Честно говоря, я не люблю карьеристов (в худшем понимании этого слова), которые всю свою жизнь посвящают только карьерному росту и идут к своей цели напролом, ничего остального вокруг себя не замечая, ни с чем и ни с кем не считаясь, в своих действиях и поступках порой доходя до абсурда. Как правило, это не самые приятные люди, готовые и предать, и растоптать не только просто окружающих, но и друзей-товарищей, если те окажутся у них на пути, каким-то образом смогут составить им конкуренцию или хоть как-то помешать.
Нередко в своей «принципиальности», «твердости», «незыблемости», «убежденности» и требовательности к окружающим и подчиненным (вот уж последнее - точно без кавычек) они бывают шокирующе смешны, но их самих это совершенно не пугает и, в общем-то, не волнует. Больше того, они этого нередко просто не замечают.
Зачастую даже создается впечатление, что они либо настолько глупы и ограничены, что с исключительно серьезным видом вещают прописные истины, считая их собственными эксклюзивными находками, либо настолько хитры, что постоянно всех проверяют и провоцируют, либо уже и самих себя убедили в правильности и необходимости того, что они говорят, в связи с чем свои требования предъявляют совершенно искренне.
Во всяком случае, спорить с ними никто не решается, не рискуя, чтобы их (пытающихся спорить, возражать или что-то доказывать) потом обвинили в аполитичности, недальновидности, несерьезности, незрелости или еще каких-нибудь страшных грехах, способных составить им значительное препятствие в их собственной дальнейшей службе.
Некоторые просто разводят руками или беззвучно разевают рот и хватают воздух, как оказавшиеся на берегу рыбы, не находя, что сказать в ответ. Другие активно кивают головами, демонстрируя полное согласие, а в душе потешаясь над своим оппонентом. Третьи просто молчат, про себя постоянно повторяя «Да пошел ты…!» и держа в кармане сложенную «фигой» руку, но ослушаться все-таки не решаясь. Четвертые же даже в какой-то степени подыгрывают, потом, в кулуарах высказываясь по полной программе и по поводу «придурка», и по поводу того, «как он лихо над ним посмеялся, а тот ничего не понял».
Начальникам же многим такие служаки нравятся, потому что они ни на шаг не отступят в сторону, а порой еще и «загнут» и «закрутят» почище, чем того эти начальники требуют, и они их всячески привечают и продвигают по службе, чего тем, собственно, и надо.
Хуже всего, когда эти служаки оказываются из среды политработников. К ним - политработникам - и так-то, прямо скажем, далеко не все испытывают горячую любовь, потому что строгой конкретики в их работе и должностных обязанностях значительно меньше, чем у других их сослуживцев и подчиненных, спрашивают они со всех помимо качественного исполнения их служебных обязанностей и за их политические убеждения, и за поведение, и за моральный облик и еще за очень многие, порою весьма расплывчатые, аморфные, а нередко и узко личные вопросы, далеко не всегда делая это аккуратно, тактично, чтобы не обидеть, не сломать человека…
Но сами-то они тоже такие же люди, как и все остальные, и ошибки тоже допускают такие же, как и все остальные…
Но если на нерадивого подчиненного «наехал» командир, который сам в быту грешит, но который, как говорится, и в Африке командир и отвечает абсолютно за все, то это воспринимается нормально. Если же такой «наезд» осуществил политработник (который, кстати, тоже отвечает за все наравне с командиром, но это почему-то подчиненные во внимание не принимают, считая, что замполит отвечает только за конспекты по политзанятиям или вообще ни за что не отвечает, поскольку даже за эти самые конспекты он спрашивает с непосредственных начальников тех, кому они принадлежат), а сам потом допускает какой-то «прокол», то праведному возмущению подчиненных нет предела.
Если же политработника зацикливает, и он начинает перегибать палку, с лихорадочным блеском в глазах неся ахинею, то на любовь и уважение к нему со стороны подчиненных это влияет еще более отрицательным образом.
