В ситуации рубежа веков, на заре нового века и, страшно сказать, нового тысячелетия, задаешься поисками тех ориентиров, которые помогут разобраться в сути нынешних событий, предвидеть вектор общественного развития.
Конечно, например, для физика летоисчисление, ведомое от какого-то конкретного события человеческой истории, - условность. Физический мир не изменится от другого выбора системы координат. Но для человечества как носителя и материала исторического процесса, для воплощенного в его сознании духа христианское летоисчисление обладает беспрецедентной мистической и метафизической силой. Рубежи христианских веков две тысячи лет пишут приговоры отжившим и взывают к жизни новые формы духовного бытия, отрицающие прежние или внутри них самих переворачивающие их суть.
Такого рода процессы чрезвычайно сложны и многообразны, не стоит и пытаться сводить их к простым и однозначным причинно-следственным связям. Всегда найдется множество существенных факторов, не учтенных в любой наперед заданной схеме. И все же нам кажется, что из анализа некоторых аспектов предыдущей эпохи, если задаться ими в качестве исходных предпосылок, можно вывести определенные тенденции, которые могут набирать силу в последующую эпоху. Разумеется, в такого рода выборе сказывается сам автор, его опыт и те ситуации, которые он считает важными. От этого лиризма никуда не денешься. Поэтому никаких особенных обобщений или объективаций здесь сделано не будет. То, что мы выскажем, в общем-то не более, чем точка зрения, возможно, так или иначе уже прозвучавшая, основанная на тенденциях и побудительных причинах собственного творчества и опыте анализа тех произведений классиков, которые субъективно кажутся ключевыми.
Наиболее важным для нас представляется сопоставление нынешнего рубежа с предыдущим - с переходом от XIX века к XX. Напряженными выразителями минувшего рубежа в российском общественном сознании были писатели-символиисты и те философы которые питали их представления и в свою очередь учились на их материале (В.С. Соловьев, Н.А. Бердяев и др.).
Ключевой фигурой в русском символизме, а в особенности в том, что касается чувства рубежа, является Андрей Белый, человек многогранный по дарованиям, удостоенный Лосским и права считаться философом. Нам представляется, что это право у него не меньше, чем у Ницше, гениального филолога, оказавшего на него большое влияние в ранние годы творчества. (Например, "Симфонии" Белого написаны под влиянием работы Ницше "Возникновение трагедии из духа музыки".) Мы не имеем возможности здесь подробно анализировать все аспекты творчества Белого. Важно отметить, что в начале века главным чувством, характеризующим, по мнению Белого,
символиста, было "зоревое ощущение". Закат прежней России наиболее чуткие мировоззрители увидели за десятилетия до 1917 г. Это зоревое чувство и было ощущением рубежа веков.
То был, как мы теперь понимаем, закат теократической России. В романе Набокова "Подвиг" говорится о полярной ночи, последовавшей вслед за закатом в мифической
"Зоорландии". Конечно, ситуация амбивалентная. Зашло одно светило, взошло другое, которое кто-то мог наречь и солнцем. Но мы будем говорить все же о той традиции, в которой данное событие рассматривается как заход. Россия окуклилась под именем СССР, чтобы, выполнив свою миссию, созреть через семьдесят-восемьдесят лет для другой метаморфозы, являя миру новое свое лицо. Выпорхнет ли
она бабочкой или выползет мерзким волосатым насекомым с несколькими десятками коротких ножек - это еще вопрос.
Нынешняя смута, сумерки времен - тоже порождают зоревое чувство. Долгая северная заря. Одним кажется, что это рассвет, другим – что закат. Для нас, поскольку имя России снова появилось на карте мира, это рассвет, какие бы свинцовые тучи ни застилали горизонт.
Зоревое ощущение сближает нас с символистами столетней давности, порождает надежду на новый Серебряный век, но та заря над Россией, которой мы свидетели, -
качественно новая. С ней может вернуться в новом качестве все то, что прежняя заря поглотила во мраке. Сможем ли мы это воспринять? Мы ищем нового героя. Каким же он должен быть?
