Давненько уже имею желание зафиксировать в словах то, что делаю с красками. И дело даже не в том, что изобразительность в искусстве уступила место концептуальности и описательности. По сути, в 20 веке было не так важно, что делать, сколько ценилось умение облечь это в формулы научных (а чаще псевдонаучных) доктрин. В ход шли оптика, теория восприятия, всевозможные философические концепты и многое другое. Было нескольуо попыток варваризации искусства, собственно именно к этим течениям я и склонен. Нет, время показало, что затопление музейных хранилищ и уничтожение картин, как к тому призывали, например, итальянские футуристы бессмысленно. Подобное обращение не дает разрушителям эстетического импульса, любое (а может и не любое, кто знает…) разрушение имеет итогом бесчувственное отупение. Да и люблю я это несовременное искусство, получаю удовольствие от созерцания Эль Греко, Кирико или даже Розенквиста.
Однако, грядущее, на мой взгляд, за варварством богатым эмоциями, а не за технически выверенными почти математическими работами. Варварство в искусстве – это не попытка истребить культурные накопления. Эстетическое варварство – это попытка переложить чужой культурный опыт на язык символов понятных обществу, в котором варвар собственно и живет. Самый простой пример, который приходит в голову – верба, символизирующая пальмовую ветвь в православном христианстве. Или если брать историю искусства, то привнесение светских мотивов в религиозные сюжеты в Итальянской живописи раннего возрождения. Или отказ от библейской тематики и сосредоточение на деталях, то есть на том, что ранее могло быть лишь фрагментом полотна или эскизом. Это же просто невероятное варварство, когда атрибуты обыденности вытесняют из картины религиозный сюжет. Недостижимое варварство, когда изображение хлеба насущного в живописи превалирует над «духовным» сюжетом. Однако, по-моему, в персике Матисса духовности не меньше, чем в Сикстинской капелле. Вот за такое варварство я ратую, за варварство, которое не истребляет, но позволяет художнику (и не только) обнаруживать новые грани. За варварство ищущее, за варварство способное увидеть новые смыслы в обыденном.
Конечно, в конце концов, любое варварство становится традицией и элементом культуры и тогда варварством быть перестает. Ведь варварство – это столкновение знакомого с неизведанным. Что касается моего принципа варваризации искусства, то я предлагаю перестать относиться к предметам обыденного интерьера как к чему-то связанному множеством условностей. Я не поддерживаю отказ живописи от формальных признаков. Чтобы писать абстракции, на мой взгляд, требуется математическая точность и основательность Кандинского или интуитивная геометричность Миро. Мой личный опыт показывает, что человек в первую очередь реагирует на свет и цвет, затем на форму и лишь в самую последнюю на сюжетное (смысловое) наполнение. Хотя это и не бесспорно, но я оставлю за собой право верить в достаточность имеющейся аргументации. Именно желание цвета, детское желание ярких окрасов, вынуждает меня думать, что для живописи колористика имеет если не определяющее значение, то одно из наиболее важных. Однако это не повод избегать жизненных форм. Даже отказываясь от обыденного, искусство в принципе не в состоянии отказаться от форм геометрических. Точка, линия, плоскость, пространство неизменно присутствуют в работах современных художников, даже в том случае, если они совершенно отвернулись от традиционных кистей и красок. Геометризмы – это особенность человеческого мышления, на простейшие геометрические формы человек разлагает структуры более сложные. И, следовательно, какой смысл отказываться от форм тривиальной жизни в угоду геометрическим. Без формы нет узнавания, без узнавания нет сопричастности и переживания. Конечно, можно свято верить в то, что за цветовым оттенком можно закрепить оттенок эмоциональный, однако боюсь эта утопия. Например, я, как и многие дети, в детстве красный воспринимал, как самый красивый цвет. И чем цвет был более красным, тем он мне-ребенку был симпатичнее. Теперь же у меня вовсе нет любимого цвета, но есть любимые сочетания цветов, как контрастных, так и принадлежащих одной гамме. Более того, есть люди (любители фотоискусства), которые вообще воспринимают цветность, как посягательство на их эстетический мир, ведь они предпочитают видеть нюансы светотени, а не многообразие цветовых оттенков.
