Случаев, когда американские подводные лодки, ведя разведку, нахально лезли в наши полигоны или в самый центр проводимых нами учений, или, следя за нашими лодками, допускали опасное маневрирование, при потере контакта, пытаясь его восстановить, сокращали дистанцию до критической, не стесняясь, нередко даже нарушали наши территориальные воды, в результате чего происходили различные навигационные происшествия, вплоть до столкновений, было немало. Не знаю, быть может, наши командиры в целом более грамотные и опытные, или тактика действий наших подводных лодок так резко и выгодно отличается от американской, но по нашей вине такие инциденты случались значительно реже. Хотя, к сожалению, не обходилось и без них.
…- Опустить перископ! Боцман, погружаться на глубину сто метров с дифферентом пять градуса на нос! – Распорядился капитан второго ранга Владимир Дмитриевич Борисов, командир советского атомохода, выполняющего задачи боевой службы в Средиземном море, оторвавшись от окуляров командирского перископа и защелкнув ручки поворотного устройства. Потом, пропустив как будто незамеченными ответы тех, к кому были обращены данные им команды, хитро обвел взглядом находящихся в центральном посту.
– Все, товарищи моряки-подводники, тире североморцы, тире гуси-лебеди! – Продолжил он уже своей любимой прибауткой, обращаясь к находящимся здесь членам экипажа. – Все основные задачи по плану боевой службы мы выполнили, теперь идем домой! – Потом подозвал к себе замполита и тихо, чтобы никто не слышал, попросил. – А ты, Александр Иванович, после объявления готовности* пройдись, пожалуйста, по отсекам, поговори с людьми, чтобы не расслаблялись, и не допустили никаких проколов. Только никого не пропусти.
- Владимир Дмитриевич, хорошо бы ты сам хоть по трансляции выступил и обратился ко всему экипажу. Сам знаешь, что такое «слово командира». К моим разговорам и призывам и так все давно привыкли, а твое обращение уже само по себе людей взбодрит и мобилизует. Да и услышат его по громкоговорящей все.
- Я, конечно, и сам по «Каштану» выступлю, но и ты самолично пройдись, посмотри людям в глаза, поговори по душам, подбодри - ты это умеешь. Я знаю, что ты и так это регулярно делаешь, но тут сделай еще раз. А то вон у нас акустик и так-то регулярно на вахте засыпает, а тут совсем расслабится. Быть тогда беде! А ведь он не один такой, кому особая накрутка и внимание не помешают.
Тем временем лодка уже закончила маневр, и боцман, несший вахту на боевом посту «горизонтальщика» и, соответственно, управлявший лодкой по глубине, доложил:
- Глубина сто метров!
- Хорошо, боцман! Так и держи! – Отозвался командир, и уже обращаясь к механику, продолжил. – Механик, удифферентовать лодку на глубине сто метров, на малом ходу с дифферентом на нос три градуса.
____________________
* повседневная жизнь на подводной лодке протекает по боевой готовности – два, подводная (или надводная, в зависимости от того, в надводном или подводном положении в этот период находится корабль), а в обиходе, избегая длинных выражений, ее разделяют на пребывание «по тревоге» или «по готовности», всплытие же на перископную глубину и погружение с нее осуществляется по боевой тревоге
- Есть удифферентовать… - продублировал механик полученную команду и, в свою очередь, стал подавать соответствующие команды находящимся рядом с ним командиру дивизиона живучести и трюмному…
Повседневно-боевая жизнь атомохода шла своим чередом, но некоторая приподнятость, даже эйфория все-таки чувствовались. В общем-то, было от чего: лодка без единого замечания заканчивала девяностосуточную боевую службу в Средиземном море, в условиях неимоверной жары (в отсеках температура ниже сорока практически не опускалась, а в турбинном почти постоянно держалась на уровне шестидесяти, рефрижераторные установки не справлялись, «молотя» непрерывно), люди были измотаны, но довольны, что конец был уже близок.
Плюс ко всему, за время боевой службы они имели несколько гидроакустических контактов с подводными лодками вероятного противника, которые им удавалось сохранять довольно долго, - они даже, насколько они понимали, установили рекорд поддержания контакта по длительности среди наших подводников, а это дорогого стоит.
