Как живут в пространстве андеграунда?

КАК ЖИВУТ В ПРОСТРАНСТВЕ АНДЕГРАУНДА?;
(для некоторых)

       Anything not told, wasn't yet known
       (ЕОТН)

Можно ли мысленно измерить ширь пустоты восточного пространства?
Какие чувства испытывает человек, занимающийся искусством на коммунальной кухне?
Как можно жить на 70 р. и в конце месяца существовать от продажи книг, купленных в начале оного?
Про это и про многое другое знает скромного вида человек с глазами профессионального бомбометателя. На нем болтаются те же веревки, что и на нас, но за их концы нельзя потянуть. По его лицу видно, что он, паскуда, не очень-то доволен нашим климатом. Чувствуется, что он далеко от кого-то убежал и теперь бродит там в сомнении. Когда мы все шли строем, он как-то подозрительно крался за деревьями. Разоблачить его трудно, потому что он одевается в одном магазине с нами. Он хитрая штучка. Его всегда видно, но никогда нельзя сказать точно, что это он. Расследования ни к чему не привели, хотя собаки воют при его приближении. Похоже, что он водит нас за нос, предоставляя нам довольствоваться видимостью, в то время как сам он находится неведомо где.
Последняя справка: проведенные на месте раскопки окончились безрезультатно. Бригада метростроевцев награждена переходящим красным знаменем.

Андеграунд или, скажем, сабтеррейньенс, вот уж ужасное слово... Может быть поэтому, сами себя они так не называют. Назвать их андеграундом это все равно что назвать индейцев индейцами. Они вас, конечно, поймут, но виду никогда не покажут. Кто-нибудь обязательно обидится: не шалю, никого не трогаю... А, между тем, он-то и есть настоящий андеграунд.
– Как! Где? Покажите который?!
– Вон, вон побежал!
– Да где же?
– Поздно, батенька...
Тема андеграунда с давних пор волновала людские умы. Сколько себя помнит человечество, оно всегда рассказывало истории про свои андеграунды. "В мрачный Аид я сошел, чтоб услышать там правду", – пишет Лукиан.
Координаты этой работы: автор в пространстве Андеграунда и "что там увидела Алиса".
Андеграунд располагается в тупике и немного за ним. Убожество и грязь под ногами – источники его настроений. Это вдохновляет на искусство, которое становится формой изоляции в пространстве и времени. "И ничего во всей вселенной благословить он не хотел..."
Это всего-навсего почетное присоединение к непубликуемому большинству, которое в более счастливых мирах носит имя богемы.
В пространство Андеграунда нельзя попасть, и нем можно лишь уже находиться.
Потому что Андеграунд – это прежде всего манера отплевываться с независимым выражением лица и на следующий день после кровавого мордобоя, подчиняясь непреодолимому инстинкту, вновь грешить с предосудительным искусством.
В мудрые бессловесные времена люди, вещавшие от имени "всей истины", утвердили диагноз ереси: "уклонение от действительности". Уклоняющиеся в противоположную сторону, знали что делают. Они ставили перед собой цели, которые обычно ставят перед собой эти люди, и смело их преследовали. Они жили ради "чего-то" и работали для "того самого". Действительность их всегда кончается накануне событий и возобновляется после восстановления спокойствия. Все входы туда забаррикадированы стартовыми ступенями и группами обеспечения стыковки. Жить в Андеграунде – это значит существовать в том ничейном, неиспользованном пространстве, отвоеванном у скудоумного забвения на испорченной карте мира. Это значит жить в реальности. Внешний вид, атрибуты, культовые реминисценции – грань готовности. На ней трудно стоять даже на цыпочках. Здесь проходит водораздел между бредовой действительностью и действительным бредом. Отсюда отправляются в сторону Неба. "Потому что тесны врата и узок путь ведущие в жизнь, и не многие находят их". (Матфей 7.14)
Совсем недавно недостаточное предложение вызвало неожиданно бурный спрос. И вот многие кинулись капитально ставить на Бога, на неучастие, на свободу. В этом истина, которая открыта Последним Временам. Не беда появиться на свет в утином гнезде, если ты вылупился из лебединого яйца. Когда в тебе есть намек на солиста, ты не найдешь покоя, пока не споешь предназначенную лишь для тебя песню.
"Создающий песни народа, могущественней, чем создающий его законы" (шотландская мудрость).
Горные кручи радость для паломника. Закрытая дверь желанная преграда для его крепкого лба. Лишь толкотня у святыни может подействовать на него отрезвляюще.
Прохождение без борьбы – явное свидетельство ложности выбранного направления. Это не та борьба, что ведется на чужом поле по правилам слабоумных. В ней ты участвуешь раньше, чем включен в команду, и проигрываешь куда как больше по сравнению с виной. Тогда тебе многое становится ясно. Это бескомпромиссная ситуация.
Видимость поражения есть короткая передышка перед уже неудержимым рывком. Можно забыть о Боге, можно забыть о Категорическом Императиве, можно забыть о магнитофоне высшего класса, но нельзя забывать о загадочных сценах на периферии Сознания.
"Что-то прогнило в Датском королевстве". Андеграунд – это свидетельство болезни. Андеграунд это свидетельство выздоровления. Свет в ночи ярче. Это предчувствие правильного пути в неправильных обстоятельствах. Остальное – молчание.

