«…во мне и во вне меня».
Г. Гессе.
Пылающий август убил горлицу. Удивляя прохожих необычной серо-розовой расцветкой, она уткнулась в бордюрный камень. Словно прятала красные бусинки-глаза от солнечного огня. На следующее утро от неё остались лишь несколько узких перьев.
Днем температура поднималась до 45. Незащищенную кожу прямые солнечные лучи уже не греют – они жгут, ощутимо, как через увеличительное стекло.
Железные скамьи троллейбусных остановок опасны как раскаленные сковородки.
Трещины в палец толщиной на поливаемом газоне у здания администрации города.
Кровь из носа – обычное дело после прогулок на таком пекле.
Комаров нет – они прячутся при таких температурах. Ночи, как таковой, нет. Солнце заходит, оставляя после себя раскаленный город. Десять часов вечера – температура плюс 40. Три часа ночи – плюс 35. Шесть часов утра – плюс 30.
Жара похожа на болезнь, которую надо смиренно переждать. Я ждал, злясь на пролетающее лето, на время, уходящее из-за какого-то антициклона.
Ближе к ночи, когда духота становилась просто невыносима, я прятался в прохладном чреве гипермаркета.
Бесцельно слонялся среди манерных людей, недоступной роскоши.
Покупал арбуз, непременно огромный – жадность не позволяла брать средний.
Тащил его домой, терзая руки узкими лямками бесплатного пакета.
Ровно в двенадцать брал ржавый нож и нарушал целостность арбузной корки.
Арбуз кряхтел, трескался и истекал бледной кровью.
Жарко.
Так проходили день за днем. Каждое утро наигранно-бодрые ведущие метеоновостей предрекали конец жаре, но наступал следующий день, и прогнозы разбивались о непреклонный столбик ртути.
…Томные эротические сны мучили меня по утрам – ночью не мог заснуть, истекая потом на жесткой доске.
Сплю на твердом, не давая себе превратится в горбатого верблюда.
А днем я бился о стеклянный колпак монитора, выманивая, как осторожного зверька, обрывки разговоров, слышанные во сне.
Любовь преследует меня во сне, свободно меняя образы.
И каждое утро я начинаю заново передавать крупицы чуда. Но они снова ускользают, смеются надо мной.
Я чувствовал себя неловким одноруким гончаром, проводящим жизнь, пытаясь создать недостижимо прекрасную вазу.
…Она стихийно появляется где-то внутри меня, щебеча приветственные слова и обязательно прихватив с собой бутылку чилийского вина. Самая настоящая принцесса. Тонкие бретельки, худые коленки. Мягкие карие глаза, и запах сигарет.
Воспоминания – единственное, что у неё есть в жизни.
Она и есть сама Память, размытая и приветливая, моргает солнцем из-за занавесей.
- Не бойся червей, это не те, что едят людей. А лучше замотай полотенце вокруг головы, и брызни спиртом на него. Запах-то тут, ого-го, не понимаю, почему соседи ещё не вызвали милицию…
Она проговорила эту фразу,девичьим капризным голосом, сидя на подоконнике и болтая ногами.
Я торопливо пытаясь не блевануть, удалял четверодневный супчик, постоявший на пятидесятиградусной жаре у меня в раковине.
Мелкие острые черви приспособили его под дом, совершенно неожиданно. Червяки заводятся очень быстро – достаточно пару дней не убирать косточки от курицы, и готово, суетятся. Теперь я не смывал всю колонию в раковину, чтобы они потом не лезли из трубы на следующий день. Как настоящий арабский террорист, замотав голову полотенцем, я экстрагировал их в унитаз. Не спрашивайте, почему у меня грустит одинокий суп, и почему не доходят руки убрать его - это закон атмосферы, этот ужас просто должен быть тут.
…Вот она терпеливо дождалась, пока я справлюсь со своими делами, и присяду на часок к компьютеру. У неё ещё есть терпение ждать меня. А потом она уйдет, оставив после себя лишь тонкий аромат настроения. Из года в год аромат будет слабеть, пока не превратится в тонкий отзвук былого, совсем незаметный, невесомый.
