Глава первая
Когда майору Морозко доложили, что на Беговой произошло кое-какое преступление, совершенно идентичное предыдущим кое-каким преступлениям, которые Морозко объединил в одно дело, и назвал делом «Ушлых», то он тяжело вздохнул. Ничего хорошего это новое кое-какое преступление не предвещало.
Будучи с детства человеком хмурым, майор нахмурился. После чего надел, видавшее виды, пальто и, подняв ворот, вышел из кабинета.
На улице – дождь и ветер. Погода явно не располагала к поездке на Беговую, к тому же, майор не имел ни малейшего представления, где это. Но выбора не было: уж коли, это кое-какое преступление чётко укладывалось в логическую цепочку ряда других кое-каких преступлений, следовало торопиться. Каждый раз, когда Морозко казалось, что дело в шляпе, когда до разгадки оставался шаг, когда преступник оказывался на расстоянии вытянутой руки, рыбка срывалась с крючка и, стрекоча плавниками, уходила в мутные бандитские воды.
Морозко обречённо садился в машину. Он понимал, ежели и в этот раз ничего не проясниться, то начальство по голове не погладит. Или того хуже, перестанет гладить и в других местах. А когда майора в разных местах гладили, ему это очень нравилось - забываясь, он даже мурлыкал от удовольствия.
В машине, кроме водителя Пети, оказался ещё какой-то здоровенный небритый мужик. Майор смерил его профессиональным взглядом, и невозмутимо спросил:
- Ты кто?
- Стажёр, - обнажив целый ряд прекрасных золотых зубов, улыбнулся здоровенный небритый мужик.
- Поехали! – хлопнул майор Петю по плечу. Петя что-то простонал, потёр плечо, и они поехали.
- Так, - размышлял Морозко вслух, - интересно, интересно! – Эта мысль давно не давала ему покоя.
Так и доехали.
- Беговая, - сказал Петя.
Майор стремительно вышел из машины и, так же стремительно вошёл в подъезд, а после, ещё стремительнее вошёл в какую надо квартиру. Он постоял в нерешительности, размышляя, куда бы ещё войти. Но входить оказалось больше некуда - туалет занят, в кухне и без него не протолкнуться (там набилась вся следственная группа), а в комнате лежал труп! Морозко очень боялся трупов. Каждый раз, когда он приближался к убитому, ему казалось, что вот-вот, тот схватит его рукой за пиджак, и крикнет: «Отдай своё сердце!». Майор не боялся только расчленённых трупов. Потому что, руки сами по себе не хватаются. И тут, неожиданно, ему в ухо кто-то кашлянул. Он вздрогнул и, держась за сердце, медленно повернулся – перед ним стояла сухонькая старушка с хитренькими глазками. Положив таблетку валидола под язык, он облегчённо вздохнул.
- Вы чего, бабушка, пугаете, тут и без вас страшно.
- Я, - улыбнулась старушка, - одна конгениальная старая, давно выжившая из ума, старуха-детектив частного порядка. Ага, вот такие дела. Какие дела, спрашиваешь? А всякие дела! Уж я их столько расследовала, уж я столько преступников переловила, что мне по ночам боязно спать. Придут рецидивисты и призраки и ну меня укокивать! Давай так: я сейчас быстро всё тут расследую, всех на чистую воду выведу и всё – слава тебе, а ты мне деньжонок подкинешь, а то поиздержалась я за последнее время… реактивы там разные покупать надо, ещё всякие штуки, название которых тебе всё равно ни о чём не скажет. Ну что, по рукам?
Морозко тут же и догадался, что это та самая конгениальная старуха, которая всех следователей в городе задолбала. Ходит, под ногами путается, и деньги клянчит. Один неопытный следователь вот так дал, так она потом ходила за ним пьяная по пятам и высказывала разные бредовые идеи по поводу Шамбалы. А раз как-то она вовсе уж назюзюкалась, пришла в управление и, в вестибюле, принялась петь: «Мишка, Мишка, где твоя улыбка, полная задора и огня». В общем, личность, в узких кругах, была известная.
Майор развернул старушку, слегка наклонил её, и дал такого пенделя, что у бабушки вставная челюсть в форточку вылетела.
