«Унеси меня на руках вон из жизни, я слишком устал смотреть в ее глаза», - прошептал садясь на пол мальчишка лет восемнадцати на первый взгляд.
«Мой подчерк все мельче, все труднее дается мысли, облачать в рубашки слов, все сложнее видеть даже то, что никто не скрывает… даже запахи музыки, те что льются картинками, рисованными кончиками ее пальцев изящно порхающим по инструменту, равному ей самой, больше не помогают… Я запутался, теперь уже совершенно, поверх обертки фольговой намотан клубочек разноцветных ниточек тех, кто думают что они рядом… Забери меня, слышишь?» - он обхватил ноги руками, опрокинув голову назад и закрыл глаза, прислушиваясь к шороху птиц, что свели гнездо под подоконником между кирпичами старого дома…
« У них жизнь! Новая, с дорожкой вперед, выложенной серостью асфальта, у них дом, семья, тепло, и детишки так сладко щебечут каждое утро, которое я ненавижу в его зачатье. Потому что у меня нет жизни, совсем больше нет, ее выпили, словно сок через трубочку будней. Хотя лучше сказать словно водку, залпом из граненого стакана, которые так любишь ты. Почему водки? Потому что для каждого она своя, но непременно пьянящая. Да и по венам моим давно не кровь бежит, а проспиртованный раствор розоватого цвета. Меня выпили до капли все те, кто был до и между!» - перед закрытыми глазами полетели образы, образцы, сцены, сценарии, строчки, сплетения, переплетения, кусочки, отрывки, а по щекам побежали, преобразовываясь в ручейки прошлого, соленые крупинки слез: «Я слишком любил их… но больше не могу… Забери меня пожалуйста… Я не хочу больше ощущать их отсутствие в моей псевдожизни! Не хочу просыпаться в холодном поту, не хочу в принципе просыпаться – это слишком бессмысленно… Я слишком привык зависеть и любить, но при этом меня больше нет, мне не чего им давать, больше не чего, и от этого они все, слышишь, все, даже те, кому доверял когда-либо себя, свою любовь, ты же знаешь какая она у меня, если есть, то «слепая» это слишком слабо сказано… они все… ушли, собрали вещи и вышли за дверь, открыв себя ветрам свободы, закрыв меня в черном ящике… ты же знаешь любовь задыхается в ящике…» - он резко выпрямился и пристально посмотрел на сидящего напротив, больше похожего на ангела из-за белесо-серых крыльев за спиной, человека. Тот кивнул. Смотрящему со стороны, скорее всего, могло бы показаться, что он сам опешил от того, что кивнул… И он оказался бы прав… Тишину, нарушил крик мальчика - впервые за 16 лет боль взяла верх над разумом, и он не смог сдержать вырывающейся из самой сердцевидки его нутра боли. «Забери меня, пожалуйста», - он смотрел на Бога живущего в глазницах ангела слезами, падающими на его ладошки: « Я больше не могу, правда. Любовь культивируется в боль - она не выносима, она заполняет каждую клеточку, она это я…» Сердце его билось о стенки комнаты от безысходности и все еще пыталось найти дверь…
Закрыв глаза, он уронил голову на ладони и начал не громко причитать: «Забери меня пожалуйста, забери, забери, забери!» С каждым разом голос его становился все громче и громче. «Забери меня, слышишь?» - прокричал он, яростью смотря на Бога в глазницах: «Забери меня, я согласен быть тебе кем угодно: сыном, братом, мужем, любовником, слугой, кем ты хочешь, чтобы я был? Я согласен на все, не согласен лишь жить для тебя…» Обессиленный он рухнул на пол, взгляд замер на точке потолка, дыхание решительно ушло в спокойствие, только сердце двигалось в бешеном ритме, опережая привычный ход тик-така. Ангел подошел к нему, сел на колени: «ты же знаешь - я не могу…» Мальчик молчал. «Ты знаешь, ты все сам знаешь, ты семья, я не могу…» Мальчик ухватился за уголок белого платья ангела и попытался сжать его в кулаке, но новый приступ боли пронзил все его тело. Открыв глаза, он понял, что лежит в кровати, в руках сжимая уголок простыни, никого не было кроме резкой боли в голове. Носом шла кровь и сердце билось уже в почти привычном бешеном ритме: «Надо меньше нервничать», - подумал он пытаясь платком остановить кровь.