В конце декабря, перед самым новым годом, Леонид Альфин подал заявление о перемене фамилии - поступок по меньшей мере странный. Мало ему было одной - захотелось вторую, чтобы новая фамилия была двойной. Что-то стояло за этим? Или так просто - мозговая дурь одолела, излишняя игривость характера сказалась?..
Когда он, получив новый паспорт с фамилией Альфин-Бетин, пришел к бабке, она по обыкновению смотрела по телевизору какой-то сериал. В квартире бабки он был прописан по родственному обмену и поэтому ей первой сообщил о свершившемся факте. Он улегся на диване и, не долго думая, признался в содеянном. Сказал - как убил.
- Ты что, ты в своем уме? - сказала ему бабка, оторвавшись от телевизора в период рекламы.
- Была зима, мне было скучно и я подумал: дай-ка, что ли фамилию поменяю. Все веселее будет... Ну и поменял.
- Нет, ты видно не в своем уме. Лучше бы работать устроился в хорошее место, а он - фамилию...
- Некоторые пол меняют, - это вот нонсенс, а я всего-то навсего фамилию поменял.
- Сегодня фамилию, потом, чего доброго и пол поменяешь.
- Почему бы и нет.
Она продолжала пилить его, повторяя: "Не понимаю!", а он лежал на диване и смеялся. Все более сухо и свистяще - как бывало смеялся покойный его дед, за несколько лет до этого скоропостижно скончавшийся на том же самом диване. Его фамилия была Бетин. Бабка испугалась даже:
- Смех у тебя какой-то странный.
Она не выдержала - и тоже стала смеяться.
Леонид остался ночевать и слышал, как ночью бабка охала и причитала в своей комнате, ужасаясь масштабам бумажной волокиты, затеянной внуком и его дерзостью. Она тоже когда-то меняла фамилию, выходя замуж, как это было принято в те времена по деревенскому обычаю. Но чтобы - парень и ни с того, ни с сего...
***
Он работал научным сотрудником на госпредприятии. В общем-то, репутация не вполне предсказуемого человека у него была. Но можно было себе представить, что такого вот шага - самовольной перемены инвентарного номера в личном деле (ибо что такое фамилия как не совокупность букв) - такого шага от него не ожидали.
Дело осложнялось еще и тем, что некий парономазийный ему теперь Батин (не Бетин)
работал в его подразделении. Начальник подразделения, попавший на свою должность по воле узкого круга сослуживцев, осуществлявших через него свои притязания,
устроил для них, уже престарелых и к делу не способных, своего рода богадельню на средства от аренды, в которую сдавали научные лаборатории. Батин, безобидный неопрятный пожилой парень - невысокий короткопалый волосатый толстячок - был из тех, кто пользовался богадельней, был мнителен и обидчив. Он, конечно, и сам
в глубине души понимал, что является балластом. Леониду было неприятно при мысли, что кто-то, тем более такой вот Батин, имеет фамилию, похожую на добавленную им себе. К тому же он допускал, что такой человек как Батин, узнав о его новой (двойной фамилии) непременно увидит в этом подкоп под себя, что его хотят подсидеть, намекнуть на его непригодность, на то, что надо давать дорогу молодежи, как рекомендуют верховные правители. Было неприятно поднимать такую муть. Батин начнет кляузничать и искать поддержку против него. При мысли об этом Леонид ощущал тошноту. Батин был ему неприятен, даже отвратителен, но он не имел
в виду его подсиживать. Однако, попробуй это объяснить старым интриганам и их более молодым приспешникам, которые активно подсиживали друг друга, а в особенности тех, кто выходил за пределы их узко очерченного круга.
Поэтому, не видя прямой необходимости немедленно сообщать в отдел кадров о совершенном им деянии, Леонид поджидал удобного момента. Он был готов ко всему, даже к тому, чтобы уйти с места работы, которым дорожил тем меньше, чем больше научных аудиторий использовалось не по назначению, сдавалось в аренду для
увеличения доходов олигархии и тех, кто ее поддерживает. Научную работу на каком-либо сносном уровне вести было все сложнее. У него имелись связи в другом научном институте близкого профиля, где он мог рассчитывать на место в случае неблагоприятного течения событий, поэтому он держался довольно уверенно.