Но эйфория и «вытекающие из нее» расслабленность и снижение внимания и аккуратности в исполнении своих обязанностей как раз и являются причинами того, что основное количество аварий и навигационных происшествий происходят именно во время возвращения кораблей в родные базы после выполнения основных задач, тем более, если задачи эти выполнены успешно, люди чувствуют себя победителями, и впереди их ждет «торжественный прием». Именно поэтому командир и попросил замполита еще раз пройтись по отсекам и поговорить с людьми, да и сам собрался обратиться ко всему экипажу по громкоговорящей связи.
Но не успели объявить готовность, как в центральный пост вошел шифровальщик, которого на лодке за то, что он вечно что-то колдовал в своей каютке с чемоданом, полным каких-то суперсекретных книг и блокнотов, называли «Шаманом», и подал командиру расшифровку полученной во время последнего сеанса связи радиограммы из Главного штаба ВМФ.
Командир даже немного скривился, прочитав ее содержание. Дело в том, что лодке предписывалось «прижаться» к Африке и пропустить армаду 6-го флота США, шедшую навстречу через Тунисский пролив.
Незадолго до этого у американцев таинственным образом пропала атомная подводная лодка «Scorpion», и все последние международные новости пестрели предположениями о том, что она не иначе как была торпедирована советским атомоходом. В связи с этим американцы «зверствовали» в мировом океане, значительно увеличив свою активность и бросив все силы на поиск наших подводных лодок. Причем в своем усердии они, как обычно, не знали границ и могли пойти на самые невероятные провокации.
А такая махина, как 6-й флот, насчитывала, мягко говоря, не один десяток кораблей и строилась, естественно, не в кильватерную колонну, а, перемещаясь по Средиземному морю в полном составе широким фронтом, тем более не в самой его широкой части – Тунисском проливе, - перекрывала его своими гидроакустическими средствами почти полностью, и «не спрятавшуюся», а лезущую на рожон подводную лодку, да еще и беззаботно идущую далеко не самыми малошумными ходами, она бы обнаружила, как пить дать.
А кто их знает, какие они имеют указания и на что они пойдут, будучи расстроены и обозлены пропажей своих товарищей. Всем прекрасно известно, что американцы умеют «наказывать» и мстить. Могут и в самом деле втихаря атаковать и потопить нашу подводную лодку или «нечаянно» как-нибудь ее повредить, - доказывай потом, что ты не верблюд!
Поэтому действительно нужно было быть предельно внимательными и осторожными, поскольку, как говорится, «береженого Бог бережет».
В принципе, проблем в этом не было никаких, - просто нужно было прижаться поближе к берегу, «затихориться» и переждать, пока вся эта громада пройдет. Но от этого возвращение домой, как минимум, на сутки откладывалось. А вот это уже не могло радовать.
Но деваться было некуда, - пришлось «тормозить», а командир в своем «радиообращении» к экипажу рассказал и про это. Настроения это, конечно, не подняло, но все - люди военные, поэтому к боевой задаче отнеслись с пониманием.
Американский флот грохотал мимо всею мощью своих авианосцев, кораблей охранения и обеспечения в течение нескольких часов. Лодка Борисова, находясь в режиме «тишина», слышала его отчетливо, попутно тренируя и отрабатывая свой КБР (корабельный боевой расчет),* но себя вела очень вежливо и тактично, внешне своего присутствия ничем не показывая и пропуская мимо «большого дядю».
Утром следующего дня получили новое радио «Следовать своим курсом», что было, безусловно, гораздо приятнее, чем предыдущее, и лодка, «вырулив на середину», направилась в Тунисский пролив. Хоть по ширине он и равен примерно Каспийскому морю, и проходят его не так, как обычные узкости - по боевой тревоге, - а по обычной готовности, тем не менее, по меркам Средиземного моря, а уж тем более, Мирового океана, это все-таки узкость, и проходить ее нужно с особой осторожностью и вниманием.
Поэтому, а так же чтобы личный состав «не скучал» и не расслаблялся, перед проходом пролива решили проиграть корабельное боевое учение по борьбе за живучесть.
В каждом отсеке по специальным вводным отработали и борьбу с пожаром, и с поступлением воды внутрь прочного корпуса, и выход из строя различных механизмов и технических средств, и многое другое. То есть учение провели полномасштабное. Все кругом пищало, трещало, звенело, гудело, мигало… Команды подавались решительно и грамотно, люди работали и докладывали об обстановке и выполнении полученных команд четко.