И снова, ее голос.
- Могу вечно рассказывать о себе. Потраченного тобой на это времени мне не жаль…
Смотрю внутрь себя, и никогда не вижу того, что происходит совсем рядом, представь себе!
Нет, не перебивай меня, бесполезно, ты же сам знаешь…
Самое главное в жизни – научится завязывать шнурки. Интегралы, апокрифы и Java даются гораздо проще, ты уже готов встретить непреодолимое.
У тебя хватит сил отойти в сторону, не переводя времени даром.
После шнурков ты встретишь много людей, как тебе покажется. Но в итоге, за всю свою жизнь, поименно будешь знать совсем немного, а видеть и того меньше – не стоит пренебрегать любым человеком.
Вся твоя жизнь будет состоять из бесконечных шнурков и заканчивающихся людей. Всегда ждала, когда шнурки закончатся, вот наивная…
…Она резкая. Носящая неизвестную обиду внутри себя. Редко красилась. Часто усмехалась кривой усмешкой. Прикуривала одну сигарету от другой. Исчезала на месяцы и одолевала присутствием
Сейчас ей семнадцать. Слишком тонкие бретельки. Слишком большое декольте. Наивный взгляд шлюхи...
Давай расскажу тебе историю, из принцессного, настоящего - эти идиотские истории всегда были глубокомыслены и требовали ещё пару бокалов вина.
- Двор страдал от сексуального пресыщения - это отравляло мою детскую жизнь. Во всех темных углах копошились, стонали, хрипели, шептались… Я часто заставала то одного, то другого высокопоставленного со спущенными штанами в отдельных комнатах нашего дворца. Кроме секса придворные развлекались вызыванием дьявола (орден «три шестерки»), чтением бесконечного эпоса «рабство кольца» придворного писателя Пуэрто Кабелло, и непрекращающимся переделками дворца на свой весьма мимолетный вкус. Первый сексуальный опыт… ерунда никакой это не опыт, так баловство! Вам в подробностях рассказывать, как теряла девственность принцесса? Ха-ха! (нервно смеётся) - Начальник моей охраны, Матеус, имел привычку мастурбировать, подглядывая за мной. По правде, я давно заметила эти шалости, это бывало довольно часто. Когда я спала, Матеус нес дежурство у моей двери, и я кожей чувствовала взгляд. Странно, но я привыкла к этому бесконечному позированию. Перед тем как нырнуть под одеяло, я все дольше и дольше старалась оставаться у него на виду. Я обнаженная смотрела фотоальбомы, приводила волосы в порядок, словом, актриса для одного зрителя. А потом я решила переквалифицироваться в порноактрису, и сделала то же что и он. Матеус не мог устоять и выдал себя за дверью… Дальше можно не рассказывать? Мне не было тогда и четырнадцати…
______________
…Я поставил беспомощную черту, больше ничего не было.
Это настоящий творческий тупик. Конец без начала. Кошмар без конца.
Расцарапал до крови укушенное комаром место.
Отмерил три тысячи восемьсот пятьдесят три шага до магазина с продуктами и обратно.
Дома не было ни одной вещи на своём месте.
Мебель неприкаянно перемещалась по углам.
Стульев катастрофически не хватало то в кухне, то в спальной (она же гостиная).
Дефицит приходилось решать кардинально. Две синие грязные табуретки исправно кочевали из кухни в гостиную и обратно.
Из протекающего крана текла огненная вода – водонагревательный котел никогда не отключался. И всякий, кто по незнанию касался этой тонкой струйки рукой, рисковал получить незабываемые ощущения.
Почему эта жара кажется липкой?! Она словно прилипает к коже, душит. Как не пытайся есть арбуз аккуратно – все равно его сок оказывается у тебя на локтях и подбородке.
И снова прислушиваюсь, как зверь, тихонько слушаю себя. Как устрица, лежащая в глубине океана.
