как дочка с сыном возлагают цветы на могильную плиту.
После обеда поехали в зоопарк, славившийся тем, что животные жили в нем в условиях, максимально приближенных к естественным. Дети, слегка ошеломленные монументальной звучностью соборного органа, вновь оживились, и Данилушкин наснимал множество удачных кадров для семейного памятного альбома. Прыгающие в воду обезьянки и неуклюжие смеш¬ные пингвины, розовые фламинго и высоченный жираф служили прекрасным антуражем для детских улыбок, и Данилушкин стрекотал кинокамерой до тех пор, пока не закончилась пленка.
Домой возвращались уже затемно, и под монотонный стук колес дети быстро заснули, положив головы Данилушкину на колени. Стараясь не двигаться, он потихонечку достал дорожный блокнот, и принялся размышлять над полным титулом Баха, получившимся из сведенных воедино памятных надписей, разбросанных по всей Тюрингии. Выходило, что кроме неофициальных, вроде "Лейпцигского чуда", он имел еще и несколько официальных титулов, самый длинный из которых "великокняжеский саксонско-вейсенфельсский и ангальт-кетенский капельмейстер" был далеко не самым блестящим. А вот самым скромным выглядел "музикдиректор и кантор школы Святого Фомы". Под этим титулом Бах трудился последние четверть века своей жизни, создавая шедевры на Евангельские сюжеты. Данилушкин давно догадался, что именно этой идее было подчинено все его творчество, от "Хорошо темперированного клавира" до " Страстей по Матфею". Но это была отдельная тема для солидного размышления, а сейчас Данилушкина более всего интересовало последнее сочинение: " Искусство фуги", умышленно оставленное автором неоконченным. Тройная фуга на тему В-А-С-Н, мистически повисая в звуковом пространстве Вселенной, как бы приглашала к продолжению, и у Данилушкина были все основания по¬дозревать, что Томас Манн принял это предложение самым достойным обра¬зом. Шагнув от могилы Баха в биографию Фридриха Ницше, его герой, понимая значимость своего прототипа, прихватил с собой и всю мистическую составляющую его творчества. Не просто же так в романе главным лейт¬мотивом дальнейшей судьбы Андриана Леверкюна становится тема ночной бабочки-эсмеральды, зашифрованная им в звукоряде Н-Е-А-Е-еS.
«Вот оно, косвенное подтверждение»,- размышлял Данилушкин, глядя на проплывающие за окном огни Вайсенфельса. «Томас Манн знал о мистическом приеме Баха, примененном им для обозначения духовного самоосознания. Знал, и заставил своего героя повторить этот фокус в своем творчестве. Бах этим закончил, Леверкюн с этого начал. А это уже солидное доказательство прототипности…»
В Наумбурге, садясь в ночное такси, Данилушкин подумал, что в истории с косвенными доказательствами пожалуй можно поставить точку и считать дело законченным. Вот разве еще съездить в Пот¬сдам, поковырять вокруг " Музыкального приношения", написанного Бахом на тему, сочиненную Фридрихом Вторым. Вокруг таких вещей всегда много интересного, и уж конечно же Томас Манн, помогавший брату писать исторические романы, та¬кой факт в биографии Баха обойти не мог. Однако за ужином он отбросил эту мысль, ибо ни Андриан Леверкюн, ни Фридрих Ницше великих мира сего особенно не жаловали, впрочем, как и сам Бах, часто использовавший в официальной хвалебной музыке остатки под¬линно высоких творений духа. Данилушкин, когда-то учившийся у знавшей Баха почти наизусть умницы Татьяны Богановой, мог бы не сходя с места наскрести в памяти таких баховских штучек не менее пяти.
«Богу - богово, а кесарю - кесарево»,- подумал он, уже засыпая. «Ладно, вот раскручусь с праздниками и махнем на денек в Сан-Суси. Все-таки королевский парк, место историческое, есть что поснимать». Любовь к прекрасным мгновениям, запечатленным на пленку, была в нем неистребима.
Вся последующая неделя прошла в напряженной подготовке к предстоящим праздникам, и Данилушкин много репетировал, мотаясь от одного творческого коллектива к другому. Будучи единственным в гарнизоне специалистом, он был нужен на всех участках одновременно. Времени ни на что не оставалось, но он все же умудрился поколдовать вечерок за фортепьяно, и на другой день принес в оркестр коротенькую партитурку на шестнадцать тактов. Это была торжественная фанфара, написанная им специально к празднику, и музыканты тотчас принялись выучивать ее наизусть. Музыка была необычно терпкой, с пряными гармониями, и звенела серебром как натянутая струна. Трубачи, почуяв необычное, стали приставать с вопросами, но он отмахнулся, сказав, что переписал фанфару у немцев.
Наконец, праздник пришел, и стоя во главе сводного советско-германского оркестра Данилушкин с удовольствием слушал, как со звонницы самого высокого собора на все четыре стороны света военные фанфаристы втыкали в небо серебристые стрелы фермат. Фанфара, написанная им на тему B-A-C-H, уже делала свое дело, и это было приятно. Заслушавшись, Данилушкин едва не пропустил оркестровое вступление, однако вовремя спохватился, и когда над многолюдной площадью повисла последняя серебристая нота, ее мощно накрыло крещендирующее оркестровое тутти. «Приветствую тебя, великий Бах из Эйзенаха!», - произнес про себя Данилушкин, снял фермату, четко повернулся через левое плечо и привычно приложил руку к козырьку. Дальше все покатилось как по маслу, и когда он под аплодисменты уводил сводный оркестр с городской площади, настроение было почти праздничным.
За ужином Данилушкин спросил у жены рюмочку любимого ликера, облагородил ее чашечкой кофе, и пошел усыплять дочку наспех придуманной сказкой о том, почему немецкие солдаты маршируют словно важные гуси. От этой белиберды дочка быстро уснула, и довольный папа с чистой совестью отправился смотреть вечерние новости. Критически оценивая свою работу со стороны, он вполголоса комментировал происходящее для жены, и убаюканный собственной монотонностью незаметно уснул.
…Снились ему проткнутые шпилями соборов густые облака над праздничной площадью, из-за которых с улыбкой взирал на землю сам Иоганн Себастьян Бах.
…«Услышал таки старик» - довольно подумал во сне Данилушкин, и хотел помахать гению рукой, но Бах вдруг стал расплываться, превращаясь в какое-то необычное существо, глаза которого теперь смотрели на Данилушкина странным немигающим взглядом. От этого Данилушкин проснулся и долго лежал не шевелясь, обдумывая увиденный сон. Наконец встал, тихо вышел на кухню и, найдя листок бумаги, принялся торопливо записывать.
…Поездка в Ордруф. Вартбург. Доктор Лютер. Бах, Ницше и Леверкюн. Доктор Фаустус. Бах – прототип. Нужны доказательства. Лейпциг и Вайсенфельс. Вроде нашел. Задача выполнена. Фанфара. Сон. Бах. Странное существо с пристальными глазами….
Окончив писать, он свернул листочек вчетверо, вложил его в баховскую тетрадь и успокоился. Ему и в голову не могло прийти, что эта цепочка растянется на целую жизнь, и эти сверлящие глаза будут преследовать его во сне долгие годы. Что загадку происхождения образа Андриана Леверкюна он будет долго и упорно разгадывать, раз за разом проникая в потаенные уголки мысли Томаса Манна и все больше осознавая, что безвозвратно погружается во что-то неведомое, темное и колючее, и что все происходящее с ним есть некая странная мистификация, которая не окончится никогда…
Липецк
2002 г.