- Конец корабельного боевого учения. Боевая готовность два, подводная. Оружие, механизмы и технические средства привести в исходное положение по-походному. На вахту заступить первой боевой смене, - наконец, скомандовал по «Каштану» старший помощник командира.
Через некоторое время, как и положено – с кормы до третьего, а затем с носа до центрального, стали поступать похожие как братья-близнецы, лишь немного различаясь в соответствии со спецификой отсеков, доклады:
- В девятом отсеке по боевой готовности два, подводная, на вахту заступила первая боевая смена. Оружие, механизмы и технические средства в исходном положении по-походному. Отсек осмотрен, - замечаний нет. По глубиномеру девятого глубина сорок метров. Давление … в норме. Линия вала…
В 14.33, получив доклады из отсеков, старпом, в свою очередь, доложил командиру о заступлении на вахту первой боевой смены (лодка удифферентована на глубине сорок метров с дифферентом три градуса на нос, под килем – пятьсот метров, скорость – «малый ход», 13 узлов) и получил разрешение дать команду «Подвахтенным от мест отойти!», после чего свободный от вахты личный состав стал покидать свои боевые посты.
Старпом передал бразды правления вахтенному офицеру – командиру БЧ-4, РТС** старшему лейтенанту Жене Бражнину, который занял положенное ему место у «Каштана», а сам подошел к командиру с вахтенным журналом, чтобы сделать там запись,
____________________
* командир корабля, старший помощник и помощник командира, замполит, штурман, минер, командир БЧ-4, РТС, акустик, боцман, рулевой… - те, кто занят в непосредственном определении элементов движения целей, подготовке и выходе в атаку и применении оружия
** боевая часть связи и радиотехническая служба
что он заступил на командирскую вахту (сутки у них были поделены пополам - в дневное время командирскую вахту нес старпом, а сам командир – в ночное). Правда, командир, сдав свою вахту, пока не торопился уйти из центрального поста, заняв «наблюдательную позицию» рядом со столом вахтенного инженера-механика, за спиной у «горизонтальщика».
В центральном посту воцарилась спокойная и умиротворенная тишина. И если бы не гудение да не попискивание кое-каких приборов и механизмов и не короткие и отрывистые команды и доклады, то тишина эта была бы полной. Но гудение и попискивание эти были настолько неназойливыми и монотонными, что отнюдь не мешали, а только еще больше расслабляли. Тем не менее, все команды подавались своевременно и выполнялись четко.
Освещение в отсеке сократили до минимально необходимого, так что теперь практически светились лишь приборные доски вахтенного инженера-механика, вахтенного трюмного, вахтенного дозиметриста, небольшие лампы дневного света над пультом боцмана, рулевого и конторкой вахтенного офицера, да падал в проход свет из штурманской рубки.
Черной дырой зияла дверь в рубку гидроакустиков, - там, чтобы не отвлекать «корабельные глаза и уши» от экранов их станций и не мешать им «слушать горизонт», а так же чтобы не было соблазна отвлечься чем-нибудь еще, свет не включали почти никогда, даже по тревоге.
Жизнь пошла опять своим обычным буднично-боевым чередом. Командир вполголоса делился каким-то опытом или впечатлениями с вахтенным офицером и старпомом, попутно давая указания по поводу предстоящего разбора проведенных недавно учений. Боцман и рулевой, не отрываясь от показаний гирокомпаса и глубиномера, тоже друг другу что-то рассказывали, хотя за прошедшие дни автономки уже, наверное, рассказали все, что только могли и знали, а что не знали – придумали.
Командир электромеханической боевой части инженер-капитан второго ранга Посуляк, уступив свое место заступившему на вахту командиру дивизиона движения инженер-капитан-лейтенанту Чумакову, подключился к разговору командира, периодически бросая Чумакову реплики по ходу возникновения каких-либо вопросов в связи с указаниями командира.
Вахтенный дозиметрист, скромно и стыдливо повернувшись вполоборота спиной к начальникам, чтобы прикрыться собственным плечом, читал каким-то чудом еще не прочитанную книжку. Штурман «пыхтел» у себя в штурманской рубке, колдуя над прокладочным столом…
Вдруг из рубки акустиков высунулась помятая физиономия вахтенного гидроакустика и с нескрываемым ужасом на лице выкрикнула, как выстрелила:
- Прямо по курсу – цель!