Свое отношение к краске я позволил себе назвать – псевдопредметность или псевдопредметная живопись. Дело в том, что, на мой взгляд, предметы для живописи крайне важны и в тоже время вовсе не обязательны. Ведь за предметы цепляется мир окружающий нас, но в нашем уме он уже существует, не цельно, но как набор схематичностей. Не знаю как остальным, но мне мир представляется не набором сущностей, или в противовес совокупностью линий и точек, а собранием форм… Мир – это сложная форма, состоящая из множества форм более простых, которые в свою очередь можно свести к нескольким геометрическим формам (множествам точек, прямых или плоскостей). Мы нуждаемся в формах, потому что форма – благодатная почва, в которой обитает смысл. Однако порой утилитарность ослепляет нас. Обыденная жизнь делает взрослых людей ленивыми, и цивилизованному человеку уже вроде как нет нужды, следуя за детьми, видеть в палке лошадь… Или в слове «Шарьки» обнаруживать сурка, барсука и штопор. Но скажите мне, зачем изображая нож изображать и его технические возможности. Например, как у голландцев – возможность снять с его помощью кожуру с лимона. То есть, конечно, живописец может изображать, что с помощью ножа можно почистить картошку. Но это не должно быть главным. Я призываю видеть в ноже не утилитарность – возможность порезать или зарезать – но соразмерность, соположенность с цветом, и формой других предметов. И при таком отношении нож у нас будет соседствовать не только с булкой, лимоном или даже селедкой, но он может зазвучать совместно с коробком спичек, листом тополя или кирзовым сапогом. Да что там сапогом, в случае варварского отношения к функциональности ножа, он может оказаться, например, элементом пейзажа или частью портрета. Ну, мы же варвары, мы не знаем, что есть нож на самом деле. Нас интересует это самое дело, и вот варвар смотрит на нож и удивляется, с чем же этому предмету комфортнее уживаться в поле нашего варварского зрения.
Конечно, кто-то может сказать, что это весьма напоминает сюрреализм или метафизическую живопись, флористично-плодовые портреты Арчимбольдо или «безглазых» женщин Модильяни и еще ряд других экспериментов. Но, это не совсем так. «Сюр-» и прочие работали с реальностью деформируя ее. Наполняя реальность новыми смыслами, смыслами перехлестывающими через край «нормальной» обыденности. Псевдопредметность интересуют только цвет и форма предметов, которые, конечно, могут встретиться в повседневной жизни, но могут и никогда не встретиться… Могут использоваться в быту, а могут примерещиться автору в страшном сне. Для псевдопредметной живописи нет границы между сном и явью. Так как и там, и там мы чаще всего имеем дело с формами. Например, не встречались львы древнерусским резчикам по камню. Или немногие могут похвастаться знакомством с чертом или ангелом. Но это не мешает тиражированию этих образов. Я везде использую примеры натюрмортов, но и в пейзаже, и в портрете псевдопредметность имеет возможность быть. Вспомните «Купание красного коня» Петрова-Водкина. Картина выразительна не за счет сюжета (это отдельное и широкое поле для интерпретаций), но за счет контрастных цветов (красного и зеленого) и тонко выстроенной композиции. Или «Красная мебель» Фалька?.. Разве так важно действительно это тот самый диван, на котором сидел художник или абстрактная форма близкая по «звучанию» мебели. Именно, о такой псевдопредметности я говорю.
Еще одна важная задача варваризации – преодолеть разрыв между смыслами внутренним (очевидно присутствующем в работах) и внешним (который автор или критик привносят на словах, объясняя, что его полотно должно значить). Для псевдопредметной живописи подобный вопрос – что хотел сказать автор – не имеет смысла. То есть любое полотно, конечно, может быть интерпретировано. В любой форме может быть найден смысл. Однако… Для катарсиса я не нуждаюсь в смыслах, а нуждаюсь лишь в созерцании. Что «хорошего» в закате, какой смысл в рассвете? (я отдаю отчет, что это начало и конец дня…) Но вот я смотрю, как закатывается солнце и мне хорошо, без всяких интерпретаций я испытываю восторг. Могу по этому поводу порадоваться и написать хокку, могу посетовать на то, что завтра будет морозно и расстроиться. Но важно именно это – увидеть и стать соучастником. Поэтому в псевдопредметном искусстве не так важно, что имел сообщить автор. Потому, что он хотел сказать, что в определенные минуты в определенных сочетаниях цветов и форм он узрел «красиво». Конечно, «красиво» - не живописная категория, но это вполне себе категория восприятия, это категория «варварской» оценки. Вот это «красиво» и стоит попытаться просочувствовать вместе с автором. Нет, не понять, а вчувствоваться… Если я что-то пойму это будет лишь дополнительным стимулятором моему восторгу или негодованию или чему угодно. И выходит, что псевдопредметность – это даже не столько набор критериев для автора, сколько инструмент зрителя. Собственно, сам я «холстомаз» лишь слегка, но зато зритель в полную силу сопереживающий и желающий восторга.