Картофельные люди

КАРТОФЕЛЬНЫЕ ЛЮДИ

1


Деревню Адмираловку построили в незапамятные времена посередине леса на высоком пригорке. По весне она утопала в голубых цветах медуницы, которую в Адмираловке звали подснежниками, потому что они появлялись , когда еще не сходили последние сугробы на лесных опушках. Летом благоухала липой и ландышем. А осенью пестрела на огородах остролистыми астрами всех цветов радуги. Но главным цветком в Адмираловке почитали картофельный. Его ждали с благоговением, ему радовались, как восходу, на нем загадывали, как на волшебном амулете – будет ли деревня с картошкой или соберут по осени одну мелочь.
Цвела в Адмираловке картошка – и в деревне все радовались, будто в праздник. Отведено под нее здесь было немало земли – даже в палисадниках копали картофельные грядки. А уж в поле их и глазом было не измерить! Но каждый житель Адмираловки считал по-своему, и выходило всегда гораздо меньше, чем было на самом деле. Все потому, что не полагалось в 1970 году иметь под картошкой больше десяти соток. Но у иных их было и по пятьдесят, да скрывали.
И вот однажды в Адмираловку пришла переписчица. И прямо направилась к картофельному полю. Как глянула – так и охнула. Очень большое поле было. А переписчица знала, на скольких оно хозяев. На глаз даже не выходило по десяти соток. «Может, это они с соседями скооперировались?»- подумала переписчица. И крикнула проходившему мимо мужику:
-Это деревня Адмираловка?
-Обмираловка, Обмираловка, она самая,- ответил мужик и спросил, щурясь от табачного дыма, который ел ему правый глаз,- а вы кто же будете?
-Переписчица я, Клавдия Ивановна Забелина, из райцентра пришла. Сейчас по домам пойду. Может, проводите?
-Пойдем,- сказал мужик.
Переписчица сгоряча, конечно, с ним пошла, из служебного рвения. А разглядела получше и забоялась рядом идти, спотыкалась по грядкам. Мужик же ровно шел по стежке, покашливал, тянул свою папиросу и глаз щурил, чтобы дым не ел. Борода была у него, так вроде, и не борода, а поросль какая-то черная. Дня три не бритая. И от этого переписчице было еще страшнее. «Бродяга какой-то,- думала она в смятении,- разбойничает по дорогам…» А до Адмираловки далеко шагать – и все по грядкам. Они высокие, окученные, по таким все ноги обобьешь. Идет переписчица, спотыкается, а за ней – целый выводок сиреневых бабочек вьется. Нагнали, окружили, словно сиреневое облако, и расселись на ней, где попало. Смотрит на нее провожатый с черной щетиной на лице, и кажется ему, что плывет по грядками легкое сиреневой облако, серебрится на солнце крылышками…
Устала Клавдия Ивановна и села под кустик передохнуть. Мужику же махнула ручкой – иди, мол, сама дойду. Но тот вернулся и тихо встал у нее за спиной, сиреневое облако из бабочек осторожно раздвинул. От страха Кдавдия Ивановна хвать в руки камень да кинь в своего провожатого. А он возьми и завались на спину. И лежит, не шелохнется. Только щетина черная кверху торчит на щеках. Переписчица испугалась, подкралась к мужику и давай его по щетине оглаживать. А он коричневой от загара ручищей юбку-то ей и задрал аж до самого затылка. Ну и давай оба по траве кататься.
Оказалась переписчица девушкой! Откаталась по траве, встала, оправила юбку, волосы маленько пригладила, губы покусала и снова за камень схватилась. Было размахнулась, да мужик говорит:
-Брось, брось, дура! Покалечишь, кто тебя кормить-поить будет?..
-Ты, что ль?
-Я. Ступай за мной. Раз поймалась птичка в клетку…
Клавдия Ивановна послушно пошла за мужиком и спросила:
-Тебя как зовут?
-Помер.
-Что это такое – Помер? Ты же вроде живой…- и с опаской оглянулась, наверное, подумала, что леший ее по траве валял, кровь девичью наружу пускал.
-Помер –так и зовут все в нашей Обмираловке. И ты зови.
-А настоящее имя у тебя какое?
-Да ну его… Герасим.
-Так я буду тебя Герасимом звать. Что в этом плохого?
-Как хочешь, так и зови, мне все одно.
-Почему же тебя Помером зовут?- допытывалась Клавдия Ивановна.
-У матери моей спросишь, она любит про то рассказывать всякому прохожему. И тебе напоет.
-Ты женатый?
-Теперь женатый. А до того холостой был, об эти грядки все пятки отбил…
-Что так? Искал кого?
-Тебя , кажись, и искал. Еле нашел. Что долго не шла?
-Не посылали. Восемнадцати лет не было, а как исполнилось, так и послали. Да откуда ты знал, что приду?
-Ну как же, про перепись по радио слыхали, ждали. К нам в Обмираловку все контролеры по этим грядкам приходят. Другой дороги нет. Один большак, да и тот почти пустой. Не любят по нему шоферы ездить, гиблое место. Аномалия. Как до наших грядок доедут, сон их берет. Впадают в дрему и бьются почем зря. Народу тут полегло… Одно слово - Чертов угол. Так наш большак зовут проезжающие. А мы прозвали эти места Аномалией. Нечистая сила здесь ночует, говорит шоферня. Которые останавливаются, обязательно женятся на наших. Никуда не денешься, такое место… Только невест-то тут нет больше. Какие были получше – тех увезли, а какие похуже – от водки почти все перемерли. Вот и ждал тебя здесь, на Аномалии…
-Да вдруг мужика бы прислали, ты бы тогда на нем женился?
-На мужиках разве женятся? Его мы бы к бабе какой пристроили. Девок, говорю, свободных у нас нет, а бабы холостые еще имеются. Вон хоть взять мою Копилку…
-Кого?
-Сеструху мою, так мы ее прозвали.
-А почему Копилкой?
-Потому что как только приедет, сразу к ней с просьбами бегут – сделай то, помоги с этим.
-Она – ведьма?
-Вроде того. В городе работает секретаршей у начальника автобазы. Незамужняя. И как приедет, все тайком на картофельные грядки бегает – здесь всегда кого-нибудь повстречаешь. Но Копилке пока никто не попадался. Не везет сеструхе! Не берет ее Чертов угол. А почему? Поди, узнай.