Командир, инстинктивно оттолкнув старпома, потянулся к турбинным телеграфам, которые располагались через проход, на левом борту, за вертикальным трапом, ведущим в боевую рубку. Но не успел он еще даже сдвинуться с места (только протянул руку и чуть наклонился вперед), а остальные обитатели центрального поста - сообразить, что происходит, как раздался чудовищный удар, и неведомая, но страшная сила резко бросила лодку водоизмещением почти в пять тысяч тонн(!) вверх и вправо. Командира буквально ветром сдуло на левый борт, как раз на те самые телеграфы, к которым он так стремился еще секунду назад.
Вахтенного инженер-механика спиной вдавило в кресло и опрокинуло назад, после невообразимого кульбита спроецировав на дверь рубки метристов. Старпома, вахтенного офицера и командира электромеханической боевой части сплело в один клубок в даже более чем самых теплых дружеских объятьях и распластало по конторке вахтенного офицера и шахте командирского перископа. Механика при этом так припечатало челюстью к пульту громкоговорящей связи «Каштан», что возникла угроза возникновения пожара от искр, которые брызнули из его глаз.
Вахтенного дозиметриста вместе с креслом перевернуло и прижало к переборке так, что между вертикально торчащих вверх ног только и было видно, что его ошалело сверкающие и вращающиеся в разные стороны глаза.
Тут же раздался второй глухой удар в корме, внизу, в районе киля, и появился солидный и резко нарастающий дифферент на корму.
Всех, уже после первого удара испытавших на себе законы физики и действие силы инерции, вновь, как котят, швырнуло, только теперь вперед, в результате чего вахтенный механик калачиком свернулся вокруг ствола перископа, запутавшись в подъемных тросах, а вахтенный офицер и старпом рухнули на головы рулевого и боцмана, непроизвольно загнав рукоятки переключателей управления носовыми и кормовыми горизонтальными рулями на погружение. Как ни странно, но это возымело положительные последствия, поскольку нарастание дифферента на корму несколько замедлилось.
В результате ударов по центральному посту стали летать не только люди. Оторвалось что-то тяжелое у вертикального трапа и со страшным грохотом полетело в корму, как в яму. По мере нарастания дифферента на корму создавалось впечатление, что где-то там, в корме, треснул прочный корпус. Непроизвольно всех обожгла одна и та же мысль: «Все! Конец! Тонем! Так вот как погибали подводники во время войны!!!».
Механик инстинктивно бросил взгляд в сторону боевого поста управления горизонтальными рулями: боцман на месте, только страшно перепуган, дифферентометр зашкалило на корму, глубина сорок метров, но уменьшается, – лодка всплывает. Чудеса! Казалось, что прошла целая вечность, хотя на самом деле все это продолжалось не более десяти-пятнадцати секунд.
Понимая, что нужно срочно дать команду в первый и девятый отсеки «Осмотреться и доложить обстановку», командир БЧ-5 включил на «Каштане» тумблеры концевых отсеков, нажал на тангенту, но ничего сказать не смог, - травмированная челюсть нестерпимо болела, и рот было никак не открыть. Отпустив на мгновение, чтобы собраться с силами, тангенту, он прислушался: в подключенных отсеках было тихо. Никаких ни возгласов, ни криков, ни разговоров, ни даже возни, сопутствующей нахождению в помещении живых организмов и совершаемым ими действиям и движениям, ни шума поступающей воды…
Когда командира бросило на телеграфы, он успел передернуть их рукоятки на «самый малый вперед» и дать команду:
- Продуть балласт! Осмотреться в отсеках!
Вахтенный механик, с трудом отрываясь от так понравившегося ему перископа, продублировал команду о продувании балласта вахтенному боевого поста погружения-всплытия, а командир БЧ-5, собрав всю волю в кулак, вновь нажал на тангенту и, что было сил, прокричал:
- Девятый! Первый!
- Есть девятый!
- Есть первый! – Отозвались из «Каштана».