Русская литература XIX века имела стержневое направление и соответствующих типов героев, которые в свете нового рубежа нуждаются в переоценке. Нам пока не ясно, будет ли грядущая русская литература иметь стержневое направление, общепризнанную классику, или, следуя постмодернистской тенденции с ее эклектикой и релятивизмом, будет напоминать многополярное, разнонаправленное хитросплетение. Мы даже не уверенны, что здесь лучше. Свободное развитие литературного процесса само должно подсказать ответ.
Можно лишь высказать догадку, каких героев могла бы выдвинуть новая "прогрессивная" литература, если бы говорить о возможности прогресса и стержневого направления в том смысле, в котором это можно говорить о литературе XIX века, было бы допустимо.
Каким, к примеру, с учетом сделанных оговорок, должен быть прогрессивный молодой герой, замещающий в современной литературе Евгения Базарова или Родиона Раскольникова? Кажется, должно быть как общее, так и отличное, поскольку мы говорим о тех же самых людях, но перенесенных в нашу реальность с новым пониманием прогресса и его ценностей. Или же тот физиологическо-эмоциональный тип человека, олицетворяемый Базаровым или Раскольниковым, имеет не тот генетический набор, который объективно является предпосылкой возникновения героя нынешнего времени? Второе предположение представляется более верным.
Нынешний нигилист отрицает нигилизм, - он отрицание того отрицания, которым был Базаров. Новый Базаров - человек верующий, возможно, с некоторыми чертами И. Талькова. Нынешний Павел Петрович - старый партаппаратчик, воспитанный на Базарове как положительном герое. Но даст ли "отрицание отрицания" новое качество, синтез - этот вопрос требует художественного исследования.
Нынешний Раскольников предается иным теориям, переходит иные Рубиконы...
Кроме героя в литературном произведении так или иначе присутствует среда. Среда теперь навыворот по отношению к прежней. Вместо "богоносца" - "бесоносец", все устали от десятилетий беснования на могилах предков, и никого уже почти не прельстишь какой-либо дьявольщиной. "Сатана гулять устал", - пел Тальков, тонко выражавший новые веяния. Тальков и теперь современен и надолго еще, а бес нынче не в моде. Но так ли было прежде? Вспомним Раскольникова, Базарова, Ставрогина, Верховенского, и далее - Передонова, Николая Аблеухова и наконец некоторых героев Набокова, особенно Гумберта. Славная плеяда сатанистов! Хорошо было этим героям паясничать, бесноваться, эстетствовать во грехе. Когда под тобой - богоносец, оно ничего. Земля стерпит. А теперь? Если это и возможно, то не имеет того созвучия времени, того резонанса. Что бы стал проповедовать Базаров на сборище сатанистов? Кто бы стал цацкаться с убийцей Раскольниковым? Нет теперь доброго Порфирия. На кого бы произвел впечатление бесовидец Ставрогин? А Гумберт с его жалким барахтаньем вокруг "нимфетки"? Это не так погано, как прочее, но тоже уже даже не пикантно.
Некоторые философы приписывают русской душе периодичность в грехе и раскаянье: мы то грешим, то каемся; а не согрешишь - не покаешься. Не покаешься - не спасешься. Было время грешить - пришло время каяться, никуда от этого не денешься. Разбросанные камни надо собирать. Вот уж и Храм Христа Спасителя собрали. Это сугубо личное, внутреннее дело. Наш грех - не перед людьми, а перед тем, кого мы в себе потеряли. Не перед Америкой же каяться. Да и не просит никто. Своих грехов у них хватает.
Фрейд верно подметил у Достоевского тезис: "Только тот достигает высшего нравственного совершенства, кто прошел через глубочайшие бездны греховности." Итак, не заплатили ли мы уже эту цену, не пора ли достигать совершенства? Предпосылки-то налицо. Мы видим их в перекличке двух зорь, одна из которых давно миновала, а другая все более застилает восточную часть исторического горизонта.
1998