Прошел год, и он не находил повода рассказать о своем казалось бы несущественном, но потенциально взрывоопасном шаге. Наконец создалась ситуация, когда нужно было внести ясность. Начальство, видя, что Леониду все менее нравится положение дел в подразделении и он готов присоединиться к "оппозиции", которая всегда бывает, когда одна группа некоего коллектива объявляет себя элитарной, решило бросить ему кусок, предложило повышение и большую самостоятельность. Нужно было переоформляться в отделе кадров. Если бы Леонид искренне не любил свою работу, не видел в ней творческой самореализации, он не стал бы особенно цепляться за эту возможность, думая о других последствиях.
Но в сложившихся обстоятельствах лучшие люди подразделения ожидали от него согласия, видя в этом благо для общего дела. Кроме того, повышение было явной уступкой элиты, сделанной под давлением обстоятельств. Он не имел права этим пренебречь, поскольку затронуты были не только его интересы. Нельзя забывать и о том, что в нормального человека заложена потребность в развитии, которая время от времени требует двигаться вперед в квалификации, в ученом звании, - иначе застой и деградация.
Удивительное дело, но он не нашел в себе сил написать на заявлении новую фамилию. Его отвратила необходимость придумывать объяснение для давно знавшего его материально ответственного Бросова, человека, ему симпатизирующего и считающего его своим в общем-то хорошим знакомым. Он вообразил себе его изумление: Леонид-то оказался кентавром! В наши ряды затесалось чудище.
Он написал одинарную фамилию и отдал заявление на подпись Бросову.
Однако надо было поставить отметки и у других чиновников, где потребуется показать и паспорт с пропиской. Поэтому он, не долго думая, выйдя от Бросова, дописал фамилию. Другие чиновники, которых он обходил, его не знали, и он, когда ощущал игривое удивление при упоминании о смене фамилии, говорил: "Семейные обстоятельства. Иначе не мог". Конечно, думал Леонид, они понимали в том смысле, что он, должно быть, женился и жена потребовала такого рода компромисса.
Заведующий подразделением, у которого надо было подписать заявление, сделал вид, что изумился, увидев там двойную фамилию. На самом деле он уже знал об этом из приказа, однако ожидал объяснений. Леонид, заранее отрепетировав, протянул ему заявление, предложив посмотреть, нет ли там чего необычного.
Заведующий подумал было, что он намекает на малость оклада, и замешкался, думая, что возразить на это, но Леонид, мнительно истолковал его молчание как предельное удивление перед новой фамилией, которая там значилась. Он заторопился с объяснениями, почувствовав, что ему стало жарко.
- Дело вовсе не в том, что я женился. Это не так. Мой дед по матери Бетин не имел сыновей и сожалел, что его фамилия в нашем роде вместе с ним угаснет. Поэтому, решив сделать меня наследником, он непременным условием поставил, чтобы я взял его фамилию. Он даже хотел оговорить это в завещании, если я откажусь.
Однако, я не мог обидеть и Альфиных, поэтому остановились на двойной фамилии. Я не мог пренебречь его волей, тем более, что охочих до наследства хватало и без
меня. Мой бедный дедушка недавно умер, - добавил он, и это было единственной правдой. Впрочем, была еще какая-то косвенная, скрытая правда, и, возможно,
Леонид подсознательно угадал истинную, но невысказанную волю деда, приблизившего его к себе перед смертью. Поэтому в его объяснении было меньше лжи, чем он сам полагал.
Последнюю подпись должен был сделать опять Бросов, заместитель его прямого
начальника. Леонид сказал ему буквально следующее:
- Понимаете, какая штука. Я в тот раз не нашелся, а теперь заглянул в этот ворох анкет и понял, что так просто не отмахнешься. Дело в том, что примерно год назад я поменял фамилию. Взял двойную.
- Я уже в курсе, - сказал Бросов, усмехаясь и подписывая заявление. - Кольцо не жмет?
- Кольцо? - растерялся Леонид. - Нет, что вы.
Бросов узнал о перемене им фамилии от каких-то третьих лиц, может быть, от заведующего, - сработал эффект испорченного телефона: он решил, что Леонид женился. Объяснять, что Бросов заблуждается, Леонид был уже не в силах.