2

Как вошли в Адмираловку, Помер сказал Клавдии Ивановне:
-Ты пока иди в крайний дом, переписывай, а я тем временем мамке скажу, что женюсь.- И , заметив, что Клавдия Ивановна остановилась в нерешительности, завидев у дома крышку гроба, обитую красным ситцем, ободрил,- иди, иди, не бойся, там нынче похороны, дядю Сему на погост понесут. Он был добрый мужик, никого не обижал, и тебя не обидит, тем более, что в гробу…
Переписчица удивилась, услышав смешок в словах Герасима, но перестала упираться и пошла в дом, где лежал покойник. Во дворе толпился чисто одетый, даже нарядный, народ. Дети устроили беготню вокруг крышки гроба – прокрадывались под нее, а потом с криками разбегались в стороны. Самые отчаянные трогали крышку руками. В конце концов она свалилась и ударила по голове старика по прозвищу Пучок, который покуривал, сидя на скамеечке у тераски и говорил каждому, кто просил у него прикурить, свое привычное : «Все пучком!»
 Переписчице стало жутко, тем более, что сразу же заголосили бабы, жалеючи не столько покойника, сколько ударенного крышкой гроба деда, которому, значит, был знак вскорости идти за дядей Семой. Но Пучок и не собирался. Он был еще вполне крепкий и лишь почесал затылок и продолжал покуривать, как ни в чем не бывало, отмахнувшись от голосящих. Тогда те переместились в дом, поближе к гробу. И начали лазить по покойнику под покрывалом – щупали его за носки новых ботинок, чтобы не бояться будущих покойников.
Клавдия Ивановна тоже вошла в дом и спросила хозяйку. Вышла женщина, низко покрытая черными платочком. Тут же выбежала какая-то молодайка и крикнула ошалело-радостно:
-Ой, теть Рай, у нас сегодня столько народу, столько… готовить не успеваю. Всех угостить надо, люди же пришли!
Клавдия Ивановна остолбенела, изумляясь неуместной молодайкиной радости. А хозяйка сказала, погрозив пальцем:
-Ори потише, а то и дядю Сему тебе кормить придется…
-Это почему?- растерялась молодайка.
-Это потому, что дури в голове у тебя много, орешь так, что мертвый из гроба встанет.
Она вытерла глаза белым закомканным платочком и спросила Клавдию Ивановну:
-Вы к нам?
-К вам, я переписчица. Ушла бы, но нельзя, надо переписать…
-Мы понимаем, раз надо –проходите на кухню. Здесь переписывайте.
Клавдия Ивановна разложила бумаги на углу стола, свободного от кастрюль с киселем и тарелок с блинами, и начала спрашивать – кто проживает в доме, сколько кому лет… Хозяйка отвечала без запинки, но, дойдя до биографии покойного мужа, остановилась и спросила:
-И Сему записывать будете? Но он же упокоился. Зачем его-то?..
-А это надо посмотреть, когда он умер. Если пятого после обеда, то писать не надо. А если до обеда, то надо. Когда умер-то?
-Ох,- вздохнула хозяйка, дай Бог памяти, когда же преставился? Из ума все вылетело. В среду скончался, а хороним сегодня, на третий день, седьмого. Значит, умер пятого. До обеда? А это во сколько?
-До двенадцати часов дня.
-До двенадцати… Это когда я корову только подоила, он еще дышал, а я все спешила, дергала кое-как, да потом все одно ведро разлила. Поросятам молоко-то вылила. Сема еще дышал. Это потом мать закричала, я и побежала и молоко разлила. Да что его там было – молока, капля. Сил доить нет никаких. Да и рано взялась. Все боялась, не успею. А потом Сему обмывать – кому ж доить-то?. А корова у меня скандальная. Оборется недоеная. Дело это – при покойнике-то корове орать? Ведь не собака, чай…
-Так когда же умер?- допытывалась переписчица.- Если до обеда дышал, то значит, после обеда?
-Не-ет, я ведь в тот день пораньше доить пошла…
-Тогда, выходит, до обеда?
-Не знаю, мочи моей нет вспомнить. Да зачем его записывать, если он уж умер, мужик-то мой?
-Понимаете,- вздохнула осторожно переписчица,- это нужно для статотчетности, для финорганов.
-Значит, если после обеда умер, то запишите?- уточнила хозяйка, будто опомнившись,- а если до обеда – то нет?
-Именно так.
-До обеда. И записывать нечего. До обеда и преставился, Царствие ему небесное, упокой, Господи, его душу. До обеда и не стало.
-Хорошо, так и запишем,- облегченно вздохнула Клавдия Ивановна.
Тут в кухню вошли четверо мужиков и сказали:
-Выносить пора, хозяйка. Время!
Та поднялась с табуретки и пошла в комнату, причитая на ходу. Чем ближе она подходила к гробу, тем сильнее становился ее крик. Наклонившись над дядей Семой, хозяйка уже не кричала, а пела на одном дыхании, не делая передышки ни на секунду:
-Охнакогожетыменягоремычнуюпокинулохтяжеломнена
Мужики подошли, подняли хозяйку и передали ее старухам, которые суетились тут же , словно черные мухи на пироге. Они подхватили плачущую, а та закинулась назад и ловила руками воздух, словно хотела уцепиться за него.
Вдруг Клавдия Ивановна услышала, как кто-то шепчет:
-Вот досталось Причиталке и на мужниных похоронах покричать, а то все на чужих выла. Теперь, небось, охоту свое горе отбило.
Это шептал Пучок, вошедший в дом к самому главному моменту – выносу.
-Хотя она ведь и замену себе подыскала, племянницу позвала, Фроську. А ничего у нее не получается – кирюшка потому что и покойников боится страсть! Тяпнет стакан и начнет за упокой, а кончит за здравие. Раз удумала на похоронах Ваньки Косого частушки голосить. Так бабы ее за волосья даже оттаскали и за стол на поминках не пустили – не заработала. Куда ей за Райкиным вытьем угнаться! И тут Райке бы отдохнуть, а она сама Семку обвывала – Фроська-то уже наклюкалась и с ночи на кухне шерудит, праздник ей, вишь, – похороны!
-А вы далеко живете?- спросила Клавдия Ивановна,- мне бы с вас перепись составить. Вы, я вижу, на кладбище не идете?
-Здесь, рядом живу. Пойдемте, раз надо,- сказал Пучок.- Вот только земле предам Семку…
Он вышел за порог и поднял сухой комок земли. Подождал, пока похоронная процессия немного удалится, и бросил землю вслед. И тут другие, которые не пошли на кладбище, стали кидать землю под ноги уходящим, а мальчишки и вовсе бросали камни так, что они били иных провожающих по ногам. Но те не оборачивались и делали вид, что ничего не почувствовали.
«Какой странный обычай в этой Обмираловке»,- подумала Клавдия Ивановна со смущением, но ничего не сказала деду Пучку и пошла вслед за ним в его дом. Там она разложила свои бумаги и начала спрашивать Пучка: когда родился, сколько лет работает, какую скотину держит, сколько соток у него под картошкой.
-Вы - верующий?- вдруг спросила переписчица.
Пучок опешил:
-Это как?
-Ну, веруете в Бога? Если да – то какого вероисповедания?
-Чего?
-Вероисповедания?
-Вот мать моя исповедовалась, бабка тоже меня в церковь таскала за собою. Помню, на Троицу чуть не задавили меня. Маленький совсем был, мальчонка…
-Значит, православный?
-Я к попу не хожу,- строго сказал Пучок.
-Значит, неверующий?
-А рази можно быть неверущим? Кому-то верить все равно надо.
-В Бога вы верите?
-Я, может, во что-то и верю. А как не верить? Вот повадились в мою крышу камни падать. Как дождь, так – бах - и камень на крыше. Весь шифер побили. Откуда камни-то? Председатель смотрел, агроном тоже был. Не поймут. Уж думают, что это я их морочу. А зачем мне? Здесь такое место… Про наш большак слыхали? Вся шоферня на нем спит. Почему это? А я – как дождь – не сплю. Боюсь, камнями убьет. Почему это меня выбрали камни-то? Поверишь тут…
-Значит, верующий,- сказала переписчица и склонилась над своими бумагами.
-Погоди ты!- недовольно остановил ее Пучок.- Скажи, там налог на верующих дополнительный не дают нынче?
-Да вроде нет…
-Вот - вроде. А точно никто ничего сказать не может. Ну и кому после этого верить? А Причиталка что сказала – верующая она?
-Там весь дом в иконах и крестах, и по покойнику читали, ясно, что верующая,- сказала Клавдия Ивановна.
-Да-а,- протянул Пучок,- женщине верующей надо быть обязательно. От нее крику, шуму много, она, глядишь, туда,- он ткнул пальцем наверх,- и достучится. А с нас, мужиков, что взять? Одни матерные слова. А их в уши Ему,- он снова ткнул пальцем вверх,- не воткнешь. Отскакивают. Кроме того душа у женщины красивая такая, завитая, как в кудрях, очень, видно, Богу приятная. А у мужчин что – окурок, небось, вместо души-то…
-Откуда же вы знаете, какая у женщин душа? Разве ее можно видеть?
-Я видел,- уверенно сказал Пучок.- Еще маленький, в той книге, по которой по упокойным читают. Старая была книга, важная. Там и нарисована душа. Вся витая – конечно, женская. Разве мужику душа в завитушках подходит?
Клавдия Ивановна старалась понять, в какой это книге видел Пучок душу? И вдруг догадалась – это же он заглавные буквы в Евангелии старинном видел, рукописные. Им в школе показывали на уроках истории. Когда древние летописи проходили.
- Так Причиталка ничего и не сказала? – все выпытывал Пучок.- Ну и я ничего не скажу, сама пиши. Что хочешь. Я разрешаю.
На том и сговорились Пучок и переписчица к взаимному удовольствию. То есть, удовольствие, конечно, получил Пучок, когда путал переписчицу своими хитростями, а та только порадовалась, что беседа про Бога у них на том кончилась. И поставила в нужной строчке прочерк деду Пучку.

