Первомайский рассказ.
Дневник, содержащий казалось бы объективную информацию, произведение субъективное. В дневнике Иосифа записаны "скороговоркой" несколько случаев и имён, на основании которых родился этот собирательный рассказ.
Почти каждую субботу Вита подходила к синагоге. Все привыкли к ней, как привыкают к красивой мебели. Её крепкие высокие ноги несли худощавое тело, украшенное небольшими грудями, чуть уменьшённая в пропорции к телу головка в обрамлении каштановых волос, зелённые глаза, вытянутый аккуратный носик, тонкие губы - весь её облик почему-то ассоциировался с египетской богиней луны. Улыбалась она застенчивой особенно притягательной улыбкой. Вита любила играть в лес. Если к ней обращался симпатичный мужчина, она отзывалась «А…У», губы складывались в только присущую ей улыбку, смеющиеся глаза зеленели ещё глубже. Мышцы на теле мужчины наливались кровью, язык прилипал к нёбу, окружающее превращалось в пустоту, он видел только Виту; у него появлялось страстное желание съесть её, проглотить и не оставить мужу даже рёбрышка.
Любопытный читатель, особенно молодой, послесоветский, задумается, почему Вита подходила к синагоге и не заходила в неё, как и остальные «все». Советских евреев, рождения после революции, отучили молиться, они не умели молиться. Когда-то Кишинёв был полон синагогами, самые красивые здания. Потом их забрали и приспособили к другим нуждам: в одной синагоге разместили Русский драматический театр имени Чехова, во второй – мастерские Академии Наук, в третьей Картинную галерею…. В городе осталась всего одна синагога в маленьком узком переулке, одна из многих десятков. К ней приходили во время праздников и в знак протеста против антисемитской политики властей. Синагога стала еврейским символом. У отказников Кишинёва установилась традиция на протяжении лет двадцати подходить к синагоге каждую субботу в 12 часов дня, чтобы увидеть друг друга, услышать еврейские новости, посоветоваться, мало ли что…. Отказником называли еврея, которому отказали в выезде в Израиль.
У синагоги о романах Виты рассказывали по «большому» секрету… Её родители уехали в Израиль пару лет назад. Она осталась ради мужа, которому отказали в выезде его собственные родители, так как не дали ему для властей предназначенного разрешения, такой был порядок. В их однокомнатной квартире стояла порванная раскладушка, упаковочный ящик из грубых досок, кухонный столик и три маленьких табуреточки – временная мебель в ежедневной надежде на отъезд. Большую часть времени в году муж Виты находился в командировках. Стандартный гостиничный номер в его глазах выглядел уютнее семейного очага. Получение разрешения на выезд затягивалось, и они решили улучшить свой быт. Скупочный магазин был полон старой мебелью уехавших евреев. Муж степенно переходил от дивана к дивану, пока не нашёл самый дешёвый, старый и продавленный. Но Витта нашла ещё старее и дешевле. Какой смысл благоустраивать жилище без будущего. Непосвящённый мог бы подумать, что Вита действительно бедствует, но многие знали, что родители оставили ей много денег. Кроме того, ходили слухи, что богатый дядя из Канады не забывает свою племянницу. Присинагогальные «лидеры» однажды попросили у неё в общественный фонд всего 25 рублей, но…. Вита поджала и без того тонкие губы и покинула общество у синагоги в узком Акимовском переулке. Никто не сомневался в искренности решения Виты уехать в Израиль. Жизнерадостное и замученное ожиданием общество, объединённое единой целью выезда, доверяло Вите.
Карик познакомился с Велой возле ОВИРа, вернее после многих лет разлуки ОВИР их соединил снова. На выпускном вечере много лет назад семнадцатилетний Карик пригласил танцевать застенчивую восьмиклассницу. Девочка была польщена приглашением самого лучшего, самого известного математика в школе. С тех пор, как говорят, много воды утекло. Жизнь успела продифференцировать Велу и проинтегрировать Карика. Карик окончил математический факультет университета и, так и не успев жениться, пришёл к выводу о необходимости жить еврею в еврейском государстве. В выезде ему отказали, как принято, по режимным соображениям и, конечно, уволили. Несколько лет назад он участвовал в разработке математической модели эвакуации населения Кишинёва при внезапном атомном ударе империалистических держав, и вот, ему напомнили об этом, хотя никаких секретных документов он не подписывал.