"Почему я, так не любящий бумажную возню, все эти анкеты и инстанции, втравил себя в такое дело? - думал он с тоской, поддавшись временному малодушию. - Я имею к этому инстинктивное какое-то отвращение. По большому счету им всем нет до меня дела, потому и невыносимо что-то придумывать, когда даже я сам толком
не знаю, что было главной причиной к перемене. А если и знаю, то это затрагивает столь интимные глубины моего существа, что мне и самому себе сложно в этом признаться".
Через некоторое время он ощутил перемену отношения к себе. Стойко утвердился слух, что он женился. Замужняя дама бальзаковского возраста, работавшая в том же подразделении, прежде бросавшая на него двусмысленные взгляды, теперь охладила свой пыл. Друзья глядели на него с "пониманием", некоторые даже краснели от радости за него.
Один Батин не изменился к нему, полагая, что у женатого человека свои проблемы,
ему не до интриг против него, Батина.
***
Он взял с бабки слово не говорить остальным родственникам о сделанном им шаге, выжидая удобного момента. Он ожидал получения диплома с ученой степенью и хотел продемонстрировать его с новой фамилией, что и было бы достойным поводом, отметающем лишние толки и заодно утверждающим честь его новой фамилии.
Диплом был получен летом, и Леонид приехал с ним на дачу, где находились его родители. За обедом он показал им диплом, сказав, что он с "отличием". Его попросили прочитать, что там написано. Он передал диплом матери, и та быстро нашла "отличие" - новую фамилию. Ее это обрадовало и удивило. Она любила свою
девичью фамилию.
Воцарилась немая сцена. Леонид предложил наконец выпить по поводу диплома, что и было сделано без лишних слов.
У леонидова отца в голове не укладывалось, как такое могло произойти. Он совершенно опешил. Отношения у него с Леонидом всегда были даже более сложными, чем ему представлялось. Он пытался навязать ту точку зрения, что их противоречия – во взглядах на правителей. И что общая ненависть к ним, прояви Леонид это чувство, могла бы быть достойным путем к "сближению". Он не видел иного пути, кроме ненависти. А когда Леонид отвергал это, он списывал это на его чувство противоречия. Точно так же он увидел вызов себе в перемене фамилии. Объяснять, что суть их разногласий - не во взглядах на правительство, - было бы бесполезно. Они мыслили в разных плоскостях.
Леонид всегда старался держаться особняком от своего родителя, с детства отстаивая свою особость, индивидуальность. Может быть, не так уж далек был
от истины его отец, полагая, что в совершенном им шаге была некая окончательная манифестация, утверждающая его преодоление. Но сам Леонид с возмущением бы отклонил такую мысль.
Теперь он досадовал, что не встретил той реакции, которую ожидал. Он полагал, что его эксцентрический поступок заслуживает какого-никакого, а внимания, - возможно, рассуждения о роли двойных фамилий в нашей культуре, о той чести, к
которой он себя обязывает, приняв фамилию деда с материнской стороны, о том,
что диплом, им полученный, является подтверждением этой чести. Если бы его начали убеждать о чести носить такую фамилию, о добром имени его деда, который не имел сыновей и фамилия которого в его роду прервалась бы, если бы Леониду не пришла мысль о двойной фамилии, он с готовностью бы принял это объяснение своего шага, - такого объяснения он жаждал и сам, это отвечало лучшим его побуждениям, но было важно, чтобы именно другие это поняли и высказали за него, укрепили его в этой мысли. Но мать, не желая распалять мужа, молчала.
Разговор вдруг зашел на посторонние темы. Заговорили о чахлом востроносом их соседе, который, не выдержав непогоды, уехал, о его хворающей жене, которая вдруг выздоровела.
Мать Леонида рассказала о своей недавней встрече с выздоровевшей женой соседа,
о том, как пожелала ей здоровья. Леонида это вдруг задело. Он знал, что с этими соседями родители не ладили. Была какая-то фальшь во всем этом разговоре, не имеющем касательства к его визиту.
- Ты специально это говоришь, - сказал он матери. - Небось радовалась, что она
заболела, что бог ее наказал, а теперь, когда она выздоровела, разочаровалась и специально говоришь, что рада...