Есть люди, органически не предназначенные для спасения. Не потому, что они самые плохие. Просто у них свой праздник. Существа не из времени, далекие от кармы своего народа, как птицы небесные, и безнадежно шагающие с правой – они бесполезное украшение общества, еще недоросшего до культурной филантропии.
Андеграунд это не "он". Андеграунд это "они", вот уже более двадцати лет пытающиеся с риском для жизни показать родному детскому народу, как выглядит житель либерального времени. Это те, кто умирает на пустых кухнях, это их имеют ввиду, когда намереваются закрыть шлюзы, которые никогда и не были открыты.
Крепитесь, знающие, какое название дадут потомки этой эпохе, которую мы застали уже, слава Богу, далекой от апогея. Сквозь все более растущие прорехи в занавесе мы видим надгробия наших радостей, принесенных в жертву идейным соображениям.
Герой нашего "говорящего класса" активно вмешивается в культуру. Он живет в ней, даже если ее нет вовсе. Он создает ее вокруг себя, словно магнитное поле. Мастера Ордена Андеграунда всегда экстраверты, в исключительной степени способные на контакт и превращающие само бремя бытия в акт творчества. Их углубление в мысль всегда чревато пороховым заговором. И чем беднее питание, тем крепче вырастают сорняки, тем с большей верой здесь глядят в Небеса, обращая во вред врагу само его могущество.
Первое порождение андеграунда – анонимный хохот над корявыми усилиями власти быть выше природы и обстоятельств. Наше гениальное чувство юмора может сравниться лишь с бедственностью нашего положения.
Они утверждали, что они все так и устроили, чтобы мы веселились. Что ж, они своего добились: мы веселимся! Да и как можно не веселиться над столь законченным абсурдом: у семи нянек дитя без глазу!
Орден – тайная лаборатория мысли, полигон для обкатки образов, навеянных голодным бредом. Пригвожденные к земле космонавты рассказывают присутствующим о картах звездного неба. Всем руководят мастера своего дела, асы партизанской борьбы.
Самое прекрасное в невписанных – их пресловутая безалаберность и добропорядочный цинизм. Они, как правило, не знают своих главных достоинств и приписывают себе массу воображаемых. Их жизнь слишком экстравагантна, чтобы сообразоваться с чьими-то интересами, так долго служившими дыбой для выпускания духа из всего мало-мальски путного. Грязную работу они способны выполнять только из романтических побуждений. Они занятное украшение и бутоньерка общества, но непросвещенное последнее склонно смотреть на них практически, вместо того, чтобы смотреть эстетически.
Их смертельно вредно заласкивать, иначе они теряют пафос и развращаются. Они хранители любви и изящества в мрачных семидневных буднях, но из них нельзя создавать полицейские силы прекрасного, монашеский орден или союз молодежи. Они – беглецы из-под нажима, лечащие больную совесть нарушителей общественного договора повышенным дружелюбием и мудреностью.

Уровень нашей жизни – это уровень наших идей. Существует особое право – мечтать о неположенном. У нашей интеллигенции печального образа, тщательно оберегаемой от авантюр, наблюдается гипертрофия роли слова, которым она компенсирует погрязшее в измене и подхалимстве дело. Изнутри она отравлена ядом собственной непрактичности. Надо уметь говорить в этой стране разговоров, где всего меньше обращают внимания на факт. Торжествует в некотором роде музыкальная женская философия неотразимых афоризмов и крупнокалиберных характеристик на фольклоре. Это важнее хлеба и денег. Главным делом становится отыскание позиции, при которой, как говорится, проблем вообще не возникает. Они сеют ветер и спешат надышаться, чтобы потом случайно не пострадать безвинными.