…Коля Туликаев родился и вырос в далеком, забытом Богом среднеазиатском ауле. Родители его были самыми простыми людьми, что называется, от сохи. Детство Коля провел, барахтаясь в мутных арыках вместе с поросятами и гусями, и ничего, как говорится, слаще уксуса в жизни не пробовал. Тем не менее, характер у него был волевой, энергичный, целеустремленный, напористый.
Правда, проявлять эти качества ему было решительно негде, разве что на уборке хлопка, где он, еще будучи школьником, легко выполнял норму взрослого человека, а многих и оставлял далеко позади.
Но так бы и прошла его жизнь в этом ауле, если бы, когда его призвали служить в армию, не направили его на Северный флот, а там не попал бы он случайно на глаза начальнику политотдела соединения, в котором служил.
Начальнику политотдела понравился старательный, целеустремленный, идейный, не по годам серьезный паренек, и он решил принять участие в его судьбе, для начала приняв его в партию и оставив служить на сверхсрочную, а потом, через насколько лет направив его в Киевское Высшее Военно-Морское Политическое училище, чтобы тот получил образование и стал политработником, поскольку по его взглядам, высказываниям, преданности, блеску в глазах и прочим качествам он вполне соответствовал этой специальности.
Но на этом патронаж над Колей со стороны начальника политотдела не закончился.
Когда Коля выпускался из училища, его бывший НачПО стал уже начальником политотдела эскадры и по выпуску запросил Колю к себе. Конечно, не сразу же прямо к себе в политотдел – начальник был достаточно грамотным, опытным, трезвым и дальновидным человеком и прекрасно понимал, что взять в политотдел такого уровня сразу же «зеленого» выпускника училища было бы, по меньшей мере, не серьезно, со стороны выглядело бы некрасиво и породило бы различные сплетни и пересуды.
Поэтому хоть Коля и попал служить в то же соединение, где служил начальник, но назначили его замполитом на СКР (сторожевой корабль). Хотя такие случаи тоже встречались не часто, чтобы сразу же после училища назначали на самостоятельную должность на таком корабле. Но тут начальник рассуждал довольно тонко – пусть послужит, наберется опыта, а после такой должности уже и двигать дальше будет намного легче. А чтобы прохождение должности было безоблачным, без каких-либо неожиданностей, начальник Колю не забывал, в обиду не давал, а, в случае чего, мог и «прикрыть».
Так, когда Колин СКР участвовал в одних из крупномасштабных флотских учений, которыми руководил лично Главнокомандующий Военно-Морским Флотом СССР Адмирал Флота Советского Союза С.Г.Горшков, случилось ЧП.
СКР охранял район ракетных стрельб и, как и положено, находился в безопасной зоне. Но у одной из пущенных с другого корабля крылатых ракет, предназначенных для атаки надводных целей, которая по задумке должна была поразить специальный щит, видимо, в момент старта в системе самонаведения что-то вышло из строя, сломалось, расстроилось, отключилось, и она, сбившись с курса, попала прямо в Колин корабль, разворотив ему полнадстройки, практически уничтожив радиорубку и убив находившегося там матроса-радиста.
И хоть командование СКРа в этом никоим образом не было виновато, человек все-таки погиб у них, поэтому, будь на месте Коли кто-нибудь другой, за компанию с руководством стрелявшего корабля и другими причастными к этому начальниками ему бы тоже досталось по полной программе. Коля же отделался легким испугом. Правда, в момент этого самого испуга поджилки у него тряслись, пожалуй, даже больше, чем в момент попадания в корабль ракеты – тогда он просто не успел по-настоящему испугаться и понять, что произошло.
На разборе учений в Североморском гарнизонном Доме офицеров Главнокомандующий вдруг поинтересовался:
- А замполит с этого корабля здесь?
- Так точно, товарищ Главнокомандующий! – Вскочил со своего места Коля и представился, приняв стойку «смирно». – Лейтенант Туликаев.
- Ну, расскажи, комиссар, что ты почувствовал, когда в твой корабль попала ракета?
