Миша Конь
Закурим...
Кристаллы мёрзщей земли, отблеском пурпурных комет сигнальных вспышек, по-весеннему расцветали в перистом иле ночной мглы. Словно навьюченное животное, вдали чернел оголённый зимний перелесок, вскрывающий небесную темень острым зазубренным лезвием еловых верхушек. Просвистев кнутом, в землю всасывались гаубичные снаряды, рёвом прибоя взрывался воздух, и ввысь летела смесь из комьев земли и искр, которые застывали на небосклоне бисером далёких звёзд. Дынной долькой, подвешенная как ёлочная игрушка, бедыханно, понуро, светила растущая луна. Отрывистой трелью птах шипели бледные лучи трассирующих пуль. Артподготовка. Каскадом, не жалея землянных холмов, вспыхивали вулканы взрывов.
Вжавшись в обледенелый окоп и зажмурившись до слёз, я торопливо считал такие тягучие и страшные секунды. То совсем близко, то отдалясь, словно вальсирующий ад неугомонно и методично сыпался поток стали.
- Боже, помоги, - глотая звуки шептал я, превращая вспотевшими ладонями партбилет, спрятанный у сердца, в жёванный засохший цветок.
Странное время - война. Оно выхватывает человеческие судьбы и превращает в постоянный страх даже тех кто спокойно продолжал бы чаепитие в укутанном в одеяле пожара доме. Считаю секунды. Застывая воском, продолжает пульсировать замёршая кровь.
Мессершмидты роем голодной саранчи заходят на вираж, отрыгивая из нутра пузатые бочонки авиабомб. Ещё немного. Скоро рассвет. Пойдёт пехота. Но по войлоку шинели продолжают отбивать ритм колючие осколки, промахнувшихся на считанные метры бомб.
От морзца сводит скрученные в узел заиндевевшие руки. Беззвучно стучат зубы. В нескольких шагах от превращённой в постель кошмара ямы, где комочком страха замерло моё тело, раскрылась земля и чёрный огненный дракон выскочил наружу с радостным рыком, заставляющим лопнуть мои барабанные перепонки. Из ушей нехотя бежит глянцевый ручеёк. Неожиданная боль и похожая на музыкальну паузу тишина. Штиль звука. Артобстрел продолжается, но враждебный страх отступает. Я разгибаюсь, садясь на шоколадный торф и по привычке свистнув в трофейную папироску, громко с насмешкой кричу:
- Закурим...
Исповедь пылесоса.
Ненавижу пыль. При виде рассеяных по ковру клочков этой серой мрази, рычу. Мой похожий на кишку хобот в нетерпении начинает раскачиваться и силится вырваться из чьих-то рук. Движок в негодовании кашляет и посвистывает. Готов засасывать даже с ладони. Ручной. Маломощный. С виду совершенно безобидный, но стоит включить меня в сеть, как без устали начинаю уничтожать пыль. Беспощадно и ненасытно. Значит грешен - чревоугодие.
Зимний GeForce.
Бросив взгляд на увядший бутон уличного фонаря, я понял снег нарисован. Не может быть иначе ведь, перламутровая снежная пена лишь пейзажное искусство зимы. Сквозь прозрачный фильтр окна видно как старательно выводит она этот воздушный попкорн, который пролетая мимо лампы осыпает металлическими опилками дорожную твердть.
Импрессионизм? Скорее натурализм природного чуда. Сколько труда вложила зима в крупу подмороженного шедевра. Внимательно смотрю за танцем снежинок. Как настоящие. Кружащийся гений рисунка. Зима рисует снег. На улице мороз.
Со сна.
Снова снились деревья. Словно облитые засахаренным облепиховым вареньем ели и чешуйчатые столбовые сосны. Утыканные иглотерапией хвои, они безмолвно отбивали ритм, покачиваясь волнами хипующих на "Вудстоке". Их ежовые причёски, остренькие финишные гвоздики, источали с детства привычный запах смолянистого мёда, терпковатый, смешанный с кислородом гущи бора, запах. Сквозь цветные круги сновидения ощущалось их сплочённость и стремление зацепить верхушками жабо облаков. Эти величественные рептилии вросшие хвостами в болотистый велюр мха, трещали и скрипели в унисон с певчими птицами. Хотелось впиться взглядом в жёлтые никотиновые слюни истекающие из наждачной коры и насладиться их лесной общностью, но внезапно сновидение испарилось. Уже утро. В окно привиделись ели, со сна.
Крылья бабочки.
Пыль цветка осыпается при неровном движении крыльев перламутровой бабочки. Облетев вслед за солнечными прядями поля малахитовой коки она измученная, впитывает дурманящий нектар. Онемевшие жёсткие крылья вязко отталкиваются от тропической влаги. Это её рай. Колумбийские заросли, где она, медуница, опыляет своим телом изысканное человеческое удовольствие, отражаются в её зеркальных крыльях обителью грешницы.