3

Как только Клавдия Ивановна вышла за порог дома деда Пучка, тут же налетела на Помера, который уж час как ждал ее, чтобы жениться, не откладывая в дальний ящик. Подхватил переписчицу под ручку и повел к матери. Та сидела за столом, накрытым чистой скатертью и ожидала сына с невестой. Но мысли ее все бежали к картофельному цвету – люди поговаривали, что уж видели полосатого жука на чьей-то грядке. Если этот американский жук налетит, нечего им будет в зиму ни поесть, ни одеть, ни попить. Все до копейки сожрет эта зараза. И до чего же зловредные эти американцы, мало того, что атомной войной грозят, так еще жука картофельного напустили. И как он только оттуда до Адмираловки долетает! Дарья Матвеевна тотчас хотела бежать на поле, глянуть на грядки, да тут вошел Герасим, втолкнув вперед себя переписчицу.
Клавдия Ивановна только глянула на Дарью Матвеевну, как сразу и поняла – не сахар будет у нее жизнь со свекровушкой. Сурового вида женщина сидела за столом, накрытым праздничной скатертью.
-Проходите, раз пришли,- сказала та.- Переписывать нашу Обмираловку приехали? А что сегодня переписывают – кур, людей, дома, скотину, яблони или грядки?
-Все, все, что есть.- Клавдия Ивановна торопливо прошла к столу и открыла свой чемоданчик, достала бумаги, разложила на белой скатерти.
-У нас дом старый,- начала перечислять свое добро Дарья Матвеевна,- из скотины только первотелка, пяток яблонь да три сотки картошки. Больше ничего нет. В совхозе все покупаем.
-А я видела картофельное поле у дороги – большое.
-Да какое большое, Клав?- засмеялся Помер.- Это только кажется оно большим, там всегда туман, аномалия, все двоится. Мы же меряем каждую весну – по десять соток – самое большое на хозяина. У нас дядя Петя депутат, сам лично всем перемеряет. Он-то норму знает – не больше десяти соток.
-А у вас, значит, – только три?
-Ну, может, четыре, как-нибудь приросло чуток,- снова засмеялся Герасим.
-Да я уж записала – три,- сказала Клавдия Ивановна, и Дарья Матвеевна встала с табуретки, пошла греметь котелками у плиты и приказала сыну:
-Ну-ка, лезь в погреб. Человека привел, а на стол не поставлено! Люди вот-вот с поминок к нам пойдут. Уж все прослышали про вашу аномалию на картошке, хотят невесте смотрины устроить.
-Зачем это?- смутилась переписчица.- Мне домой надо возвращаться, бумаги в статистику отдать.
-Куда тебе теперь домой?- махнула рукой Дарья Матвеевна,- у меня здесь, за занавеской, жить будете. Места всем хватит. Ишь ты, домой наладилась… Отгуляла девка Пасху!
Клавдия Ивановна исподтишка взглянула туда, куда ей указала свекровь – за занавеской была накрыта широкая кровать с грудой белоснежных толстых подушек. Переписчица покраснела и склонила голову над своими бумагами. За занавеской было гораздо лучше, чем на железной койке в общежитии.
Но Помер тут же отодвинул статистику в сторону, освобождая место для солений и варений. Оказывается, пока она переписывала Адмираловку, Дарья Матвеевна успела всего наготовить и даже пироги испекла.
А под окнами уже толокся народ, отдыхая от киселя и кутьи, которыми их потчевала Причиталка на поминках дяди Семы. Помер распахнул створки и крикнул:
-Заходи, народ православный, на нашу свадебку!
И тут же в дом потянулись адмираловские. Чинно рассаживались за столом, но ни к чему не притрагивались, ждали, когда хозяйка разрешит. Привели всю в черном Причиталку, аккуратно усадили ее рыхлое тело на табуретку, погладили по спине, по плечам, поставили перед ней тарелку, дали вилку и подвинули рюмку. Лицо у нее было красное, распухшее, но она оживленно разговаривала с соседками, сидевшими по бокам, о полосатых американских жуках на картофельном цвету. И Причиталка опасалась, что в зиму останется без денег, если картофельный цвет сожрут жуки, и тогда не сумеет расплатиться с долгами за похороны дяди Семы и поминки.
Только Дарья Матвеевна присела за стол и подняла рюмку с водочкой, как в дверь вошла ее старшая дочь Надежда.
-Вот и Копилка пожаловала, как чувствовала,- прошептал весело Помер, наклоняясь к невесте, и крикнул:
-Надюха, заходи, гостьей будешь! Давай, сюда, к новой родне поближе!
Сестра всем громко сказала : «Здрасьте!», а невесте подала руку. Села на почетное место в красном углу под материнскими образами, брат налил ей водки в рюмку. Тут все начали чокаться с особым чувством – ведь на поминках приходилось выпивать без того, чтобы позвенеть рюмашками, а от этого становилось очень скучно. Поэтому сейчас чокались даже раза по три за раз, наверстывая упущенное, и пили радостно.
Вдруг кто-то крикнул: «Горько!» Но Дарья Матвеевна строго одернула баловника:
-Не свадьба у нас, а смотрины, чего невесту зря мусолить? Вот будет свадьба, тогда и нацелуются.
-Ну а хотя бы спеть-сплясать дозволяете?- спросил баловник.
Дарья Матвеевна нерешительно взглянула на черную распухшую Причиталку, но, увидев, как та увлеченно беседует со своими соседками о картофельных жуках, махнула рукой: «Можно!»
Пока народ плясал и пел, сестра пытала Герасима насчет его местожительства с молодой женой.
-Куда ты ее приведешь, где жить-то будете?
-Как где – у мамки, за занавеской,- отмахивался Помер.
-Эх ты, голова, говорю тебе – стройся! Занимай соседний участок, пока не забрали. Ведь отнимут…
-Да мать не велит новый дом ставить, говорит – атомная война скоро будет. Что же мне, против матери идти? Будем за занавеской…
-Нет, ты меня послушай,- не отставала сестра,- я тебе этот участок выхлопочу, поднажму, где надо, начальника своего попрошу помочь. Он сумеет, у него все схвачено. И стройматериалы достанем по сходной цене, стройся. Пока есть возможность. Вот картошку осенью продашь, и бути фундамент!
-А что – можно и насчет участка похлопотать, мне дядя Петя депутат, обещал,- вдруг согласился Помер.- Но с матерью скандалить не охота как!
-Мать старый человек, ей война до смерти будет мерещиться, а тебе дом нужен, неужто всю жизнь за занавеской проживешь? Значит, подаешь заявление в сельсовет?
-Ладно, завтра отнесу , с дядей Петей депутатом пойдем.
-Смотри, не обмани!
Лидия захотела поближе познакомиться с новой родственницей. И когда узнала, что та круглая сирота и жилья у нее – только койка в общежитии в райцентре, обрадовалась, к большому удивлению переписчицы.
-Это очень хорошо, что ты сирота, просто замечательно!
-Почему?- спросила тихо Клавдия Ивановна.
-Потому что сиротам землю под стройку положено без очереди давать. А нам очень выгодно сейчас это разрешение получить, потому что освободилась земля рядом, вон, видишь, за нашим огородом? Хорошая земля. Картошка на ней родится с два кулака.
-Это с твои два, а с мой – один!- хохотнул Помер и показал кулачище.
-Ты бы побрился, вон как щетина торчит, что кусты в огороде!- заметила Лидия.
-А ты на Аномалию бы сходила, может, там тебя уж муж поджидает, его и будешь бриться заставлять!- съязвил Помер, и Копилка обиделась. И хотела опять сказать брату, что в аномалию она не верит!
Но к ней через стол уже тянулась жена местного ветеринара Костина Аглая Никитична.
-Лидия Васильевна, Христом Богом тебя прошу, Ванька наш опять в вытрезвиловку попал, уж похлопочи. А то из техникума исключат барбоса, его учительница ноне в контору звонила, пугала, а он ведь от конторы учиться по-е-хал,- почти рыдала она через стол, не выпуская, однако, из руки рюмку с водкой.
Сам ветеринар Костин сидел в глубокой задумчивости – ему опять на ветпункт не привезли свежего бычьего семени, и чем теперь осеменять адмираловских коров, он не знал. И прикидывал – скольких телок потянет местный бык Вовка? Эти подсчеты и оборвала разом Аглая Никитична, толкнув мужа под бок согнутым локтем руки, в которой держала рюмку. Водка пролилась на рубаху Костина, и он очнулся, стал отряхиваться и все пытался вернуться к своим трудным подсчетам. Но Аглая настаивала и заставляла мужа просить Копилку посодействовать в спасении сына из вытрезвиловки. Но Костин вдруг сказал:
-Лидия Васильевна, спасай нас, стадо яловым останется в зиму – не подвезли мне семени из райцентра! А дозвониться туда не могу, у них связи нет. Не похлопочешь ли? Тебе там близко от работы. А?
Аглая была потрясена до глубины души таким предательством мужа и крикнула, не стесняясь гостей:
-Оба вы… барбосы! Что сын, что ты, замучили…Вот брошу все и уеду к себе на Украину, хоть галушек вволю отъемся, надоела ваша картошка, поперек горла стоит!- вдруг перешла она с сыновней беды на картошку.
 И не случайно – у Костиных было больше всего соток на Аномалии, и каждый год приходилось нещадно гнуть спину, чтобы посадить и собрать урожай. А тут еще эти американские жуки. По целому подолу одна собирала их Аглая за раз, пока Костин осеменял своих коров на колхозной ферме. И если бы только с ними занимался ветеринар! Повадились к нему адмираловские бабы шастать. Как у кого в паху засвербит – бегут к Костину – помоги, родной, от женской болезни. К врачам совсем отвыкли ездить, все к ветеринару таскаются. Верят коровьему доктору, что ли, больше. А он и рад стараться, всех принимает, советы дает. Да, в общем, один совет-то – ехать на юга, принимать кустотерапию на грязях. «Волшебное средство,- говорит им Костин,- за одну процедуру вылечиваются там женщины…» «Это как?»- спрашивают любопытные бабы. «Под кустом, не знаете, что ли, как?» Многие обижались на такие насмешки. А некоторые все-таки ездили попробовать. И надо же! Приезжали здоровые.
Копилка согласно кивает головой, обещает Аглае помочь и собирается на большак, к автобусу – ей пора домой, чтобы завтра не опоздать на работу. А надо еще отоспаться. Все с завистью смотрят на сестру Помера – у нее в городе хорошая квартира, с ванной и газовой плитой. Не надо дрова рубить, печку топить, воду в котле греть. Открыла краник, села в ванну и помылась. А то и попарилась. Хорошо жить в чистоте и тепле!
Вот за это многие в Адмираловке не любят Копилку, хотя мало кто не просил ее о чем-нибудь. Но зависть берет свое, и люди болтают за спиной у старательной Копилки черт знает что. И, главное - получат помощь, а потом стараются делать вид, что она была вовсе не при чем, что это председатель похлопотал или еще кто. А кто такая сестра Помера – секретарша! Тоже – начальник! Лидия-то понимала - вот такой неблагодарный народ живет в Адмираловке. Аномальный, одним словом, народ. Но не обращала внимания и не отказывала в хлопотах. Потому что жалела адмираловских за их трудную жизнь.


