Продолжение
***
«27 декабря
Уважаемая госпожа Бельц,
надеюсь, что рождественские каникулы оправдали самые лучшие Ваши ожидания и Вы прекрасно отдохнули в семейном кругу.
Я был один. Но только не подумайте, что я хочу разжалобить Вас. В этот раз мне было совсем даже не одиноко. После того как у меня появилась возможность писать письма, делиться в них самыми сокровенными мыслями и воспоминаниями, я стал спокойнее и увереннее в себе. Это действительно так. Поверьте. Я не лукавлю, желая произвести на Вас впечатление. Окружающий мир уже почти не пугает и не угнетает меня.
Я очень много гулял в эти дни. Хотя я довольно много гулял и раньше, но раньше все было по-другому. Погруженный в свои мысли, в прошлое, я ничего и никого не замечал вокруг себя. Сейчас же я наслаждаюсь любой мелочью, радуюсь радостям других людей, печалюсь их печалями. И все это благодаря встрече с Вами.
Да, мой отец не проигнорировал тогда в берлинской консерватории знак судьбы, не испугался, не стал взвешивать все за и против... Его сердце трепетало и пело: «Это любовь! Любовь! Единственная и неповторимая! Другой такой не будет!» Хотите верьте, хотите нет. В тот же вечер он признался маме в любви. Жизнь перед Катариной только открывалась. Двадцать один год всего лишь!. Красивая, талантливая, судьбой обласканная...
После концерта отец поджидал её у выхода с розой в руке. Конечно, ему было немного не по себе, что и говорить: солидный мужчина, профессор, а переживает, топчется, словно юнец какой, у входа в театр, ожидая появления девочки. Но он знал, что, если сейчас уйдет, сам у себя украдет сокровище, даруемое судьбой один раз в жизни, и эта потеря не даст ему покоя до конца его дней в этом мире.
Катарина вышла из филармонии с двумя подружками. Она не заметила отца, потому что неотрывно смотрела на одну из своих спутниц и что-то оживлённо говорила ей, говорила. Девушки прошли мимо мужчины с розой, не обратив на него ни малейшего внимания.
После секундного колебания отец обогнал их и предстал прямо перед ними ступенькой ниже, перегородив путь. Удивленные, озадаченные, они вынуждены были остановиться. Высокий худощавый мужчина приятной южной наружности (француз, итальянец? – мелькнуло у девушек в головах), в чёрных волосах которого уже была разбросана редкая, но заметная даже при тускло-жёлтом свете уличного фонаря седина, протянул Катарине крупную необычайной красоты бархатистую темно-бордовую розу на очень длинной ножке, глядя при этом прямо в её широко распахнутые от удивления и любопытства глаза.
Катарина смотрела на симпатичного незнакомца, ещё не проронившего ни слова, и недоумевала, почему ей так спокойно, так хорошо в присутствии этого элегантного чудака. Уличный фонарь был за его спиной, точнее, чуть правее от него, поэтому свет падал на его макушку, а с неё по зачесанной набок густой темной чёлке стекал на лоб и дальше наискосок к правой щеке и широкому плечу, на котором ладно сидела положенная ему часть новенького чёрного пиджака.
Большая часть лица незнакомца было в тени, поэтому она не могла рассмотреть его глаза, но они почему-то казались ей бархатно-бордовыми, такими же, как мягкая кожица переспевшей сочной вишни, которую она обожала, или как закрученные наружу краешки нежнейших лепестков протянутой ей розы, сами же лепестки были чуть светлее.
Эта бархатистость, эта трогательная мягкость его глаз (позже она разглядела их хорошо, и они оказались действительно такими, какими она вообразила их себе в первые минуты встречи) и покорили сердце Катарины. Она была уверена (во всяком случае так она сама рассказывала об этом позже), что уже в тот момент увидела в них свою большую и единственную любовь.
Отец в первую же встречу признался Катарине, что женат. После этого они встречались несколько раз в Германии, куда отец приезжал в командировки, а также в Италии, куда приезжала на гастроли и каникулы Катарина. Разлучаясь, они очень тосковали друг без друга. Расставание давалось им с каждым разом тяжелее и тяжелее.