Но вот она взмахивает ими как ресницами и летит в ночную мглу, отражая тёмную безчувственную ночь в опудренных заспанных крыльях-зеркалах.
Роботобег.
Бег. Снова бегу. Куртка забрызганна россыпью родинок грязи. Бегу резко, наклонившись к земле будто прыгаю с трамплина. Ветер в спину. Хорошо когда беззвучный ручей подгоняет, хотя ветер изменчивый, словно боксёрский поединок. Удар в лицо, клоунада слёз.
Странное ощущение движения. Плевать на электронный дождь. Возбуждает дикая скорость. Пейзажная графика проносится мимо. Чётко прорисованный забор. Калитка стучит от неудержимого Эола. Со скрипом набираю обороты. Ранняя ночь. На улицах пустынно. Лишь я, разогнавшись как следует, бегу к пригородному автобусу надеясь успеть за пропахшим маслом пожирателем огненного топлива. Мой бег не каприз, а перемещение автоматическое и необходимое. Опоздаю, побегу дальше, не привыкать. Стоять на месте не актуально, разве что остановиться для смены батареек и снова мой роботобег.
Чёрное солнце пустыни.
Африка. Пляж. Вспотевшие чернокожие отливают блеском, как обмазанные машинным маслом роботы из чугуна. Песок розоват, раскалён. Воздух угловат, подчиняясь невидимым линиям по побережью разлетаются басистые ритмы хауса. Племенные пляски взбивают песок в молочное облако пыли. В унисон с басами, рокотом прибрежных громад волн, танцпол терзают там-тамы. Изредко протягивают, заострённое лепестком ландыша, копьё, с нанизаным на него филе игуаны. Приятно. Пахнет прокопчённым на костре деликатесом. Не упуская волну ритма, выбираю следующую композицию: "Damelo" (Africanizm) - короткая, сухая словно щепотка золы, которым африканцы посыпают мой ранопоседевший ежик причёски. Машинально сбрасываю с уха наушник. Я диджействую. Моё солнце винил. Чёрный винил.
БАРБИтуратная не кукла.
Я не кукла, хотя вволю наевшись БАРБИтуратов рот становится почти резиновый. Финики и тазики. Простите, феники и тазеки. Приходится глотать горечь этих препаратов чтобы унять пульсирующие житейские сосуды и прикорнуть после невыспавшейся смены. Виной всему арабика и нервы. Я работаю маникеном в модном бутике. Целый день я жидковатым хрустальным взглядом смотрю на кипящий тротуар, где муравьиным потоком мимо моей витрины плывут люди. Достали. От нахальных физиономий, старающихся заглянуть мне под юбку, тошнота. От кофе тоже. Изредко на морозном стекле оставляют свои телефоны. За кого меня принимают, мы кстати не в Голландии, здесь на Староневском свои правила.
Лингвистический массаж.
Без частой языковой практики, я с трудом нахожу слова чтобы описать своё тщательное обследование предмета пристального обсуждения речи. Иногда за ложбинками и впадинками скрывается не рельефное очертание поверхности, а бархатистая и упругая плоть, влажная и неземная. Своим языком, нежнопсихическими признаниями и скованным словообразованиями я стараюсь разогреть трением дышащее пекло чувств. Но скольжение языковых значений лишь повергает эмоции в трепещущее осознание смысловой нагрузки и затрудняет дыхание короткими паузами между словами. Лингвистическое погружение в глубину до предела возможности предворяет лёгкий озноб, но достаточно мгновения и меня поглощает водопад смысловых выражений позволяющих упивание сладострастием от удолетворения.
Последний Дюйм.
Я колумбийский эльф. Не пчела, хотя некое подобие неострого жала имеется и у меня, а эльф. Сетчатые радужные крылья, полосатый тёртый свитер а-ля бадлон и кожанные бирюзовые джинсы клёш. Работаю на плантации собирателем пыльцы, и перекинув через своё крохотное тельце миниатюрные корзины сплетённые из ржавой травы, жужжу над сочной кокой. Работа пыльная, но вымораживающая. Вообще я не привык жаловаться, но если честно дико устал. Грубая лямка натёрла, и с трудом шурша крылышками я лечу на пункт сдачи драгоценного дара природы. Не знаю, как вам описать усталость моих крыл. Это чем-то похоже на защемление позвонков, хотя при этом не больно, но и неприятно. Вдали чернеет цель моего изнурительного полёта, похожий на кокосовый орех, ларёк, где на весах проверяется норма выработки после чего мне выдаётся причитающаяся доля, хотя за день так нанюхаешься, что белый комочек рафинада становится для тебя не питательным нектаром, а скорее вечерним уходом от реальности. На меховом салатном мхе уже топчутся эльфы, каждому нетерпится распрощаться с тяжёлой ношей и свободно полететь в свой цветочный удел. Вижу червячка очереди, но сил лететь уже нет. Планирую, крылья дрожат. Ещё немного, но как же тяжко. Приземляясь в отдалении от хвоста, быстро бегу по щекочущему ковру. Ещё несколько шагов и я у цели. С выдыхом выкрикиваю на бегу:
- Кто последний?
