К счастью, еще остались россияне, имеющие представление о Родине, отличное от предлагаемого официозом. К их числу принадлежит и автор этой заметки.
Всю жизнь я ищу слои российского общества, которые вызывают во мне наибольшее чувство симпатии и которые в моем представлении являются выразителями русской культуры и русского духа. В разное время это были вдовы солдат, погибших во Второй мировой, потом – советские физики, а после знакомства (заочного и очного) с представителями питерской дореволюционной интеллигенции на первое место вышли они. Но в 1969 году две встречи решительно оттеснили на второй план даже питерскую интеллигенцию. Обе встречи произошли на реке Меже, притоке Западной Двины.
О первой – когда женщина-крестьянка в кошмарную непогоду добралась да нашей палаточной стоянки в глухом лесу с узелком картошки, я писал в предыдущий раз. А о второй – вот сейчас.
…Вскоре после романтичной стоянки напротив деревни Большая Железница, на узкой полосе, отделяющей сплавную реку от огромного голубичного болота с тайными тропками, начали бревенчатые заторы. Поначалу мы пытались прорываться сквозь них, но, в конце концов, подойдя к основательному затору, пересели на «свои-двои» и почапали по тропинке сплавщиков, петляющей в прибрежных зарослях осоки и ивняка. Через 12 километров мы подошли к селу Королевщина, откуда можно было доехать до станции Западная Двина.
В ожидании крытой грузовой машины, выполняющей роль автобуса между селом и станции, мы с женой встретились взглядами с престарелой, лет 70-ти, женщиной и фактически тут же перешли на чрезвычайно теплое, доверительное общение. Мы с Соней еще не знали, чтО со временем будет значить для нас эта встреча, а потому до последнего момента запомнилась поверхностно.
Звали женщину Фаина Ильинична Барыкина. Жила на старости лет одна. Вот сын (лет сорока) приехал из города навестить, потому и пришла на остановку проводить его. Стройная, в поблекшей долгополой юбке из грубоватой ткани, она рассказывала про свое нелегкое житье-бытье. О том, что ее, не становящуюся на колени перед местной властью – председателем колхоза, участковым милиционером, лесником всячески притесняют. Никакой помощи от колхоза нет, сена не выделяют и выкоса не дают. На 12-рублевую пенсию (это стоимость 12-ти обедов в общественной столовой) ничего не купишь. Единственный источник жизни – корову – приходится кормить только сеном, исподтишка накошенным по канавам да по далеким лесным полянам. Но власти шпионят, отыскивают расположение маленьких копен и забирают их для колхозных коров.
Рассказывала Фаина Ильинична обо всем этом без тени униженности, с гордо поднятой головой, с ощущением силы своей правоты. Крепко поставленными ногами она напоминала мать партизана перед допросом в гестапо из известной картины советского художника. Еще своей осанкой она была похожа на женщину из сталинградского мемориала Родина-Мать.
Когда подъехала крытая машина, Фаина Ильинична открыла маленький кошелек, вытащила оттуда рубль и протянула его нам с просьбой: «Возьмите от меня этот маленький дар».
Хорошо представляя себе, что значит рубль для этой женщины, мы стали всячески отказываться. И тут ее сын подозвал нас к себе: «Для моей мамы это целый праздник – подарить вам этот рубль. Пожалуйста, не обижайте ее!» Мы быстро «сменили пластинку» и приняли дар с величайшей благодарностью.
Оказавшись через четверть века во Франции, мы предприняли розыск Фаины Ильиничны, но тщетно: на одно из наших двух писем в Королевщину мы ответа не получили, а во втором было сказано, что «такая-то здесь не проживает».
И вот, оглядываясь назад и перебирая в памяти несметное число лиц, встретившихся на нашем пути, в том числе и десятки с мировой известностью, я не могу не признать, что самым характерным образом гордой и любящей, не унижающейся и не унижаемой России является Фаина Ильинична Барыкина из села Королевщина Жарковского района Тверской губернии. Для меня именно она представляет собой истинно незапятнанный образ несчастной Родины-Матери.