Но Катарина не подталкивала отца к разводу. Нет. Он сам сказал, что жизнь без неё не имеет для него никакого смысла, что они созданы друг для друга и должны быть вместе, что он только с Катариной понял, что такое любовь, и теперь не в силах от неё отказаться.
Его жене было, конечно же, больно. Она назвала отца предателем и, отказавшись наотрез что-либо с ним обсуждать, попросила тотчас же покинуть дом. Он ушёл с одним чемоданчиком, наспех собрав самое необходимое на первое время, оставив всё супруге и дочери. Родители с обеих сторон были категорически против развода. Его собственные мать и отец сказали, чтобы ноги его никогда не было в их доме, если он оставит жену и дочь.
Адвокаты их развели, однако Ватикан был непреклонен, отказавшись расторгнуть церковный брак. Поэтому по католическим законам отец считался многожёнцем и грешником. Ему пришлось переселиться в Германию и принять немецкое гражданство.
В Германии я и родился. Ради семьи мама отказалась от карьеры. Я ни разу не слышал от нее слов сожаления или упрёков. Её любовь к отцу и ко мне была такой большой, такой бескорыстной. Моё счастливое детство, как я уже писал Вам, длилось до двенадцати лет.
А дальше...
Может, в другой раз.
Искренне Ваш
Марио Негри»
Должно быть, тогда случилось что-то очень тяжелое, если уж господин Негри, столь словоохотливый и красноречивый в письмах, вдруг резко оборвал свое послание, дойдя до этого, явно, поворотного момента в его жизни. Лене непременно хотелось узнать о том, как сложилась дальнейшая судьба вторгшегося в её жизненное пространство необычного господина, а также его близких. Ей почему-то казалось, что это очень важно и для неё самой. Потому она решила, что время пришло - пора им встретиться и поговорить, глядя друг другу в глаза.
Местом встречи Лена выбрала небольшой семейный ресторанчик, симпатичный и уютный, с хорошей немецкой кухней, но разместившийся посредине маленькой узенькой улочки буквально в паре шагов от шумного в любое время дня и года центра, отчего и полупустой в обычные, непраздничные дни. Ей хотелось, чтобы ничто не отвлекало их от беседы.
Марио Негри пришёл в ресторан раньше Лены и поджидал её за одним из столиков в глубине слабо освещённого зала, что, однако, не помешало ей увидеть его сразу же, как только она переступила порог заведения, потому что в нём было всего лишь с пяток посетителей.
Марио поднялся ей навстречу, уже не так сутулясь, как в их первую встречу, но всё так же застенчиво улыбаясь, и протянул бордовую розу на длинной ножке, тонкие края чуть закрученных наружу лепестков цветка были немного темнее по цвету и бархатистей. Ленин взгляд задержался на его протянутой руке. «Какая красивая мужская рука! Какие длинные тонкие пальцы! Как у пианиста...» - успела она отметить.
- Если бы Вы только знали, как я рад Вас видеть, фрау Бельц! – прервал господин Негри ее наблюдение. – Спасибо огромное за всё, что Вы сделали для меня, - голос его дрогнул, выдавая волнение.
После того как Лена взяла протянутую ей розу, он галантно отодвинул стул и подождал пока она сядет.
- Знаете, я не такой мастак писать письма, как Вы, господин Негри. Только возьмусь за перо, а воспоминания захлёстывают меня, подхватывают и несут в своем мощном потоке всё дальше и дальше, становясь шире, мощнее, ярче, и уже стоит большого труда выбраться из них, и едва хватает сил на то, чтобы хоть что-то записать на бумагу. А, может, я просто ленивая?!
- Мне тоже нелегко, поверьте, передать всё на бумаге, - вздохнул Марио Негри и правой рукой провёл легонько по своим серебристым волнистым волосам.
- Я это заметила в последнем письме, - и вдруг, сама того от себя не ожидая, Лена положила свою руку на тонкие длинные пальцы его левой руки, лежащей на краешке стола, тут же упрекнув себя за эту чрезмерную чувствительность, это спонтанное действие, за свой непрофессионализм.
Хорошо, что в тот самый момент подошла официантка и, протягивая им меню в толстых переплетах из темно-зеленой искусственной кожи, спугнула чуть было не повисшую между ними неловкую паузу. И всё же, несмотря на мимолетность своего прикосновения к руке Марио, Лена успела почувствовать тепло и надежность, исходящие от этого человека...