- Дюйм
Жер-лица.
Это не банальный калёный крючок. Не сеть. Не динамитная "лакомка". Скорее это зажим, но зажим острый, привыкший бить насквозь. Спиральная пружина хищно сжимает пасть жерлицы. Оголодавшие клыки вонзаются в плоть и, пойманая жертва пытается соскользнуть махнув хвостовым опахалом в спасительное пюре илистого дна. Словно расширяющиеся ноздри учуювшие угар, зеленоватые зеркальные жабры истошно аплодируют агонии. Нервно кривится похожий на жабьи лапки плавник. Слизь разлетается боксёрской слюной в стекловидной массе взвеси. Из ромбика рта узором алого томатного сока дымной струёй отрыгивается кровь. Жерлица явно счастлива. Окушок.
Не рыбий ЖиР. ( Пантомима на С. Довлатова ).
Обычно покупаю молоко 0% жирности. Правда не всегда. Зашёл в супермаркет и купил себе ЖиР. Долго старался представить его сущность. Рисовал схемы. Выстраивал графические проекции. Тщетно. Тучный шарик, не более того. Решил озвучить ЖиР на старом "Ундервуде". жаль западает заглавная буква и, поэтому пишу прописной.
итак ЖиР. Полнота. Редакция сплошной ЖиР, но разговор не о нём. ЖиР в моём понимании желе, это полупрозрачный продукт похожий на столовский кисель, но другого вкуса, если честно, то ещё г.... В общем ЖиР довольно сносен для употребления и всасывая в себя скользкий комок после рюмки белой чувствуешь себя человеком. Плюёшься, иногда проглатываешь, но тянет блевать. Высококалоричен, впрочем как и г.... Пальцы покрываются мерзкой массой похожей на вазелин, чувствуешь себя проктологом - хочется по привычке вытереть руки о шершавость брюк, но общество вряд ли это оценит, поэтому обсасываю ладонь с соответствующим звуком, хотя при этом снова тянет блевать.
Где-то услышал словосочетание РЫБиЙ ЖИР, при чём тут рыба не пойму, хотя уклейка то ещё г....
Аллергия на действительность.
Сумеречная утренняя свежесть. В воздухе, гигантскими каплями нанизанными на невидимые проволочины повисла сероватая дымчатая пелена. Роса обжигает морозцем. На спутанных ватных травинках кое-где свисают хлопья инея. Первые лучи лишь на мгновение промелькнули по влажным травяным холмам и словно играя в прятки с утром спрятались во мгле. Лёгкий озноб. Он волнами окутывает в одеяло из холода и хочется свернуться калачиком чтобы хоть немного согреться в этом промозглом мире. Шаг. Ботинки с шлёпанием разбрызгивают дорожную пыль превращённую осенними осадками в мягкую эластичную жижу. Я иду по подбородку поросшего густой щетиной холма и неспешно, сбрасывая пепельную пудру, курю. Цель неясна. Это хождение вверх вниз по склонам, конечно изматывает, но разве у того кто идёт существует право выбора, ведь он должен идти. Вот я и иду.
Надо мной призраки-облака, эти почти невидимые громады проплывают вальяжно и задумчиво, видимо, как и меня их зовёт путь. Птицы, смятым листком чёрных букв, собрались в стаю и бессмысленно кружат над изумрудными вершинами елей выстроенных сплошной тёмной массой вдалеке. Где-то поют. Издали, голоса кажутся воем хулиганистого ветра, порывами свистящими и прерывистыми, но можно разобрать слова. Что-то народное, простое, но от этого крайне сложное, неподдащееся критике. Я иду.
У меня врождённая аллергия. Аллергия на действительность - я дышу и антиаллергенов принимать не собираюсь.
вДали.
вДали я вижу каменистую бухту Кадакеса. Холмистые пригорки аккуратно побриты и ухожены. Лезвие бритвы тщательно вычистило эти коричнево-желейные щёки, до паранои въедающиеся в слюнообразное время стекающее речухой с пологой вершины к морю. Андалузия. Словно рой подвяленных солнцем мух, по бирюзе распоротого закатом неба бесшумно перемещаются белоклювые птицы...
вДали сновидением переливаются морские водоросли травы. Даже здесь у распахнутого окна, слышен трескучий морозный шёпот саранчи. Кровью испанской корриды, в клейкое, слипающееся с береговым рельефом, море медленно, нырком тонет солнечное южное сияние...
вДали маструбирует природа. Из недр земли течёт розоватая дефлорационная смазка горного ручья...
вДали объём...
