В местности отдаленной, пустынной и дикой, у тамошнего начальника метеостанции жила обезьяна. Рассказывают, что когда начальник отсутствовал, она выполняла его обязанности: тупо глазела на посетителя и жестами приглашала присесть, запросто подмахивала бумаги, говорила по телефону, что-то вроде «м-да, м-да…», или верещала как свинья, что на другом конце линии воспринималось, как сугубое недовольство или гневное указание. С гламурно-задумчивым видом курила или посасывала коктейли. Но больше всего она любила возиться с компьютером. Скакала там с ветки на ветку (была у нее такая программа), выигрывала бананы, громко шлепала губами, ухала и хлопала в ладоши. С нескрываемым удовольствием играла также и в военные игры…
Бывало, что обезьяна включала видео или ТВ и тогда, развалясь в кресле, все это созерцала, и когда там, например, забивали гол и орали, то и она тоже прыгала и орала…Тискала секретаршу. Но вообще-то, справедливости ради, надо сказать, что порочная и развратная секретарша сама, по женскому обычаю, приходила и смущала бедную обезьяну, отвлекала ее от невинных занятий ужимками, запахом, формами…
Во время то ли первой, то ли второй, то ли третьей (один Аллах знает какой) колониальной войны, - рассказывают, - что в войсках так называемых федералов служила одна обезьяна. Она была в каске и камуфляже, и, в общем, ничем особо не отличалась от остальных своих сослуживцев: такой же покатый лоб и надбровные дуги, и ходила точно также вразвалку, и тоже не могла толком связать и двух слов. Но чего не отнимешь, что правда, то правда, шмыгала с ветки на ветку и кидала сверху лимонки так, что только держись.
Потом ее поймали бойцы одного полевого командира. Для начала, конечно, поиздевались, как только могли, и очень скоро, за пару бананов, она уже совершала набеги (лучше сказать «наскоки») на войска федералов.
Потом те поймали ее и поместили на исправление в какой-то из фильтрационных лагерей, как-будто в Моздоке, и в том лагере она уж было чуть не подохла от голода и произвола, хотя на весь мир сообщалось, что те лагеря «рай земной» и что на «Миллениум» (праздник 2000-летия) там даже выдавали то ли по конфете, то ли по куску сахара «на лицо».
Известно же (если судить по «делу»), что она проходила по статье «зверь-террорист» и сидела в одной камере с чеченским котом («звери-разведчики») и чеченской собакой (статья «звери-предатели»).
Решив, видимо, что обезьяна исправилась, или по какой-то другой причине, например, из-за нехватки солдат, обезьяну оттуда забрали, приодели и приобули (она обувалась в перчатки), и снова послали на фронт, где ее очень скоро снова поймали и на этот раз устроили ей показательный суд.
На суде одни стояли на том, чтобы ее сразу, немедленно, тут же, при большом стечении публики, расстрелять, другие, чтобы обвешать ее гранатами, заминировать и в таком виде, будто какого-нибудь камикадзе, послать в последний раз к федералам…
Когда оппоненты совсем распалились, слово взял очень заслуженный мудрый мулла: «Не надо ее ни расстреливать, ни тем более куда-то еще посылать. Уже надоело, честное слово: туда-сюда, туда-сюда, туда-сюда скачет и скачет какая-то безумная обезьяна и везде сеет смерть. И, если неверным, им все равно, куда и кого посылать, то мы должны быть все же умнее. Я уверен, что мы научимся, в конце концов, быть умнее, и не будем поддаваться на провокации. Так что пройдет совсем немного времени и они, за неимением чего-то другого, сами, своими руками, сами себя начнут зачищать…Аллах, акбар!»
И все подхватили: «Аллах, акбар!»
« Короче, - продолжал мулла, - у меня в Москве имеется друг, а его друга, друга друга, друга, друга, друга друг знает лично их мэра. Он тому то ли шьет кепки на его муходром, то ли пуленепробиваемые пальто, но эти подробности, как я понимаю, нам ни к чему. Главное, что мы через него обезьяну продадим в подведомственный зоопарк».