Иногда чуть ли не с первой минуты знакомства с человеком кажется, что знаешь его давным-давно и даже близок с ним. С таким человеком легко общаться, говорить, потому что сразу же чувствуешь его искреннюю заинтересованность в тебе и неподдельное сопереживание со всем, что с тобой происходило и происходит. Его легко понимать - ведь он смотрит на мир твоими глазами, он живёт в этот момент тем же, чем и ты. С ним легко молчать, дав возможность общаться душам. Так было и у Лены с Марио.
Обсуждение меню и выбор вина совершенно незаметно привели их к размышлениям на более серьёзные и личные темы. В какой-то момент они оба совершенно перестали ощущать время и пространство и очнулись только тогда, когда официантка подошла сообщить им, что ресторан закрывается.
С этого вечера Лена и Марио стали встречаться регулярно: сначала через каждые две недели, а потом и чаще. Они вместе ходили в рестораны, в театры, кино, на выставки или просто гуляли по улицам и паркам города. Поначалу больше говорила Лена, а Марио продолжал писать ей длинные, похожие на захватывающий роман с продолжением письма о своей семье и о себе.
Родители его отца действительно отказались от сына. После развода со своей первой женой он перестал для них существовать. Отец рассчитывал, что сердца родителей смягчатся с рождением Марио, и написал им сразу же после появления мальчика на свет. Ответ на самом деле пришёл, но только от приходского священника. В письме говорилось, что родители не изменят своего решения и просят их больше не беспокоить.
Через некоторое время отец Марио получил письмо от своей младшей сестры. Брат и сестра дружили с самого раннего детства. Этому способствовала небольшая разница в возрасте – всего лишь около полутора лет. Они вместе росли, вместе играли, читали, ходили в одну школу, делились тайнами...
Сестра написала брату втайне от всех: от мужа, сына, родителей, друзей. Ей было больно за брата, жалко его, но она ничем не могла ему помочь.
«Может, время смягчит сердца родителей. Пока же они непреклонны в своем решении и даже запретили произносить твоё имя в их присутствии, - писала сестра. – С потерей тебя в моем сердце поселилась боль. По ночам, когда все в доме засыпают, я могу больше не сдерживать слезы, копившиеся во мне целый день, и подушка к утру становится совсем мокрой от них.
Дорогой мой братик, поверь, моя рука с трудом выводит эти слова... Прости, прости меня, но прошу тебя очень, не пиши мне, иначе жизнь моя превратится в ад. Я буду звонить тебе по мере возможности. Будь счастлив».
В новой семье рядом с любимыми и любящими людьми боль от разрыва с родными с годами, конечно же, поутихла, притупилась, но не ушла совсем и время от времени давала о себе знать, сдавливая невидимым обручем грудь, да так, что испуганное сердце начинало колотиться безудержно, пытаясь вырваться на свободу, а потом измученное, выдохшееся затихало, замирало и, успокоенное какими-то лекарственными каплями и добрыми словами любящей души, медленно возвращалось к обычной жизни.
Марио рано начал понимать из услышанных им отрывков разговоров между отцом и матерью, из происходящего с ним и вокруг него, что там, где есть любовь, всегда поблизости горечь и потери. Терял и страдал не только отец. Ради любви и семьи мать отказалась от карьеры пианистки. И хоть этот её шаг никогда не был предметом раздора между нею и родителями, кто знает, какой след он оставил в её внутреннем мире, в её душе...
Когда мальчику шёл восьмой год, в автомобильной аварии погибли его немецкие бабушка и дедушка. В эти печальные дни мама много времени проводила за роялем: часами играла любимые произведения своих родителей, будто этим хотела вернуть их к жизни или просила прощение за то, что не стала великой пианисткой, какой они видели её в своих мечтах.
Тогда Марио впервые увидел свою мать плачущей. Подкрадываясь к ней незамеченным во время её игры на рояле, он видел, как дрожат на ресницах слёзы, готовые вот-вот упасть и покатиться вниз по уже проложенной мокрой дорожке на побледневших щеках...
Марио никогда не забудет свой двенадцатый день рождения. Последний по настоящему счастливый день в его жизни! Родители устроили грандиозный праздник любимому сыну. Он пригласил всех своих друзей.