Но тут же, на освободившееся место, вышла восточно-европейская овчарка. Эта сразу, без обиняков, встала на задние лапы, а передние скрестила на груди. И вдруг принялась прыгать на хвосте, качая при этом головой и вылизывая в носу языком. Наконец, собака закончила демонстрировать свои таланты, села, отдышалась, и во всю морду улыбнулась.
- Ага, - догадался Морозко, - конгениальная собака-детектив?
- Гав, гав, - закивала та головой.
Майор развернул её, и проделал тот же номер, что и со старушкой.
Но и на этом мучения майора не закончились – перед ним появилась девушка с лохматой рыжей головой и косившим правым глазом. Впрочем, за девушкой он увидел целую очередь, состоящую из конгениальных черепах, дельфинов, утконосов, тараканов, клопов и двух китайских панд.
- Я..,- начала, было, девушка, но осеклась. Развернулась, и сама слегка наклонилась. Морозко своим аналитическим умом оценил все достоинства этого претендента, и подумал:
- А помощник мне и правда не помешает. Конечно, у меня уже есть какой-то таинственный стажёр, но я его уволю – надоел уже!
- Девушка, - сказал майор металлическим голосом, - повернись ко мне передом, а то я выражения твоего лица не вижу.
- Здравствуйте! – обрадовалась та. – Я журналист и постоянно веду детективные расследования… у себя в подъезде. Только меня из всех изданий вечно выгоняют, под предлогом, что я писать не умею, но это они бояться, что я чего-нибудь такое раскопаю, что никому мало не покажется! А зовут меня – Степашка!
- Псевдоним?
- Не, это папа такое имя придумал!
- Какое красивое имя, - протянул майор и неожиданно, уткнувшись лицом девушке в грудь, зарыдал. – А ведь я такой ранимый, одинокий, никто меня не понимает – все думают, что я каменный, а я такая душка, и никого-то у меня нету-у-у, никто-то меня не люби-и-ит-т… т… т. Даже мой внутренний голос, интуиция, может, не знаю, оставили меня, бросили… Потому-то я и раскрыть не могу ни одного кое-какого преступления…
- Не плачьте, дяденька, - гладила Степашка седые волосы молодого ещё майора, и думала: «Натерпелся мужик».
Но Морозко ошибался, у него никогда не было никакого внутреннего голоса, а уж интуиции и подавно! Внутри него жил один конгениальный глист – он-то и нашептывал, в каком направлении следует волком рыскать. Просто не так давно он впал в спячку, и, аккурат, в этот самый момент проснулся. Проснулся, и подумал: «Есть хочу!».
- Есть хочу! – перестав рыдать, сказал майор. – Идём в кафе, там всё и обсудим.
Степашка замялась.
- А разве труп осматривать не будем?
Майор фыркнул.
- А чего я там не видел!
Выйдя из подъезда, Морозко придержал Степашку за локоть, а сам наклонился к окну машины.
- Где стажёр? – спросил он.
- Уволился, - пожал плечами Петя.
- Слабак, - скривился майор. – Я в кафе. А ты, Петя, сиди здесь и внимательно смотри за всеми входами и выходами, вдруг откуда-нибудь выйдет или куда-нибудь войдёт преступник. Конечно, это мало вероятно, но чем чёрт не шутит!
- Хорошо, - кивнул Петя и достал из кармана кроссворд.
В летнем кафе было холодно. Смахнув со стола и стульев мокрые жёлтые листья, они сели. Морозко заказал себе три пирожка с печенью, без подлива, и «мартини» Степашке.
- Так, - жуя пирожок, задумался глист.
- Так, - глотая второй пирожок, сказал майор. – Что мы имеем? Мы имеем труп. И заметь, Степашка, в каждом случае, в деле «Ушлых», мы обязательно имеем труп. О чём это говорит?
Степашка залпом выпила и, вальяжно растёкшись по стулу, закурила.
- О чём-то таком, - затянулась сигаретой и закашлялась она, - до чего мы никак допереть не можем.
- Правильно! – поднял указательный палец сыщик. – Мало того, я подозреваю, что у нас в отделе оборотень!
- С чего вдруг? – спросил проходивший мимо официант.
Морозко насупился.
- А иначе, мы почему допереть-то не можем, а?! Преступники слишком хорошо осведомлены о каждом нашем шаге.
- Ещё что-нибудь заказывать будете? – спросил официант.