Его словно прорвало. Еще и водка развязала язык. Думая о вороватом соседе, пробирающемся задами участка, все время ищущем, где стащить "досточку", он
заявил:
- Паршивый народец! Нет, с такими людьми не возьмешь Нарву. Помните, как в каком-то фильме Петр Первый похлопывает мужиков по спинам: "С таким народом мы возьмем Нарву". Так вот, теперь бы он покачал головой и сокрушенно сказал: нет, с таким народом мы не возьмем Нарву. А... ха-ха-ха... Измельчали. А! А-ха-ха-ха!...
Он смеялся и смеялся, и не мог остановиться, как будто у него внутри быстро раскрутился какой-то скрипучий маховик. И не смех это был вовсе, а судорога какая-то. Он ничего не мог с собой поделать.
- Так потому что война была, голод, - какой генофонд утратили, - ни с того ни с
сего оправдывался леонидов отец.
- А... ха-ха-ха, - смеялся Леонид. - Нет, с таким народом мы не возьмем Нарву. Измельчали. А-ха-ха-ха...
- Я думаю, что..., - говорил Леонид и непроизвольно, в такт словам, ударял по краю стола ребром ладони.
- Я тебе сейчас постучу! - вдруг вспылил леонидов отец. - Идиот такой! Дайте мне его ударить. Это же идиот.
В этот момент его обалдение достигло апофеоза. Леонид предстал для него в каком-то кошмарном обличии: меняет фамилии, а теперь сидит и стучит по столу и вдалбливает что-то темное. "Нет, это сущность какого-то бреда. Дайте, я проснусь." Но не проснулся.
- Опоздаешь на электричку. Скорее, - торопила Леонида мать, как бы обнаружив в его веселье что-то неладное, и словно она должна и приучена была сигналить в подобной ситуации.
Сквозь туман в голове, досадуя на фарсовость ситуации, в которую он попал,
и не чая что-либо поправить в этот день, Леонид поспешил на электричку, сознавая все же, что так или иначе, но задачу оповещения родителей о своем шаге он выполнил.
***
Когда к нему пришел давний приятель Шарапов, они сидели за столом на кухне и пили чай. Разговор шел сначала на общие темы, потом перешел на странный поступок Леонида. Он пустился в рассуждения. Шарапов вспоминал, что в шестнадцать лет при
получении паспорта он колебался при выборе фамилии, сознавая, что известность его отца, о котором вы без сомнения слышали, является гарантией, что он окажется
в его длинной тени, без своего имени. Шарапов даже почти решился взять девичью фамилию матери, но родственники, узнав об этом, отговорили его. Не обошлось без скандала, но он не жалеет. Надо полагать, нет ничего приятного в фамилии Бубухин.
- Однако ж мысль о двойной фамилии в голову мне не приходила, - признался Шарапов, одурев от чифиря.
- Да, Шарапов-Бубухин - это что-то чудовищное, - согласился, морщась от слишком большого глотка горячего напитка, Леонид.
- Вообрази, что некоторые видят что-то нелепое даже в фамилии Альфин-Бетин. Помню, когда я получал новый паспорт, передо мной в очереди стояла сухонькая блондиночка, - вероятно, из тех, кто сводит норму до уровня своих убогих представлений. Помню, как она сначала засматривалась на меня. Я был с ней вежлив, в отличие от каких-то норовящих поскорее прописаться нахалов. Они галдели, толкались, уверяли, что стояли здесь раньше, но отходили. А я преспокойно смаковал саму процедуру, имеющую для меня почти ритуальное значение.
Но идиллии пришел конец, когда я произнес секретарше двойную фамилию. Словно этой блондинке, замешкавшейся с укладыванием сумочки, к носу нашатырь
поднесли - так она фыркнула. Только я ее и видел.
- Что же послужило тебе поводом для такого шага? Почему двойная?
- Никого не хотел обижать. Мой девиз: сохранить и приумножить.
- Но почему же менять?
- То, что ты хочешь знать, не так просто, - сказал Леонид. - Может быть и потому, что наслышан, как ты имел такое намерение, но отказался.
Ты ведь от многого так отказался, а были у тебя задумки и неплохие. И кто ты теперь? Степной волк из Германа Гессе... Не обижайся, я шучу. Дело, разумеется, не в этом...