Был жаркий июньский день. Столы стояли прямо на пушистой и мягкой, накануне постриженной траве в их саду, украшенном разноцветными воздушными шарами. Подарки возвышались горой на одном из них. Синим водяным оком щурился в неподвижное безоблачное небо бассейн, в который с разбегу прыгали разгорячённые играми дети. Звонкие детские голоса не мешали соседям, потому что почти все они были в этот день на празднике у Марио. В радостной ребячьей суете Марио нет-нет да ловил на себе счастливые взгляды родителей, облитых с ног до головы щедрым послеполуденным солнцем.
А всего лишь через несколько дней после этого яркого праздника не стало мамы. У неё было больное сердце. Оказывается, перед днем рождения сына она почувствовала себя неважно, но никому из близких не обмолвилась и словом о своём самочувствии и не стала обращаться к врачу из-за боязни, что её могут положить в больницу и этим будет испорчен день рождения Марио, которого он с таким нетерпением ждал. Врачи не смогли спасти Катарину.
После смерти жены отец стал пить. Кроме того, он все реже и реже появлялся дома, мотаясь по белу свету, будто убегая от чего-то или кого-то. Но и, бывая дома, он почти все время запирался в своем кабинете и под предлогом работы уклонялся от общения с Марио. Нет, отец ни разу ни в чём не упрекнул сына, ни единым словом не намекнул, что считает того виновным в смерти Катарины, он просто старался не попадаться мальчику на глаза.
Марио всё больше и больше времени проводил в опустевшем и печально притихшем доме один на один с няней. Он чувствовал себя виноватым в смерти матери: ведь это из-за его дня рождения она ушла от них навсегда. Из весёлого общительного мальчика он превращался в молчаливого замкнутого подростка, сразу же после уроков спешащего домой, в мир книг, ставших его верными попутчиками, единственными друзьями и учителями.
Однажды поздно вечером Марио случайно подслушал разговор няни с только что пришедшим домой отцом. Это был даже не разговор, а пара фраз, которыми обменялись взрослые, но после этого мальчик сам перестал искать встречи с родителем.
- Господин Негри, - робко начала няня, - мне надо с Вами поговорить.
Отец ничего не ответил, и только по внезапно наступившей напряженной тишине, в которой так быстро, как при отключении телевизора или магнитофона в безлюдном доме, растворились отзвуки его шагов, мальчик понял, что тот остановился. После короткой паузы, так и не дождавшись ни слова от отца, няня торопливо, словно боясь, что тот недослушает и снова спрячется в своем кабинете, выпалила:
- Господин Негри, мальчик ждёт Вас каждый вечер и находит всё новые и новые предлоги, чтобы хоть как-нибудь оттянуть время и не идти в постель. Он всё время один. К нему давно никто не приходит, и он никого не навещает. Марио уже давно не играет со сверстниками. Поговорите с ним, приласкайте. Вы нужны ему, очень нужны, господин Негри...
- Спасибо за заботу, госпожа Шнайдер, - холодно ответил отец. – Я думаю, что в ближайшие дни буду вынужден отказаться от Ваших услуг, - на том и закончился разговор.
Через неделю в доме появилась другая женщина, которая не вмешивалась в воспитание Марио, а только убирала и готовила.
Школьные учителя тоже пытались побеседовать с отцом своего ученика и обратить его внимание на то, что мальчик всё дальше и дальше отходит от общественной жизни класса и школы, теряет друзей и всё больше и больше замыкается в себе. Но при вечных разъездах господина Негри это было не так-то легко сделать. Как-то классной руководительнице Марио повезло, и она застала старшего Негри дома. Беседа длилась ненамного дольше, чем с няней, и ни на йоту не изменила позицию отца.
- Марио стал хуже учиться? – выслушав учительницу, подчёркнуто любезно спросил господин Негри.
- Нет, что Вы! Его отношение к учёбе нисколько не изменилось. Даже наоборот. Его рассуждения на уроках истории и литературы стали глубже, выразительнее, сильнее. Но они пугают своей недетской логикой, преждевременной взрослостью...
- Хм, вот уж никогда бы не подумал, что хорошие результаты могут стать поводом для беспокойства. Извините, у меня чрезвычайно срочная работа. Спасибо за заботу о сыне. Я провожу Вас к выходу, - и буквально выдворил учительницу за дверь, не дав ей больше и рта раскрыть.