- Водки, - икнула Степашка. – Сто пятьдесят. И этому вот, пи-ро-жок, блин.
Официант ушёл. Майор нервно барабанил пальцами по пустой тарелке.
- Не нравится мне это.
- Да ладно, - подмигнула напарница. – Сто пятьдесят это для ясности ума, я меру знаю.
- Да нет, - отмахнулся сыщик, - я не про это. Я и сам, нередко, размышляю когда, могу выпить случайно, а потом, хлоп, и весь ресторан заблюю. Профессиональное заболевание, говорят. Я вот о чём. Ты понимаешь, все покойники в нашем деле, обнаружены в одной и той же позе. Как будто преступники смеются над нами, дескать, мы их вам специально так укладываем, типа, карточка наша визитная.
Степашка закурила вторую сигарету.
- А кто первым, как правило, обнаруживает труп?
- Водопроводчики. Постой-ка, ты это на что намекаешь?
- Да ни на что, - хихикнула Степашка. – А вдруг водопроводчики, обнаружив труп, пока милиция едет, от скуки, кладут убитого в какую-нибудь смешную позу! Они же водопроводчики, им всё по хрен.
- Едем! – вскочил майор, и на ходу дёрнул напарницу за рукав – Степашка, с хриплым: «Ой, бля!», растянулась на полу. – Извини, - Майор осторожно поднял девушку, отряхнул, потрепал её волосы, утёр под носом, и провёл рукой по груди (на всякий случай). – Всё в порядке? Ладно, подожди здесь, всё одно темп потерян, пойду с официантом рассчитаюсь.
Но тётка за стойкой сообщила, что в их кафе официанты отродясь не водились. Может, предположила она, это из какого-нибудь другого кафе официант по ошибке зашёл. Да, предполагать можно было всё что угодно! Но на это не было времени. Догадка, так неожиданно осенившая майора, могла так же неожиданно обратно рассупониться.
Сели в машину.
- Как дела, Петя?- осторожно, как бы боясь спугнуть удачу, спросил Морозко.
- Совсем ничего, Владимир Степанович, - понурив голову, прошептал водитель. – Представляете, Владимир Степанович, ни одной живой души! Ни в один вход и выход никто не зашёл, и не вышел, это ж надо, суки!
- Перестань, Петя! – оборвал его майор. – Люди ни в чём не виноваты, кому ж в тюрьму-то хочется! В отдел, поторопись.
Петя завёл автомобиль, а Степашка спросила:
- А вас Владимир Степанович зовут?
- Нет! – вздрогнул сыскарь. – И забудем об этом.
Морозко и правда звали Владимир Степанович, но никому, ни одной живой душе не дозволялось обращаться к нему иначе как: «товарищ майор», «майор Морозко» и «Мамонт». Никому, кроме Пети. За долгие годы службы, уже и не помнил никто, отчего сложились такие душевные отношения между бывалым сыщиком и простым, дряхлеющим, собравшимся в гроб ложиться, водителем Петей. Особенно этого не помнил сам Петя. Потому что Петя вообще уже ничего не помнил.
Так и доехали.
После приятной осенней сырости и прохлады в кабинете было душно и сухо. Морозко уже пролистал все документы, акты, отчёты, фотографии и товарно-кассовые чеки по делу «Ушлых». Картина вырисовывалась не из приятных. Как он мог допустить такую оплошность! Он, майор Морозко! И вообще умный и порядочный человек. Ведь по каждому факту убийства фигурировал один и тот же водопроводчик. Один и тот же водопроводчик как будто бы случайно натыкался в квартире на труп, и звонил в милицию! Да, ничего не скажешь, ловко он от себя отводил подозрение, змея! Но что больше всего убивало майора, это то, что не он, а сопливая девчонка поставила практически точку в этом многолетнем деле, деле, которое собрало в себя целую кучу кое-каких преступлений. Стыд и позор тебе, майор Морозко!
- Вот такой жопель! – только и сказал он вслух.
Степашка, сидевшая за столом, и точившая в полудрёме карандаш, тяжело вздохнула. Дверь неслышно отворилась, и вошёл генерал Абель. Он молча, заложив руки за спину, прошёл по кабинету, остановился у портрета Ломоносова, и погладил майора по голове. Майор расплылся в довольной улыбке. Именно ради таких мгновений и жил он, ради секундного счастья и стоило жить дальше.