Коля на минуту растерялся. Он ожидал всего, чего угодно, но только не такого вопроса. Лихорадочно ища ответ, он судорожно понаклонял голову из стороны в сторону, повращал глазами, ища помощи у окружающих (застыв по стойке смирно, он как будто проглотил кол и вращать головой не мог, а то, что он ее и так уже наклонял, так это произошло непроизвольно, инстинктивно), но все сидели, не шелохнувшись, ожидая, что же будет дальше, а тишина стояла такая, что, казалось, было слышно, как тяжело, с хрипотцой и присвистыванием дышит Главком.
Наконец, Коля нашел глазами своего покровителя, который к тому времени уже стал начальником политуправления флота и во время разбора сидел на сцене за столом «президиума», и упер в него вопросительный взгляд. Тот незаметно кивнул ему головой, после чего, воодушевленный поддержкой, но не нашедший ничего лучше, Коля, со своим неизменным блеском в глазах и непогрешимой уверенностью в правоте того, что он вещает, выдал:
- Всю несокрушимую мощь ракетно-ядерного потенциала Советского Союза, товарищ Главнокомандующий! – И стал буквально поедать Главкома своими глазами.
Если могла та тишина, которая воцарилась в зале после вопроса Главкома, стать еще тише, то она стала. Похоже было, что даже сам Главком перестал то ли хрипеть, то ли вообще дышать. Теперь уже он, Главком, растерялся. Он тоже никак не ожидал такого ответа. Он готов был услышать все, что угодно, но такое…
С минуту он молча смотрел на Колю, потом, непроизвольно, импульсивно-конвульсивно скопировав его движения, несколько раз понаклонял голову вправо-влево. Затем открыл, было, рот, хотел что-то сказать, но вновь на минуту задумался.
- Хм! – Наконец, то ли хмыкнул, то ли крякнул он и, разведя в стороны руки и помолчав еще с полминуты, разрешил:
- Ладно, садись.
После этого случая Колин патрон не стал больше испытывать его судьбу, а буквально через пару месяцев, как только Коля получил звание старшего лейтенанта, забрал его непосредственно к себе «под крылышко» - в политуправление флота, в комсомольский отдел. Ну, а поскольку у начальника политуправления, в отличие от командующего флотом, по штату адъютанта не было, а мальчик на побегушках все-таки был нужен, то, как правило, эти обязанности исполнял один из офицеров комсомольского отдела. Вот Коля и стал этим офицером, исполняющим обязанности адъютанта или офицера по особым поручениям начальника политуправления флота, то есть почти личностью, приближенной к государю-императору – даже заместители начальника политуправления и начальники отделов не заходили к шефу без предварительного доклада, а Коля пользовался этим правом беспрепятственно.
И, надо сказать, Коля с возложенными на него обязанностями справлялся прекрасно.
Только если другие решали вопросы за счет своей контактности, обходительности, дружелюбия, порой даже вкрадчивости и прочих достаточно «мягких качеств», то Коля все делал настолько решительно, резко, напористо и с таким неистовым блеском в глазах, что ему просто никто не решался возразить, чувствуя, будто его устами говорит и требует сам начальник политуправления флота.
Если же Коля нес откровенную ахинею или с самым серьезным видом вещал прописные истины, излагая их так, будто открывает окружающим что-то из ряда вон выходящее, то ему, тем более, никто не решался возражать, силясь понять, то ли он круглый, но идейный, дурак, то ли они сами несколько сдвинулись умом и чего-то не понимают, то ли он над ними смеется, то ли издевается, то ли проверяет.
Когда, например, проводили комсомольскую конференцию флота, Коля по собственной инициативе разработал несколько десятков лозунгов, воззваний, приветствий восклицаний, слоганов и кричалок, которые в определенные моменты по ходу проведения конференции должны БЫ были выкрикиваться из зала делегаты, выражая бурную активность, заинтересованность, воодушевление, неравнодушие и единый порыв. Раздав их комсомольским работникам соединений и объединений – руководителям делегаций от своих комсомольских коллективов, - он даже устроил с ними специальную репетицию, чтобы никто ничего не перепутал (когда, какая делегация и что должна кричать).