Постепенно учителя, бывшие друзья, знакомые и нянечка привыкли, смирились с замкнутым образом жизни Марио и почти что перестали докучать беседами ему и его отцу. Школу Марио закончил блестяще и поступил на исторический факультет Кёльнского университета, уехав подальше от родного городка на юге Германии.
Оказавшись вдали от дома и среди совершенно незнакомых ему людей, он как-то вдруг оживился, выпрямился, будто, наконец, стряхнул с себя злые чары, так долго державшие его в тени разросшегося в тоскующей душе дерева вины, закрывавшего ему все другие стороны жизни, кроме боли и терзаний себя упреками за безвозвратно утерянное сокровище.
Там, в той оставшейся на юге Германии жизни, Марио был уверен, что все, в том числе и родной отец, вменяют ему в вину смерть матери, все сторонятся его, как прокаженного. Поэтому-то он и замкнулся в себе, предпочитая наблюдать за остальным миром с определенной, как ему казалось, безопасной дистанции.
А здесь в Кёльне он абсолютно никого не знал, никто не знал его. И совсем неожиданно замкнутый вокруг него круг разомкнулся. Чёткая граница двух миров стала постепенно размываться, исчезать, и они, эти миры, вливаясь друг в друга и перемешиваясь, расширялись и обогащались. Новый же представлялся ему то разноцветной мозаикой, в которой отдельные части идеально подходят друг к другу и по цвету, и по форме, и по существу, то калейдоскопными узорами, волшебными, богатыми и яркими, плавно сменяющими друг друга, не успевая наскучить.
Отец редко давал о себе знать: звонил пару раз в месяц и, не дослушав до конца отчёт сына, сворачивал разговор, ссылаясь каждый раз на неотложные дела. Но даже такое отношение родителя уже не могло надолго испортить настроение Марио. У него снова, как и в раннем детстве, появились друзья. В его жизнь, наконец, снова вернулась любовь. Точнее – ворвалась, стремительно, безоглядно, как гроза в томительную летнюю жару.
Он влюбился в Люси, даже не видя её. Как-то перед лекцией Марио сидел в полупустой аудитории неподалеку от открытой в коридор двери. В первые дни учёбы он всегда умудрялся прийти в университет задолго до начала занятий. Ему доставляло огромное удовольствие встречать взглядом каждого сокурсника, появлявшегося в проёме двери, и кивком головы и улыбкой приветствовать его. Ему хотелось быть в гуще людей, знать, что их радует, волнует, беспокоит, стать естественной частью их сообщества, быть нужным им, как они стали нужны ему. Он вновь учился смотреть вокруг себя не как сторонний наблюдатель, а как непосредственный участник действа, и всё увиденное было ему чрезвычайно интересно и ещё больше подстегивало его природное любопытство.
И в тот день, готовясь к лекции и доставая из рюкзака тетради, карандаши, линейку (все его конспекты были идеально аккуратно оформлены, и каждая, даже самая коротенькая линия в любой схеме, таблице, графике проводилась только при помощи линейки, причём карандашами разного цвета), он прислушивался к шагам и голосам в коридоре, пытаясь по ним угадать, кому они принадлежат и в каком расположении духа их хозяин.
Бодрый перестук каблучков по коридорному паркету приближался к открытой в аудиторию двери, но как-то внезапно смолк, не дотянув всего лишь нескольких шагов до неё, так что хозяек увидеть не удалось. А в том, что это были именно девчонки, Марио нисколько не сомневался – только их каблучки, даже самые невысокие, выстукивали свои послания всегда так призывно и волнующе.
- Ну, рассказывай, рассказывай, подруга, не тяни. Что же так задержало тебя? Целую неделю занятий пропустила! – чувствовалось, что любопытство буквально распирало спрашивающую. По голосу, низкому и грубоватому, Марио узнал свою сокурсницу, соседку по столу, энергичную, никогда не унывающую, вечно переполненную всякими идеями Сабину.
- Ах, Сабина! – услышав этот тёплый, гибкий, легонечко так вибрирующий голос, Марио от неожиданности даже выронил из рук карандаш: он в одну секунду вспомнил, казалось, уже давно вытесненный из его памяти голос южной ночи.