Орден – это неконкретное объединение, от лица которого нельзя выступать. Эта уверенность в "за" и "против" (sic et non) всех принадлежащих к братству, согласно которым они живут и гибнут (в терминологии предков). Орден представляет из себя систему мер по остановке кровотечения и взаимопомощи шизофреников и отщепенцев в эпоху Калиюги. Только суеверно справляемое чаепитие препятствует всем немедленно схватится за бритвы или полезть из окон.
Орден неуловим для того, кто хочет от него что-нибудь получить. Орден открывается тому, кто нуждается в помощи в своей попытке вздохнуть.
Нет руководства, чтобы вступить в него. Орден сам находит тебя, уловив характерную вибрацию. И тогда счастливчики спешат вкусить от запретного плода, понимая, какие короткие для них наступили дни.
Спартанские добродетели не присущи здешней вшивоте. Вместо этого они посасывают винцо, курят траву, по полночи бодрствуют, до полудня спят, читают специфическую литературку и истончают свою плоть настолько, что веяния творческого духа свободно входят и выходят из нее. Это мир сластен и эпикурейцев. Здесь полагается быть больным и сумасшедшим, чтобы испытывать кризисные приходы вдохновения. Это гордая и тщеславная публика, спорадически способная на титанические усилия и могучие творческие акты. Их удачи – не результат скрупулезной осады истины, а порождение их утонченного обаяния, их всегда неожиданной позы, их слабости, превращенной в силу.
Ты неведом окружающим, но на односторонней поверхности андеграунда ты всегда на виду. Выставки, поэзоконцерты и чаепития на дружеских флэтах – вот места, где ты всегда можешь обозреть ряды и пополнить представления о том, чем живут morituri. На узкой полосе культурной литорали неизбежна встреча со всеми своими. Это действие загадочной программы, и, в зависимости от меры бесконечного в характере, разбегается публика по своим изолированным спиралям, где быстрый ходок скоро догоняет все причитающееся заднице.
Одержимость духом словно печать на лбу. В одном месте их отказываются обслуживать, в другом обслуживают бесплатно. В тех случаях, когда их не удается задавить – их учат как жить, чтобы удовлетворять тонкому эстетическому вкусу продавщицы или проводника вагона. Они негры и иностранцы, давно заблудившиеся на чужбине своей собственной страны.
В оптимальных условиях сложные гибриды быстро возвращаются к своему дикому прообразу, с размахом истинно верующих запасаясь заслугами и грехами. Это прибежище трепотни, дурачества и коллективной клоунады на минном поле. Они слишком художественны, чтобы быть рассудительными. Поэтому все, созданное ими, будет состоять, словно романы Керуака, из музыки и дринка, кайфа, хайка и секса.
Надо быть достаточно странным и страшным, чтобы стало получаться прекрасное искусство, оказаться законченно бесперспективным для любого приличного дела, гальванизируя и организуя окружающее мертвое пространство для противоестественных целей художника. Те, кто легко идут на свист и без труда примиряют бездны бытия, никогда не сделают ничего серьезного. Такие живут консервативно долго, удерживая на себе фундамент и охраняя дом, в котором, как быстрые искры, вспыхивают и гибнут Моррисоны, Керуаки, Лотреамоны, Радиге, неспособные блюсти пиетет, соблюдать мир и слушать предостережения. Они умеют лишь колебать основы, учинять бардак и ослеплять новациями... и беззаботно уходить в небытие, оставляя потомкам и охранителям расхлебывать кашу, снова заботиться об основах и чинить прожженную крышу. Голубоглазые нужны миру, и мир бережет их. Поэтому век их длинен, как век египетских пирамид, и всякие мыслители и первопроходцы словно мухи-поденки перед ними.
Времена меняются, и многие позавчерашние изобретения народов стали нынче устойчивыми атрибутами гипербореев. Есть такая схоластическая апория о количестве ангелов на кончике иглы... Уже давно ломают размеры и выворачивают головы – и таким образом зарабатывают Небо. И думают именно о том, о чем все и боятся, что они думают.
Они подозрительно красивы. Они добились милости, на которую тщетно надеются правоверные. Они несут знаки, даруемые Небесами только своим. На их у кухнях горят огни.

