Цыган из Рдянска. Глава 1
Где-то, в центральной части Восточно-Европейской равнины, стоит на холмистом берегу одноименной речки небольшой городок Рдянск. Ничем не примечательный обычный райцентр обычной провинциальной N-ской области, равноудаленной от крупных и известных всей России промышленных центров. Ну, разве что, сей городок будет нам интересен тем, что там жили герои этой повести и ещё произошли там некогда события, заставившие ещё долго судачить о них местных провинциалов. Эти давние истории почему-то засели накрепко в моей памяти и, как ни странно, с годами они не размылись, наоборот – помнятся мне все отчетливее. Мне кажется иногда, что эти воспоминания живут сами по себе, отдельно от меня, своей странной жизнью и в своем каком-то пространстве, где-то рядом с нами. Временами я думаю о них совершенно беспричинно на первый взгляд, впрочем, тут же ловлю себя на мысли о том, что же навело снова эти воспоминания. Это может быть кусочек окружающего ландшафта за окнами моего автомобиля, дворовая собака c равнодушным взглядом, так похожая на ленивых пустобрёхов городка Рдянска, валявшихся в пыльной тени рядом с домом с высунутыми от жары языками или просто лошадка, катающая удивлённых этим зверем нынешних детишек на масленицу, надо же – живая лошадь! Нет, даже так – это конь, а на нём сидит гордый и румяный малец. И ничего, что коня ведут вповоду и шагом, зато как все смотрят на меня и удивляются, какой я храбрый! И мама так счастливо улыбается мне в ответ, а папа одобрительно курит, напряженно и незаметно поглядывая на веселых, по случаю праздника, зрителей: все ли видят его геройского наследника? Папа и сам-то лошадей видит по праздникам, когда их привозят развлечь малышню из пригородного совхоза, где небольшая, голов на десять, конефермочка, дань сегодняшней моде.
О, простите, кажется, я отвлёкся от темы. Так вот, рдянские воспоминания … Иногда они приходят просто так, беспричинно и во сне, почему-то всегда под утро. Больше я уже уснуть не могу, встаю с постели, ставлю чайник и в ожидании его созревания слушаю первых утренних птиц, вот как сегодня, ранним утром в середине весны. Потом я выхожу на балкон, выкуриваю сигарету или две, слушая веселую разноголосицу птах во дворе, и воспоминания постепенно уходят, растворяются в свежести весеннего утра, словно понимая, что нам всем не до них, мы с нетерпением ждем настоящей, тёплой и буйной весны. Мы, люди и птицы мысленно и физически, уставшими за долгую зиму организмами, все стремимся сейчас в будущую природную благодать, не до воспоминаний. Они хороши зимой, с ними уютнее коротать долгие вечера, а потом засыпать в них под завывание вьюги и холодного ветра …
Признаюсь вам, что я пробовал как-то договориться, что ли, с этими воспоминаниями, выстраивая наедине с собой и с ними логическую цепь причин и следствий тех давних и не очень событий, их взаимосвязь. Но безуспешно, я их не задобрил, они снова и снова приходят ко мне. И я понял этим утром причину этой навязчивости – воспоминания просят меня рассказать о них миру и вам, читатель, а вдруг и вы имеете какое-то, пусть косвенное отношение к тем событиям прошедших лет нашей с вами жизни… Пусть у вас есть свои воспоминания и они также важны для вас, настолько важны, что приходят без спросу. Всё может быть, ведь в этом весеннем мире всё взаимосвязано и происходит не случайно, как нам порою кажется, не сомневайтесь. Итак, я начинаю свой рассказ, начну сначала, с далёких 50-х …, еще до моего появления на свет.
Глава 1. 50-е…
Речка Рдянка не большая и не маленькая, средняя русская река, отмеченная только на крупномасштабных картах, таких речек полно у нас и все они имеют свои истоки из нашего детства. Взрослому человеку переплыть её туда и обратно раз плюнуть, но только летом. В период половодья и ледохода Рдянка становится не такой уж милой и безопасной. Она разливается по окрестным лугам на ширину до километра почти, потому как левый берег реки холмистый, высокий и обрывистый, а правый невысокий и ровный, как столешница. Когда вода сходит с правой стороны и река возвращается в обычное русло, то на ровном берегу остается в низинах немало вешних озёрец, но к лету большая часть из них высыхает. Влага уходит в почву или испаряется и на просохшем берегу Рдянки колосятся сочными травами заливные луга, в изобилии растут всякие овощи, а в оставшихся озёрках полно разной рыбы.