Когда ему было чуть больше шести лет, они всей семьей поехали отдыхать на юг Италии, и в первую ночь Марио долго не мог уснуть, потому что, как он поведал наутро родителям, у ночи был такой необычный, красивый, волшебный голос, тёплый и разный, как у целого оркестра музыкальных инструментов. Ночь приоткрыла ему тогда тайну любви, а точнее её голос, чтобы он узнал его и не прошёл мимо в назначенный судьбой час.
- Не заставляй себя упрашивать. Не ломайся. Подруги мы, в конце концов, или нет?! – прогнусавила Сабина, видимо, притворяясь обиженной. Марио даже представил себе, как она в этот момент надула свои толстые, чуть вывернутые наружу губы.
- Лучшая, самая лучшая ты моя подруга, - голос незнакомки перешёл на насмешливо-ироничный шепот.
Сейчас она коснулась руки Сабины и слегка сжала её своими длинными, тонкими, но в то же время сильными пальцами, подумал Марио, и ему так захотелось выскочить в коридор, чтобы убедиться в этом, – едва сдержался.
- Тогда рассказывай, не тяни, - канючила Сабина.
- Пора в аудиторию. После лекции спокойно поговорим. Но честное слово – ничего интригующего ты от меня не услышишь, - по интонациям, с какими была произнесена последняя фраза, Марио тут же представил себе улыбку незнакомки в этот момент, - снисходительную и в то же самое время чуть-чуть ироничную.
Так оно и было, в чем юноша смог самолично убедиться через пару секунд, – эта улыбка еще не успела сойти с губ незнакомки, когда та появилась в дверях. «Боже, Боже, - пробормотал про себя паренёк, - благодарю тебя за это чудо! Это ведь она, моя любовь?!»
Новенькая оказалась полной противоположностью высокой, крепко сложенной, немного даже полноватой и грубоватой Сабине. В ней всё было прекрасно – и фигура, и серо-голубые широко расставленные глаза, глядящие на мир с искренним интересом, и небольшой носик с едва заметной трогательной горбинкой посредине, и голос, и смех, и короткие темно-русые волосы, зачесанные аккуратно за идеально округлые маленькие и тоненькие ушки, и потертые голубые джинсы на узких бедрах, и бордовый хлопчатобумажный свитер, и туфельки в цвет ему на невысоких каблучках...
Марио рассказывал Лене об этой девушке спустя годы, долгие годы, а казалось, будто он видел её вчера. Лена наблюдала за Марио и чувствовала - он волнуется и переживает, вспоминая то время, словно восемнадцатилетний мальчишка. Но, слушая его, она не позволила себе ни одного мало-мальски отрезвляющего замечания: мол, все влюбленные идеализируют предмет своей страсти, или «любовь слепа...». Хотя очень хотелось кольнуть, совсем чуть-чуть, легонечко, потому что все эти розы-мимозы в его устах уже начинали потихоньку действовать ей на нервы. Весь седой, сверлило в голове, а до сих пор продолжает умиляться своей первой любовью. «Завидуешь?» - останавливала Лена поток желчных мыслей.
Сабина направилась к столу, за которым неподвижно сидел потрясенный нахлынувшими на него чувствами Марио. Он будто боялся пошевелиться, чтобы неосторожным движением, жестом, не дай Бог, не разрушить очарование момента, не лишиться только что приобретенного им богатства.
По правую руку от Сабины пустовало одно место, и она пригласила приостановившуюся у первого ряда подругу сесть рядом.
- Привет! - кивнула Сабина Марио. – Знакомься, моя самая лучшая подруга Люси. Мы с ней в школе вместе учились.
- Очень приятно, - Марио протянул новенькой руку и почувствовал, как его бросило в жар и густая краска предательски залила лицо, отчего смутился ещё больше и чуть не выронил руку девушки.
- Мне тоже, - вежливо ответила Люси, а в глазах её застыл вопрос, адресованный Сабине.
- Марио у нас – настоящий джентельмен, - ответила та на взгляд подруги. – Если тебе что-то понадобится – не важно что, обращайся к нему, не прогадаешь.
- Это Сабина так надо мной подшучивает, - буркнул Марио и тут же уткнулся в свои конспекты.