Надо обладать комплексом понятий и опыта и наглотаться изрядного количества полночного чая, чтобы врубиться в эти дела. Со стороны их язык и образы загадочны, словно символика адамитов.
Андеграунд – это выдающееся явление в культуре Утопии (а не просто в русской культуре) – хотя и со знаком "-". Все, на что может рассчитывать художник Андеграунда помимо неприятностей – это уважение банды собутыльников, так или иначе оторвавшихся от Генерального Направления. Иного стимула нет: все остальное – голый энтузиазм.
Наши гении живут среди нас, отправляясь вне очереди в лучший мир. Мы душим их руками нашего сочувствия и под локотки спроваживаем под пулеметы. Они корчатся в судорогах отвращения и кажутся опасными даже сквозь кирпичные стены. С каждым годом своего полуосознанного избранничества они все глубже погружаются в потемки эксперимента, размахивая жестким скальпелем анатома, рассекая себя и других и с жадностью зарисовывая увиденные кости, мышцы и души.
Есть люди, готовые все подтверждать и слагать базис. И есть люди, рожденные топорщиться и щедро расточать себя на чреватые ситуации. Радуйтесь, если тут у вас полное алиби, заверенное большинством. Оставьте их в покое, доверив Богу творить из них исчадия и гениев.

Мы живем во времени, далеком от Ренессанса и fin de siecle. Мы еще пилим цепи и расписываем стены казематов. Как всем, испытавшим замедленное развитие, нам присуща сверхщепетильность к морали, каковою мы и пытаемся всех запугать. Полные океаны рвоты или сносное подражание немчурам – на это нас еще хватит. Тонкие нити пока рвутся. Школка хромает.
Повсюду можно видеть судорожные попытки обставить команду с превентивными мерами, избавляющими нас от труда жить как люди. Практикуют никем не разделяемую преданность делу и изобретают такой грозный замес, что от него начинают редеть очереди к народным святыням. "Жить стало лучше, жить стало веселее".
Тут все бедные, но честные. Ответственные работники не сделали никакой попытки их приручить, отвергнув сразу и целиком. Напротив, их поливали грязью по любому поводу, а они становились чище, и, погубив их профессионально, сторожа Геликона сделали из них далее неубиваемых подвижников (ну и, само собой, передвижников). Работники тяжелой физической надорванности – подзаборные Дали и Апеллесы, ужасная судьба которых будет исторгать стоны у потомков, живут себе, не ведая сомнений в достаточной оплаченности любого труда стаканом портвейна в обществе потасканных эстеток – и домучиваются до славы.
Истинный спортсмен не интересуется деньгами.
Для нищего завсегдатая андеграунда нет проблем найти, где выпить или обзавестись экипировкой в преддверии надвигающихся холодов. Пищи земной он вообще не вкушает. Умение что-либо уметь тоже не обязательно. Наоборот: чем дальше от отработанного, тем адекватнее, гениальнее и свежее. Декорации мастерства – распространенное заблуждение. Если ты не наивен и не слишком близорук, если ты, не дай Бог, не дальтоник, то нечего браться за такое хитрое дело, как самовыражение.
Это искусство способно объяснять жизнь, потому что способно с нею контрастировать. Оно глубоко как наша жажда Богоприсутствия.
Реальное ничего не значит, если на нем кончается твоя способность что-либо различать. Никакие законы и образцы ничему не учат и ничего не опровергают. Нужная обстановка – это новый способ переставить старое барахло или попросту выкинуть его вон. До способа нельзя додуматься. В случае везения его можно вызвать из небытия кратковременным помрачением рассудка, когда из вихря появившихся перед тобой непредвиденных комбинаций ты можешь выбрать самую нелепую. Возможно, она-то и окажется единственно верной. Все истинное представляется вздорным и противоречивым с точки зрения дневного ума. Все исключительное рождается из мрака через опьянение мысли и колдовство, механизм которого утрачен человечеством.
"Проповедующий Закон, не имеет Закона, который можно было бы проповедовать. Это и именуют проповедью Закона", – учил Будда. Чтобы что-нибудь понять, нужно остановить кино и отстегнуть предохранительные ремни. Чтобы научиться танцевать божественно, надо разучиться ходить как все остальные люди.
Андеграунд – это потеря непорочности. Все они – добровольцы для некоторых забытых цивилизацией дел. Лауреат не сможет запечатлеть красок Апокалипсиса. Опыт андеграунда ценен как пример парадоксальной жизни – в обстановке, приближенной к боевой. Они большими ложками черпают из блага и греха, и это немыслимое чревоугодие, как положено, было впервые зарегистрировано в милицейских протоколах и психиатрических справочниках.

