Бог даст день, а чёрт работу - справедливо! Чтобы мне не сидеть смирно, нет, толкусь, кручусь-верчусь и вдруг написать мне что-то захотелось. Ну, если признаться - я и раньше прозой баловался, попозже расскажу. А года три назад я даже задумал роман написать, не то, что задумал, даже план составил, на каждую главу аннотацию написал, даже первый лист сочинил, но... Вечно мне что-то мешает! Преждевременная смерть бывшей жены вывела меня из строя, в конечном итоге план порвал, но сюжет до сих пор в голове торчит.
Это был жизненно-фонтастический роман. Сейчас фонтастика в цене, даже бабы её пишут. Оно, конечно, у женщин всегда в жизне фонтазии больше, поэтому их с удовольствием читают. Но я уже не напишу этот роман, поэтому продаю сюжет да нет - за так отдаю.
Представьте себе. На масленницу или на какой другой праздник товарищ Ленин выходит из мавзолея. На Красной площади палатки со всякой снедью, а человек-то давно ничего не ел, подходит он к блинам, а они так пахнут лужковским мёдом из травы, а не из разведённого сахара, как обычно. Ну, желудок щекочет, язык делает глотательные движения аж дёсны у зубов зарадовались. "Возьму блин..." - думает Ильич, полез в один карман, в другой, а денег нет. Как же так? Ему же вчера передала сестра несколько червонцев из маминой пенсии, вот тут же были... Начинает вспоминать.
Вчера сидели возле шалаша, хозяин шалаша принёс им ужин, поужинали, легли спать с этим, как его? Ну, легли, удовлетворили друг друга и заснули.
Ильич огляделся. Я что - в Москве? Кремль. Как я попал сюда? Начал вспоминать с какой стороны он пришёл на площадь - не помнит. Почему я не в Питере? А блины такой аромат издавали! Но какой-то идиот из другой палатки кричит:
"Машка, дай Ленину блин, а то он взглядом всех сожрет! Ходят тут всякие ряженые Ленины, смотри ещё сопрёт!"
Ильич испугался - узнали, сейчас городовых позовут, надо сматываться. А блин такой жирный, с таким медовым запахом... Но... Он спешно отошёл в гущу народа. Всё б ничего и аппетит пропал, но вдруг какой-то рабочий начал ходить вокруг него, то за пиджак ущепнёт, то за бороду... Ильич готов был сбежать в более укромное место, но вдруг слышит заговорческий шёпот:
"Ты что, вправду Ильич?" И этот любопытный рабочий быстро вытащил мобильник и кому-то звонит:
" Да нет, не вру, настоящий Ильич!"
Генеральный секретарь коммунистической партии Российской Федерации был очень встревожен такой информацией, хоть она исходила из уст бывшего члена партии, исключённого за рекламирование капиталлистической колбасы, но сигнал проверить надо! Он быстро позвонил врачу, лечащему тело мёртвого Ильича, и они оба быстро понеслись в мавзолей. Крышка саркофага лежала рядом, тела Ленина не было... Генсек быстро набирает телефон исключённого из партии рабочего:
"Ты ещё с ним?"
"Возле и наблюдаю, чтоб не смылся."
" Где ты, бегу к тебе!"
" А, - подумал бывший рабочий - теперь ты от меня не отвертишься, вновь примешь в партию и будем вместе сидеть в Думе! Какая жизнь была, сидишь себе и сидишь даже подраться с кем-то хочется, а на рекламе много не заработаешь, жадные капиталлисты!"
Показался генсек.
Ну а дальше, это уже ваша фонтазия. Конечно, Ильича тут же отвели на конспиративную квартиру, объяснили ему, что в Москву он прибыл по заданию партии, так как в Питере тихо, а тут революционная обстановка. Москва и в девятьсот пятом уже баррикады строила, показали из окон конспиративной квартиры как бурлит жизнь под красными знамёнами, что революция вот-вот уже выльется в горячую схватку с ненавистным царём и его полицейским режимом. Дальше ваша фонтазия.
Ильичу надоело слоняться в этой квартире, он часто спрашивал о своих соратниках, но все они были в загранкомандировках, так как революцию надо поднимать и в других странах. Наконец Ильич не выдержал и сбежал с этой квартиры. Забежал в какой-то подъезд, поднялся на третий этаж и позвонил в первую попавшуюся квартиру. Раздался шаркающий топот по ту сторону двери и дверь открыла сгорбленная старуха, Ильич долго глядел на неё. Это же Людка! Ещё маленькой девчушкой она разносила листовки по агентам.