4

Вечером Дарья Матвеевна снова сидела за столом, накрытым белой скатертью. Гости разошлись, наплясавшись и наевшись, напевшись и напившись. Сын с молодой женой шушукался за занавеской. Мать подслушала его разговор с Лидкой о том, что завтра он пойдет с дядей Петей депутатом в сельсовет хлопотать о земле под стройку. Дарья Матвеевна разглаживала черными от работы в огороде руками белую скатерть, и с лица ее не сходило обиженное выражение. Наголодавшись в войну девчонкой, она потом мало чему хорошему верила в этой жизни. Мать ее умерла тогда же от голода в этом вот доме, а дом чудом не сгорел и не попал под бомбы. Так куда же из него бежать? От добра добра не ищут. А главное, обидно было Дарье Матвеевне, что не сможет она бросить эти проклятые тридцать соток на Аномалии под картошкой и будет горбатиться на грядках, пока там и не упадет. А иначе новый дом не поставишь. Одной Гераськиной зарплаты комбайнера не хватит. Хоть и хороший он комбайнер, да колхоз ихний небогатый, урожаи в нем щуплые. Может, из-за аномалии этой? Кто знает, но денег больших на здешних полях не возьмешь, только на картошку да на поросят и надежда. «А еще свадьбу играть,- вздыхает Дарья Матвеевна,- девка – сирота, значит, все расходы – на нас».
Вдруг из-за занавески вышла Клавдия Ивановна и спросила:
-Почему все Герасима Помером в вашей Адмираловке зовут?
-А что же он сам-то не расскажет? Маленький был в шестидесятом году совсем, когда пришел в дом переписчик, вот как ты сегодня, да спрашивает – сколько кур, сколько яблонь. На каждую налог накладывает. А Герасим-то побежал, лег на кровать и кричит:
-Дяденька, меня не пишите, я помер!
Он думал, что и на него налог насчитают, и нам совсем голодно придется, вот и решил спасать. С тех пор так и кличут – Помер да Помер…
Ночью Дарья Матвевна спала кое-как, снилась ей война, пожары, мама-покойница. Да так, что прямо будто наяву взрывы гремели и дом начал падать. Открыла глаза Дарья Матвеевна, а дом-то и взаправду падает! Вскочила с постели, босая побежала, крикнула:
-Война, война!
И без чувств повалилась на пол.
В дом Дарьи Матвеевны въехал грейдер, который председатель пригнал из райцентра рано утром. Чтобы расширить и разровнять деревенскую улицу. Но не вписалась громоздкая машина в узкие габариты Обмираловки и задела угол жилого дома да чуть людей не передавила.
Но старый дом устоял и в этом испытании грейдером, а дырку в стене председатель обещал за один день залатать. И пошел утром Помер в сельсовет оформлять стройматериалы на ремонт, а заодно похлопотать о выделении земельного участка под новую застройку. Конечно, прихватил с собой дядю Петю депутата.
Чудной это был старик. Уж никто не помнил в Адмираловке, когда и каким депутатом он был, но все считали его самым настоящим, действующим представителем властей и относились со всем уважением. И ни одно дело в деревне не обходилось без дяди Пети депутата. И звали его дядей Петей не только молодые жители Адмираловки, но и его ровесники. Вот как уважали. Без дяди Пети ничего не начинали – ни картошку сажать, ни печку класть, ни поросенка резать. А уж в сельсовет за бумагами идти – так без дяди Пети депутата вообще никак. Он в этих бумагах разбирался и мог подсказку дать. И не беда, что взятый в помощь мог и поперек пойти и дело нарушить, ему все равно верили и считали – раз так получилось, значит, так тому и надо быть.
Дядя Петя высоту держал и очень берег свое звание депутата тем, что и властям мог поперек пойти. Так получилось и в этот раз. В сельсовете заявление у Помера приняли и пообещали, что участок ему выделят, где он просит, тем более, что дом его чуть не упал сегодня, толкнутый грейдером. Помер довольный пошел трактор заводить на техстан, а дядя Петя вдруг вернулся в сельсовет.
-Ты чтой-то обратно?- удивился Помер.- Смотри, пути мне не будет!
-Надо уточнение одно дать,- подмигнул хитровато дядя Петя, без этого дело не пойдет,- и шмыгнул в дверь.
В сельсовете удивились возвращению старика.
-Забыл чего, дедунь?- спросила молоденькая секретарша. Она приезжала на работу из соседней деревни Малаховки и не знала местных.
Дядю Петю аж передернуло, но он и виду не подал, а сказал:
-Я об этом участке-то, что в заявлении сейчас был… Там хотя и дома давно нет, а хозяева-то, говорят, живы, по городам живут. Как бы заминочка не вышла у вас, вот что. А то приедут и затребуют свое, как тогда?
-Тогда надо проверить,- решительно сказала секретарша.- Спасибо вам, дедунь,- и положила заявление Помера в самую что ни на есть нижнюю папку.
-Дядя Петя меня зовут, депутат,- сказал старик строго и, кинув кепку на лоб, вышел из сельсовета, осторожно, со значением, прикрыв за собой дверь.
А Помер работал все лето до осени и ждал решения сельсовета. Наконец, пошел узнать, и секретарша, достав его заявление из дальней папки, сказала, что решение принято быть не может. У участка есть хозяева. Помер так и сел на стул от неожиданности. Он-то знал, что хозяева , его соседи, давно умерли, а наследников у них не было.