Давно установлено, что чердачно-бардачный уют чрезвычайно способствует духовным исканиям. Идеал нищеты и нонконформизма всегда питал воображение поэтов. В нищете есть что-то законченное, отвечающее хорошему вкусу.
Вследствие несуществования той самой реальности, в которой нам, как известно, так хорошо живется – и появился антиопыт андеграунда. Диалект, на котором он говорит – это все то, что выходит за рамки общепринятого языка, знакомого нам по речам несуществующего нормативного человека и газете "Правда". Фольклорная оснастка освобождает говорящего от необходимости передавать сообщение с нейтральной эмоциональностью. Неутомимый разведчик в "священном краю изгнанья" никогда не скажет, что этот подседающий на него ферт – "милиционер". Он предпочитает сплюнуть: "мент", объединить: "полис", поставить снижающий кеннинг: "мусор".
Андеграунд по самой своей роли должен отдавать некоторой недостоверностью, некоторой художественной обработкой. Лишь жизнь, переложенная в миф, имеет известную внушительность, где сама смерть надежнейший довод в пользу гениальности. Когда до поэта нелегко добраться – он становится интересной фигурой для современников. У мертвого поэта яснее контуры его музы. Поэт не утоляет жажду – он рождает ее. После него остаются жаждущие.
Жизнь в пространстве андеграунда начинается с личного выхода из-под защиты танков со станции метро "Новокузнецкая". Андеграунд возник неожиданно и неизбежно – среди хлама замешкавшегося светлого будущего. Его надуло к нам со стороны Атлантического океана в период запоздалой гульбы с сильно подозрительной публикой, свалившейся со своей богатой экипировкой в наш богатый бедствиями край.
А мы... ничем мы не блестим,
Хоть вам и рады простодушно.
Эта была форменная измена добродетелям тишины и косноязычия. Андеграунд стал родной средой для всех микробов, начиная с французской болезни и ею же, 68 г. выпуска, кончая. И тогда в пустоту закрытых театров, разрушенных зданий и оперированных душ ворвалась специальная команда в карнавальных одеждах, принесшая с собой звуки, достойные оформлять конец мира. В ней состояли персонажи, способные требовать большего, чем когда-нибудь рискнут потребовать другие, и смеющие отказаться от того, от чего большинство отказаться никогда не посмеет. Им в равной степени свойственно сидение по норам и хождение по карнизам. Эта акробатика для тех, кто должен взяться за руки, чтобы не упасть.
Андеграунд не объясняет – он слишком искушен для этого. Андеграунд показывает. Он не учит – скорее отучает. Но лишь на этом языке можно высказать все до конца, благословить и выругать – было бы кого. Через него обрываются связи с современниками, скучными как белые медведи:
Чужд рабов толпе развратной
Тот, чье царство есть свобода!
Сепаратизм альтернативной жизни это право сильных существовать в меньшинстве и отдельно, пока официальная культура собирается с духом, чтобы принять их в свой пантеон.
Всякая "контркультура" является "контр" лишь до тех пор, пока то, что выдается за "культуру" постулируется седовласыми корпорантами, зарабатывающими себе на пенсии. Именно к ним обращена эта терминологическая приставка – для того, чтобы будущее причисление к "классике" не было лишено назидательного рассказа об испытаниях и борьбе.
Временами, затемненная каким-нибудь прославленным профаном, ибанская культура применяет отработанный прием, и наутро ошеломленный еретик уже получает звание лейтенанта и 30 монет серебром. Но пока очередная погубленная репутация звонко катится с плахи, гидра контр-сверх-под-и-около-культуры, поднатужившись, уже извлекает из своих недр нового практикующего гения, еще лучше прежнего выражающего генеральную линию ненормальности.
Орден – всеобъемлющее и всезапутывающее образование в этой померещившейся стране Едгин, с ее обширной оранжереей запретных плодов и романтикой принадлежности к запрещенному тайному обществу. И, пока генералитет идеологического фронта по всем правилам войны грамотно дезинформирует о реальном положении дел и устраивает полевые суды, бесчисленные диверсанты проникают в социокультурный эксперимент с черного хода, пронося в своей темной психике полные ранцы гранат. Здесь, среди подвалов и окраин, в мертвой зоне, непростреливаемой орудиями пилотов с пламенными моторами в груди, было опровергнуто основное положение обобществленного искусства: начинаться и кончаться по приказанию начальства.
У Ордена нет теории. Он принципиально свободен от теории. Орден это терапия необязательностью и жизнедеятельность без цели. Его члены постоянно держат друг за друга за юбку (штаны), и жизнь превращается в сложный многоступенчатый процесс, состоящий из последовательно сменяющихся ускорений, остановок, потерь, поисков одного, двоих и многих, воссоединения и продолжения прерванного движения. Здесь делают "свои вещи" и, поэтому, с друзьями не церемонятся, активно подпиливая сук, на котором сидят.
Красивый, сильно заросший мен у пивного ларька на протяжении всех 70-х олицетворял склонность к судьбе-музыке и понтярному существованию. Спокойно рассекающий среди ускользающих кайфов, осененный блаженной улыбкой школьного прогульщика, он сам был обществу уроком сбереженного чувства достоинства, он был актером, играющим благородные роли.
Это была форма культурной цыганщины и светского анахоретства. Это невруб в социальную конкретность, как вывод из духовных исканий.