Обрадовавшись, что его худшие предположения не оправдались, механик чуть не забыл, зачем вызывал отсеки, но, справившись с секундным замешательством, скомандовал:
- Осмотреться в отсеках! Доложить обстановку!
…При ударах «полеты во сне и наяву» происходили не только в центральном посту. В наилучшем положении оказались те, кто уже успел улечься на койки в своих каютах или кубриках. Даже если они еще и не уснули, то все равно птицами себя не ощутили, - их просто либо сбросило в проходы, либо посадило на койках, либо они сползли с них, как с ледяных горок.
При этом в наиболее выгодном положении оказались те, у кого койки были ориентированы головой в нос лодки, так как их «сползание» оказалось наиболее безобидным. Тем же, у которых койки были ориентированы головой в корму, пришлось исполнить нечто вроде стойки на ушах. Остальные же, тем более, если оказались в проходах или просто в стоячем положении, выписывали кульбиты по всем правилам акробатики. И лишь чудом никто сильно на разбился, натыкаясь в полете на различные приборы и механизмы.
Хуже всего пришлось коку, у которого не только, откуда ни возьмись, на камбузе появились летающие тарелки, но к ним добавились еще и ножи, и вилки с ложками и поварешками, и кастрюли, причем все они разом, получив мгновенное ускорение при первом же ударе, попытались совершить свой полет вместе со всем содержимым, несмотря на его температуру и пищевую ценность, по ходу полета освобождаясь от лишнего балласта. При втором же ударе им, видимо, настолько не понравилось бессовестно-неуважительное к ним отношение, что от возмущения у них разыгралась морская болезнь, и они решительно и полностью освободились от содержимого своих внутренностей, превратив камбуз не просто в место побоища, а в нечто совершенно прозаически похожее на помещение для мусорных бачков под мусоропроводом, в который вместе с мусором сливали и помои, но при этом по меньшей мере несколько дней не убирали.
В каютах восьмого и в кубрике девятого отсеков, где почти все уже отдыхали, практически весь личный состав сбросило с коек. Переборка между восьмым и девятым отсеками была открыта, и вахтенный на тревожный вопрос кого-то из офицеров: «Глубина?!», мельком глянув на глубиномер и с перепугу все на свете перепутав, выпалил:
- Четыреста метров!
Многие машинально стали хвататься за индивидуальные дыхательные аппараты.* В каюте по правому борту восьмого отсека лихорадочно искал запасной ИДА приписной молодой офицер – лейтенант Гаревой. Сидящий тут же на койке опытный командир группы дистанционного управления ЯЭУ инженер-капитан-лейтенант Васильев спокойно и даже несколько флегматично поинтересовался у него:
- Чего мечешься?
- Запасной ИДА ищу, - вдруг не достанется! – Возбужденно ответил Гаревой.
Иногда такое бывало, когда на государственных испытаниях или еще при каких-либо особых обстоятельствах в море выходило значительно больше народу, чем предусмотрено штатным расписанием и допустимыми нормами. Но в данном случае лодка находилась на «обычной» боевой службе, так что средства спасения были предусмотрены на каждого находящегося на борту.
- А глубина какая? – С некоторой ехидцей спросил Васильев.
- Четыреста метров! – Не понимая подвоха, автоматически повторил сказанное вахтенным девятого отсека Гаревой.
- Так зачем, в таком случае, он тебе нужен?! – С подчеркнутым безразличием и даже некоторым пренебрежением поинтересовался Васильев. - Нептуну искусственное дыхание делать собираешься?!
И секунду помедлив, резюмировал:
- Зачеты по легководолазной подготовке нужно тебе поновой сдавать, балбес!
…Буквально через несколько секунд после подачи команды механиком стали поступать доклады из отсеков.
____________________
* индивидуальный дыхательный аппарат «ИДА-59» - практически единственное находящееся на вооружении у подводников средство, предназначенное для дыхания в условиях повышенного давления и для выхода с глубины ДО 100 метров. Средств, предназначенных для спасения с больших глубин, на подводных лодках нет
- Центральный, - девятый. Удар в районе 114 шпангоута. Поступления воды нет. Отсек осмотрен, - замечаний нет.
В первом отсеке было то же самое, только удар определялся в районе 14 шпангоута.
Лишь после этого механик по циркуляру дал команду в остальные отсеки, и доложил командиру об обстановке в первом и девятом.