Вела стремилась в небо, хотела летать стюардессой. Жёсткая инструкция по отбору кадров согласно национальной принадлежности приговорила Велу к наземной службе в аэропорту. Вокруг неё крутилось много молодых лётчиков, но выйти замуж ей не удалось: незачем русскому лётчику портить анкету еврейской женой. Во имя счастья своей единственной любимой дочери родители Велы решили выехать в Израиль.
Итак, спустя долгие годы идея сплотила Карика и Велу. Они ходили в кино и театры, засиживались допоздна на неудобных скамейках в тёмных аллеях парка на Комсомольском озере, мечтали о жаркой и счастливой жизни на берегу лазурного моря, о свадебном путешествии в Париж и Лондон. Не верилось, что где-то, даже в Израиле, еврей может выехать за границу совершенно свободно. Карик для Велы был не только лучшим математиком со школьной скамьи, но и идейным наставником. Он уже знал историю еврейского народа и учил иврит. Его уехавшие в Израиль друзья оставили ему книги и учебники.
В один из вечеров Вела доверительно сообщила Карику, что родители завтра утром уезжают на два дня и…. На следующее утро Карик с букетиком гвоздик стоял у дверей велиной квартиры. Вела приветливо открыла дверь. Её тело прикрывал лёгкий розовый халатик на змейке. Она была настолько соблазнительна, что у Карика пересохло в горле от волненияи, и он лишился дара речи. Вела проворно накрыла стол: бутылку бельцкого солнечного коньяка, баночку красной икры, базарное пахучее сливочное масло, напоминающее весенний рассвет, аккуратно нарезанные ломтики французской булки. На газовой плите булькала и брюзжала масляной пеной яичница. Спокойствие Велы постепенно передалось Карику, а душистый коньяк способствовал концентрации мужской воли и шарнирному преобразованию языка. Карик рассказывал эпизоды весёлой студенческой жизни, Вела вторила ему прозрачным смехом. Халатик чуть приоткрылся, обнажив основание упругих смуглых холмиков. Чувствовалось, что ни одна ниточка не связывает её тело за змейкой. Вела поднялась со стула, чтобы налить чашечку свежего кофе, Карик, как бы невзначай, задел змейку рукой.
Тем временем родители Велы не уехали. Как часто бывает на автобусной станции Кишинёва, рейс перенесли по техническим причинам. И, как это тоже часто бывает, отец Велы вспомнил, что он забыл какую-то безделицу. Оставив в пристанционном скверике жену, он поспешил домой. У порога его квартиры лежали чужие мужские туфли, а когда он вошёл, то услышал доносящиеся из спальни знакомые звуки его семейной кровати. Бедный отец схватился за голову, но светлая мысль озарила его переживания. Всё, что не делается, делается к лучшему. Постепенно его сердце, как и пружины его кровати, успокоилось, и молодых он встретил с фотоаппаратом в руках. Они выяснили взаимоотношения, и дело кончилось тем, что Карик дал слово жениться на Веле, что, собственно, всех устраивало.
Легко сказать, да трудно сделать: их документы находились в ОВИРе. Если заключить гражданский брак, то Веле могут отказать. Из любого, казалось бы, безвыходного положения, можно найти выход. Они решили совершить обряд бракосочетания в синагоге. Венчание происходило по всем правилами – под балдахином в присутствии десяти свидетелей. Раввин благословил Велу словами: "Будь сестрица наша родоначальницей многочисленного потомства". Карик окольцевал указательный палец почти жены и произнёс, как подобает в таких случаях: "Ты посвящена мне через это кольцо по праву Моисееву…". На руки Карик получил рядную, в которой он возлагал на себя и своих наследников ответственность за Велу "пока живу и после моей смерти, отныне и во век".
На второй день после венчания отец Велы втайне от детей пришёл в синагогу. На беседе с раввином он пустился в рассуждения о легкомыслии молодых, о неустойчивом положении евреев в Советском Союзе. Кончилось дело тем, что отец Велы пожертвовал в кассу синагоги крупную сумму денег на общественные нужды, и копия рядной, заверенная всеми подписями, попала в его руки.