Среди прямолинейного прогресса и планомерного увеличения больничных койко-мест одно искусство оказалось подверженным пертурбациям и досадным возвращениям к давно пройденным моментам. Так после Мирона появился Ларионов, после Шиллера – Генри Миллер, после Моцарта – Сальери, а после Бородина – "секретное американское оружие". И тогда нелепые персонажи автобуса так оптимально вписываются в изгибы эстетического пейзажа, делаясь его героями и его атрибутами.
С незапамятных времен андеграунд намертво залег в нейтральной полосе даровщины, обочин и сейшенов на далеком флэту, выковывая там свое оружие. Их инспирации это не литература, не музыка и не живопись, но суть чистые бомбы, бросаемые не ради народа, но в народ. В конечном счете это приводит к серьезному увлечению последнего авангардом.
Это такое сокровище для искусства – сильно законспирированные попойки наших непризнанных талантов и умников. Перебрав все возможные варианты альянсов и адюльтеров, они нашли, наконец, крепкий стиль жизни, слишком хорошо понимая сколько значит в такой ситуации вино и настоящие женщины. Сомнительно, чтобы незимовавший здесь с нами понял этот угар души, без которого просто не перенести кошмара, непоправимо осиротив без себя кондовую. Они сами давно уже сродни этим вонючим условиям, с которыми свыклись, в которые вросли по гениталии, и о которых ностальгически вспоминают в приступы их страшного "реализма".