Лодку выбросило из морской пучины, как пробку, и лениво закачало на длинной океанской зыби. На поверхности сам собою отошел и дифферент.
На лодке объявили боевую тревогу.
Не зная, в каком состоянии находятся надстройка и корпус, и удастся ли открыть верхний рубочный люк, командир решил сначала осмотреть горизонт через перископ, благо, поднять его удалось без каких-либо проблем.
Облачность – баллов пять, море – крупная зыбь, далеко на горизонте еле заметен силуэт небольшого надводного корабля. И больше ничего. Никаких кораблей, никаких следов кораблекрушения, никаких обломков или жирных пятен… НИ-ЧЕ-ГО!!!
Наконец, стали поступать доклады из отсеков, свидетельствующие о том, что весь личный состав цел, никто серьезно не пострадал, герметичность прочного корпуса не нарушена, никаких, на первый взгляд, ощутимых повреждений внутри корабля нет… Но более тщательный осмотр оказался более пессимистичным.
Изоляция кабелей размагничивающих устройств упала до нуля. Гидроакустическая станция «Арктика» - основные глаза и уши подводной лодки – полностью вышла из строя. Три торпедных аппарата, в том числе один с торпедой с ядерной боеголовкой, оказались заполненными водой. В результате очень большого дифферента на корму стали срывать* конденсатные насосы,** что грозило автоматическим сбросом аварийных защит обоих реакторов, да еще и в аварийной обстановке под водой, в связи с чем «управленцы» на пульте управления главной энергетической установкой (ГЭУ) были вынуждены вручную отключить сигналы аварийной защиты реакторов, что, в свою очередь, в значительной степени повышало серьезность и опасность вообще использования ядерной энергетической установки, как таковой, и прочее, прочее, прочее… Благо, дифферент достаточно быстро отошел, работа насосов стабилизировалась, и ядерную энергетическую установку можно было использовать в нормальном режиме.
Стали осторожно погружаться, принимая доклады из отсеков через каждые десять метров. Ничего особенного, в роде бы, не происходило. Лишь скорость не хотела повиноваться – на заданных оборотах винтов она была значительно меньше, чем ей положено было быть: одиннадцать с половиной узлов вместо тринадцати.
На глубине сорок метров вновь осмотрелись в отсеках и, решив, что, соблюдая определенные предосторожности, можно продолжать поход, объявили боевую готовность номер два.
- Товарищ командир, - обратился к Борисову командир БЧ-4, РТС старший лейтенант Бражнин. – В соответствии с требованием руководящих документов мы обязаны доложить на командный пункт ВМФ о столкновении!
- И что, по-твоему, я должен доложить? – Вспылил, сознавая, в общем-то
____________________
* «насос сорвал» - означает, что он вместо воды или другой жидкости, для перекачки которой он предназначен, «схватил» воздух, в результате чего при резком снижении нагрузки у него мгновенно возросли обороты, и он «пошел вразнос», от чего просто может «сгореть»
** отработавший в турбине пар конденсируется в главном конденсаторе, откуда уже в виде воды конденсатным насосом подается сначала на питательный насос, создавая ему необходимый подпор, а затем в парогенератор, где опять превращается в пар (по замкнутому циклу)
правоту Бражнина и собственную беспомощность и недостаток информации, командир. - Что не могу выполнить боевую задачу? Так мы ее уже выполнили и идем домой. Или доложить, что не можем вернуться домой, что нам тут понравилось? Так нет же, - мы все-таки идем! Ход чуть поменьше, но ведь идем и в посторонней помощи не нуждаемся. Плюс ко всему, что я могу сказать, с чем мы столкнулись? Может быть, ты подскажешь?!
Бражнин растерянно пожал плечами, не найдя, что сказать в ответ.
- Вот и я не знаю. А твою ужимку по радио передать, уж извини, - не могу! Так что, пока не разберемся, или пока не вылезет что-нибудь, мешающее своевременно вернуться домой, ничего докладывать не буду!
После объявления готовности командир собрал в кают-компании «военный совет в Филях»: сам командир, заместитель командира по политической части, старший помощник командира и представитель особого отдела (на каждой атомной подводной лодке в каждую автономку в обязательном порядке ходили представители спецорганов).