На следующий день примчалась сестра, вихрем налетела на брата, обо всем расспросила и побежала в сельсовет. Долгая у нее там была беседа, но не с секретаршей из соседней Малаховки, а с председательшей из Адмираловки. Та и сама удивилась такой прыти своей подчиненной, которая самолично решила судьбу новостройки сына Дарьи Матвеевны, ее закадычной подружки. И очень рассердилась на девушку, так что та даже заплакала от огорчения. Но решение опять нельзя было принять – нужно ждать следующего заседания исполкома сельского совета, а оно только через месяц. Однако теперь сама председательша пообещала, что дело на стороне Герасима.
-Пусть начинает строиться,- твердо посоветовала она Надежде.
Та побежала домой, рассказала о своих мытарствах в сельсовете, о том, что дело решилось и можно начинать бутить фундамент. И, помахав ручкой, умчалась к себе в город. Только пыль следом закрутилась.
-Ну Надюха. Во дает!- радостно воскликнул Помер.
-Да что – Надюха, Надюха,- возразила Дарья Матвеевна,- это дядя Петя депутат помог наверняка, если бы не он…
Даже она, как и все в Адмираловке, не верила в то, что ее дочь может такие дела проворачивать. И полностью надеялась только на дядю Петю депутата.
Через год Помер с молодой женой перебрались в новый дом, а Дарья Матвеевна осталась в своем.
Но тут пришел новый председатель сельсовета и сказал, что хоть и хороший новый дом у Герасима, а жить-то в нем ему едва ли придется , потому что – самострой. Помер чуть не заплакал: в Адмираловке слова «самострой» боялись издавна.
-Но ведь председательша сказала – строиться,- слабо возразил он.
-А правление-то было?
-Было! Я сам на него ходил.
-А документ взял?
-Какой?
-Решение исполкома о выделении участка под дом.
-Нет, а зачем? Ведь председательша сказала – строиться можно.
-Иди теперь, найди ее,- нахмурился новый председатель сельсовета.- Нету этого решения у нас, нету!
-Ну как же,- опять стал защищаться Помер,- и дядя Петя депутат там был, он слыхал…
-Ничего не знаю, ищи документ,- сказал строго новый председатель.
Наутро отправился Помер в сельсовет, по дороге зашел за дядей Петей. Тот засуетился, кепку на лоб кинул и важно в своем черном, правда, порядком изношенном, пиджаке присоединился к Герасиму и говорил, семеня рядом:
-Документ, ежели он есть, должен быть на месте. Никуда не деться…
Померу от этих слов становилось полегче на душе, и он с надеждой и заискивающе поглядывал на дядю Петю депутата.
У сельсовета он сказал Герасиму:
-Сам пойду, посмотрю, что к чему, ты меня обожди здесь. Не надо их фордыбачить зря. Я знаю, как к ним подойти.
Помер остался на улице, а дядя Петя пошел в сельсовет.
-Тебе чего, дедунь?- спросила девушка-секретарша из Малаховки.- Забыл у нас что-нибудь?
Дядя Петя потоптался у двери, огляделся, вздохнул и сказал:
-Да вроде кепку свою гдей-то бросил…
-А на голове-то что у тебя, дедунь?- засмеялась секретарша.
-А и правда!- криво улыбнулся дядя Петя и пошел вон.
На улице он подошел к Померу явно смущенный и сказал, вытаскивая трясущимися пальцами папироску из пачки:
-Нету твоих документов там, не нашли. Все кругом обыскали. Нету! Но я их там шуганул крепко, будут знать…
И Помер поехал в город к сестре. Вернулись они вдвоем. Та побежала в сельсовет, долго ругалась с председателем и заставила его перерыть все папки с бумагами. И нужный документ, наконец, нашли. А Надежда и дома не могла успокоиться, говорила матери:
-Подлец этот ваш новый председатель сельсовета, наверняка хотел кому-то участок за взятку отдать. Откуда он только такой взялся?
-Вот и дядя Петя там поскандалил,- сказала Дарья Матвеевна,- видно, все-таки подействовало. Вот взял же человек на себя наши прибамбасы, себя не пожалел…
Надежда оторопело посмотрела на мать, потом на брата. Но тот, видно, был согласен. Она махнула рукой и поспешила обратно в город. На прощанье сказала:
-Вы заставьте этих девок в сельсовете вам копию с решения исполкома сделать, и чтоб с печатью была! А то доведет до суда вас сельсовет. Чего доброго – снесут дом. Раз земля кому-то понадобилась.
Наутро Помер сам пошел в сельсовет и затребовал копию решения исполкома об отводе участка. Девушка-секретарша из Малаховки долго фордыбачилась, говорила Герасиму, что слуг тут нет, что и бланков у нее нужных тоже нет. Но в конце концов написала копию, и с этой бумагой Помер зажил спокойно со своей Клавдией Ивановной в новом доме. А Дарья Матвеевна на радостях отнесла в благодарность дяде Пете депутату большой кусок окорока от зарезанного на продажу поросенка, старательно откормленного аномальной картошкой и потому розового и мягкого.
Дядя Петя долго не открывал. Наконец, Дарья Матвеевна до него докричалась, и он скинул-таки крюк с двери. Трясущимися руками принял от нее подношение и , закурив папиросу, стал слушать, поглядывая в окно, о чем говорила гостья.
-Дядя Петя.- говорила она,- нам что-то делать с большаком надо. Говорят, кладбище будут наше закрывать, чтобы дорогу расширить. Нельзя кладбище трогать, ты бы сходил в сельсовет, похлопотал.
-А что хлопотать – шоферня боится тут ездить, говорят, покойники их спать заставляют около нашей Обмираловки. Значит, покойников надо убрать. И весь вопрос.
-Да как же это? У меня там мама похоронена, да и твои все там. Куда же их?
-Наверно, к картошке подвинут, на Аномалию перенесут.
-А картошку где сажать?
-Это вопрос государственный, депутаты его решать будут,- сказал дядя Петя важно.
-Ну и ты им подскажи, дядя Петя, у тебя ведь авторитет, разве ты – не власть?
-Ладно, будет время – похлопочу,- проворчал дядя Петя.
И Дарья Матвеевна, довольная разговором, отправилась окучивать картошку на Аномалию.