Сказано – сделано. Конечно, шайтаны из управлений за обезьянью поддельную регистрацию (мол, она тепленькая, из Африки, прикатила только вот-вот) взяли взятками не одну тысячу баксов, однако, и продавцам тоже досталось немало...
Обезьяна же, говорят, когда видела в зоопарке военных, то ходила строевым шагом, совершала повороты «налево», «направо», «кругом» и отдавала им честь по Уставу. Но те, конечно, не понимали, чего она хочет, думали, что она издевается, и в ответ дразнили ее, плевали в обезьяну-ветерана, бросались окурками и камнями…
Вообще, об обезьянах рассказывают много удивительного. Была, например, обезьяна, которая повадилась ходить в театр. Хозяин у нее был состоятельный, души в ней не чаял, поэтому брал ей билет всегда в царскую ложу, и она там сидела в бархатном кресле, в шикарном платье с буфами и глубоким вырезом-декольте. У нее был роскошный парик из обсыпанных золотой пудрой волос, драгоценный кокошник и какой-то несказанной модели феноменальные пластмассовые очки.
Хорошо пробритые уши, вставные ровные зубы (к тому же, она поминутно красила губы), а в волосатых и красных пальцах всегда держала изящный фирменный ридикюль.
Она очень любила балет, и было видно, что ей самой тоже хотелось бы поскакать и попрыгать, но в филармонии она сидела, наоборот, очень важно и никогда, в отличие от многих и многих приходивших туда дилетантов, не хлопала между частями, а только там, где это можно и нужно. А когда она хлопала, то, конечно, ей не было равных, потому что рукоплескала она, что называется, в четыре руки.
Про ту же обезьяну рассказывают, что в остальное время хозяин рядил ее в шляпу, костюм, рубаху с галстуком и кашемировое пальто, сшитое чуть не до пят, т.е. по своему образу и подобию. Да и внешне они были почти, как близнецы-братья и он ее звал не иначе, как «братом», «братком», «братишкой», «братухой», «братэллой», «брательником», «братаном".Сзади же было и вовсе трудно понять, кто есть кто. Добавим еще, что обезьяна разъезжала на « Мерседесе», и у нее был личный шофер.
Как-то раз, суровой зимой, она вышла из машины и как бы наплевательски скособочившись, как бы даже с каким-то презрением к окружающим, будто действительно некий банкир-бизнесмен, в своей широченной шляпе и длиннющем пальто, с барсеткой в руке, заковыляла к подъезду.
Откуда ни возьмись, выскочил киллер. Изрешетил обезьяну. Мало того, не забыл сделать контрольный выстрел – раскроил бедняге башку.
Стоит ли говорить, как хозяин переживал. Поставил ей памятник, на котором аршинными буквами лучший скульптор той местности изваял: « СПИ СПОКОЙНО, БРАТОК, ЖЕРТВА ПРЕСТУПНОГО МИРА».
Рассказывают (и про то была даже телепередача на канале «Дискавери», так что не только рассказывают, но и показывают), что в одном городе жила-была обезьяна, которая работала редактором. Причем не где-нибудь, не в какой-нибудь газете, что было бы даже не удивительно, а в редакции литературного журнала.
Обезьяна чинно сидела, вычитывала произведения авторов, помечала что-то карандашом и решала, что печатать, а что не печатать. С теми авторами, которые ей нравились, а ей нравились те, которые хорошо описывали жизнь животных, она пила кофе, т.е. она удостаивала их, таким образом, своим вниманием. И по этому поводу она говорила: «Я удостоила автора (такого-то) своим вниманием. Я с ним пила кофе»… А тех, кого она не удостаивала своим вниманием, с теми она кофе, как правило, не пила. Словом, обезьяна она и есть обезьяна.
Между прочим, потом оказалось, что эта обезьяна и сама чего-то пописывала: то ли стихи, то ли прозу, и даже опубликовала свою галиматью в каком-то, как она полагала, довольно престижном журнале.
Интересно, что эта обезьяна находила себе работу в редакциях при любых режимах, демократических или тоталитарных – не важно. Так она и состарилась за столом. А когда вышла на пенсию, то получала свои пенсионные не только как человек, но и как обезьяна – то ли от зоопарка, то ли от общества охраны природы. Вот так устраиваются некоторые обезьяны.