"Люда?" - спросил Ильич.
"Да, а ты кто?"
"Ты что, не узнала, я же Ленин!"
"Глаза мои плохо видят, ноги подкашиваются, видишь, с двумя палками хожу, чтоб не упасть, а слышу ещё хуже..."
"Можно войти?"
"Входи, милый человек."
Целую ночь, до самого утра баба Люда рассказывала свою и не свою жизнь, до самого утра и правду. Ну, это ваша фонтазия на несколько глав.
В это время генсек организовал на каждом перекрёстке Москвы по два чекиста из бывших, чтоб Ленин не подкупил одного и не смылся из Москвы, расставил их особо - если один из ЧК, то другой должен быть из ФСБ, если из НКВД - другой из МГБ, чтоб не сговорились и за взятку не выпустили Ленина из Москвы. Но Ленин есть Ленин, он бежать не собирался, а после свидания с бабой Людой пошёл прямо в ЦК КПРФ и попросил, не приказал, чтоб его отвезли в Питер и похоронили на кладбище рядом с матерью, как он и просил раньше. Ага, сейчас! И тогда решил Ильич вернулся в мавзолей, а как уйти от этих? Ночью позвонил бабе Люде, она принесла и привязала к спущенной верёвке своё старое барахлишко. К утру Ильич переоделся, взял кошёвку для харчей и прошел мимо охраны. Не от таких уходил!
Что там было днём! Но рабочий знает своё дело, недаром он был столько десятилетий в диктатуре. В нужное время в нужном месте - да! Набрал телефон генсека и сообщил, что Ильич благополучно вернулся в мавзолей и улёгся в саркофаге, вот только в женском платье. Генсек быстро позвонил врачу и они уже галопом из разных сторон города примчались к мавзолею. Генсек приказал врачу:
"Переодень!"
"А где же я возьму его платье?"
"Переодень в свою. Крышку саркофага закрепи на сто, не, на двести болтов и гайки завари! Не выполнишь..."-хотел сказать - пристрелю, но вспомнил, что время не то.
Генсек вышел из мавзолея, глянул на купола церквей - перекрестился и произнёс:
"Слава тебе, Господи! Теперь ещё срока два-три просидим в Думе, а рабочий заслужил прощения, надо его восстановить в партии и взять в Думу, только предупредить, чтоб больше ни с кем не дрался, драка у нас ещё бу... - но тут его какая-то мысль как бы стукнула по затылку и он почти плачущи произнёс - нет, не поверят люди, что дадим им землю и фабрики..."
О, Господи, опять заболтался, я же хочу о себе и только о себе рассказать...
И так, на чём мы в первой главе расстались? Нет, это не подходит. Прикидываю. Да, мы вернулись вновь в хутор Красноярский. Я, конечно, не помню, но знаю, что я был ещё маленткий, но, как вы помните, говорить уже умел. Папа с мамой вернулись теперь уже в родной колхоз. Жизнь пощла по правилам: "Кто не работает, тот ест!" Все должны быть заняты и каждому своё. Папа, мастер на все руки, попал в плотницкую бригаду, которую впоследствии возглавил, когда умер привозной "бальшавик". Нет, в атаманы он не годился, ну а кто годился - где они? В хуторе было много пустых изб - в одном правление колхоза, в другом магазин, в третьем привозной преседатель, в четвёртом школа... Остальные пустовали как напоминание... Да, образованию тогда отводилась большая роль и дом с большим садом отдавался директору шкопы. тоже привозному. Помню был директор по фамилии Рамбалык, недолго правда потому,что все дороги и заборы были исписаны мелом с его фамилией. Опять меня занесло... ведь тогда я ещё ни писать, ни читать не умел. Ну что я ещё из той жизни знаю? А, горели мы - не сгорели, потушили люди - это я помню потому, что всем мешал тушить. Да, был у меня уже друг Володька из привозных на год или на два меня старше. Вообще одногодок у меня не было да и таких, как Володька, раз-два и общелся. Одни не радились, другие поумирали, а третьих, как говорила моя мама, поели... Голод - не тётка! В хуторе много было пришлых, казаков одних побили, других постреляли, третьих выселили, в результате земля есть, колхоз есть, а работать некому. Ну и пошла по России агитация - земля жирная на Дону и понаехали, одни по призыву партии, другие хорошо жить. Кстати, Володька в семье был четвёртым ребёнком, последним. Жили они не как мы, нет, я помню, когда его мама варила борщ, то капусту резала крупно-крупно, ели из одной большой чашки деревяными ложками, Ох, как мне хотелось этого борща, но ложки лишней не было. Потом с Володькой приходили мы ко мне домой, мама наливала нам борща, Володька с удовольствием ел, а я нет, всё дело в этой капусте, мама мелко её резала, а Володька ел и приговаривал: "Чужое щаче!" Хороший был парень, только в учёбе не везло - семь лет ходил в первый класс, так во второй и не перешёл, но какая радость была у его отца, когда в армии его научили писать и он прислал отцу письмо самолично написанное.