- И почему-то на мне чёрное драповое пальто, я просто присела на скамью. Снег, снег, снег…
Идет поперёк мира. Наискосок метёт… Заметает парк. Убаюкивает, усыпляет в белоснежные небесные перины…
Смахнула пух и села.
Отягощенные снегом прутики…. Вечер уступает желтому фонарей…
Закрыть глаза и полететь. По снежинке в небо.
…О чем ты, принцесса? И зачем так оглушительно гремит холодильник? Словно требует, разморозь меня, оставь свою принцессу в покое!
- При дворе существовал кружок философов паразитирующих на идеях просвещения. Дармоеды, да и только! Отец, когда был жив, часто приглашал их, заставляя спорить до хрипоты, внимательно выслушивая того или иного. Это было его придумка. Но когда отца не стало, философы разжирели и стали дружно плести интриги, устраивая заговоры. Они по-прежнему вели философские баталии, но теперь диспуты приобретали весьма… экзотические формы! Один из них, Рафаэль утверждал, что первичным является чувство - был идеалистом. И каким-то упертым идеалистом, так что стал причиной конца кружка философов. Против него выступал Корнелий, сморщенный как гнилой баклажан, не уступая оному цветом своей кожи. Они кричали все громче, приводя бессмысленные сравнения, цитируя немецких классиков, Платона и Аристотеля. Дело дошло до теории эмпиризмов и императивов, не помню, что именно, но… Рафаэль заговорился до того, что вызвался остановить свою смерть мыслью, предлагая всем дождаться его смерти. Он был молод и не сомневался в своем успехе. Тут-то Корнелий его поймал, предложив остановить удар меча мыслью. Намечался жуткий спектакль, поддержанный большинством его коллег. Философы, распаленные яростью, требовали научного эксперимента, кто-то из министров попытался вмешаться. Кем-то был принесен меч и Корнелей преспокойно отрубил противнику голову.
До первой крови никто не препятствовал, но потом вмешалась стража, Корнелея увели в темницу, кружок разогнали. Самое страшное было то, что за всем происходящим наблюдал почти весь двор. Нескольким дамам стало плохо, и только престарелый убийца гордо демонстрировал окровавленный меч, как доказательство правоты своей теории. Конечно, я была там, по моему личному приказанию Корнелия не казнили – он был помилован и приговорен к пожизненному заточению. Я обещала ему опровергнуть его доводы, он только усмехнулся…
- Рафаэль был прав. Ты пойдешь и зарубишь Корнелия. Воображаемым мечом.
«Милые глупости, в тебе их живет великое множество».
- Да, и не смотри так, постарайся, представь меч, и снеси этому подонку голову!
«Есть ли у тебя истории, в которых нет мечей, кинжалов? Знаешь ли ты… господи, неужели ты приходишь только для того, что бы мучить меня пустыми рассказами…
- Знаю.
… и тут я остановился. Писать что-либо дальше было бессмысленно - я опять пошел не по тому пути. Внутри себя я наткнулся на творческую преграду, за которую не мог выскочить. Юность или бездарность, необученность или отсутствие реального опыта?
Бесконечно кружа внутри себя, я высох, как лужа, выпуская из себя скорее каркасы, нежели что то годное для чтения.
Тонкая преграда – живое от неживого.
...Итак, двадцать восьмого июля я изменил жизнь тремя решениями.
В-первых выключил интернет, прекратив заглатывать информацию.
Во-вторых, признался себе в творческой немощности.
И, в-третьих – взял билет из душного Краснодара в один из маленьких городков по пути к Черному морю.
Электрон понес моё измученное жарой сознание в сторону моря. Потребовалось примерно два часа, чтобы слегка изменить жизнь. Элизия была выдворена на задворки сознания, изредка напоминая о себе слабыми позывами к клавиатуре...
Вечер. Сумерки. Ржавое освещение улиц. Я выключаю свет в комнате, отдергиваю шторы, сажусь в старое продавленное кресло. Свет рыжего фонаря чуть-чуть промахивается мимо моего лица.