- В этой фамилии мне больше всего нравится дефис, - продолжал он свои рассуждения без видимой связи с предыдущим. - То - все родовое, а это уж точно мое, собственное. Дефис символичен: он похож и на минус и на тире. Вместе с тем в нем есть некая скромность, незаметность, почти самоуничижение. Это даже не слово вовсе, а черточка, штришок, вешка. Пустячок, чепушинка казалось бы. Раньше неграмотные расписывались, ставя крестик или плюсик. Окно заколочено: все ушли на фронт. "Европа плюс", так сказать. А дефис - то же самое, но скорее минус, похожий на рукопожатие. Мостик между двумя крайностями. Гамак, повешенный между
двумя деревьями в хвойном лесу, где вы покачиваетесь на летнем воскресном отдыхе с газетой в руках. Я вижу, как солнечные зайчики играют на вашем лице в такт покачиваниям. Удобно. Хороший, многозначительный псевдоним. Скромный такой. Дефис - и точка. Как Сирин: райская птица и сирый человек в одном слове.
- Так то - Сирин. А если бы я увидел фамилию Дефис, мне бы захотелось посмотреть
в пятую графу. Угораздило тебя.
- А что? Что-то французское, породистое. Скорее: граф Де Фис. Из грязи - в князи. Вот что значит дефис. Понимать надо. Как ты думаешь?... Имечко из разряда капитана Немо, графа Нулина и, наконец, Монте-Кристо. Не знаю, не знаю, что ты скажешь, - отмахнулся Леонид. - Наливай еще чаю.
Чашки наполнились, раздался губной звук прихлебки, для обозначения которого
в великом и могучем языке нет букв.
- Одни мне говорят, что я похож более на Альфиных, другие, - что на Бетиных, - говорил Леонид. - Иногда даже слышу, что всему хорошему в себе я обязан Альфиным, а плохому - Бетиным. Или наоборот - зависит от фамилии того, кто произносит.
- Ну, а сам-то ты что думаешь? Ты мамин или папин? - усмехнулся Шарапов.
- В папу римского и в мать Терезу, - рассмеялся Леонид Альфин-Бетин. - Ни в Альфиных, ни в Бетиных, а в Дефисов. Так я обычно отвечаю. Одно время я безмолвно сносил все домыслы, старался с ними примириться. Вообрази, что всякий гость считал едва ли не своим долгом порассуждать на сей счет. Что в этом больше - конфуза (от конфуза иногда болтают вздор, зубы заговаривают) или просто невоспитанности, - я не знаю. Знаю лишь то, что мне никогда не доставляло удовольствия слышать, что я на кого-то похож из родни. Вовсе не потому, что я их не люблю, а по другой причине. Еще меньше мне нравилось думать, что мои хорошие или плохие качества рассматривают не как мою неотъемлемую принадлежность, а распределяют между родственниками, словно я не обладаю индивидуальностью. Душа отражается не столько в чертах лица, сколько в его выражении: в том, как человек улыбается, как смотрит, как разговаривает. А тело у всех одинаковое: два глаза,
один нос и все остальное.
- Потому-то ты и поменял фамилию?
- Пожалуй.
- Но в этом нет логики. В этой твоей новой фамилии столь же мало твоего, как в прежней. Все от родственников.
- А дефис? Разве в фамилиях моих родственников есть хотя бы один дефис? А между тем, дефис - это и есть то, ради чего все и затевалось. Зря я, что ли, перед тобой воспевал этот символ Дефис - это еще и душа всякой двойной фамилии. Это мостик к пониманию нового человека. Альфин, Бетин - это все родовое, а дефис - это я сам, моя индивидуальность, с чертами лица и улыбкой.
- Ловко. Теперь понимаю: думаешь, что всем им нос утер. Но тогда бы уж и взял сразу фамилию Дефис, чего тут церемониться, туман напускать? Лицо у тебя действительно не в маму и не в папу. Настоящий дефис.
- Все не так просто. Я сначала не предполагал, что увижу свое мистическое имя в дефисе. Мне просто вдруг очень захотелось иметь двойную фамилию. Доказать и себе и другим, что ни паспортная система, ни прочие условности не могут сковать моей воли к имятворчеству. И пусть смотрят на меня как на чудака все те, у кого куцая фантазия и чисто утилитарный здравый смысл. Кроме того, я нахожу справедливым,
чтобы родственники с отцовской и материнской стороны в равной степени были представлены в моей фамилии. Или в равной степени не представлены, в случае, если бы я выдумал себе другую фамилию.