На инструктаже Коля, глядя снизу вверх (он был весьма небольшого роста, правда, довольно крепким – в ширину примерно таким же, как и в высоту) и склоняя голову на бок, буравил инструктируемого своим, не смотря на яростный блеск, колючим взглядом, раскачивался с пятки на носок и назидательно тыкал в грудь указательным пальцем.
Все плевались, но в открытую возмущаться не решались, поскольку уже тогда, а уж тем более впоследствии, говорил Коля абсолютно безапелляционно. Даже начальник комсомольского отдела политуправления не стал возражать, когда Коля выдвинул эту инициативу, - а вдруг начальнику политуправления понравится, тогда он окажется «в пролете»!
Другие, даже более высокие, но удаленные от политуправления начальники на всякий случай Коле тоже не возражали еще и потому, что, будучи не всегда доподлинно осведомленными о тенденциях и течениях в политуправлении, опасались, вдруг и в самом деле то, что Коля вещает, исходит от начальника политуправления, просто Коля в силу своей эксцентричности, примитивности и косноязычности несколько утрирует, но, будучи приближенным, доложит, что ты «не понимаешь», - тогда на своей карьере можешь ставить жирный крест.
А кому этого хочется? Ведь уж если человек надел офицерские погоны, то он должен расти и в должностях и в званиях, а не сидеть всю жизнь лейтенантом на первичной должности. В этом плане здоровый карьеризм вполне оправдан.
Коля же, прямо скажем, поздновато окончив училище, был (для, так сказать, стартового положения) несколько староват - лет на восемь старше своих однокашников - и понимал, что, хоть у него за плечами и есть хорошая поддержка, нужно ковать железо, не отходя от кассы, и рваться вперед, компенсируя потерянные годы скоростью продвижения.
Поэтому он всячески демонстрировал начальнику свою преданность и незаменимость, став своим человеком даже у него дома. Ну, а поскольку дочерей у начальника не было, да и Коля к тому времени давно уже был женат, а супруга начальника была старых правил, и Коля, в свою очередь, понимал, что, допусти он хоть что-нибудь, начальник его разотрет в порошок, не моргнув даже глазом, и просто старался быть полезным, нужным и правильным, за что начальник его и ценил, - Коля рос, больше двух-трех лет в одной должности не задерживаясь.
Сразу же из комсомольского отдела политуправления он был назначен на должность заместителя по политчасти командира, хоть и первого поколения, но все-таки атомной ракетной подводной лодки, потом заместителем начальника политотдела, а потом и начальником политотдела дивизии тех же атомоходов, параллельно заочно окончив Военно-Политическую Академию.
Еще когда Коля был замполитом на лодке, весь его экипаж ежедневно на вечерней поверке пел Гимн Советского Союза, а каждое партийное собрание в экипаже заканчивалось исполнением Интернационала, а когда Коля стал начальником политотдела, Гимн и Интернационал пело уже все соединение. Все понимали, что это придурь, бред, блажь, перегибы, но, пожимая плечами и возмущаясь втихомолку, его требований не оспаривали, а выше стоящие начальники даже поощряли, полагая, что, во всяком случае, хуже не будет, а быть может, и в самом деле это прибавит патриотизма и ответственности.
Потом Колю назначили начальником политотдела дивизии подводных лодок на Черноморский флот. На первый взгляд такое назначение было не совсем понятным, поскольку представляло собою просто перемещение по горизонтали и являлось потерей времени. Но если присмотреться повнимательнее, то тут был очень тонкий расчет.