… не люблю электрический свет, стараюсь до последнего насладиться синим бархатом сумерек, не задергивать шторы на окнах. Не стремлюсь на улицу, предпочитаю наблюдать изнутри. Был декабрь. Той ночью выпал первый снег. Для меня изменение статичного мира, даже незначительное, вызывает радость.
Почти незаметный прохожим с улицы, я созерцал. Окно на улицу, огромное трехстворчатое, вмещающее многоэтажку, кусок пыльного дорожного полотна, и три уродливые акации прямо перед мои домом.
…Кто-то вызволяет коробку Ленд-Крузера из снежного плена. Действо. Автомобиль угрожающе освещал снежные наносы, ревел, пугая звезды. Монстр рвался на волю, взрыхляя мощные пласты снега. Вперёд-Назад. Вперёд-Назад. Бесконечный половой акт Ленд-Крузера и метрового комка подтаявшего снега. Водитель – девушка. Настойчивая, свято верящая в победу тупого металла над невесомым снегом. Блаженны верующие.
…даже в темноте легко угадывается белая полоса клавиатуры фортепиано. Редкие вспышки ксенонового света – монстр ещё в плену... Холодная пластмасса белых, теплое дерево черных. Красный свет в комнату – стоп сигналы. Клавиатура в огне. Огонь идет откуда-то из инструмента, пышет жаром. Я подставляю ладонь под столб красного света – рука прозрачная, нежно-красная. Ничего кроме этой красной руки не видно – десять часов вечера, темно…
…человек всегда одинок, безнадежно одинок. Одиночество – это и есть тот крест, который незримо давит на наши плечи. И даже если меня ждут, я всегда помню о том моменте, когда останусь один. Я часто вспоминаю свое прошлое, какие-то сцены, обрывки разговоров, необычные ракурсы зрения. И мир складывается из мельчайших картин в одно целое, то, что мы зовем жизнью. Тихий сон ребёнка, туман по утрам – во всем этом есть одиночество, чистой пробы, незамутненное ни страхом, ни сожалением…
…Январь и февраль запомнились жестокими морозами, погубившими виноградники и черешню. Мотаясь по оледенелым улицам, я застудил колени, и они не разгибались почти месяц, поэтому приходилось видеть эту зиму из-за двойной заснеженной рамы.
Ночью мороз душил слабое пламя газовой печи, днем же солнце освещало следы ночных падений – капли крови, взъерошенные перины снега.
Она покорно ютилась на нижней полке двухэтажной кровати, укутываясь одеялами. Находить прекрасное в обыкновенном было в её сути. Стеариновые свечи волшебно озаряли коробку комнаты, суматошный снег, скрипучие ночи…
Теперь-то я понимаю, как она была нужна! Рассказики, коими она потчевала меня, игра с самим собой: кто сильнее - я или моё воображение, наконец, чувство жалости к этой беззащитной принцессе без королевства, чудом сидящая рядом со мною… Принцесса без королевства. Без родителей. Может, у неё не было имени. Ведь и имя её придумано мной…»
Жара.
…Этой ночью я поклялся скупо сыпать словами. Элизия, кажется, поддержала меня. Она стала похожа на мокрую совку-сплюшку – сидит, нахохлившись, обнимает тонкими руками коленки, и молчит. Она часто припоминает ушедшую от меня навсегда зиму, словно задавая бесконечный вопрос – что нового? И так в сотый раз. Я зажмуриваюсь, ожидая этого неотвратимого вопроса.
Что нового? Ничего.
Время идет, а я словно скольжу мимо. Мимо… Элизия, пойми, мои желания далеки от романтической возвышенности. Бабу мне, Элизия, бабу… Всё упирается в этот пресловутый вопрос. А волшебство отпуска исчезло… И издевательски исчезло, надо сказать. Оставил отпуск после себя разъярённый солнцем Краснодар.