- Последователь Фрейда увидел бы здесь реализацию потребности преодолеть отца. У каждого это происходит по-своему, иногда и более трагично. Иногда прибегают к топору. Так что ты со своим имятворчеством пошел по не самому плохому пути. Поздравляю.
- Спасибо. Действительно, сейчас припоминаю, что я чувствовал тогда жажду по нетривиальному поступку, мечтал перешагнуть какой-то Рубикон, приобщиться по-своему к тем, кто не довольствуется тривиальным предопределением.
- "Я не старушку убил", - так что ли?
- Вот именно. Раскольников по-моему просто сноб. Нет, хуже, чем сноб - негодяй. Ничего другого он не доказал.
- А ты-то что доказал?
- Я?... Во всяком случае я поступил в разрез с устоями, считавшимися незыблемыми в том круге людей, к которому я принадлежу. Более того, к тому времени у меня уже было некоторое имя в науке, публикации в журналах. Перемена имени в этой ситуации выглядит странно, и сослуживцы реагировали иногда нетривиально. Одни решили, что я женился, другие - что я просто спятил. Но я никого ни в чем не разубеждал. Это было бы недостойно моего поступка. Так, те, кто решил, что я женился, относятся теперь ко мне как к более устойчивому и положительному человеку, который, познал и таинство брака. Я не стал их разубеждать. Это льстит моему самолюбию. А те, кто прежде считал меня простаком, до сих пор не знают,
с какой стороны ко мне подступиться. Я оказался на Олимпе. Проявляю к беднягам щадящую снисходительность, здороваюсь всегда первым... Чтобы убить старушку, как Раскольников, достаточно быть просто зверем, а чтобы иметь дерзость самому выбирать себе имя - надо быть человеком. Я все же задал жару мещанам, не выходя за рамки обычной своей ласковости, - вот что мне особенно лестно.
- Раскольников совершил свое преступление в состоянии нервной болезни. В твоем случае это имело место?
- Нисколько. Я выстрадал этот шаг и пошел на свое "преступление" с холодной головой и еще с каким-то злорадством безысходности. Я знал, что не могу поступить иначе. Это потом, когда я вынужден был объяснять свой поступок дома и на работе, я чувствовал порой, что схожу с ума. Здесь ведь и объяснять-то нечего. Но каждый раз приходится что-то говорить, убеждать, что никакого скрытого смысла в моем шаге нет. Не жизнь, а творимая легенда. Наше общество заражено цинизмом. В этом и безумие.
- Больше менять фамилию не собираешься?
- Зарекаться не стану, но зачем мне это делать снова?
- Как зачем? Сам же говоришь, что благодаря первой перемене узрел Дефис - твое мистическое имя. А вот придет время жениться - снова повод поменять фамилию. Добавь фамилию жены - будет тройная, с двумя дефисами.
- По закону тройная, кажется, недопустима, - серьезно ответил Альфин-Бетин. - Потом, во всем должно быть чувство меры. И, разве я не доказал, чего хотел? Зачем мне новая возня с загсами и военкоматами, всеми этими бумажками? Один раз такое даже интересно. Но второй раз - увольте.
- Ну а взять фамилию Дефис? Не хочешь?
- Такую фамилию можно только через суд, через адвокатов получить. Только родственные фамилии даются по-простому, беспрепятственно. Потребуется недюжинное красноречие и кругленькая сумма, чтобы доказать мое право носить такую странную фамилию. Слышал, что какой-то оригинал добился права носить фамилию "Я". Но разве я уже ее не получил свой Дефис в виде черточки, в виде шифра?
- А если бы не через суд, то попытался бы?
- Что если, да если... Не знаю, - отрезал Альфин-Бетин. - Если хочешь, зови меня Дефисом. Не так важно, как меня называют по паспорту. Важно, как я сам
себя называю.
- Договорились.
- Пойдем, я покажу тебе свою новую статью. Мне удалось ее пристроить в журнальчик одного моего друга.
- С новой фамилией?
- Нет, с псевдонимом, - сказал Леонид, и было непонятно, шутит он или говорит всерьез.
- Как же она называется?
- Вопрос пока дискуссионный. "Дефис", наверное. В общем, как-то так.