5

Вопрос о закрытии адмираловского кладбища не сходил с повестки в сельсовете уже десять лет. У Помера и Клавдии Ивановны подрастала дочка Людочка – Сметанка, как они ласково называли ее за белое-белое личико и белые волосики.
Наступил 1984 год. Теперь, отправляясь на картошку, Дарья Матвеевна по дороге заходила на кладбище не только на могилку матери, но и к дяде Пете депутату, который преставился в восьмидесятом году. В Адмираловке его поминали добрым словом, потому что были уверены – это его заботами кладбище до сих пор не снесли.
Зато шоферня проклинала Черный угол, но проклятия не действовали, и по-прежнему они засыпали, подъезжая к Аномалии.
Незадолго до кончины дядя Пети Дарья Матвеевна ходила к нему с новой просьбой – похлопотать о том, чтобы поменяли картофельное поле. С некоторых пор картошка на Аномалии была плохая, несмотря на то, что ее и навозили, и химикаты сыпали в землю. И не просто картошка была водянистая и невкусная – она стала получаться какой-то странной формы. Многие клубни были похожи на крошечных уродливых человечков - инопланетян, а на некоторых обмираловские жители видели такое, что многие даже перестали сами есть картошку, а всю отвозили на базар Сами же покупали польскую или белорусскую. Но дядя Петя очень сильно ослаб и не мог уже идти в сельсовет и хлопотать. Так и осталось картофельное поле на Аномалии.
Тем летом Дарья Матвеевна, передвигаясь с долгими передышками через картофельные грядки, внимательно осматривала цветы на кустах, отыскивая американских жуков. И вдруг, подняв голову, увидела, как из туманной пыльной дымки с краю поля на нее двигается фашисткий танк с длинным толстым дулом. То, что танк был немецкий, Дарья Матвеевна определила, разглядев на нем большой белый знакомый немецкий крест.
Старуха едва перевела дух и, повернувшись спиной к танку, бросилась по грядкам к кладбищу. В войну они часто прятались за старинными надгробьями при бомбежках. Но, доковыляв кое-как до погоста , Дарья Матвеевна увидела, что все кресты и надгробья на могилах повалены и разбиты на куски.
-Война,- прошептала старуха,- война началась!
Сердце у нее замерло и больше не завелось. Дарья Матвеевна умерла от страха перед обыкновенным колхозным комбайном, на котором молодой адмираловский балбес Балабон, не вышедший из детства, нарисовал зачем-то немецкий крест и так ездил по полям.
После ее похорон стали в Адмираловке гадать – кто же разбомбил надгробия на могилах? И отыскали-таки баловников. Двух мальчишек, десяти и одиннадцати лет.
-Да неужто двое пацанят могли семьдесят надгробий завалить да еще разбить на куски?- поражались жители деревни.- Врут они, кто-то там был другой…
Но «других» участковый искать не стал, а потащил в суд родителей этих ребят. Суд присудил им уплатить за разгром все до копейки. Но они поднялись и съехали из деревни, прихватив, конечно, своих пацанов-подлецов. Только их и видали. А вскоре пришло решение в Адмираловку – кладбище не закрыть , а укоротить и за счет освободившейся земли расширить большак, на котором спит шоферня.
-Вот и весь разгад нашей Аномалии,- сказал дед Пучок.- Раз надо было кому-то взять эту землю, значит, они ее и взяли, хотя бы и с могилками. А пацаны не при чем, сами себя оговорили за деньги. Иначе на какие бы шиши их родители уехали неизвестно куда? Для переезда тоже деньги немалые нужны.
-Вот был бы жив дядя Петя депутат…- вздыхали адмираловские,- такого бы безобразия у нас не произошло.