вДали сюрреализм...
Без заземления (резюме).
Питаюсь электричеством. Разряды обмусоливаю и не сплёвываю. Привычка. Правда бывают отключения, видимо сгорают предохранители. При чрезмерном аппетите - пена. К батарейкам равнодушен. Конденсаторы на десерт. При виде кабеля дёргаюсь и нервно глотаю комки слюны. Закончил электромеханический. Заземление не предлагать. Прилежен.
Психопримета.
Пенопластовый снег мельчит. Скрип, как противное скрежетание металлических деталей. Люди верят в приметы. Для меня они лишь пух. Зимняя кукушка, прокашлившись, курантами бьёт в самое сердце. Пульс сбивчив. Отсутствует ритмика. Дыхание лишь плод воображения, мой вдох, тающий комок зимней плоти, влажноватый и неуловимый. Овсяными хлопьями в молоке морозной каши, летят резные причуды зимы. Белое снега, вероятно, к лучшему, ведь белое снега, это чистота и некий неприкосновенный идеал белизны. Вдруг среди него мелькнула, похожая на тень, изогнутая скрипкой спинка черноватой кошки. Останавливаюсь. Полуоборот. Плюю через плечо. Россыпь засахаренных льдинок падает на затвердевший пуховик. Морозно. Значит пора идти на рыбалку. Лёд выдержит.
Вазелиновый пожар.
Помада. Липкое сочленение губ. Почти клей. Воинственный блеск. Схватить это искрящееся сексуальное чрево и слизать безвкусное покрытие. Губы скользят. Ароматизированное вазелиновое чудо от разрекламированного лейбла. Клубника со льдом. Мороз от холодящего чмока. Бездушно. Даром ?! Скандинавский поцелуй ледяной страсти. Розоватый лёд чувств растопленный губной помадой. Огонь на моих губах, алое пламя косметики.
Зрения фрукт.
Жёсткий клининг. Частицы смываются ненасытным хороводом ресниц. Хрусталик глаза нервно сокращается, когда раскалёная магма нежно стекает к зрачку. Растравленные чувства окутывают глазной фрукт. Око привыкло наблюдать, вот и теперь сужая до героинового зрачка угольную вселенную, оно без излишних движений чувствует, как напряжённый страхом ум впитывает эмоции. Выстрел. Мимо. Глазное яблоко мишени празднует успех. Ещё зряч. Реагирую на свет и, стирая неприятные воспоминания из памяти, вижу.... Мириады цветности.
Ожог счастья.
Сигаретный светлячок медленно ползёт к фильтру. Освещая малиновым отсветом губы, это насекомое чуть обжигает дыханием пальцы. Пластмассовый дымок с трудом растворяется в душном ваккуме комнаты. Минутная блажь. Кисло-копчённый дым табачного листа. Глубокий глоток в себя. Сплёвывание после мучнистого кашля. Стряхиваю пепелок в ладонь. Покраснение. Уголь рассыпается когда я тушу своё никотиновое удовольствие о твёрдый комочек мозоли на линии судьбы. Несмотря на ожог, я рад. Осколки фарфоровой пепельницы крекером хрустят под подошвами. Говорят это на счастье.
Конопляное пивко.
Среди запылившихся в иностранных названиях, прилавках привычного питерского супермаркета, иногда можно откопать раритетные вензели размашистых ярлыков. Всматриваясь в кишащее буквами болото, обнаружил красочное зеленоватое резюме : "Конопляное пиво". Мне как джамену, искренне приятно что моё вкусовое мнение обмусоленно столь многообещающим изыском. Прилежно складываю несколько бутылочек в клетку своей тюремной, клечатой корзины. Прохожу контроль. Разоблачаю неприкосновенность тары допотоптной бензиновой зажигалкой и в ожидании пью. В гортань стекает разъеденное концентратами питие. Безвкусное и похожее на глоток минеральной воды питьё. Секундная отрыжка. Газированные внутренние согласные, перемешанные с морозцем и холодом. Жду эффекта. Неприятное послевкусие травы. Да и само пивко отдаёт гербарием. Стольник за бутылку этого невкусного зелья. Воистину смешно.
Симулятор кофеина.
У многих людей несварение памяти. В кофе они забывают добавить кофеин. Преступная халатность? Скорее желание сэкономить. Итак чашка бурды утром, затем днём вливание в себя негритянского суфле и добавочная доза перед сном, для восприятия символического кофейного ритуала ( кофе прогоняет сон ). Причмокивание. Горький привкус химических абсорбентов, налёт на по-осеннему желтоватых зубах. Гранулированное послевкусие, комочками кофейного сладострастия на красноватом от чайного кипятка нёбе. Сглатывание. Аромат " душистых " зёрен. Тошнота. Жидкость цвета " беззвёздное небо, мгла " по привычно распространённому маршруту капает на дно кишечника. Я рад. Щекотка. Химическая реакция, как катализатор восприятия. Снова симулятор кофеина. Тянет в сон.