После трудных и горячих споров, где главными оппонентами, естественно, были командир и особист, «высокие стороны» пришли к соглашению, что лодка, вероятнее всего, столкнулась с топляком (например, с какой-нибудь плавающей «между небом и землей» галерой), о чем и было объявлено личному составу. Поскольку, как уже было сказано, никаких следов кораблекрушения и вообще никаких признаков нахождения поблизости с местом аварии других кораблей обнаружено не было, воспоминание о том, что когда-то Средиземное море бороздили эти самые диеры, триеры и галеры, показалось участникам совещания наиболее логичным и приемлемым.
На следующие сутки, после очередного сеанса связи, около часу дня на вахту вновь заступила первая боевая смена. Командир в веселом настроении, объяснявшимся, наверное, тем, что лодка все-таки не утонула и за почти истекшие сутки после аварии никаких новых проблем, могущих помешать выполнению поставленных задач (в данном случае – своевременному возвращению домой), не «вылезло», зашел в центральный пост и, как всегда, начал со своего каламбура:
- Ну, что, товарищи моряки-подводники, тире североморцы, тире гуси-лебеди?! – И, обведя всех лукавым взглядом, продолжил. – Уже почти сутки идем домой и, думаю, без дальнейших происшествий.
И в этот момент вновь в центральный пост поднялся шифровальщик и подал командиру расшифрованную радиограмму. Тот взял ее, прочитал и изменился в лице…
В центральном посту все затихли и притаились, как будто от того, шелохнутся они или нет, вздохнут или нет, зависело, хорошие новости будут в радиограмме, или плохие. Хотя то, что они (новости), мягко говоря, не самые хорошие, было уже видно по лицу командира. Поэтому, казалось, даже приборы и механизмы стали гудеть и пищать тоже значительно тише в предчувствии какой-то беды. Вахтенный акустик, рядом с дверью в рубку которого стоял командир, вжался в кресло и передвинул наушники с ушей на виски, поближе к глазам, как будто старался закрыться ими, как лошадь шорами.
Командир оторвал недоуменный взгляд от блокнота и, не сдержавшись, автоматически выкрикнул:
- Откуда?!
Потом он внимательно обвел глазами всех находящихся в центральном посту, на несколько секунд останавливаясь и пристально глядя в глаза каждому, словно мысленно задавая каждому все тот же вопрос. Затем еще раз прочитал радиограмму, вновь поднял глаза и, обращаясь то ли к самому себе, то ли ко всем сразу, с ярко выраженной расстановкой, подчеркивая каждое слово, спросил:
- Откуда … в Москве … знают?! – И после небольшой паузы, ничего больше не говоря, зачитал текст радиограммы. – «Командиру пл… Доложите состояние корабля и личного состава». Последовавшая за этим сцена была, наверное, даже выразительнее, чем финал Гоголевского «Ревизора».
Выскочивший на командирский крик из своей рубки штурман так и застыл на пороге с параллельной линейкой и циркулем в руках, у вахтенного офицера – командира БЧ-4, РТС Жени Бражнина, в чьем ведении как раз и находилась связь с внешним миром, челюсть отвисла чуть не до пояса, а вахтенный дозиметрист уронил свою книжку, которая в непререкаемой тишине упала на паёлы настила с таким грохотом, как накануне оторвавшиеся части от вертикального трапа.