Дело в том, что эта дивизия включала в себя все подводные силы Черноморского флота и по количеству входящих в ее состав кораблей и более мелких соединений, а также по «размаху» (территориально входящие в ее состав части базировались от Одессы до Феодосии, а отдельные корабли нередко располагались еще и в Измаиле и в Поти) была покрупнее некоторых флотилий и являлась хорошей ступенькой для дальнейшего роста. Да и получить хорошее жилье на Юге – тоже было неплохо.
Кроме того, как главного подводницкого политработника флота его избрали делегатом на Девятнадцатую Всесоюзную партийную конференцию, что, безусловно, произошло не без участия и прямого указания со стороны его «куратора», который к тому времени уже стал заместителем начальника Главного Политического Управления Советской Армии и Военно-Морского Флота.
В перерывах работы Конференции Адмирал Флота (куратор уже имел такое звание) расхаживал по проходам и фойе Дворца съездов, обняв своего подопечного за плечи, и о чем-то с ним очень серьезно разговаривая. Все только удивлялись, - что это за капитан второго ранга, которого так нежно обнимает и от которого ни в одном перерыве ни на шаг не отходит второй политработник Вооруженных Сил?
А сотрудники административного отдела ЦК КПСС, ведавшего адмиральскими и генеральскими должностями в Армии и на Флоте, а так же другие «нужные» люди, все поняли правильно, и, как только Коля получил звание капитана первого ранга, он тут же был назначен вновь на Север на должность первого заместителя Члена Военного Совета – начальника политотдела одной из флотилий атомных подводных лодок с перспективой в ближайшее время быть назначенным Членом Военного Совета этой флотилии (просто к тому моменту все адмиральские политработнические должности были заняты, а эта должна была освобождаться в ближайшее время).
Так что Коля вышел почти на финишную прямую, по которой бегали уже только одни адмиралы, только в одну сторону, и которая была воистину абсолютно прямой, и, наверное, в какой-то мере успокоился.
Дело в том, что в Севастополе Коля допустил одну неосмотрительность. Юг, лазурное море, жаркое солнце, теплые и звездные ночи и полураздетые женщины сыграли злую шутку с его замороженным на Севере и очерствленным дикими дальними гарнизонами воображением, и он увлекся женой какого-то мичмана. И хоть та была не на много моложе, красивее и фигуристее его жены, безжалостная страсть намертво схватила своей костлявой рукой его уже начавшее остывать сердце и заставила его биться совсем в ином режиме.
Пока Коля был в Севастополе, все это как-то оставалось незамеченным, - Севастополь - это все-таки не отдаленный гарнизон, где все у всех на виду, а город с четырехсоттысячным населением, где и помимо Коли и вообще флота своих проблем хватает. Но, уезжая на Север, Коля допустил еще одну ошибку и, не в силах расстаться со своей пассией (а цивилизованным путем решить вопрос – развестись, уж если так приперло, и жениться вновь – было невозможно, поскольку и вообще-то в ту пору разводы не приветствовались, а уж у политработников, да еще и такого ранга, тем более), перевел ее мужа тоже на Север в свое же объединение. А мичман оказался неблагодарным, вздорным, склочным, не захотел делить свою жену с другим, пусть даже и очень большим и перспективным начальником, и учинил скандал на весь флот.
Чтобы его замять, Коля со всех ног кинулся в Москву к своему покровителю, но тот, несмотря на то, что до того принимал Колю вне всякой очереди и на службе, и дома, на доклад адъютанта, что его ожидает капитан первого ранга Туликаев, коротко бросил:
- Я такого не знаю! И пусть он меня больше никогда не беспокоит!
В итоге Колю не только не назначили Членом Военного Совета, но и с занимаемой должности сняли и убрали куда-то с глаз долой…
…Валера Вальдин был антиподом Коли Туликаева. Во-первых, родился и вырос он в Ленинграде, и родители его были весьма образованными и интеллигентными людьми. Во-вторых, в училище он поступил прямо со школьной скамьи, так что времени для карьерного роста у него было вполне достаточно. В-третьих, от природы он был щедро одарен способностями к различным наукам и всегда учился очень хорошо и легко, окончив и школу, и Высшее Военно-Морское училище с золотой медалью.
