(В. Петруничев, «Косогор», стихи, изд. «Дума», СПб, 2007. – 160 с.)
Хотел я взять в эпиграф к этому обзору строчки из автора книги:
…Что проку в незрелые сроки
лукавые складывать строки –
служить не душе – ремеслу.
Но вовремя передумал, ибо если души в ней немного, то ремесла нет и в помине. О таких книгах обычно не пишут. Их обычно закрывают на третьем, четвертом стихотворении, запомнив на всякий случай фамилию автора, чтобы потом на нее больше не отвлекаться. Так сделал бы и я, если бы не два обстоятельства. Первое – книга выпущена «Думой» — издательством писателей, а мне не безразлично, что находится в поле особого внимания родного издательства, и второе — редактор ее (аж два раза обозначенный в начале книги и в конце, словно из опасения, что кто-нибудь не заметит) Анатолий Иванович Белинский, работавший еще в те времена, когда понятие редактуры не было пустым звуком, когда редактор действительно отвечал за то, что редактировал.
В данном случае ни редактор не отвечает за безликие, полные ошибок и недочетов стихи, ни поэт за свою книгу.
Начал я с аннотации, и она не оставила меня равнодушным. В ней говорится, что «основу сборника составили стихи о судьбах Отечества и родного языка». Интересно остановится на том, каким именно языком это делается. Книгу открывает короткое стихотворение «Родная речь»:
Скатный жемчуг волнующих слов,
переливчатый звон поговорок
Русь сплотили столетий на срок (???)
от столиц до медвежьих углов.
Вот владение родным языком «известного» автора, не побоявшегося открыть такой инверсией целую книгу. Впрочем, это что! Он вполне может написать: «…черемуху ломаю, // всего-то кисти три, а не подряд», как будто числительное «три» отрицает саму возможность ломать подряд. О том, что ломают не кисти, а ветви, можно и не говорить. «И в каждом, кто смотрел в его обличье…», путая предлог «в» и «на», «в голых сучьях, как ни горько, // не припрятаешь(!!!) чудес». Автор может назвать стихотворение «Плач римлянина в эпоху Нерона», а не «римлянина эпохи Нерона», словно эпоха – жилетка или носовой платок. В данном тексте «родной язык» кажется отказывает служить своему носителю. Так, описывая страдания некоего плебея, не патриция он, смешивая времена и лексику, может заявить: «я на свет явился божий». Это римлянин-то о себе самом! И этих ляпов в книге предостаточно.
Возвращаясь к аннотации, могу с уверенностью констатировать, что «судьбы Отечества» также рассматриваются Петруничевым в самом вульгарном и примитивном свете, а обращение к теме диктуется сиюминутной конъюнктурой. Модно нынче ругать все советское. Этим и занят наш поэт и бывший коммунист, сладострастно поливая все, что разрешено сверху. Увлекаясь, взахлеб, плохо понимая, о чем пишет, он без конца входит в противоречия с самим собой.
То, «красные вожди» «опролетарили страну», оставив ее без хлеба, то они же все теперь «спускают с молотка». То родина при советах «дошла до обнищанья… поверив лживым обещаниям самонадеянных вождей», то, вдруг, откуда ни возьмись: «Добро по визам (???) и без виз // рекой течет на Запад» (Откуда добро, если все, по словам пиита, – нищие). Перечислять весь сумбур и нестыковки бессмысленно. Ими, как блохами книга просто кишит. Небольшое стихотворение он может начать с фразы:
И без Бога в душе и на небе
потихоньку Россию хороним.
А закончить строчками:
И одно лишь незыблемо – вера.
Вера в сознании автора вообще подвержена немыслимым метаморфозам. Как к примеру, православный человек может искренне сокрушается, что наша земная жизнь «не обернулась раем»? В стихотворении «Из дневника недотепы» автор как будто не знает, кто князь мира сего:
И кто же правит миром?
У миллионных масс
Исус Христос кумиром
иль бородатый Маркс.
Этот отрывок нелеп еще тем, что Христос тоже не был гладко выбрит, т. е. бородаты они оба!
В худшем газетном варианте Петруничев пишет «Верлибр»:
Убийце
Петра Аркадьевича
Столыпина,
вдохновителям
и покровителям убийцы,
их потомкам
проклятие
во веки веков!
Аминь!