- Вовсе нет, - Сабина постаралась принять серьёзный вид. - Скоро Люси убедится в этом сама.
Позже от той же Сабины Марио узнал, что Люси – дочь немки и француза, но родители уже несколько лет как развелись. Мать, писательница детских книжек, живет в Германии, а отец, художник, после развода вернулся во Францию к своим родителям, владеющим небольшим виноградником в долине Роны.
Люси проводила большую часть школьных каникул у отца и деда с бабкой, которые в ней души не чаяли. Вот и тем летом перед встречей с Марио она была у них. Уже в самом конце каникул у бабушки прихватило сердце, поэтому Люси и задержалась во Франции, опоздав к началу занятий в университете. Но, слава Богу, все обошлось: бабулю выписали из больницы, и она снова хлопочет по хозяйству.
Одним словом, влюбился парень в Люси по самые уши. Пламя этой любви охватило Марио в мгновение ока, и весь мир в его трепетном сиянии стал ему ещё дороже, ещё роднее. Несмотря ни на что, жизнь прекрасна, думал он. И любовь действительно способна творить чудеса. И Люси, его единственная, настоящая любовь, поможет вернуть ему отца. И они будут счастливы вместе.
Марио тоже понравился Люси: хорошо воспитанный, умный, начитанный, всегда готовый поделиться своими знаниями. С ним было интересно и, главное, надёжно. С самой первой минуты их знакомства Люси была уверена, что Марио никогда не будет надоедать ей пошлыми изъяснениями в любви, следовать за ней по пятам повсюду, ограничивать её свободу. То есть и с парнями можно дружить точно так же, как и с девчонками, думала она. Вскоре они стали проводить довольно много времени вместе: готовились к занятиям, ходили на студенческие вечеринки, дискотеки, в кино, просто болтались по улицам, когда уставали от занятий. Правда, частенько к ним присоединялась и Сабина.
Первый учебный год пролетел незаметно. Марио был на седьмом небе от счастья. Однако за всё это время он так и не признался Люси в своих к ней чувствах: не нашёл для этого подходящего момента. Скорее всего, он подсознательно боялся потерять то равновесие, что обрел за год жизни вдали от родного дома, от отца.
На летние каникулы Люси снова отправилась к отцу и деду с бабкой во Францию. Несколько раз Марио звонил ей и по голосу подруги понял, что ей хорошо там и она совсем не скучает по нему. Конечно, это задевало парня, огорчало, но совсем чуть-чуть и ненадолго. Лето, солнце, Франция, близкие люди рядом – не удивительно, что Люси бодра и весела, ведь она знает, что скоро они опять будут вместе и надолго, успокаивал он себя. Теперь уж он обязательно скажет ей о своих чувствах.
Марио надеялся, что Люси вернется в Германию за несколько дней до начала занятий в университете, позвонит ему сразу же и назначит встречу, и у них будет достаточно времени, чтобы поделиться друг с другом увиденным и пережитым в разлуке. Но его телефон все молчал и молчал, а к телефону в квартире Люси никто не подходил, и дни тянулись удручающе медленно, и с каждым днём на душе становилось тяжелей – в ней копилась необъяснимая тревога.
Необъяснимая тревога... Марио гнал от себя все неприятные мысли, пресекал в себе малейшую попытку поиска причины этой тревоги и облечения её в слова. Он решил просто ждать. Скоро, очень скоро всё прояснится. Но тревога в душе только росла, расширялась, заполняла собой пространство в нём и вокруг него.
В первый день учёбы он пришел в университет задолго до начала занятий и прохаживался в совершенно пустом ещё фойе поблизости от входа, горя нетерпением увидеть Люси. Время шло. Стали подходить студенты: сначала по одному, по двое, а потом уже потянулись нескончаемым потоком. Ему кивали, с ним здоровались, перекидывались парой слов. Промелькнула в толпе Сабина, о чём-то оживленно беседующая со своими спутницами.
«Всё! Я скажу ей, обязательно скажу, как люблю ее! Дороже Люси у меня нет никого на всём белом свете! При первой же возможности скажу...» - Марио твердил про себя эти несколько слов, как заклинание, как молитву, способную предотвратить, отвратить плохое, то, что может помешать его любви, его счастью...