Никто ему не покровительствовал и особенно по службе не двигал, но пару званий он получил досрочно и к тому возрасту, когда Коля Туликаев в звании старшего лейтенанта, только-только пройдя должность замполита СКРа, попал в политуправление флота, Валера Вальдин, давно уже будучи капитаном третьего ранга, не первый год командовал большой дизельной подводной лодкой, всего этого достигнув исключительно благодаря своему трудолюбию, усердию и стараниям.
Дорогу он тоже никому не перебегал, подножек никому не подставлял, ни перед кем не выслуживался, бредовых идей не высказывал и действий не совершал, а был просто хорошим, грамотным и удачливым командиром. Бывают такие, которые то ли благодаря действительно своей грамотности, то ли благодаря чутью и интуиции, порой даже сами не всегда могут вразумительно объяснить, почему они поступают именно так, а не иначе, но именно принятое ими решение оказывается уж если не единственно правильным, то оптимальным.
Все задачи Валера выполнял блестяще, был мастером торпедных атак, считался одним из лучших командиров своего класса кораблей на флоте, а когда ему только-только исполнилось тридцать, он уже получил звание капитана второго ранга и завоевал Приз Главнокомандующего Военно-Морским флотом по торпедной подготовке.
В тридцать один его направили в Ленинград для поступления в Военно-Морскую Академию, по окончании которой – всего-то в тридцать четыре года - он должен был, получив уже звание капитана первого ранга, быть назначен на должность заместителя командира или начальника штаба соединения, потом командиром соединения подводных лодок, а это уже адмиральская должность. То есть перспектива у него складывалась самая благоприятная.
К вступительным экзаменам, как и ко всему в своей жизни, Валера готовился очень серьезно, даже несмотря на то, что, как окончившему училище с золотой медалью, ему предстояло сдавать всего один экзамен, причем он заблаговременно знал, какой именно. Поэтому то, что Валера поступит, ни у кого не вызывало ни малейшего сомнения. Когда он уезжал в Ленинград, они с женой даже уже нашли покупателей на всю их мебель и прочий скарб, который по его «отмашке» жена должна была мгновенно продать, чтобы не тащить все это в Ленинград.
Прибыв в Академию, Валера с немалым удивлением обнаружил, что знакомых тут не так уж и мало, правда, почти все они собирались поступать на другие факультеты. Были в это время в городе и другие его друзья и приятели, которые тоже искренне радовались за него и переживали, как он сдаст экзамен.
Дело в том, что если бы он не сдал первый же экзамен на «отлично», это бы еще не было катастрофой, но ему бы пришлось сдавать все остальные экзамены, к которым он, честно говоря, не готовился, и поступать уже на общих основаниях. А там уж как получится. Поэтому вся ставка, естественно, делалась на первый экзамен.
В день экзамена все его приятели, особенно те, кто просто был в это время в городе в отпуске, собрались у дверей аудитории, где проходил экзамен, в ожидании результата. Валера все никак не выходил, и нервы у собравшихся натянулись, как струна. Наконец, двери распахнулись, и из аудитории на подкашивающихся ногах буквально выполз Валера – весь потный и красный, как рак, и не очень соображающий, что произошло. Его тут же обступили друзья и стали допытываться:
- Ну, что?!
- Ну, как?!
Валера несколько минут переводил дыхание и не мог ничего сказать, как будто специально испытывая нервную систему приятелей. И лишь когда выпил целую бутылку кем-то заботливо приготовленной минералки, он, наконец, выдыхая отдельно каждое произносимое слово, изрек:
- Все! Сдал! Поступил!!!