6

Вскоре большак расширили, укоротив адмираловское кладбище. Но шоферня спать здесь все равно не перестала. Наоборот, аварий стало еще больше после того, как дорога прошла по кладбищу.
А тут еще на Аномалии такой страшный случай произошел, о котором далеко по округе разнеслось.
Пас там дед Пучок колхозных коров. Водил по краю кладбища, где трава густая, сочная и цветы, полезные для молока, сладости ему придают. Потом увлекся и погнал стадо на луг, под высковольтные опоры. А адмираловские сколько раз ему говорили – не лезь под опоры, убьет. Там и ходить-то под ними было всегда страшно, если два человека рядом – друг от дружки ток чувствуют. Вместе с Пучком пасла коров его главная жена. Главная потому, что жил еще дед с Матросихой. Много лет волынил с двумя бабами и не хотел бросать. Так и знали в Адмираловке: если дед не у главной жены, то обязательно его можно найти в доме у Матросихи. Ее и прозвали так не потому, что она когда-нибудь моряка на побывку ждала или бушлат себе морской покупала или бескозырку, а по поговорке: «Поматросил и бросил».
Но Пучок ее не бросал. И та была хотя молодая, но мужа себе законного подыскать не смогла, потому что опозоренная была Пучком навсегда. Ей только из деревни было уезжать от греха. Но куда? Родня нигде ее не приняла. Вот и жила Матросиха от встречи до встречи со своим Пучком. А ему что? У него «все пучком!»
Спешил дед пригнать коров в летний лагерь до грозы короткой дорогой, вот и попер под опоры. А гроза тут его и нагнала. Да как рванет, как жахнет по стаду! Коровы бегут, ревут, а главная жена Пучка свалилась и лежит. Ему бы поднять жену, а он коров гонит из-под опор…
Потом у Пучка спрашивали, почему от коров не оторвался, бегал за ними, как без ума, а жену не поднял? Убило ведь током главную-то. Но дед не мог ничего сказать. Сам не понял, почему бежал за коровами.
-А это они его за собой звали,- сказал вдруг ветеринар Костин. – Животные – они умнее людей. Сами бежали и Пучка за собой уводили, а он их послушал. Он-то, конечно, не понимал, что это они ему велят за ними бежать, а ведь бежал! Вот как умеют животные нами командовать… А жена – так если бы он за ней под опору полез, и ему конец пришел. И трогаться за нее нельзя – насквозь в токе была, и его бы убила. Да и умерла она сразу – такое напряжение! Понимать надо. Вот коровы поняли…
Схоронил Пучок главную жену и стал жить с Матросихой, теперь она была у него главная жена.
Наступил 2000 год. Пучку исполнилось восемьдесят лет. На месте колхоза давно было другое хозяйство, и сельсовета больше не было. Но работали все, как прежде, в полях, на ферме и еще пололи свою картошку на той же Аномалии. Вот приходит однажды к Пучку новый председатель и говорит:
-Не поможешь ли, дедунь, хозяйству?
-Коров пасти не пойду,- сразу отмахнулся Пучок.
Но председатель его успокоил – ему был нужен ночной сторож на техстан. Что ж, пошел Пучок сторожить трактора. Сидел ночью в сарайчике, кутался в фуфайку от холода и думал: «Почему у меня всю жизнь так мало всего было – дом маленький, перекошенный, зарплата всегда была маленькая, на нее только хлеба-то вволю и купишь. Корова и та молока меньше всех давала. Что у меня есть? Почему одним Бог много дает, а мне – самую малость? Ведь я даже детей из экономии не завел. Потому что не на что было их заводить. Таких же нищих плодить? Сидел бы сейчас на моем месте сын, уж тоже пенсионер, и мерз бы, как я сейчас. Жалко малого как!» Но потом Пучок вспоминал своей старой головой, что никакого малого у него нет, а тут приезжал председатель и привозил ему зарплату. Он всегда ее по ночам развозил – механизаторам, которые в третью смену работали, и ему. И спрашивает однажды у него Пучок:
-Почему мне за всю жизнь так мало добра выпало? Другим – много, а мне мало.
А тот ему отвечает:
- Что малое, что большое – это еще подумать надо. Ты, дедунь, не грусти, подумай хорошенько, чего такого особого малого тебе Бог дал, поищи и довольствуйся. Может, оно дороже большого…
Пришел Пучок домой и стал думать, по сторонам оглядываться, чего же такого есть у него малого, чем он должен довольствоваться? Смотрел-смотрел, ничего не нашел подходящего. И вдруг понял – пенсия! Только пенсия у него есть. Хоть и маленькая, а каждый месяц ее приносят, с голоду не дают помереть. И никто не отнимет. «Ну хоть это…»- вздохнул Пучок и пошел спать.
А наутро пришла почтальонка и принесла ему бумагу, в которой было написано, что каждый месяц из пенсии у него будут вычитать долг, пока не рассчитается.
-Это как же?- растерялся дед.- Только порадовался – и на тебе – вычитать. За что?
-Не знаю, дедунь,- вздохнула почтальонка,- сам съезди в район, узнай.
Собрался Пучок поутру, взял старую костылку, перемотанную на кривой ручке синей изолентой, и поехал в райцентр. Отстоял в очереди в районном пенсионном отделе , а когда подошла его пора, то девушка в окошке объяснила ему: раз работал, надо было сообщить. Работающим пенсионерам единовременные выплаты не положены. «А так как вы числитесь пострадавшим от аварии на Чернобыле, то мы вам льготные начисления делаем каждый месяц. Теперь нужно их вычесть обратно»,- сказала девушка.
-Это сколько же?- спросил расстроенный Пучок.
-Одну тысячу девятьсот семьдесят два рубля.
-Такие деньги! Я на них цельный месяц живу,- зашумел было Пучок.
Но девушка строго прервала его и сказала:
-Такой закон, его надо выполнять,- и крикнула:
-Следующий!
Но Пучок все сидел около окошка и не хотел уходить. Думал о несправедливости. « Даже и от малого отнимают, что они – выше Бога, что ли? Он дал, а они отнимают». И подумал еще: « Эх, нет дяди Пети депутата, он-то, может, и помог бы…» Сидел он потому, что встать не мог. Ноги у него очень ослабли от переживания. И прямо отсюда направили Пучка в больницу. А там с ним еще один странный случай произошел.
Когда его привезли, то он лежал очень бледный и пульса врач у него не нашел. Решили в больнице, что Пучок умер и направили его в морг. Как потом он рассказывал, чему, конечно, никто не верил, стали у него там кровь брать.
-Оказывается, - рассказывал дед,- крови в больницах не
хватает. Те, кто сдавали раньше, мало едят и кровь свою берегут, а те, кто сейчас хочет сдавать – все заразные. Ихнюю кровь даже на помойку выливать нельзя – опасно. А у меня-то кровь хорошая, вот и стали ее откачивать помаленьку. Тут я и ожил. Ну меня обратно в палату отправили, а оттуда – прямиком домой. Чтобы зря денег не тратить на мое лечение. Сказали, на положенное мне как пенсионеру лекарство, все деньги уже истратили. Вот и послали… Да еще сказали – можно опять выходить на работу, сторожить.
 Оказывается, пока Пучок лежал в больнице, там ему быстренько комиссию сделали на проверку инвалидности, которую, как ветеран войны, он получил еще десять лет назад. Но теперь решили переосвидетельствовать восьмидесятилетнего деда и дали ему разрешение на труд.
С тем и вернулся Пучок в Адмираловку, но не один, а
привез с собой бабу – в невесты холостым адмираловским мужикам. У него спрашивают:
-Кого привез-то, вторую жену, что ли?
А он отвечает:
-Канарейку. В больнице подобрал, бездомная. Пусть
здесь живет, может, на Аномалии мужа себе подходящего найдет.
Так что осталась Матросиха главной женой Пучка, а
Канарейка жила просто так при них. Но когда в Адмираловку на побывку приехала Копилка и узнала, как кличут в деревне новую жилицу, то сказала:
-Заразная она. Канарейками в больницах зовут тех, кому
там гонорею лечат, триппер, то есть. В вендиспансере мест уже не хватает, там сейчас целыми деревнями от сифилиса лечатся, а таких канареек по обычным больницам распихивают. Ее надо опасаться. Перезаразит всю деревню!- и погрозила пальцем Померу.
А тому Канарейка эта зачем? У него своя Клавдия
Ивановна имеется. Чистая…
Канарейка увидела, что адмираловские мужики на нее не западают, сторонятся, и стала по вечерам из дома уходить на большак. Там к спящей шоферне приставала и нагуляла себе пузо. А родила на кладбище, и чтобы ребеночек не кричал, засунула ему в рот кляп и среди могилок бросила. Сама неизвестно куда сбежала. Когда ребеночка нашли и схоронили, Пучок сильно убивался, говорил:
-Жалко мальца-то, пусть бы домой несла, уж мы бы его с Матросихой выходили на мою пенсию. Был бы нам сынок. Зачем убила?..
Адмираловские деда винили в том, что он такую гулящую Канарейку в деревню притащил, а до того здесь никто детей не убивал. Теперь же о них дурная слава по всей округе идет На базаре вообще торговать невмоготу – каждый пальцем тычет и ничего не покупает. Как будто каждый, кто из Адмираловки приехал торговать – и есть детский убийца. И поскольку многие в округе знали Адмираловку как Обмираловку, то и говорили, что не зря такое название у деревни, там давно нечисто , не зря рядом шоферня спит и бьется. Да не сатанисты ли в Обмираловке орудуют? Дело дошло до того, что сами адмираловские стали с подозрением поглядывать на иных древних старух и внимательно смотрели – не шастают ли те по кладбищу ночью?
И опять думал Пучок, что и тут его Бог обделил. Так и не дал ему чего-нибудь побольше самого малого, что у него имеется. Привел Канарейку, будто птицу на воле поймал. Думал – сосватает городскую бабенку кому-нибудь помоложе, сватом станет, а родне-то ведь помогать принято. Хотел старость себе и Матросихе облегчить. Но и тут толку у него не получилось! Улетела Канарейка, только нагадила… Вот и вся прибыль.