- Ты просто устал, мой рыцарь, совсем устал… Убери свой меч, и латы тебе больше не нужны, забудь на миг проклятую тщеславность, спи-усни… Спи-усни… Не надо тебе никакой бабы… – она прикрыло мой лоб узкой ладонью…
Солнце… Жжёт… Стеариновые свечи… Убили черешню… - я метался. Жара убивала меня.
- На следующий день, после убийства Рафаэля, я спустилась в темницу к Корнелею. Не мог этот гнилой человек быть правым, даже если он утверждал, что дважды два – четыре. Гнилое не может быть правым. Мы долго спорили, его самолюбие тешилось, подогревалось. Тьфу, самой противно. Был момент, когда я едва не ударила его, теперь жалею, что не ударила…
- И зряяяя… Врезала бы ему под дых, а потом ногами по ребрам, по ребрам… Чтоб кровью нажрался своей, гад, чтоб почувствовал себя жалким отребьем…
А она рассмеялась… Глупая, смеётся…
«Что ж ты замолчала, принцессинка…»
- Главная война идет внутри тебя, каждую минуту, каждую секунду. Это война жизни со смертью. Вдох – жизнь, выдох - смерть. Что же победит в конце? Ты стремишься передать эту войну своим детям, они своим, а смерть летит за вами. С каждым выдохом она приближается на шаг. Но ты отвечаешь новым вдохом, словно у тебя их немереное количество. Придется тебе выдумать меч и убить Корнелия, иначе нельзя. Ты должен представить его так, чтобы получилось снести голову.
«Вечно приходится кого-то убивать, разве нельзя без этого…»
Никого, никого я не убью, и в этом вся трагедия.
Бессилие, жалкое бессилие.
Человек не волен решать за других, человек заперт в четырех стенах, в четырех годах памяти. И крошки плодятся, колют локти на столе…
И заглядывая в себя, как в могилу, ничего кроме праха не вижу.
Нет принцессы. Никто не рассказывал мне ни про Корнелея, ни про Матеуса. Нет. Нет. Нет. Эти столбы «нет». Куда ни глянь столбы, столбы.
Бесконечные, серые столбы «нет». Обыкновенные бетонные столбы, которые отливают на местном заводе железобетонных изделий. С четкой штамповкой «НЕТ!».
…К середине августа природа показала несколько дождей, а потом словно издеваясь, вернула десяток градусов на шкалу термометра. Каждое завтра предвещало похолодание, но его не было.
Город болел, у него была температура за сорок.
Вызовете скорую, город умирает!
В каком-то отчаянии скачивал безумно-кровавые мультики Happy Tree Friends, доводя себя до икоты разрывающим смехом. Ночами я ходил по городу, пугая в переулках затаившихся маньяков и воров.
Не брился месяц.
Спорил с несуществующей принцессой, объяснялся в любви и смеялся над её шаблонностью.
Принес домой бродячего котёнка и потерял его в хламе своей квартиры на следующее утро.
Наконец, я просто вырвал принцессу из себя. Я отказал ей в самом главном – в жизни. Её не будет в том, что я пишу.
Она метнулась ко мне, тонкая как сеть. Безумие глаз, эти губы, поглощающие мои. Я отпрянул, умирающим животным уткнулся в угол комнаты, пытаясь спастись. Падая, я задел несколько дисков и кружку на вечно захламленном столе, все это оказалось на коричневом паласе. Она улыбалась. Ей было просто смешно. А потом она захватила меня в плен, и не выпускала до тех пор, пока черная пелена не поплыла перед моими веками…
Скажи, Элизия, почему так много лесбиянок? Скажи, Элизия, и я не поверю тебе… Ты только скажи!
Зачем столько лесбиянок? Или это потерянные принцессы без принцев? В окружении волосатых мачо они тоскуют и щиплют друг-другу клиторы…
Эй, лесбиянки! Идите к дьяволу…
Лимонные корки сморщились на столе, пора прибрать весь этот хлам…