- Нуте-с, - разглаживая пышные седые усы забасил генерал, - не знаю что и сказать. Молодец. Ловок ты, брат, ловок! Такого волчару вычислил. Наверху уже знают.
Морозко поднял глаза.
- Это на четвёртом этаже?
- Бери выше, брат! – улыбнулся генерал.
- У Карлсона, что ли? – просыпаясь, спросила Степашка.
Генерал наклонил голову, посмотрел на неё внимательно.
- Ты бухая, девочка?
- Товарищ генерал, - вмешался майор, - ну, приняла для ясности ума, так, малость. Вы же знаете, в нашем деле без этого никак!
- Да я-то знаю, - хмыкнул Абель. – Да вот водопроводчик, которого сейчас приведут для дачи показаний, не знает! Что о нас люди в тюрьме скажут?!
- Завидовать будут? – предположила Степашка, и все трое добродушно рассмеялись.
Наконец привели самого водопроводчика, да ещё принесли сушки и кофе. Сушки ему, кофе – нам, - предположила Степашка. А тем временем, Абель вновь погладил майора по голове, дескать, ты раскрутил дело, ты и ставь восклицательный знак (!). Майор, вновь поощрённый без меры, поиграл за обеими щеками языком, и каверзно спросил:
- Водопроводчик?
- А не за падло! – ответил тот.
Тут-то Морозко и козырнул тузом.
- А где был кое-какого числа?
- Кое-где! – парировал водопроводчик.
- Так может, не ты убивал?
- Может, и не я!
Сыщик заскрипел зубами, но, повертев в руках бюстик Чайковского, в голосе его вновь зазвучали человеческие нотки.
- А вот в этом кое-каком преступлении и в этом, ты обнаружил труп?
-Я!
- И здесь ты?
- И здесь!
- Сейчас он сломается, - подумал майор, и решил добить подследственного:
- А чего ты там везде делал?
- Водопроводы чинил! – вальяжно ответил водопроводчик и достал из кармана куртки засаленный лист бумаги. – Вот, у меня, гражданин начальник, и справочка из ЖЭКа есть!
Морозко, торопясь, едва не разорвав бумажку, развернул документ. По позвоночной ложбинке потекла ренегатская капелька пота, ему показалось, что в кабинете выключили свет…. В руках он держал справку из ЖЭКа, подтверждающую, что водопроводчик в натуре по вызову водопроводы чинил, а следовательно… следовательно… Хренов ты следователь, Морозко! – вот что следовательно! Такую справку не подделаешь, не липа это какая-нибудь, не паспорт гражданина США! И остаётся принять как должное: всё придётся начинать с ноля.
Водопроводчик, размахивая вольной, на прощание бросил презрительный взгляд на Морозко, после которого Морозко тут же поймал осуждающий взгляд генерала, и сам он взгляд перевёл на гипсовую статуэтку Корнея Чуковского – больше переводить взгляд было некуда!
- Нуте-с, - хлопнул себя по коленкам генерал, поднимаясь. – Ты меня, брат, извини за выражение, за некоторую, может быть, даже грубость, но ты обосрался – стареешь! - «Стареешь-стареешь», - звенело в ушах майора. – «Вот оно! Вот оно! Вот оно… Приговор… приговор».
- Это не приговор, конечно, - неожиданно смягчился Абель. – Тебе надо выспаться. И завтра тоже отдохни. Пойди, погуляй по кладбищу, как ты любишь…. Ну, и за работу! М-да. Будь.- Дверь за генералом закрылась.
От обиды, от тоски и печали, Морозко схватил пальто и выбежал прочь. После тёплого и сухого кабинета, на улице казалось холодно и сыро. Он шёл угрюмый быстрым шагом – медленно он вообще ходить не умел, а теперь и вовсе хотелось переключиться на спортивную ходьбу. Вслед ему семенила Степашка.
- Дяденька, дяденька, - скулила она, - не бросайте меня, я вам ещё пригожусь!