7

Помер жил в новом доме со своей Клавдией Ивановной, а старый приберегал для дочки Сметанки, ожидая ее замужества. Но та жила при тетке в городе и при своих тридцати годах не желала вступать в законный брак.
-Вся в Копилку пошла,- убивался Помер,- как тут быть, где ей мужа сыскать?
И однажды выпал ему случай. Побилось на большаке как-то много машин сразу. Штук тридцать стукнулись друг о дружку неподалеку от Аномалии. Пришлось адмираловским мужикам вместе с милиционерами и спасателями растаскивать побитые автомобили и вытаскивать из них убитых и раненых.
Помер старался у черного блестящего внедорожника. Такую машину было особенно жалко. «Сколько же стоит этот мерин?- думал Помер, отжимая фомкой дверь.- Всю нашу деревню за такие деньги, небось, продать можно и еще не хватит». Он старался не сильно царапать дверцу, хотя весь передок у «мерина» был смят в хлам.
Когда, наконец, удалось открыть дверь, из нее ему на руки вывалился молодой человек в очень дорогом пальто и белом шарфе. Помер потащил его подальше от машины, опасаясь, что та вот-вот взорвется. И она действительно рванула, да так, что грядки на картофельном поле высветились. Спасатели бросились врассыпную, а милиционеры, наоборот, побежали к месту взрыва. Было видно, что с такой силой могли рваться снаряды или взрывчатка.
Помер сидел рядом с молодым человеком в дорогом пальто и белом шарфе и видел – смуглый он, с черными, как вороново крыло, волосами. «Сейчас налетят, схватят, в тюрьму спровадят. Не посмотрят, что без памяти,- размышлял Помер и вдруг подумал,- а зачем добру пропадать? В хозяйстве сгодится!» И потащил волоком раненого в кусты на кладбище. Там уложил между могилками и побежал домой за тележкой. Скоро вернулся, уложил незнакомца в свою тачку и повез к Клавдии Ивановне. Но не в новый дом, а в старый, где жена уже ждала его.
-Кого же это ты приволок?- изумилась она.- На что он нам?
-Нам-то не надо, а Сметанке сгодится.
-Да он же черный!
-Вот и хорошо, разбавит нашу сметану.
Когда раненый очнулся, то первым делом стал спрашивать про машину. Оказалось, что не его она была, а хозяина, которому он новый автомобиль перегонял на Кавказ. Помер на стал допытываться, что еще кроме нового автомобиля тот перегонял на Кавказ, отчего так рвануло рядом с Аномалией, а спросил:
-Как звать-то тебя?
-Рафаил,- ответил незнакомец.
-Теперь тебе, Рафаил, придется тут прятаться. Не ровен час – зарежут тебя твои кавказцы. Али не так?
-Зарежут…- понурил голову Рафаил. И стал прятаться в старом доме Помера.
Тот его подкармливал, о родне расспрашивал кавказской и все фотографию Сметанки старался подсунуть, представляя, какие смугленькие у него будут внучата. И это его совершенно не смущало. Главное – чтобы они были!
Лечил Рафаила ветеринар Костин. Накладывал на царапины на лбу примочки и даже считал пульс. Гость быстро шел на поправку и рвался уезжать, но Помер советовал ему еще попрятаться, пока вокруг все не утихнет.
Однако как раз тогда, когда все утихло после автокатастрофы на Аномалии, в Адмираловку нагрянули нежданные гости. Слету, обрешеткой на капоте здоровенного джипа завалили стену старого дома и вытащили оттуда Рафаила. Увезли – и след простыл. Остался Помер без зятя да еще в убытке- с заваленным домом.
Приехал участковый, составил протокол и послал запрос на Кавказ. Хорошо, что Помер запомнил номера на автомобиле. Он с нетерпением ожидал ответа с Кавказа, надеясь, что ему вернут Рафаила и заодно найдут бандитов, разваливших ему дом. Однако через три месяца участковый привез ему неутешительные известия. Милиционеры с Кавказа прислали ответ : все трое разыскиваемых погибли в один день в автокатастрофе. Прилагались и свидетельства о смерти и фотографии могил. На плитах черным по белому были написаны имена. А через некоторое время участковый снова приехал в Адмиралвоку и сообщил – все присланные документы поддельные и бандиты вместе с Рафаилом объявлены в розыск.
Но Помер здраво рассудил : пора кончать ему эту волынку с кавказским зятем. Лучше пусть его Сметанка себе какого-нибудь белобрысого мужичка найдет. Такого же мнения была и Клавдия Ивановна.
-Не те времена нынче,- говорил Помер, чтобы родню в таких далях искать,- вот раньше, когда был жив дядя Петя депутат, законы были лучше, к нам кавказцы тогда запросто и гостить и жениться приезжали. И никто их не увозил и дома наши не разваливал…