В самом деле, как об аварии могло стать известно в Москве?! Ведь даже если бы кто-нибудь и захотел подставить командира, хотя в экипаже такого никогда не водилось, то он бы все равно не смог этого сделать иначе, как с помощью радио. Но ни одна радиограмма без ведома все того же командира с корабля уйти не может! Даже если предположить совершенно невообразимое, что кто-нибудь во время кратковременного всплытия сразу же после аварии и осмотра корпуса (из подводного положения вообще никаких возможностей даже для передачи радио, а уж тем более для этого – нет) бросил в море бутылку с запиской, то и она так быстро цели бы не достигла…
Вновь созванный, но несколько расширенный «совет в Филях» - на него пригласило еще и Бражнина, штурмана и командира БЧ-5 – пришел к единственно возможному выводу: столкновение произошло с иностранной, скорее всего американской, подводной лодкой, которая после столкновения сохранила плавучесть, осталась в подводном положении и на поверхность не всплывала; нашу лодку она могла наблюдать в перископ, который Борисов и его команда в ажиотаже среди волн не заметили; командир американской субмарины в данном случае оказался более дисциплинированным, чем Борисов, и своему командованию о столкновении доложил, а также донес, что советский атомоход после столкновения всплыл в надводное положение, осмотрелся, погрузился и пошел дальше своим ходом. Американцы же по дипломатическим каналам проинформировали об этом правительство Советского Союза, а дальше – пошло-поехало…
В связи с этим возник совершенно справедливый вопрос: «Почему же все-таки наша лодка, в таком случае, столкнулась?». Подвела акустика или гидрология? – Абсурд! Во-первых, лодка шла на глубине подводного звукового канала, обеспечивающего максимальную дальность слышимости. Во-вторых, гидроакустическая станция работала прекрасно, и буквально за несколько часов до столкновения раскладывала весь американский 6-й флот, что называется, по косточкам. Значит, акустика не при чем. Остается только одно – сам гидроакустик, которого уже не раз «ловили» заснувшим на боевом посту.
Трясущийся, с посиневшими губами, опущенными глазами и безвольно согнутыми вперед плечами он предстал перед теперь уже «большим советом» и, понимая, что отпираться бесполезно, дергая пальцами, как Геннадий Хазанов в своей миниатюре про «Калинарный техникум», во всем честно признался, - он действительно задремал практически сразу, как только заступил на вахту, и очнулся, когда по ушам буквально ударили шумы другой подводной лодки.
Да! Тяжело слепому за рулем на Невском проспекте!
Как выяснилось потом, наша лодка догнала с кормы американскую субмарину, которая то ли находилась на боевом патрулировании, то ли переходила из одного района патрулирования в другой, но шла со значительно меньшей скоростью, чем наша, и «долбанула» ее по ограждению рубки. Благо, относительная скорость оказалась невелика. Да и глубина погружения хоть метров на десять, но отличалась. А если бы столкнулись на встречных курсах да еще и на одной глубине?! Все мурашки мира начинали бегать не только по спине, а по всему телу при одной только мысли об этом.
…В базе лодку с нетерпением ждало начальство всех уровней, вплоть до заместителя Главнокомандующего Военно-Морским Флотом. Разбор был тщателен и суров, но чьей-либо вины, кроме бедолаги-гидолакустика, так и не установили. Тем не менее, все его прямые начальники, вплоть до командира дивизии, получили свою порцию «подарков», так что о торжественном приеме и чествовании победителей, на который так рассчитывали еще совсем недавно подводники, пришлось забыть.
После осмотра подводной части корпуса водолазами лодку поставили в аварийный док, где после всплытия выяснилась весьма печальная картина.
Передняя крышка одного из торпедных аппаратов была открыта полностью и скручена восьмеркой, а в жерле самого торпедного аппарата торчала зажатая при деформации торпеда, которую так и не удалось выгрузить перед постановкой в док. Крышки еще двух торпедных аппаратов были вырваны из зацепления, приоткрыты, немного развернуты и деформированы. На левом борту ниже ватерлинии, в районе носового обтекателя – дыра в легком корпусе примерно четыре на восемь метров с рваными краями. Внутри этой дыры были отчетливо видны стесанные шпангоуты двух нижних торпедных аппаратов и срезанные, как бритвой кабели размагничивающих устройств. Вместо обтекателя антенны гидроакустической станции «Арктика» была безобразная лепешка, а на «нержавейке» обтекателя – следы какой-то темно-зеленой, почти черной краски – явно не нашей, да и галеры в древнем мире вряд ли такой красили.
Чтобы не показывать все это безобразие всему честному народу, да и снизить опасность, исходящую от оставленной в аварийном торпедном аппарате боевой торпеды, всплытие в доке производилось глубокой ночью и в режиме строжайшей секретности. Но утром уже половина заводчан с легкой усмешкой пошучивала:
- Где погуляли? В каком кабаке дебош устроили?
Да уж! Такие «синяки под глазами» и «свернутую челюсть» спрятать трудно, как ни маскируйся и какой макияж ни наноси.
Лучше бы их - подобных «загулов» и «дебошей» - не было вообще, ну, а если бы те, которые все-таки случались, заканчивались лишь такими потерями, то это было бы не так страшно.
30.03.06.