Левый же берег неподвластен реке, лесистые холмы щедро дарят реке свои снега. Веселые ручьи, сбегающие с них к реке, размывают неглубокие овражки в особо снежные зимы, дают реке необходимую подпитку и, смешавшись с речными струями, сами становятся не частью, а единым целым с мощным весенним паводком. Первые льдины отходили от берега именно с левой стороны реки, многочисленные ручьи просто взламывали крепкий на вид лёд. Сорвиголовы, желавшие показать свою удаль и покататься на крепких ещё льдинах, находились каждую весну, несмотря на строжайшие запреты родителей. Не всегда такое мальчишеское развлечение оказывалось удачным, редко, но случались падения в холоднющую воду. Либо сталкивались неудачно льдины, или льдина выбиралась неважная, иные поскальзывались при опасном её крене, или шест в руках ломался, причин хватит, главная - мальчишеская неопытность, результатом которой бывали и совсем уж трагические случаи, тонули смельчаки. Напрочь и бесповоротно, главное почему-то почти всегда возле одного весьма странного холма происходили весной несчастные случаи. Этот холм, в отличие от остальных, никогда не зарастал настоящим лесом, был почти правильной округлой формы, невысокий и поросший густыми травами и мелким кустарником, летом дарившим изобилие различных ягод и цветов. Холм, единственный в округе, имел имя – Лысый Цыган. Почему его так прозвали - никто точно не знал, версий было немало, но, пожалуй, на мой взгляд, самая подходящая из них такая: до войны в тех краях почти каждое лето кочевали цыгане, тут проходили их дороги, ведомые только этому удивительному людскому племени. Табор свой кочевые цыгане разбивали неизменно у подножия необычного холма, жили тут и отдыхали перед следующим переходом неделю или две. Они ночами разжигали свои костры внизу, а самый большой костер горел на вершине холма. Там проходили цыганские пляски, песнопения и непонятные ритуалы, а костры отражались в темных водах реки. Зрелища эти завораживали местных мальчишек, парней и девчат. В сам табор идти не решались, да и цыгане были настроены не так дружелюбно, как обычно к коренному населению, видно им нужно было побыть одним на этом холме. Но даже издали до слушателей отчётливо доносилось удивительно красивое пение (и сольное и хоровое), звон гитар и бубнов, звуки и плач скрипки …Всё это на фоне звездного неба, пламени и отблесков костров, ночного простора и тишины. Видно было далеко-далеко с левого берега даже в ночи, возможно, это чувство ощущения пространства и привлекало цыган в это странное место…
Впрочем, у городского краеведа и учителя истории была своя версия о происхождении этого холма, он утверждал, что упомянутый холм ни много - ни мало, а древний скифский курган. Только очень большой курган, поскольку это последнее захоронение кого-то из знатнейших скифов, дальше, исчезнувший в веках народ, не пошел на завоевания земель и вернулся в свои родные степи.
После войны цыгане долго не появлялись в окрестностях города, досталось этому народу от немцев, геноцид по отношению к ним мало уступал еврейскому. Но они все же выжили, чудом уцелев в той страшной мясорубке, Второй Мировой …
Во второй половине 50-х годов цыгане впервые появились под Рдянском, но это был не табор, всего лишь одна единственная кибитка остановилась у лысого холма к концу летнего дня.