Мало того что декларативно верующий автор забыл о призыве Христа не судить, он не думает, что именно Столыпин, задолго до большевиков, явился инициатором создания военно-полевых судов (т. н. троек), и задолго до Сталина ввел принудительное землеустройство и усилил переселенческую политику (перемещение сельского населения центральных районов России на постоянное жительство в малонаселенные окраинные местности Сибири). Я сейчас не даю оценок ни личностям, ни сути реформ, я говорю лишь о бездумном бряцании фамилиями, тем более что сам радетель за «судьбы Отечества», не осознавая, сколько жизней на совести Столыпина, пишет:
Запретить бы однажды навеки
города или библиотеки
именами убийц называть,
чтоб с Руси не сошла благодать.
Подобными рифмованными примитивами полна вся книга. При этом количество штампов превышает всякие разумные пределы: «горький час», «времена глухие», «хрусталь сосулек», «улыбки солнышка», «огонь в сердце», «шорох листьев, шепот ветра» и т. д. и т. д.
Все до предела заштамповано и предсказуемо. «Крылатая листва» - самое безобидное из того, чем потчует автор своего читателя. Уж если Петруничев говорит слово «басни», то следует ожидать эпитет «несуразные», если «вождь», то «великий», если «озарения», то непременно «таинственные», если «возня», то конечно «суетливая», «надежды» – «утраченные», а «невежды» – «торжествующие». И так – до бесконечности!
Это не словарь поэта. Это джентльменский набор графомана. На этом фоне особенно дико выглядят псевдодиалектизмы, которыми обильно засижены некоторые стихи:
Из деревни я, где лаптем щи хлебали,
оброть, опашень ли очапом стегали,
драным катаньком микильнцы рубили,
козынками камни на дресву дробили.
Чем не «старик Ромуальдыч» из «Золотого теленка»? Причем, в отличие от ильфо-петровского исконно-пасконного литератора Петруничев плохо понимает смысл даже самых обычных слов, совсем не боясь оксюморона «квело-веселый» в описании бомжа:
Бомж подваливает квелый:
«Без водяры губишь закусь!..»
Пнула: «Охлупень веселый,
Кукишь выкуси-ка, нако-сь!..»
В книге запросто лунный свет может задумчиво струиться по «листьям (???) тростника», а атланты Эрмитажа «пригибать колени до земли». Где это увидел автор, неясно? Куда смотрит редактор – непонятно вдвойне. Вот еще один перл:
Юнцов не простофили – шланги
в огонь растления ведут…
Автор тут же сам и поясняет, что «шланг – это …отлынивающий от дела человек», то есть, выходит, что у юнцов не все потеряно – их ведут люди, отлынивающие от огня растления.
А что имелось в виду здесь:
Летела ночь морозная в окне,
родня нас небом звездным с мирозданьем.
Не очень то ориентируется он и в размерах, называя гекзаметром чередование трехстопных амфибрахиев с трехстопными дактилями («Иносказательный гекзаметр»), или пропуская лишние стопы, как в стихотворении «Решился Господа гневить», «Поединок на Чудском», да мало ли еще где?!
Декларируя, что: «писатель обязательно философ», автор самонадеянно пичкает читателя трюизмами:
Когда повымрут негодяи –
все бездуховные смердяи,
Мир станет шире и ясней.
Но как дожить до этих дней?
Или
Во всем распад и угасанье.
Пропала в сумраке дорога.
Неотвратимо наказанье
За отречение от Бога.
Книга полна подражаний, причем эпигонских, (когда тема и интонация снятые с высоких образцов, ничего не добавляют нового). Тут и Высоцкий «Голая правда в красивых одеждах ходила…» (у Петруничева «Зло рядится в одежды доброты…»), и Лермонтов «В минуту жизни трудную» (у Петруничева «Сказала мать пророчица…»). Есенина вообще эксплуатирует чуть не в каждом стихе: «я прошу вас, если девушка в бордовом…», «заменили лошадей машины» и т. д.
Легко писать рецензию на понравившуюся книгу. Можно и о литературе в целом порассуждать, и о жизни пофилософствовать, и по древу растечься. Когда пишешь рецензию отрицательную – все время привязан к слабому тексту, вынужденно занимаешься построчным разбором. Но куда деваться, если мало кто этой неблагодарной работой озадачится, а сделать вид, что такой книжки не было – значит потакать выходу подобной продукции и в дальнейшем. Вот уж чего не хотелось бы, тем более что происходит это в стенах издательства, представляющего, как гласит его эмблема, писателей Санкт-Петербурга.