Женщины, поистине, вершина эволюции.
Самодостаточная и недостижимая.
Завистливая, а потому неприятная мысль. Но, увы, верная. Выверенная, и подтверждённая многолетними наблюдениями. Странно, однако, что при всей своей наблюдательности, я так и не сподобился подвергнуть её хоть какому критическому анализу. Копнуть до корней. Вычленить суть. Вернуться к истокам.
Нет, плыл по течению, от истоков. В ус не дуя. Поглядывал, покуривал, поплёвывал. Выпивал даже…
Но это не важно, а суть в том, что по натуре я - этакий юный натуралист. Хотя нет, далеко не юный… и натурализма не люблю…Скорее – пассажир. А ещё вернее – заяц. Потому как давно уже путешествую без билета, задарма. Несёт семейную ладью то спокойными тихими водами, то порогами, то кренит, то заносит, а я – не при делах. Жена и капитан, и штурман в одном лице. Рулит. Она же источник вод. И хотя порою бурлит, даже штормит временами вокруг, но ладья движется. Командор регулирует бурные потоки, а я если не на палубе, с сигарою и стаканом, то в трюме таюсь. С тем же стаканом и сигарою. И в спасательном жилете. Скроенном из яркой индивидуальности, и под завязку накачанном…пустотой!
Вот как…
Грустное откровение посетило в момент, когда я задумчиво рассматривал деловито снующую взад-вперёд Людочку, рассеянно, особенно не вникая, слушал её повседневный утренний речитатив, и ещё не до конца оклемался от ночных видений, с их неприятными прогнозами и приятными волевыми решениями. Приятно быть волевым и сильным, да. Вот тут-то, в тот самый момент, когда накатила волна самодовольства, Люда обнаружила зацепку на модных чулках, и высказалась так, что я вздрогнул.
-- Ну ты совсем уж, мать, -- подал я голос, болезненно морщась, -- Говна-то, в этих колготках, чтобы так выра…
Зря я это сказал.
Выслушав краткую, полную ёмких метафор, лекцию о разновидностях женских приблуд, я был прижат к стенке предложением купить новые такие-же, а лучше в комплекте с тем, чего я не понял, и там где я не знаю, но таких как я туда и не пустят, и правильно, потому что таким и носков не продадут, да такие носки и не купят, а будут в дырявых ходить… Ну и много чего ещё разного материального и прагматичного до одури и удушья.
-- Ты хоть рубль принёс за последние восемь лет в семью, а?
Пришлось скромно отмолчаться – рублей я в семью не носил.
-- Ну так а какого, извините, гениальный вы мой, платиновый, ХРЕНА, ты рот раскрываешь, а?! Ты на это право заработал?! Или, может, заслужил?! Уж если ты там что-то корябаешь, так делай это тихо, будь добр, и в душу не лезь, пока не станешь хоть кем-то!
В этот момент с необыкновенной ясностью накатил мрачный речитатив Аполлионши из сна, ну, про сторожа на парковке, а следом уже и вечное «кто я, вошь, или право имею», и острое понимание, что я стал не кем-то, а чем-то, и права не имею, а значит вошь, и тогда по закону Дарвина, Чарльза…. Ну понятно, с эволюции я и начал свою скорбную исповедь, не стоит повторяться, ибо грустно сие, господа.
В общем, дождавшись нервного хлопка дверью, я вылез из постели, осторожненько, чуть сдвинув штору, полюбовался на полностью сменившую имидж Людочку, энергично сметающую снег с капота нежно любимого «жука», дождался мягкой посадки, а уж потом вздохнул с облегчением и полез в холодильник.
Мы с Людой обожаем всё немецкое. Это нас отчасти роднит. Она любит фолькскваген, я – светлую «Баварию». Она, правда, мечтает о мерине, а я вот о Мюнхенском октобрфесте даже не заикаюсь, хотя кирш пользую временами, люблю сладенькое, особливо с градусом. Если рассудить, то и Германия у нас разная….
Всё у нас не по людски, ёптыть!
Я залпом выпил банку «девятки», гнусно рыгнул, и мрачно закурил предпоследнюю сигарету. Придётся идти – без никотина творческий процесс обречён. Лошади дохнут от одной капли, творческая мысль оживает. Такой вот парадокс. Опять куда-то идти, вместо сосредоточенной работы… Правда, пиво тоже кончилось… какая, нахрен, фабула без пива?!
Одеваясь, я был несколько в думах, а потому порвал шнурок, матюгнулся, и вышел в свет подволакивая ногу в развязно болтающемся на ноге немецком ботике…. Будь он проклят, этот дойчлянд!
В лифте клубился перегар, а в клубах вибрировал Олежка с четырнадцатого, и колебания были явно затухающими.
Я сухо кивнул, изрядно нахлобученный мутным сном, кристально-ясной Людкиной речью и противоречивыми думами. Он проголосовал уезжающей вбок левой. Из правой торчал сгусток кипюр, грязных и меркантильного свойства.
На двенадцатом я его плотно презирал, радуясь, что вряд ли опущусь до такого свинского состояния.
На восьмом стало жаль бездуховного индивида.
На шестом я понял, что неплохо бы высказаться… типа как в дупло…ну хоть этому дереву….
Пятый порадовал просчитанной общностью интересов
На втором возникшие в душе противоречия имели бледный вид.
На первом я разрубил гордиев узел одним единственным словом: «Будешь?»
Я успел закурить последнюю сигарету, когда в спину постучалось невысказанное: «Буду, Николаич».
Из лифта мы шагнули одновременно, плечом к плечу, как сиамские близнецы.
И вдруг стало легче.
Ей-богу!