Если б… было… сто… смертей… я бы… выбрал… лишь… одну… любовь… к тебе…
Ко мне пришли гости – это пули. Они без мозгов, стучат без толку, и всё мимо двери, по стенам бьют. Товарищи пули, одели б хоть тапки, весь пол замарали подсохшей кровью. Летите, как нужно, врывайтесь рожей в бетонные стены, но только, прошу вас, сервиз не троньте.
Безоружный Хуан спасается бегством от выстрелов, коих количество не счесть, безумные люди прогнали безумца, чтоб он в одиночестве смерть получил. Искомые варианты без толку для разных желающих страшных страданий героя, им лишь бы агоний побольше как в мультике и крови побольше, краснее на пол. Гонят они человека несчастного через сушащий воздух вечера, а небоскрёбы с глазами разбитыми за всем наблюдают, скалясь и песком ссыпая.
Закат, последние минуты дня и двух тысячелетий. Заказ помойного ведра на стол толпе. Беги, герой, беги Хуан, фальшивомонетчикам духовного двора пусть не догнать тебя в ночной молчащей мгле.
Хуан думает: «Если я упал, значит ползал я всю жизнь, если подорвусь на мине – птица, так предрешён последний краткий миг, наверное, все скажут, что я сам, что сам себя убил. И разорвался тонкой плёнкой фильма».
И сводит мышцы ног, бегущих по камням осколков. В крови обе руки, разрезанные краем какой-то на пути попавшейся скалы. Да, конечно, силы покидают его больное и истерзанное тело.
Толпа кричит откуда-то: «Мы атом, мы каждый атом его тела расщепим. Пусть мы слепые, но ведь мы – толпа слепых. Во чьих руках находятся права на мщенье – у него? Или у нас, пропащих душ, в которых тысячи огромных чёрных дыр? Пора на плаху Вам, Хуан, ведь общество не требует так много – отдайте жизнь, скорей отдайте жизнь».
Больно! Тело, скручено неистовой конвульсией, как загнанная лошадь, порвав ухо, падает на бетон в трещинах герой. Ни шага дальше, это невозможно, когда обе ноги словно пустая кость, так непослушны и неощутимы мозгом. Ступни разрезаны… большим количеством полос. Из уст их кровь искрится, растекаясь по камням.
Хуан повержен в плач: «Как жалок тот, кто тайны несуществующие ото всех берёг. А когда зависть распускается насильем, как только начинает липнуть кровь и чувства человеческие к мраморной плите, на солнце жарком засыхая, тогда нас всех желанье губит отдать в лапы чужие своё сердце, меч, цветок».
Толпа визжит: «Вот это следы крови, зверь не уйдёт. Расправа ждёт нечистого убийцу. Распространяется от его тела страх, ждёт его бойня, мы устроим бойню! Никто так безнаказанно отсюда не уйдёт, распотрошив нам душу заклинаньями удушья. Хотел нам правду показать? Так скоро будет запечатан взор, а истину мы переварим в смрад».
Толпа визжит и лижет кровь с камней из лопнувших сосудов чужой пятки. Люди кружатся, криком воспевая последнюю возлюбленную всех – красотку Смерть.
Смерть… рождённая… в любви… уже… не может… называться… Смертью.
И этот маленький портрет с её глазами жёлтыми, с её лицом Хуан прикладывает к высохшим губам. «Осталась, но не шрамом, виноградною лозою ты на поверхности моего немого сердца. Великая любовь заставила страдать волшебною немыслимою болью. К тебе, любимая, моя без слов любовь».
Он со слезами вспоминает, как он ей руки со слезами целовал. Отпущенная на свободу фотография, подхваченная ветром, улетает прочь.
А из толпы выходит муж, весь в чёрном, и говорит, поднявшись на большой уступ: «Казнить его, бездушного, в колодец бросить, а потом ещё поджечь. Куска от его трупа мяса на этом свете не должно быть отдано земле. Как он осмелился сказать, открыв свой рот, что в мире есть она, что она правит! Эта зловонная, гниющая, в руках у всех бывавшая Любовь».
Вокруг пустые остовы высоких зданий, повсюду битое стекло, железо, дерево, повсюду здесь бетон. Он прислонился к холодному и старому как небо камню, он закурил, начав тем самым последнюю десятку своих вздохов. Закат по небу весь растёкся, словно битум связав несколько мелких пролетавших облаков.
Огромное давление, как пуля, взорвало его голову и всё.
Сражённая мечта о счастье глупо закончилась, кровью очередной раз замарав бетон.
Как лёгких шум остановился и замолк, как сердце, забоявшееся пули.