Не токсичный клей.
Дико. Мгновенья уничтожают нас с бездушным стремлением продвинуться на шаг вперёд. Они неумолимо растягивают нас по твёрдой нише нашего пути. Я резина. Растягиваюсь и вновь обретаю былую форму. Как жгут, я подвластен внешним факторам. Скорее я лизун, детская игрушка способная принимать облик поверхности. Облизывая гладь, я материя стремящаяся к гармонии и независимости, но тщетно в неприятной логичности языкового движения моя сущность клей. Многофункциональный клей, приклеивающий обстоятельства.
Шелуха.
Шелуха арахиса. Красноватая плёнка лакомство для избранных. Скрипит, визжит и медленно перетирается в порошковую кашицу. Ещё щепотку. Вновь пережаренное удовольствие, легко соскальзывающее с обнажённого орешка. Труха, но для гурмана незабываемый суховатый " апперитив " перед сухим и влажным "Мартини".
Дайкири.
Сумрак. На притемнённых улицах, цикадно жужжат фонари. Под подошвами по-пошлому хлюпает февральская жижа. Оттепель. Смесь из земляных полупрозрачных луж и размороженного снежка. Привычная питерская весенняя мякоть зимы.
Много лет назад волею своего пути я безвылазно проживал в тропическом Вьетнаме. Не собираюсь описывать прелести заграничной командировки, но обмолвлюсь. В респектабельном плавучем ресторане, куда я частенько заглядывал для расслабления и неги, подавали вполне русский коктейль с восточным названием "Дайкири". В бокале для "Мартини", уживаясь, плескался спирт и раздробленный в мелкую кашицу лёд в перемежку с лимонной цедрой. Ничего особенного, но тоже такая мерзость.
Пинк-понг.
Замысловатые движения под столом. Нежно подкручиваю. С вожделением наблюдаю как похожий на пластмассовую слюну шарик с характерным звуком вылетает на свободу. В этой игре главное не сбиться с ритма. Подобно швейной машинке нужно взять необходимый темп и не пропускать ответных выпадов. Считаю фрикции. Баланс. Значит ещё чуть-чуть и игра сделана, хотя немного жаль, ведь играть в смешанной паре это ни с чем не сравнимое удовольствие.
Без числительных.
На пропитанных кухонным жирком, ходиках час. Спешат на какие-то минуты. Не останавливаясь стрелки встречаются, и вновь разбегаются мчась по кругу. Стон кукушки. Камерный бой часов. Всего лишь раз и снова эта звонкая непрерывистая тишина. Скоро на работу, копеечную работу за которую давно не платят. Годами я вжимаясь в автобус мчусь по своему маршруту, изредко выпытывая:
- Через остановку выходите?
Не дожидаясь диалога, выдавливаю через дверь, метровыми шагами мчусь к проходной и глядя на трещину циферблата не могу распознать стрелки. Опоздал. Ровно на минуту. Впрочем как и вчера. Чисел я давно не запоминаю. Амнезия на числительные.
Из меню эмоций.
Помнится наблюдал, как подобно льду с крыши, падает птица. Без страха. Замерев, словно выхватывая мгновенья отвесного падения. Насколько размеренны движения сгустка перьев и птичьего существа. Метр за метром, безошибочно определяя высоту, движется живой комок плоти к кожице земли, покрытой ожогами проталин. Невероятно острые ощущения. Дичь. Питательный аспект, имеющего крылья, позволяющий двигаться не только горизонтально, но и по вертикали.
Стою перед люком кукурузника. Бело-чёрный долматин земли. Расплывчатая пейзажная дичь. Лечу неумолимо притягиваясь к земле. Вот оно чувство хищника, увидевшего беззащитное существо питания. Обгладываю эмоции. Кольцо. Приземление. Я немного сыт. Счёт, пожалуйста.
Жучки.
Жучки. Я чувствую их скрежет. Жучок в пепельнице истошно визжит когда я протираю хрустальное колесо полотенцем. Стоит припасть на ребро, склееного бинтами, пропитанными ПВА, стула, раздаётся чуть слышный хруст. Жучки. В пищеварительном тракте дивана, в отсеке для кофейного, местами поржавевшего белья, плоские спинки клопов. По рассаде позают с детства известные своим нагловатым нравом, древесные отшлифованные насекомые. В розетке животный треск разрядов. Стеклянные невидимки скрипят под пальцами. На улице жужалицы. Кругом прослушивают. Тотальная слежка.
Варёная соль.