Вскоре поток студентов стал иссякать, пока совсем не прекратился. «Ничего страшного не произошло, - уговаривал себя Марио. – Опоздала, задержалась... Сабина наверняка знает причину. Сейчас всё прояснится». С минуты на минуту должна была начаться лекция, и Марио направился в аудиторию, через каждый шаг оглядываясь на входную дверь.
Он не слушал, не мог слушать то, о чём так вдохновенно говорил профессор. Он мысленно подгонял время: беги быстрее, быстрее, пожалуйста. Но оно, будто нарочно, назло ему, замедлило свой ход, чуть ли не остановилось совсем, и лекция никак не заканчивалась. А Марио так не терпелось подойти поскорее, подбежать к Сабине, расспросить ее о Люси. Уж та наверняка знает, что произошло! Ведь Люси – ее лучшая подруга.
Наконец-то лекция закончилась, и профессор, поговорив еще пару минут, отпустил студентов на перерыв. Марио вскочил со своего места и чуть ли не вприпрыжку рванул к Сабине, опасаясь, что та успеет куда-нибудь исчезнуть.
- А, привет! Как я рада снова тебя видеть! Все в порядке? – видимо что-то такое необычное в лице Марио насторожило её.
- Что может со мной случиться?! Я тоже рад тебя видеть, - выпалил он и без обиняков приступил к расспросу: - Ты не знаешь случайно, почему нет Люси? Что-нибудь произошло? Где она?
- Разве ты ничего не знаешь? – удивлённо вскинула брови Сабина.
- А что, что я должен знать? – сердце парня дрогнуло, рванулось, от него как будто что-то оторвалось, или оно от чего-то отделилось, и поднялось, подкатило к горлу, перекрывая путь воздуху. Марио даже сделал пару глубоких вдохов, чтобы не задохнуться, прийти в себя.
- Да ты не волнуйся так, - тронула его за рукав Сабина. – У Люси всё в полном порядке. Она перевелась в Лионский университет.
- Ты шутишь. Зачем? Этого просто не может быть! Она об этом даже не заикалась. Наверное, бабушка опять попала в больницу?! – Марио, как утопающий за соломинку, хватался за любое возможное объяснение временного отсутствия Люси, только бы отогнать от себя, погасить вспыхнувшую было в его голове мысль о новой потере самого близкого для него человека и причём опять навсегда.
- С бабушкой как раз-таки всё в порядке! – недоверие Марио задело Сабину. - А о переводе в Лионский университет – сущая правда. О таком не шутят. Я сама очень переживала, узнав о решении Люси. Столько лет мы были с ней рядом чуть ли не каждый день! У нас не было никаких тайн друг от друга. Повсюду вместе. Вот и в университет поступили на один факультет, чтобы не расставаться надолго друг с другом... Поэтому можешь мне верить.
- Но почему, почему она это сделала? Что-то же должно было произойти?
- Ах, Марио! – вздохнула Сабина. – Люси влюбилась. Влю-би-лась! Понимаешь?! А любовь ставит всё с ног на голову.
И снова почва уходила у него из-под ног. Только-только наладившаяся было связь с миром в очередной раз обрывалась. Если бы не книги – его единственные верные друзья... Марио с головой окунулся в учёбу, в дотошное изучение, исследование давно ушедшего времени. Нет, он не бежал демонстративно от людей, но и не сближался больше ни с кем.
А в марте следующего года, необычно сыром и зябком, умер отец, так и не сказав сыну, что любит его. Из-за злоупотребления алкоголем после смерти жены, из-за желания как можно реже бывать дома, постоянных разъездов по городам и весям мира, коротания ночей в гостиницах наедине с бутылкой или за карточным столом со случайными знакомыми, совершенно не думая о своем здоровье и отгоняя мысли о сыне, он не оставил тому почти ни копейки. Поэтому, дотянув до окончания второго курса, Марио вынужден был бросить учёбу и устроиться на работу.
Он переехал из Кёльна в Штутгарт, поближе к местам своего детства, к могилам отца и матери. Он выбрал одиночество... Или одиночество выбрало его? Первое время коллеги по работе пытались вытягивать молодого человека на разные мероприятия, знакомить с девушками, но все их усилия заканчивались ничем, и вскоре они махнули на Марио рукой.
(Продолжение следует)