Цыганская повозка выглядела сиротливо на вечерней дороге, освещенной закатным цветом вечерней зари: неказистый возок накрывала грубая холстина, местами заштопанная явно мужской рукой и весьма небрежно закрепленная на шатких дугах, колёса повозки нещадно скрипели, а пара понурых и старых кляч, впряженных в неё, едва переставляла ноги от усталости. Рядом с повозкой шагал крепкий на вид цыган, с большой серьгой в правом ухе и «козьей ногой», дымившей казалось сама по себе среди черной с обильной проседью окладистой бороды. Остановившись около холма, цыган почесал в раздумье непокрытую пыльную голову со спутавшимися кудрями, тоже уже тронутыми белыми отметинами времени и прожитых лет, покрутил с довольным видом головой в разные стороны, крякнул и протащил свою телегу еще метров на пятьдесят влево. Пока он выпрягал уставших лошадей из постромок, полог повозки откинулся крепкой и полной смуглой рукой, довольно молодая еще женщина помогала выбираться из кибитки своему семейству. Пятеро ребятишек, явно погодки, старшему пацанёнку не больше десяти годков, высыпали на лужайку, облюбованную их отцом для стоянки. Глава семейства, выпустив не стреноженных лошадей пастись в густые травы, подошел к повозке и осторожно вынул на руках еще одного своего отпрыска. Старший сын был болен, его правая нога неаккуратно замотана широкими полосами белой ткани, из-под которой торчали края дощечек, служивших временными шинами, неумело сделанными из подручных средств. Родители бережно положили его на приготовленную матерью лежанку, состоявшую из какого-то тряпья, брошенного поверх небольшой кучки только что сорванной травы, мальчик был без сознания, то ли от боли, то ли от дорожной тряски и ему явно требовался врач. Он пришел в себя, когда всё семейство хлопотало у разведенного костра, на котором готовилось нехитрое варево. Больной застонал, цыганка тут же метнулась к нему и как заботливая наседка стала поить больного родниковой водой. Младшие стояли рядом, встревожено глядя на старшего брата…
Первым к цыганской стоянке прибыл городской юродивый Юшка, этот здоровенный сорокалетний мужик, тронувшийся умом при немцах, когда побывал в их застенках, так и не смог оправиться и прийти в себя за всё послевоенное время. Он был совершенно безобидный, обладая большой физической силой, охотно делал любую тяжелую работу, о которой его просили многочисленные вдовы, оставшиеся без мужиков за войну. Они расплачивались с ним едой, предлагали и ночлег, но от последнего предложения Юшка всегда отказывался и уходил, улыбаясь своим каким-то мыслям, понятным лишь ему одному. Свои ночи дурачок проводил, где придётся, даже в зимние морозные и метельные вечера он умудрялся не замерзнуть и никогда не болел, несмотря на легкое по зимним меркам одеяние.
Юшка, обычно бормотавший себе что-то под нос, прошел мимо засевших в придорожных кустах пацанов, для которых это были первые цыгане в их жизни, улыбаясь во весь рот и громко говоря неизвестно кому:
- Цыганы! Гы-гы-ы… Цыганы приехали!
Почему он так радовался их приезду? Возможно, это вносило какое-то разнообразие в его странную жизнь? Как бы то ни было, но ночь юродивый провел у цыган, они курили у костра и о чем-то разговаривали с цыганом, как уж он понимал юродивого – одному Богу известно, но говорили … Не знаю о чем был тот ночной разговор, никто так и не узнал, Юшка пропал из города ровно через неделю после отъезда цыганской семьи, оставившей на следующий день старшего сына в городской больнице до выздоровления. Почему-то они так и не вернулись за ним, полагаю, что-то нехорошее случилось с этой цыганской семьей, уж больно они были дружны между собой, а времена были тяжелые и лихих людишек хватало, хотя на что было у них зариться?! Кто-то из семьи должен был вернуться и забрать, или хотя бы навестить больного, но этого не случилось. Он так и остался в городе, при больнице, помогал по хозяйству и заведующий оформил его конюхом, в районной больнице была своя небольшая конюшня, с транспортом после войны стало совсем плохо, а район был немаленький, вот и выручал гужевой…
Нога у больничного конюха срослась плохо, несмотря на все старания местных эскулапов, он прихрамывал после выздоровления, таким и остался на всю жизнь – хромым. Хромота ничуть не мешала цыганенку в процессе ухаживания за лошадьми, он и в других хозяйственных делах был незаменимым и безотказным помощником, за что был всегда накормлен и обласкан со стороны женского персонала больницы. И учеником парнишка оказался способным, под руководством главврача, пенсионного возраста уже мужчины, жившего бобылем при больнице, он к семнадцати годам умудрился получить аттестат об окончании 8 классов средней школы, не учившись до этого ни дня в своей прежней жизни. В общем, Роман, так его звали в городе по настоянию главного врача, в то лето стал настоящим гражданином, имеющим работу и образование, мало того – он превратился из цыганенка, как его дразнили сверстники, в красивого и статного парня с гривой смоляных кудрей и черными-пречерными очами. Что-то несколько картинно-цыганское было бы в нем, если бы не его небольшая хромота, но она только добавляла ему шарма в глазах местных обольстительниц и незамужних девиц.