В монотонной квартире стирка. На колокольчиковых огоньках газовой плиты, варится бельё. Кастрюля, напоминающая жёлоб канализационного люка, приоткрыта. Словно из заядло курящего рта, из-под крышки вырываются крахмальные пары. Сдвигаю вбок аллюминеевый щит и высыпаю в глотку булькающих недр полпачки соли. Скатываю в бублик рукав белоснежной сорочки. Погружаю руку в это жерло и нежно помешиваю. От боли слезятся потом, набухшие от напряжения, поры кожи. Нервно постанывая, закусываю воротничок. Резкий вкус соли. Как обычно, пересолил.
Чёрный квадрат (Remix).
.
"Белый квадрат с точкой на уголке" М. Конь.
Лысое мороженное.
Я лысенький. Это не означает, что мой лесок волос изъеден проталинами или пролесками. Я бреюсь налысо и нахожу отсутствие причёски колоритным и стильным. Глянец темени перламутрово отражает световые лучи. Да, кстати находясь под лампочкой ощущаешь подобие летнего пекла, лысина приятно нагревается и потеет, что в зимнюю изморозь заметно приподнимает меланхоличное настроение. Окутав макушку воздушной шапкой пены скребёшься словно бреешь ворсистый бархатный шарик. Зато после экзекуции брызнешь лосьоном на резиновую гладь, вкусишь комариное пощипывание, похлопаешь по барабанной плёнке затылка и испытаешь необъяснимое удовольствие от дыхания пор. Будто мелкой наждачкой шлифанули, хоть кремом смажь и облизывай. Как мороженное.
Гениальная натура.
Эрмитаж. Зал импрессионизма. Вглядываясь в аморфный контур веселящего цветонаслоения, пытался определить настроение нагородившего геометрические тела, ставшие прообразом граффити. Видимо проснувшись на рассвете, когда треугольник зеленоватого солнца лишь появился в круглом пенсне зеркала отражающего окно, этот человек искусства нацепил розовые блестяшки очков и схватив параллелограм палитры сонно подкрался к холсту. Ловко орудуя рейсшиной он размашисто перерисовал утренний пейзаж. С трудом перенося своё венозное бордовое брюшко на холст грузно приклеился ночной комар. Зло улыбнувшись гений смачно припечатал газетой остроносую тварь и схватив перо надменно вывел картине свой приговор "Кровопийца рассвет".
Веломассажёр.
Накручивая на клёш зубастую маслянистую цепь, инстинктивно резко жму на педали. Велосипед, необъезженным жеребцом, виляет из стороны в сторону. Родео. Главное удержаться и скатиться с обрывистой горки, не переломав нежную кость аллюминиевой рамы. Шины визжат и нервно подпрыгивают на каждой ямке, на каждом бугорке. Стискиваю губы. Как же нелегко управлять этим агрегатом. Спицы сгибаются, словно ржавые гвозди. Сигнал не работает. Кричу. До онемения впиваюсь в рогатый руль. Гигансткий слалом на горном велосипеде без седла.
Копеечное удовольствие.
Копейки. Ничтожная денежная сталь. Невесомая крохотная мелочёвка с гербом. Засоряет карманы подобно шелухе от семечек. Я не считаю их. Высыпаю огромной горкой и с удовольствием смотрю как их прилежно пересчитывают, недовольно сморщив личико. Обожаю жить с размахом. Тот ещё транжира.
Души душ.
Душ. Известковое молоко сочится из пор кривого поникшего металлического цветка. Сделаю по-шоколаднее. Привкус сои. Ох уж эта экология. Может быть погорячее? Какао. Ванильное и немного сладковатое. Добавляю парка. Каппучино с пеной и ароматом настоящего кофе. Суррогат? Труба начинает фыркать и цедить землянную взвесь. Эспрессо. Ох уж это летнее водоснабжение. Никакого удовольствия. Хоть смеситель меняй.
Клубный нектар.
Приятный запах духов. Опьяняет, обволакивает сладковатой древесностью аромата. Среди злачного зеленоватого дыма, обостряются чувства. Втягиваю раскалённую эмоциями вату духоты. Ночь будоражит сознание ощущением жизни, ночной жизни. Иначе воспринимаются люди выхваченные в пекле танца. Словно заводные статуэтки они вальсируют в заритмованном пространстве, забыв о своих насущных проблемах и масках. Даже янтарная слеза коньяка извивается ящерицей в тучном бокале в пульсации неугомонных колонок куража. Окредитованный с целью выяснить что находят здесь тусующиеся, я сам становлюсь частью праздника и пускаюсь в пляс. Пот брызжет солоноватыми каплями клубного сока. Если собрать людские эмоции, сдобрить их колючим шампанским, настоять на басистом саунде и подавать в виде угощения, то получится незабываемый коктейль - " Клубный нектар ", от которого хочется вспоминать прошедшее мероприятие как можно дольше. Нектар - божественный напиток, а кто не жаждет хотя бы на мгновение ощутить в себе высшую материю и примерить на себя маску Диониса.
Джинсы SOS.