Наверное, даже шедшие в штыковую атаку не кричали ура с таким усердием, как разразились этим неистовым ревом его болельщики. Им даже сделали замечание, чтобы они вели себя тише и приличнее. Но это было уже не важно. Главное - он ПОСТУПИЛ! Осталась только маленькая формальность – чтобы начальник Академии подписал приказ. Он же, Вальдин, со своей стороны, все для этого сделал. Так что те перспективы, которые еще пару часов назад были весьма условными, теперь приобретали вполне реальные и осязаемые очертания. Ведь недаром говорят, что в Академию тяжело поступить, но еще тяжелее ее не окончить. А он поступил. ПОСТУПИЛ!!! А уж окончить-то он ее всяко окончит, - он всегда учился легко и хорошо.
А уж такое событие нельзя было не отметить. Даром что ли его товарищи так страдали и переживали за него под дверью? Тем более что на квартире у одного из них уже практически все было готово – ведь все равно нужно было выпить, хоть с радости, хоть с горя!
По дороге Валера отправил телеграмму жене: «Экзамен сдал тчк поступил тчк продавай все тчк собирайся».
На радостях по поводу успеха их друга ребята расстарались, да и он сам, считая себя обязанным «проставиться», на спиртное не поскупился, так что, как говорится, «вино лилось рекой, сосед поил соседа…», и к концу вечера собравшиеся уже не просто плохо соображали, а еле-еле ворочали языками.
Валера, правда, несмотря на усталость и нервное напряжение, на ногах держался лучше других, но почему-то упорно уверял, что ему непременно нужно вернуться в Академию и ночевать в общежитии. Его сначала пытались отговаривать, но он твердо стоял на своем, ничем, правда, свое упорство не объясняя..
- Ну, нужно, так нужно! – Резюмировали, в конце концов, приятели и дружно отключились.
Как Валера добрался до метро, он не помнил, а в вагоне, где по позднему времени народу было немного, как только опустился на свободное место, тут же уснул богатырским сном. Одна только забота тревожила его истерзанный мозг, – как не проспать свою станцию? Но многолетняя привычка даже во сне слышать, что происходит вокруг, и вставать точно в назначенное время, сработала и тут. Как только Валера услышал название своей станции, он вскочил…
В этот момент, то ли от резкого движения, то ли просто от избытка жидкости, не говоря уже о ее качестве и пагубном влиянии на человеческий организм, все у него внутри как-то взболталось, пришло в неуправляемое движение, зашипело, запенилось и гейзером рванулось наружу. Под мощную струю попало не только полвагона, но и несколько изумленных, растерявшихся и не успевших увернуться пассажиров. А сам Валера, выдав фонтан, без чувств рухнул в самую середину сотворенного им безобразия…
Ночь и практически весь следующий день он провел в комендатуре. Но не потому, что его арестовал патруль, который вызвали возмущенные работники метрополитена (об «орошенных» попутчиках Валеры я уж даже и не говорю, – могли бы, они бы убили его прямо на месте, но, во-первых, молодых, горячих и азартных людей в этом вагоне не оказалось, а во-вторых, там оказалось несколько офицеров, которые и не допустили расправы даже со стороны физически не самых активных, но глубоко оскорбленных и возмущенных граждан, и отнеслись к нему хоть и с брезгливым, но все-таки с пониманием и сочувствием).
Плюс ко всему, просто так его «арестовать» не могли, поскольку он все-таки был капитаном второго ранга, то есть подполковником, и, чтобы его арестовать, нужно было решение не меньше чем командующего округом (или уж, по крайней мере, своего начальника Академии). Просто Валера пришел в себя и смог что-то более-менее вразумительное сказать только к вечеру. А каких бы то ни было отметок в документах, что он имеет хоть какое-то отношение к Военно-Морской Академии, у него пока еще не было.
Так их там и не оказалось, поскольку на следующий день, когда он предстал пред ясные очи начальника Академии, тот, не колеблясь, подписал приказ о его отчислении (причем даже не из числа слушателей, в которое его так и не успели зачислить, а из числа кандидатов).
А еще через день поехал Валера обратно на Север в родную базу, где жена, четко выполнив его команду, ждала его в абсолютно пустой квартире с одним-единственным чемоданом.
Так что, не говори «Гоп!», пока не перепрыгнешь!
27.03.06.