Месяц медовый не успел пролететь, как всезнающие власти поспешили выдать разрешение на выезд Веле и её родителям. В ОВИРе всё, что не делалось, делалось к худшему для еврея. Железный занавес на станции Чоп разрубил семейный узел. Карик остался нести нелёгкий крест еврея отказника; поезд унёс Велу к лазурному морю.
Прошло ещё два месяца. Карик разрывался на части. Он курсировал между кишинёвским и московским ОВИРами, писал заявления и просьбы дать ему возможность соединиться с женой в Израиле. Тщетно. Работники Министерства внутренних дел не могли позволить экспортировать государственные тайны в сионистский Израиль. От Велы приходили хорошие письма. Она клялась Карику в вечной любви и обещала посвятить свою жизнь борьбе за его освобождение. Она с радостью сообщала Карику, что, как жена отказника, получила в Кероне трёхкомнатную квартиру и собирается в Испанию, где будет выступать на конгрессе активистов, борющихся за освобождение советских евреев. Письма её заканчивались поцелуями "миллион тысячу раз".
В одну из холодных пасмурных суббот Карик пришёл к синагоге. Громко возмущаясь, да так, чтобы его записали подслушивающие устройства на ближайших деревьях, Карик показывал последнее письмо от Велы и объяснял присутствующим, что ему всё надоело, что он скучает по любимой жене, что он готов на крайние меры, вплоть до самоубийства. В этот момент Вита улыбнулась и произнесла, как в лесу заблудившаяся, "А…У, как приятно тебя видеть, Карик". От синагоги они возвращались вместе. Муж Виты отсутствовал в командировке, ей было тошно и скучно заходить одной в неуютную квартиру. И потому не удивительно, что Вита с Кариком оказались среди тишины и вне людского глаза. Вита поставила на стол бутылку кефира, два стакана и зачерствевшую булку. Стройные и мускулистые ноги Виты призывали Карика к активному действию, но его попытка увенчалась звонкой пощёчиной. Карик обиделся, но Вита нежно взяла его руку, успокоила и даже пожелала проводить. Она знала что делает…
Некоторое время они встречались в людных местах. Вите нравилось проводить время в обществе Карика, среди его друзей. Как-то Карик пришёл к Вите, позвонил в дверь, но ему не ответили. Он толкнул, дверь была не заперта, и вошёл. Из ванной доносился плеск воды. Через пару минут из ванной вышла совершенно голая Вита, как будто бы забыв что-то. Она действительна была совершенна. С Кариком случилось то, что случается с каждым мужчиной, который соскучился по женскому телу. На этот раз Вита его не отвергла, но поставила жёсткое условие: Карик должен был дать слово, что порвёт при ней рядную с Велой. Карик согласился и не пожалел: тело Виты тоже требовало мужчину.
Объёмная докладная записка о взаимоотношениях между Витой, её мужем и Кариком лежала на столе начальника еврейского отдела полковника КГБ Колицина. Ничего не скажешь, его подчинённый майор Кулаков хорошо поработал: фотографии, ленты телефонных разговоров, да и не только телефонных. Колицын включил портативный магнитофон. Послышался плеск воды, дверной скрип, испуганный голос Виты. Полковнику всё до чёртиков надоело. Надоело ходить за евреями по пятам, угрожать и уговаривать. За стоячую забастовку у стен забора Верховного Совета Молдавии ему вкатили строгача по партийной линии. А чего стоит побег из тюрьмы московского слюнявчика. Подумаешь недотрога, побили его слегка уголовники. Что ему в Москве мало отказников? Приехал знакомиться с кишинёвскими…. Колицын остановил магнитофон и улыбнулся. Он вспомнил, как на заре карьеры его внедрили еврейское общество небольшого местечка. По долгу службы он влюбился в дочь местного подпольного богача. Уж эти евреички!.. Мир не зря ими восхищается. Много воды с тех пор утекло, но Колицын до сих пор не может разобраться в своих чувствах. Нескольких евреев, в том числе и её отца, приговорили к смертной казни, а он, Колицын, исчез. Работа, ничего не поделаешь.