Какая фирма? Не вижу. Стараюсь повернутся и в гимнастическом поклоне разглядеть бирку, но буквы как заколдованные скачут блошиный экзерсиз на этикетке. Этим джинсам много лет. Манжеты брючных рукавов сплошь в густой бахроме. Синий чулок ткани превратился в мокрый асфальт, а медные болты зазеленели и стали мутноватыми. Примечательная деталь, когда эта униформа только появилась, пуговицы на ширинке делались в обычном исполнении. Сидя у костра, попивая деревянный самогон виски, в ковбойской среде наметилась тенденция. В случае нужды о раскалённый металл пуговиц обжигали пальцы. Поэтому на усовершенствованных джинсах имеется специальная система ширинки. Не выброшу это старьё, уверен - прожжённые в нескольких местах варёнки, уберегут меня от ожоговой травмы.
People are strange.
Эклектическим спазмом природы, выпавший тальком снежный порох. Среди ворчания весенних ручьёв, этот немой выкрик зимы забрызгал белоснежной пластиковой слюной дорожки и поля. Я ждал цветов, первых жёлтеньких, на высоком чешуйчатом стебельке, которые огоньками обжигают сгоревший уголь талой земли. На участках теплотрасс уже просочились почти зелёные, синевато-золотистые ростки. Грязь почти подсохла, почва превратилась в крошащуюся коричневатую халву. Птахи свирельными трелями сопровождали ещё не жаркое, но такое искрящееся бенгальским огнём солнце, что невольно кипела, отвыкшая от апельсинового тепла, кровь.
Заехав на заснеженную горку на новеньком джипе, я словно слизь выполз из гроба пластмассового интерьера авто. Бесшумно, без скрипа проминался порошковый налёт уходящей зимы. Русые волоски прошлогодней травы, клоками, будто причёску изъел стригущий лишай лениво раскачивались на, прижавшемся к снежному коврику, ветерке. Устал от белизны. Хочется сбрить эту пену бритвой весенних лучей и увидеть шерховатое неровное лицо землицы.
Курю. Кажется совсем несовместимым этот желчный дым и такой призрачный чистый воздух. Машина дёрнулась. Видимо забыл поставить на ручник и вот мой металлический поводырь среди асфальтового ослепления фонарями, чуть пробуксовав пополз вниз. Что толку бежать следом, но загребая клочья снежных опилок, пытаюсь догнать своё материальное достоинство. Подлетев на коварном прыще-трамплине джип накренился и кубарем покатился теряя свою обтекаемую форму и ценность. Внезапно пейзаж изменился, словно, догоняя ставшую грудой металлолома машину, я попал в другой мир. Джип лежал на скошенной крыше, ещё вращались скрипящие колёса, я даже слышал стучание подшипников в раскалённых гонкой осях. Жгуче изумрудная осока и смешавшиеся с малахитовым покровом букашки незабудки. Вечнопечальные ландыши склонились бутончиками над муравьиными тропами, по которым сновали судорожно смыкающие желваки насекомые. Невыносимо жарко, то ли от бега, то ли от лавы плазменного шара висящего в зените. Помню как скинул пуховик, стянул, как змея кожу, махеровый бадлон и уселся на шелковистый пух полянки, чувствуя как щекотка от заострённых лепестков вызывает лавину мурашек и зуд. Пот слезами.
Курю. Кажется совсем несовместимым этот тягучий дурман-дым и жаровня от скучающего светила. Летний шорох от ветра, ласковый как пушок. Вокруг природный катаклизм превративший этот пятачок в цветущий луг.
- Хай, - хриплый бас без акцента с привкусом неизведанного и тревожного.
Я нервозно огляделся. Кроме моего индиго джипа, лишь трещётки крыльев птиц.
Закурил. Тошнит от дыма, но сжимая размягший фильтр втягиваю в себя этот глоток табачной рвоты. Явно перекурил - звуковые галюнационные видения.
- Много куришь, - тот же голос, я покосился на перевёрнутую машину, наверное радио не выключил, развлекает.
- Машину жалко? - по-моемому кивнул, но ещё в недоумении озирался выглядывая человеческую личину в расплавленном олове лета.
- Жалко не догнал, - я сглотнул и тихо прошептал себе.
- Поработай над финишным рывком, хотя технический прогресс не догнать, факт, - почти пропел голос с изюминкой иронии и хрипотой.
- Слушай невидимка, не хохми, - я закашлялся вдохнул в себя уже полиэтиленовый привкус фильтра и ловко, щелчком, выстрелил окурком.
- Да я поддержать хочу, - голос мягкий и вельветовый.
- Ты кто, леший ? - решил симпровизировать я.
- Я Джим Моррисон в Астрале, знаешь такого? - насмешка, но не обидная, а наоборот подбодряющая.
- Угу, группа THE DOORS...А почему по-русски общаещься? - я хохочу - здорово перекурил.
- Английский надоел, а в Астрале многому научиться можно, хоть русскому, хоть хинди.
