Я увидел ее сразу. Как только вошел на кухню. Не знаю, сколько времени она уже мучалась.
Был вечер июльского дня. Уже стемнело настолько, что небо почти не просматривалось.
После ужина, помыв посуду и плиту, я три часа сидел в своей комнате вперемежку и довольно рассеянно слушая радио и читая книгу. Кот дремал на диване. По забывчавости я оставил на кухне свет. Только перед сном – у меня странная привычка выносить мусор в самом конце дня – я пошел на кухню за мусорным ведром и срзу увидел ее.
Она билась в стекло, большая и прекрасная и пугающая своей неожиданной красотой. Мало того, что я забыл выключить свет, так я еще и занавески забыл задернуть. И она стала жертвой моей вечерней рассеянности. Ринулась на свет и попалась в ловушку между рамами – внешняя половинка разрезной форточки была опущена, а внутренняя навеки прилипла в верхнем положении. И теперь она, с неимоверной скоростью перебирая крыльями, медленно поднималась в своем стеклянном колодце. Но, не достигнув спасительного верха, падала на дно и затихала, отдыхая и копя силы для нового броска к гипотетической свободе.
Впрочем, даже достигнув верха с открытой форточкой, она не смогла бы спастись – свет был для нее абсолютным ориентиром.
Бабочка. Ночная. Одна из самых больших у нас. Серые серебристые крылья с прихотливой вязью черных кружев и внизу – звонкий акцент красной полосы. Это напоминало загадочный и чувственный наряд испанской махи, платье женщины, встретив которую под покровом ночи и под открытым небом – можно сойти с ума.
Я в юности, подобно Набокову, увлекался бабочками. И поэтому сразу узнал ее. Красная орденская лента – так она называлась. Любой энтомолог подтвердил бы благородство и редкость такой ночной гостьи. Кажется, она даже в Красной Книге. Что занесло ее в мое захолустье?
Она в очередной раз упала на дно своей ловушки, отдыхая.
Я подождал. А потом стукнул по стеклу. Она вспорхнула, и я стал ладонями направлять ее вертикальный полет. Но выше определенной незримой черты подниматься она не захотела. Я снова и снова стучал по стеклу, но уже стало ясно, что до форточки – в силу каких-то причин – она не поднимется.
Я покрылся испариной. Я не мог допустить, чтобы она осталась высохшим и слишком дорогим экспонатом между стеклами моей кухонной витрины.
Взял отвертку и стал разворачивать раму. Я был романтиком по жизни, но я не был полным идиотом. Разбирая свое окно, я отчетливо понимал, чем это закончится. Так и вышло.
Едва я разъединил створки, как бабочка выпорхнула. Не на улицу, а на мою кухню. Она неистово билась о лампочку, она танцевала на потолке танец страсти, она бросалась мне в лицо, покрывая своим поцелуями – внезапно, без предупреждения. Не знаю, сколько продолжалась ловля бабочки с целью выпустиь ее и спасти, но это было долго. Не уверен, что она боялась меня больше, чем я ее. Я находился в состоянии тихой паники из-за опасения, что не смогу выпустить ее. Выпустить это прекрасное создание – стало моей навязчивой идеей этой душной ночи.
Наконец, я выдохся и сел попить чаю. Устала и она. Мирно горел голубой газовый цветок под чайником. Я плеснул в розетку жиденького смородинового варенья. На миг возникла мысль угостить ее. Но рассудок возобладал. Да и трудно представить, что после моей погони она приняла бы угощение. Я пил чай, но отчетливо знал, где она.
Я закрыл дверь в комнату, допил чай и собрал себя в кулак для главного жеста этой ночи. Прямо от чашки встал на табурет, поднявшись туда, где она затаилась в углу, видимо, даже задремав. И тут моя рука коброй метнулась к ней и схватила в хищную щепоть. Стараясь не помять трепещущее содержимое своего кулака, я поспешно спустился, приоткрыл окно и энергично бросил бабочку далеко вниз. И сразу на предельной скорости свинтил раму и закрыл окно и задраил форточку. Чтобы еще какая-нибудь не просочилась. И спать пошел.
Век бабочки короток. Еще не хватало со своей кухней вклиниваться…
Спать-то я пошел. Но всю ночь до утра лежал и думал: а может, не спроста она мое окно выбрала? Может, знак? Но решил, что спроста. Так проще.
Потому что иначе, не будучи бабочкой, можно из окна кухни сигануть…