- Я тебе никакой не дяденька! – как вкопанный остановился он, и тут его прорвало. – Уйди, бестолочь! Всё ты! Ты меня надоумила ни в чём не виноватого водопроводчика взять и арестовать! Ты, и только ты во всём виновата! Лучше бы я восточно-европейскую овчарку в помощники взял, та хотя бы тапочки умеет приносить! Или панду китайскую – она ничего не умеет, зато красивая… на неё хоть подрочить можно!
- Я… я, - всхлипывала Степашка, - ни в чём не виновата… я… тоже красивая…
Эти банальные слёзы тронули майора. И правда, - думал он, - что я на девчонку набросился. Ведь сам зацепился за водопроводчика…. А Степашка и вправду красивая.
- Ладно, - провёл он нежно пальцем по её щеке, -- идём, провожу. Далеко живёшь?
- Далеко, - начала успокаиваться девушка.
- Где?
- Там где-то!
- Ого, - присвистнул сыщик. – А я тут где-то – у меня переночуешь.
Так и пришли.
В квартире было не прибрано, кругом валялись семейные трусы, грязные носки и сорочки. Пыль покрывала стеллажи с книгами, мебель, портреты Бердяева, Хемингуэя и Гаршина, даже гипсовую статуэтку, точную копию предыдущей, Корнея Чуковского, обволакивала жирная пыль. Лишь на рабочем столе лежала свежая книга. «Фауст» был раскрыт на вступлении, где Поэт утверждает, будто кропание пошлостей – большое зло. Бросалось в глаза, что на этом месте аккуратно и регулярно вытирали пыль.
- С ног валюсь, - пробурчал Морозко, снимая пальто и пиджак, и расстегивая брючный ремень, и сами брюки, и сорочку, и гульфик зачем-то.
Степашка тяжело дышала.
- Дя… извините, сразу в постель? А потанцевать?
- Ложись!
- Спать! – отрезал глист.
Девушка уже стянула второпях джинсы, уже почти успела, но Морозко уже блаженно улыбался чему-то во сне. Очевидно тому, как генерал его всё гладит и гладит по голове, гладит и гладит, и вот рука Абеля гладит уже не по голове и не по голове, не по голове и не по голове…
- Ну, - поджала губки Степашка, - утро вечера мудренее, очевидно. – И уткнувшись ноздрями под мышку майора, уснула – трудный был день.
Но счастливый.
Глава вторая
Когда утром Морозко открыл глаза, и услышал как что-то шварчит в кухне, то подумал: «Опять кто-то мою яичницу жарит!». Накинув шёлковый в драконах халат, он прошёл в кухню. Степашка, стоявшая в его сорочке и в дыму, была вся сексуальная и едва различимая. Ему захотелось хлопнуть её по заду, но тренированная рука сама собою потянулась к радио – информация, вот утренний моцион настоящего профессионала. Радио говорило:
- Весенняя капель разбудила вековые инстинкты землепашцев…, - майор глянул на осеннюю морось за окном, и представил кладбище, по которому он так любил гулять и ни о чём не думать. Ни о чём существенном.
Ни слова не сказав Степашке, он оделся, почистил ботинки, скрупулёзно, как и всё, что он делал в жизни, завязал шнурки, и ушёл в дождь. Разве что, в дверях обмолвился о своей прогулке. Добавил, что ей погулять, тоже полезно будет, а ключи под ковриком следует оставлять, там же и брать, продукты он купит, а сейчас завтракать совсем не хочется, да и жизнь поганая штука, когда что-то не клеится, и вообще, наша сборная по футболу – просто срань господня! И подумал, довольный собою: «Женщине всегда утром надо говорить приятное, даже если ничего с ней и не было».
По дороге к новому кладбищу, - нынче Морозко решил выбрать новое кладбище для прогулок, - он неожиданно для себя проголодался. Достал бумажник, чтобы купить два пирожка с печенью, без подлива, но тут, ему показалось, будто внутренний голос говорит: «Заебал ты уже со своими пирожками с печенью!». Да и бумажник радости не прибавил; две сотенные купюры - тоска.
- М-да, - выдохнул он. – Деньги приходят со скрипом, а улетают со свистом!
Так и дошёл.
Новое, ненагуленное, кладбище, мало чем отличалось от предыдущих, проверенных временем. Жёлтенькие преющие листики в кучках, убегающие вдаль асфальтовые дорожки, скромные ухоженные холмики могилок и укромные, манящие к размышлению, рощицы и дубравки. Как это романтично, - умилялся майор.