- Ну и как там в Астрале?
- Херово - секса и ЛСД хочется...- погрустнел, но говорит сквозь острорежущий смех.
- А я тебе чем угодил, с чего вдруг заголосил, пожаловаться захотел?
- Скучно.
Я достал из кармашка куртки свёрнутый кулёчек с коричневатой рыжухой и спросил:
- Куришь?
- Курил.
- Покурим, раз меня накурит, значит и тебе перепадёт.
- Наконец-то, накурюсь - обрадовался идол.
Я запылесосил сигаретку, выхватил зубами стекловату фильтра и свернув в трубочку купюру облизал гильзу.
- Не томи, - он в нетерпении пощёлкивал языком.
- Ну держись...
Я засмолил. Аромат трав смешался с цветочным нектаром и всклоченным туманом разлетался по полянке.
- Странный сорт, - Джим смеялся когда я кашлял и одобрительно громко озвучивал вдохом каждую затяжку.
- Strange days, - подмигнул ему я.
- И то верно. Фан?
- Вырос на THE DOORS...
- Cтранно, так похож на хиппи, - он улыбался, там у себя в Астрале, я знаю, почувствовал.
- People are strange.
- Знаешь почему я так песню назвал?
- Почему? - прилежно выдыхая оранжеватый дымок спросил я.
- Я людям спел - зажгите моё пламя, а люди решили, что меня необходимо за это поджаривать.
- Действительно странные, - мы хихикнули.
- Хороший сорт, я это даже в Астрале почувствовал.
Беседа заодила в тупик, я улыбался, улыбался и он, приятно когда с тобой улыбается такой человек пусть и в Астрале.
- Я знаю ты поэт...
- Был поэт.
- Я кстати тоже немного пишу, у меня и про THE DOORS есть.
- Читай, похохочем...
- THE DOORS...Рок-н-рольное...
Психоделики нервное звучание.
Голос впился в микрофон.
Странные люди. Зала рычание.
Привычные крики, создающие фон.
Вечность в пустыне в кислом обряде
Не научила ценить тишину.
В кожаных джинсах. Ширинка в помаде.
Пламя зажгите, в огне утону.
- Ширинка в помаде, - хохотал он, - а ведь угадал. Ладно покурили, пора и разбегаться.
- Можно ещё вопрос?
- No problem.
- Самое важное, что ты понял в жизни, без иронии?
- Что я - Джим Моррисон, и осознание этого самое важное для меня, ладно бывай.
Накинув свитерок и куртку я с улыбкой подошёл к джипу. Упёрся, сделал усилие и опрокинул неустойчивую конструкцию обратно на колёса. Сел за руль. Завёл двигатель. Представил как странно будет выглядеть на шоссе моя колымага - смятая крыша, капот, багажник. Включил радио - THE DOORS.
Курю. Кажется совсем несовместимым этот кумар в салоне и этот гениальный голос. Ладно в путь. Скорее бы весна. Устал.
Табачная затычка.
Чмок. Губы в мозолях от мундштука трубки. Яблочный табак, едкий сыроватый, но неизменно сдирающий с горла беловатый налёт. Курю жадничая почти проглатывая молочный дымок и выдыхая слезоточивую струю испытываю необъяснимое жжение чувств. Пепел сгоревших мгновений крошится в опилки золы, которые, словно перхоть оседает на моей шкиперской бородке и лишь дыхание сдувает это конфети с паутины волос. Курение вред, но для меня это туманное благо, ведь по-дымить по-человечески удаётся лишь тогда, когда ненасытный дыханием рот вдруг почувствует острую необходимость в горьком смолянистом парке. В остальное время я либо общаюсь, либо истошно кашлюю, либо сплёвывая косточки под круг столешницы кухонного стола, набиваю чрево едой. Некогда курить рот постоянно чем-то занят. Оказия.
Орхидей сон.
Перламутровое ведро сочных орхидей. Словно обрызганные аортой, на молочных цветках въевшиеся запёкшиеся раздражения. Запах взводит в лёгкий транс. Проводя, опудренным нектаром носом, по податливым латексными лепесткам проваливаешься в тропический цветочный сон. Снится горная тропка ручья. Ртутная леденящая водица ужом огибает мохнатые мшистые кочки, на которых в ореоле бабочек бледно-изумрудные цветы высматривают редкие лучи. Вдоль, по бережку удивлённые взгляды диких орхидей и сладковато-наркотический аромат переливаясь флюидно переносится тёпловатым ветерком. Неожиданно вспыхивает освещённое солнечным жаром цветочное пламя. Ложусь в цветущее углями пекло, взор угасает, лесной мохер успокаивает и расслабляет. Нет сил сопротивляться - морфей уносит в небытие. Перламутровое ведро сочных орхидей...
(с) Миша Конь,
http://www.proza.ru/author.html?mishahorse