Нас может исцелить только то оружие, которое ранило. Нас подберут в той траншее, где продырявили насквозь. Нас поймет только тот, кто как и мы влип в этот безумный расклад. Существа, погибшие для другой жизни – наше избавление там же, где наша тюрьма, и где мертвая вода, там и живая.
Кто не умрет, тот выздоровеет, благо заниматься искусством за кадром – достаточно оригинально. Здесь существует запрет на звуки, и огромная опасность ожидается от изображений. Отношение к творческому слову до расстрела серьезное. Поэтому возможен такой парадоксальный вывод: "лучший способ слушать рок в первый раз – когда он нелегален," – считает небезызвестный музыкант, чье мнение мы переводим для себя обратно на русский.
– У нас уважают поэзию, – вторит Надежда Мандельштам, – поэтому за стихи сажают.
Да, такие дела: слишком много мыслей развелось в Утопии. Вот одна из них: слишком много утопии – вредно для Утопии. В неформалах должны ценить их одинокий анахронизм и идейную отсталость, помогающую им оставаться в авангарде. Передовая потеря мимикрии, пение не в такт, шаги не по команде:
В этой жизни бунтовать не ново,
Но и гнить, конечно, не новей.
В нас подавили инстинкт, что праздник – дело серьезное. Мы запланированы на вахту и терпеливы среди перегрузок. Мы отдыхаем за созерцанием чужой сознательности, любезно телетранслированной для нас с места событий. У нас серьезно то, что у других зовется абсурдом, а под видом быта невзначай производится естественный отбор. Культ производителя загадочно совпал с примитивизацией производимого, и грубость стала нормальным вариантом. Первым делом исчезли простые украшательные вещи нестандартного образца. Народ "все взявший в свои руки" доказал, что ничто барское ему не чуждо, и с размахом ударился в непроходимую безвкусицу накопления и пошлость стрельбы по ближнему. Андеграунд представляет собой пожарный вариант неистребимого стремления к Солнцу со стороны меньшей части человечества. Они чувствительны к туфте словно барометры и испытывают аллергию даже от слабых дезодорантов, распыляемых над помойной ямой.
Они умышленно слабонервны, поэтому не выносят мучительных сцен Истории. Перетряхни свое барахло, если хочешь им понравиться. Они не выполняют обязанностей, положенных выпускникам ликбезов для дальнейшего успешного пребывания вне истины.
Как известно из Фомы Аквинского, даже Сатане присуща некоторая толика добра. Специфика нашей ситуации в том, что под влиянием странной магии любая сторона нашей жизни диалектически и неуклюже превращается в свою темную противоположность. Неуклюжесть, неповоротливость зла есть его характерная мутация в данных условиях. О праздник можно пораниться, о будни – разбиться. Ночи и очереди – длинные, а отпуска и рубли – нет. Даже красивые барышни в душе дуры и комсомолки.
Человек андеграунда трагически не помещается в обстоятельства. Он роет подземелье, чтобы схоронить там излишки культуры. При свете дня он очень плохо умеет скрывать свои чувства и легко попадает в западню. Убогость всегда распознает чужого, как бы он ни канал за шланг.
И вот "Литературная газета" (1986г.) сообщает: "Участились уходы в Брянские леса".
Ситуация напоминает пожизненный субботник по отысканию ахиллесовой пяты на чудовищном подарочке наших любящих кисленькое папашек. Становление сознания протекает в обстановке такой выдающейся стратегической разрухи, что ни у одного вражеского нашествия никогда не было и не будет ни единого шанса добраться до сердцевины этой непостижимой страны. Сила бронированного удара рассеется сама собой с полдороги где-нибудь под Житомиром на хрестоматийных расейских ухабах. Даже если ни у кого ничего нет – тем искуснее поддерживается уверенность, что как раз завтра твое долготерпение наконец будет вознаграждено. Именно эта надежда не одному миллиону не одно десятилетие помогала держаться без воздуха.
Изогнитесь, задержите дыхание и дайте просочиться в освободившееся пространство свежему воздуху – если сможете. Наши ноги увязли: остались свободны лишь язык и прическа, не приносящие безопасности.
– Мне от Бога досталась длинная шея, чтобы держать голову высокоподнятой, – говорит Капитан Фантазии. Но московские потолки много ниже минимальной гордости. Гениальный катаклизм окончил бытие вещей, и все же над обезображенным пейзажем встает прежней красоты закат ("...спасительное, чем Христос", – Розанов).
Андеграунд – огромное количество ненависти, выплескиваемой в сравнительно культурных формах.

Самые лучшие дела в мире начинаются в ужасающем сиротстве. Отклонение от парадигмы никогда не сопровождалось аплодисментами. Трудно поверить, что из этого бардака могло бы что-нибудь получиться. И сперва вице-кумира бывает легко отличить по самым рваным штанам и полному отсутствию положительной рекламы. Он на всю жизнь хорошо запомнит истину, что у нас любят только тех, кого предварительно побили.
Обнажившиеся от устоев и правил легко находят следы вырождения не в своем лагере. Совсем немного надо ума, чтобы понять, по каким принципам сколочен ящик и зачем в него набиты гвозди. Мене, текел, фарес. Проблема знания не есть проблема андеграунда. Существование в изолированных пространствах приводит к неравномерному распределению идей. Андеграунд задыхается от своей одинокой истинности и страдает от нее гораздо больше, чем от прямого насилия, осуществляя тем свое активное жизнеотрицающее начало.
Его трудно поймать с поличным. Стало общепризнанной аксиомой, что существование его недоказуемо (хотя и наказуемо). Существует лишь то, что приняло определенные рамки и утратило воображение. Воображение – это привилегия незнающих и беззаботных. Андеграунд не знает о своем несуществовании. И в этом его преимущество. Андеграунд порой не знает и о своем существовании – и это ему ничуть не мешает. Андеграунд – это никому не опасная оппозиция – и это аполитичность, опасная всем. Вот примерный стиль его боевых лозунгов:
"Долой демократию!"
"Долой политических заключенных!"
"Долой луну!"
Тут гибнут от удушья и низкой облачности, насылаемой на города начальством для создания среди населения нужного тонуса.
Поражение для них безразлично, потому что они обречены на него с самого начала. Они необъяснимо упрямы именно оттого, что давно ни на что не рассчитывают – и поэтому со всей безответственностью непобедителей могут делать все, что взбредет на ум. По этой же причине их не перевели совсем – за неактуальностью. Им не надо лучше – им надо совсем хорошо, поэтому их положение безнадежно. Единственное рабочее оборудование и материал, которому они доверяют – это они сами.
Ликуя по обычаям другого мира – они скучают по законам этого. Исповедуя солнечный культ, они живут как ночные твари. И, освобождая себя в изгибах безмятежной радости, они вмиг черствеют под предостерегающим правильным взглядом. Полюбить их трудно: как огонь, они согревают и жгут.