Он продолжал бродить, ни о чём не думая, когда внимание его привлекло надгробие: мраморный ангелочек пытался вытащить занозу из пятки, при этом его зарёванные глазки были обращены к небу. Эпитафия тоже тронула Морозко до глубины души: «Он был слишком хорош, чтобы жить». Но в следующую секунду озноб пробрал его до самых, что ни наесть, костей. «Морозко Владимир Степанович», - вот какое имя было выбито на плите!
- Оё-ёй, оё-ёй! – беспощадно терзало его разум, словно ворон рвущий печень Прометея. – Ерунда! – То, потирая виски, то, давя на глазные яблоки, рассуждал он. – Чего не бывает, каких совпадений! Да и вот, вот же: дата рождения, конечно, совпадает, но он умер шестнадцать лет назад, этот Морозко, этот совершенно другой Морозко, этот не ОН!
- Родственник? – донеслось сочувственное из-за спины.
Майор резко обернулся – перед ним стоял покачивающийся старичок с детскими грабельками.
- Однофамилец, - прищурился, разглядывая непрошеного гостя, сыщик.
- Ню-ню, - улыбнулся добродушно старичок. – А я ж тута все могилки знаю, и всех опрокинувшихся на тот свет помню. Вота ты-то похожий оченно будешь на етого, который однофамилец у тебя. Толико тот-та постарее был – отец, может?
- Безотцовщина я! – понуро ответил майор.
- Ню-ню, - почёсывая грабельками редкую бородку, прогнусавил старожила, и, зашелестев по дорожке, запел фальцетом:
Зачем цветы на свете цветут,
Зачем на могилках такие растут?
Ах, сколько цветов, и сколько «зачем»,
Нет, я не ромашка такая совсем!
Ну, разве возможно им вечно цвести,
Зачем на могилках чему-то расти?
Не станет могилок – не станет цветов,
Не будет и Смерти – мой вывод таков…
В самых расстроенных чувствах, Морозко покинул кладбище. Вместо запланированного душевного равновесия, его начинала тревожить надвигающаяся депрессия. Но что-то внутри него сопротивлялось угнетающим настроениям, и предлагало перекусить блинчиками. Так мало, со сметаной! А интуиция, в свою очередь, повела его в сторону шатра, где блинов должно быть – завались. Он уже почти вошёл в шатёр, а мысленно, так и вовсе жевал блины, когда правая нога онемела, и отказалась переступать порог. Ещё бы! За одним из столиков сидел «стажёр». Ага! – злорадно подумал Морозко. – Вот я морду-то тебе сейчас и набью – будешь знать, как оставлять поле боя и сдаваться в плен трудностям, и вообще, надо же кому-нибудь морду сегодня набить! - Он уже закатывал рукава пальто, когда и руки его отнялись, и челюсть немножко отвалилась. К «стажёру» подошёл «официант» и дружески похлопал того по плечу, да ещё своей щекой потёрся о его щёку, и потом они взяли и поцеловались!
- Тьфу, срамота! – сплюнул майор. – Ноги моей здесь не будет! – Он уже развернулся на сто восемьдесят градусов, когда, с быстротою молнии, его осенила догадка: «Они знакомы!». Всё с тою же быстротою молнии, он принялся доставать из своей памяти события последних двадцати четырёх часов, и все эти картинки раскладывать в своём аналитическом уме:
- Во-первых, стажёр! Он появился из ниоткуда, и туда же исчез! Это не стажёр, а просто крыса. Он меня одурачил… то есть, хотел – я же его вычислил, значит, ничего он меня не одурачил! Гнида. Ладно, едем дальше – официант. Вчера этот половой как будто бы случайно подошёл, чтобы все мои тайны выведать. А пирожок-то с печенью не принёс - накладочка вышла, гарсон многоуважаемый. Это что же получается? Они всё про меня знают, получается? Получается, что они знают о том, о чём знаю я! Ха! Прокольчик, господа – а я-то и не знаю ничего. И теперь ясно, как божий день, что вот они – ушлые! Это всё понятно, но что дальше? К ним не подойдёшь, дурачком не прикинешься – в лицо, гадёныши, меня знают… или не знают? Да знают, знают.