Опять забегаю вперёд, нет бы всё по порядку, одно дело видишь и пишешь, прибавить нечего, кроме вранья, а что будет - не знаешь, а когда знаешь, трудно справиться с мыслью, блуждает в прошлом, ох, блуждает! Разветвляется, стерва. Пишу о себе , а...
Папа мой был не только хороший плотник и столяр ( ну, это когда и стол мог сварганить), не только бригадир, но и член Большого правления колхоза. Большое очень отличается от Малого, в маленьком лучше быть, но туда не всех берут. Член малого всё может взять домой из кладовой колхоза, а большого может знать, что там бывает, а взять... если что-то осталось и то по блату. Ну, а рядовому и знать не положено! Ему только украсть, но и тут опасность есть - как посмотрят, если поймают, может просто вор, а может и вредитель колхозного строя, а это уже политическая статья! Враг Народа!
Опять заносит. Я же о папе рассказываю. Уважаемый был человек, не просто там какой-нибудь Яшка, Яков Иванович! А в хуторе отчество - это очень большое уважение. Иной в жизне отчество своё никогда не услышит,ну, может от жены на рассвете. Стишки мог сочинять, за что его и побаивались, Так Володькиной семье дал прозвище: "Дюльдина коммуна," и забыли их фамилию. Привезли как-то в магазин балалайки - я к отцу,купи! На что он ответил: "Хлеба нету ни куска-балалайку запускай!" А мне так хотелось заиграть на балалайке!
Ну, пока хватит о отце, о маме. Помню её больной, но в общем это была "железная леди" - сморозил наверно, а может и нет. Воспитывался я в основном матерью, если не считать школу и улицу. Любопытным был, всё задавал всем вопросы, но лядащим и шкетом. Обижали меня кто не захочет, подзатыльник - это как поцелуй, а вот кулаком в морду или коленом под зад - очущается!
О любопытстве. Ох, этот Павлик Морозов! Взрослые были так обеспокоены этим явленьем. Это я теперь понимаю, а тогда...
Ну, что такое колхоз - не украдешь, не проживёшь, а преставьте, что все дети станут доносить на родителей? Поэтому когда ребёнок подходит к взрослым - все разговоры заканчиваются, Подслушает - донесёт! Возможно просто по случайности проговорится и хана... Я теперь только сознаю почему я так мало знаю не только о предках, но и о родителях, но уже не спросишь. Поэтому я за свои "почему" получал подзатыльники. Конечно, общение с родителями расширяет кругозор, но кругозор вокруг куска хлеба да ещё ворованого... Опять про отца, нужно ж о маме... Мама... Мама всегда мама. Если папа брал ремешок, мама очень переживала, поэтому сама никогда ремнем не пользовалась для воспитания... Хулиганил я, конечно, как и все, по чужим огородам, садам лазил, не ради, а во имя... За что наказывала мама, особенно, когда папы уже не было. Порола она меня верёвочкой, чтоб не так больно было. Никогда она не узнала, что мне это стоило. Верёвка всегда висела в коридоре на гвозде, даже после смерти матери я её не смог оттуда снять, только после смерти бабушки решился. Дело в том, что эта верёвочка, как говорят, сыромятная, она полна остюками, бьёт не больно, но в коже застревают колючки от неё, они потом нарывают, зреют, прорываются, таким образом наказание для меня не сюеминутное, а почти неделю болит, но никогда я ей не сказал об этом.
Ну что, наверно на этом закончу эту главу. На улице темнеет - декабрь, нынче понедельник. Васька мой спит на койке, на пуховой подушке, хитрый, сволочёнок... Да нет, он добрый, как я.