В андеграунде наблюдаются особые возрастные трудности, связанные с перерастанием из всеобщего среднего невежества в пятую колонну безродной мелкобуржуазной псевдокультуры. В конце концов, у них атрофируются все способности, кроме умения писать стихи.
Даже при дефиците разумных начинаний тут священно хранится предубеждение к действию и леность на контакт. Избыток рефлексии вредит самым предназначенным. Отпугивает пустота промерзшего пространства и огромные концы, в которых должна неизбежно затеряться любая светлая мысль.
До чужих городов бывает ближе, чем до окраин собственных, где пропадают давно забытые друзья. За плечами долгий опыт отвычки, самодеятельности и мордобоя в одни ворота. Кто-то схватился за мольберт, но из-под него выдернули пол, и он повис в пустоте в неестественной позе. Кто-то так истерся в сопротивлении потоку, что от него осталась только тень дарования.
В андеграунде всегда что-то мерещится, но никогда ничего не бывает. Из-за чьих-то упущений на одной Чайной Вечери тут оказались сведенными вместе все потенциальные антагонисты, запивающие за общим столом горький факт своей недостаточной дерьмовости для Комбината: и те, кто еще не растерял последних детских иллюзий, и те, для которых сам Комбинат изначально не вписывался в нормальную схему Мирозданья.
В этом кругу не эволюционируют. Здесь лишь переходят от одного возмутительного увлечения к другому, и от одной скандальной истории к следующей. Они такие, чтобы спрямить путь, отделяющий их от будущего. Сообразно ситуации они шагнули вперед и получили свою долю шрапнели в лицо. И вот они заговорили на неведомых людям языках, собираясь сразу сказать много раз невысказанное.
Это эстетика и философия, переместившиеся в кофейные. Это прибежище самодеятельности, делающей больше профессионалов, и профессионалов, зачарованных видением абсолютной творческой агрессивности. Главная цель бузы – терапия областей головного мозга, занятых негероическими ощущениями.
Андеграунд неразличим, если глядеть со стороны. Если глядеть изнутри, андеграунд кажется повсюду. Он рассчитан на абстрактное восприятие и так же трудно наблюдаем, как эйдос или Чеширский кот. Существует множество названий для его обозначения. Но сути это не меняет. Все написанное о нем – полная липа (кроме того, что написано по делу). Есть множество вещей, реальность которых до конца не установлена. Признаюсь, мне ни разу не удалось держать в руках членской книжки сотрудника андеграунда. И все-таки что-то такое носится в воздухе, какие-то голоса мерещатся, хотя ни за что ручаться, конечно, нельзя.
Суть не в идее. Только тот может серьезно относиться к себе, кто сказал свое "священное нет" еще будучи снаружи андеграунда. Но именно тогда он уже был внутри. Потому что существенны лишь те истины, узнать которые ты можешь рассчитывать только на самого себя.
В тьмутараканском государстве андеграунд – это иллюзия искусства, которое задов не лижет. Для гениев он выпускает ордена из фольги. Но забудем о гениях – это непозволительная для нас роскошь. Мы еще не избыли своей кармы семи поколений. Наш идеал – не-читатель и не-зритель, которые нас, слава Богу ни к чему не обязывают. Действующему неуклонно хулы не будет. Делать дело – значит неожиданно взлететь за спиной у патронов, чтобы посмотреть, как они засуетятся. Они могут не дать нам дойти, но они не могут заставить нас не выступить. Уже не припомнить времени, когда путь был свободен. Андеграунд имеет смысл, когда требуется обходной маневр. Это лучшее использование скверной ситуации (мудрость).
Все мы сюрреалисты, когда не дураки (почти мудрость).
Это и именуют проповедью закона...

Сей оригинальный текст писан в государстве УТОПИЯ в лето 472 от сотворения его канцлером Томасом Мором, впоследствии обезглавленным.

(1988)