Скоро Первое мая, и если он допустит выступление отказников, то прозябать ему в шараге начальником отдела кадров. Была бы его воля, посадил бы с десяток бунтовщиков, и - с концами. Так нет, либеральничают. В Карике он сомневался, слишком много сил нужно будет потратить на парнишку. Муж Виты редко находится в Кишинёве, он мало встречается с отказниками, его семейные привязанности дышат на ладан. Пожалуй, больше всего подходит Вита. Хитрая бестия, но если ей подбросить надежду на Карика и скорый выезд, она ухватиться и будет сговорчива.
Карик получил повестку явиться в ОВИР. У синагоги так и эдак рассматривали клочок бумажки и сошлись на мнении, что к разрешению. Так оно и случилось. Власти потребовали от него покинуть Союз в сжатые сроки: в течение двух недель, до пятого апреля. Карик клялся Вите, что будет её ждать в Израиле, что второй такой женщины он не встречал. Вита провожала Карика до Унген, в поезде они решили, что Вита разведётся с мужем.
На приёме в ОВИРе Вита заплакала, она так сильно скучает по родителям, да и они нуждаются в любимой дочери. Она хочет узнать: "выпустят ли её, если оформить развод с мужем?" Чиновник ОВИРа "растрогался" слезам симпатичной женщины и пообещал, в виде большого исключения, узнать у начальства, если Вита даст подписку, что развод с мужем произошёл сугубо по личным мотивам, и что в Израиле она не будет выступать в защиту оставленного мужа.
Муж Виты не хотел развода, боясь дополнительных хлопот. Но Вита превзошла саму себя. Она ласкала мужа, как в добрые времена, купила бутылку коньяка, приготовила вкусный ужин, с похвалой отзывалась о его родителях. В ту ночь их старый диван, в скупке приобретённый, переживал вторую молодость. К утру утомлённый муж согласился на фиктивный развод.
Вскоре Колицын, как будто бы случайно, столкнулся с Витой на улице. Его круглое доброе лицо с чуть раскосыми глазами выражало удивление и радость.
«Какая приятная встреча в весенний день с такой симпатичной женщиной! Я слышал, ваше дело сдвинулось с мёртвой точки, ну, слава богу. Кстати, почему вы не пришли в прошлую субботу к синагоге? Если я не ошибаюсь, многие получили повестки явиться в ОВИР в честь приближающихся праздников. Я надеюсь, вы тоже получили?» Слова, восклицания, энергичная жестикуляция. Колицын умел перевоплощаться, он играл сокровенного друга Виты."Скоро Первое мая, мы надеемся, что на нашем празднике будет ярко светить солнце. Как вы думаете, Вита, – Колицын ещё шире улыбнулся, - ваши друзья пойдут со всеми в праздничных колонах?" Вита понимала, что встреча произошла не случайно, и что в последнем вопросе причина. Колицын многозначительно помолчал и серьёзно предупредил: "Сообщаю по большому секрету, вам дано разрешение. Будьте осторожны в поведении…. Как ваши друзья думают встретить международный праздник солидарности пролетариев всего мира?... О, как я с вами заболтался!" Лицо его снова озарилось мягкой улыбкой, а маленькие лучики-морщинки возле глаз излучали тепло. "Я надеюсь, вы не будете возражать против ещё одной небольшой и приятной встрече до первого мая? До свидания, Вита… "А…У"".
Первого мая Колицын пил коньяк без боязни, что его вызовут органы милиции полюбоваться на своих подопечных. До следующих праздников далеко.
Многие пришли провожать Виту. Бывший муж стоял в новом костюме с букетиком сирени. Он был, пожалуй, единственный, который продолжал верить своей жене. Остальные улыбались и прощали. Вита уезжала туда, где рвутся бомбы.
Никто не знал, но тому, кто должен был знать, знал, что позавчера Вита говорила по телефону с Кариком, и они условились встретиться в Риме. И никто из отказников не мог себе представить, что Карик плюнет себе в душу и покинет Израиль, и что Виту в Вене перехватит богатый, но пожилой владелец отелей на берегу Атлантического океана в Канаде. Поезд тронулся, прощальные взмахи рук.
Полковник Колицын стоял неподалеку и смотрел на удаляющийся в вагонном окне силуэт Виты, на его довольном лице застыла добрая улыбка.