Подняв на прощанье ладонь

Алексей Морокин
Когда хочется, чтобы на тебя посмотрела та незнакомка, которую ты заметил в автобусе через головы множества пассажиров. Она стояла лицом к окну, за которым утренним бирюзовым заревом проплывали и растворялись в не родившемся молочном тумане ее смешанные с приторным вкусом женских романов одинокие дни. Это читалось по утонченным контурам ее правильного весеннего лица. Она может увидеть в тебе все то, что сам ты тщательно и с тоской скрывал долгое время, понуро смотря на свои затоптанные ботинки. А скрывать тебе было что: не распутанный еще никем хаотично скрученный клубок комплексов первого порядка, оставивший на тебе печать неповзрослевшего робкого студента; килотонны невыраженной нежности, которая обрушала и покоряла города в твоем сознании, смешанная невероятным, чудным образом с маниакальной жестокостью. Но ты хотел, чтобы она заметила тебя в толпе и выделила вовсе не за это. Краем своего глаза легко коснулась бы твоей светлой во всех смыслах головы, почувствовала бы это легкое меланхоличное желание помолчать рядом, коснуться рукой, невзначай наступить на ногу, передать своей маленькой и теплой рукой сдачу, при резком повороте потянуться за инерцией в одну с тобой сторону. Она могла бы подумать в этот момент, что жизнь еще не удивила ее по-настоящему ни разу. Что невыносимый груз ее счастья только показался из-за горизонта, чтобы в твоем лице рухнуть на ее неподготовленные плечи.


Когда хочется, чтобы сотрудница другого подразделения, которая пару лет назад легко и непринужденно болтала с тобой на каком-то торжественном приеме, смеясь, аккуратно и с деликатной выдержкой хватала тебя за локоть, а теперь с царственной осанкой выходя из металлической кареты лифта, от мягкого света прикрывая глаза и едва хватая кусочек твоего образа утомленным взглядом, явственно ощутила кислородную нехватку от того, что ты заходишь в этот лифт и едешь вниз, не оставив ей ни шанса. Улыбаясь своему отражению в зеркальной двери, ждешь, пока она нажмет кнопку и вызовет тебя назад.


Когда хочется, войдя в вагон метро, не услышать слова наклонившейся к уху своего парня светловолосой девушки, шепчущей «это тот самый, ну, из жюри, сегодня сидел, ставил тройки, придурок!», а дать понять им, что, несмотря на все это, ты – интересный собеседник, да и «просто хороший человек, который даже мог бы стать вашим приятелем».


Когда едешь до конечной остановки, в одиночестве слушая дикую аудиокнигу, два раза в день вскрывающую твое подсознание и засыпающую в тебя невостребованные обществом идеи. Выходишь и видишь, как побитый кем-то подвыпивший неудавшийся защитник чести какой-то виртуальной дамы или приличный интеллигентный семьянин, но с порванным рукавом и кровоточащим ухом, оправляется, ругая это жалкое подобие весны и проклиная исчезнувшего обидчика.


И от всего этого тебе так невыразимо тяжело и тесно. И так хочется провалиться сквозь эти рваные раны асфальта или прорваться вверх, сопротивляясь опоздавшему снегу. Так хочется обнять этого беднягу, перевести его на другую сторону дороги, потрепывая за руку проститься и поднять на прощание ладонь, пожелав здоровья его жене и детям. Хочется купить молока и остывшего к вечеру хлеба. Прийти домой и раствориться в струе забот о ком-то, о чем-то.


Моя любовь – ты такая дурацкая, такая разная. Я не могу разделить тебя поровну на всех. Не могу сделать кого-то лучше, счастливей. Я теряю свои дни, чувствуя себя золотой монетой в кармане путника, упавшего без сил на горячий песок пустыни. Стану ли я в эти дни полезным кому-то? Стану ли скрашивать и заполнять чье-то пространство? Сделаю ли я что-то стоящее для себя, чтобы через себя раздавать каждому – кому-то – хоть что-то?



17.04.2008 г.