Морозко принял единственно верное решение – следить. Сомнительно, чтобы эти двое были главарями многочисленной банды, а то, что она многочисленна, он не сомневался. По данным опроса среди сотрудников милиции, 62% сотрудников находилось в состоянии шока, а то и вовсе в прострации, от ужасающих фактов связанных с делом «Ушлых». И то, что это пешки, тоже вне всяких сомнений. Иначе, чего это они целуются, заняться, что ли больше не чем. Оставалось ждать, ждать и ждать. Терпение, майор, терпение, - говорил холодный разум. Блинчики, блинчики, - не унимался меркантильный внутренний голос.
Майор спрятался за тополем в аллее, и моментально набрался терпения. Спешка нужна лишь при ловле блох, - согласился он с народной мудростью. - И когда кошка рожает, - тоже согласился. – И когда понос, следует поторапливаться. Интересно, - хмыкнул Морозко, - а вот когда триппер, это как? Можно и не спешить, что ли? Какая-то там кошка рожает, значит, беги вприпрыжку, а триппером заболел, можешь лежать и «Крокодил» перелистывать! Блохи, опять же…
Но про блох он не успел размыслить – из шатра вышли «стажёр» и «официант». Взявшись за руки, они беззаботно зашагали по тротуару, улыбаясь прохожим. Сыщик последовал за ними. Его откровенно бесило, что и прохожие отвечали добродушными улыбками этим двоим, но, едва заметив майора, все тут же обратно хмурились.
- Сплошные педерасты, эти прохожие! – заключил он.
Перебегая от тополя к фонарному столбу, он закончил слежку у Парка культуры им. Баркова. Здесь внимание можно было и притупить, поскольку все прохиндеи, как один, идут обсуждать свои гнилые дела на Чёртовом колесе. Майор стремглав бросился к будке кассира, чтобы занять выгодную позицию для наблюдения. Впрочем, обзор-то оттуда никудышный. Зато, и тебя не видать. Он ворвался в будку и, предъявив удостоверение сотрудника милиции, сказал:
- Теперь я здесь правлю бал!
Кассирша недоумённо хлопала глазами – на удостоверение она даже и не взглянула, а вовсю таращилась на Морозко.
- К-к-ка-а-ак? – ловила она ртом воздух. – Отку-у-уда вы?.. Я, я… да я сама… тут!
- Хватит, женщина, - прошипел сыщик. – Ты на работе, и я на работе. И престань, женщина, дурку валять и ртом кривляться – у меня сердце больное. – Женщина перестала, и отодвинулась к стене.
Потянулись тягучей смолою те самые минуты ожидания, которые вполне могут перетянуться в часы – это Морозко по опыту знал. Однажды был у него такой случай. Поджидал он в подъезде рецидивиста, мокрушника и просто хулигана, по кличке Рывок. Тот, собственно, на кличке своей и засыпался, то есть поскользнулся. Его во время своих безобразных выходок вечно рвало – комплекс такой был у него, что ли. Ну, вот по отпечаткам подошв Рывка и проследили. Он к шмаре своей немножко поспать ходил. Набезобразничает где-нибудь, и всё, в люлю! Вот майор-то, тогда ещё лейтенант, и притворился, будто он тут случайно проходил, да вдруг на лестничной площадке задумался о чём-то, и решил постоять. Он предвкушал, как Рывок выходит из квартиры, а он ему:
- Опа!
А тот:
- А чё?
И всё, его, раз, и без лишних там: «Пройдёмте, гражданин!», или: «Ты, Рывок, арестован!», или: «Обещал я тебе, что возьму – и возьму сейчас, подожди у меня!», или так ещё: « Стой! А то вот как начну стрелять, так пожалеешь ещё потом!», а можно и так: « Ты у меня одна, словно в году весна». – Но Рывок не выходил. Морозко нервничал, Морозко вышагивал от стены к стене, он оставил предвкушение, забыл вербальные фразы, наконец, у него просто закончились сигареты, а этот шалопай и не думал арестовываться. В раздражении начинающий сыщик стал вспоминать матершинные слова и говорить их вслух, тренируя память. Нарастающий гнев, он сдерживал ударами кулака в стену, пока по вызову соседей не приехал наряд милиции и не увёз дебошира – операция-то была засекреченная напрочь, и впаяли ему тогда пятнадцать суток. Конечно, теперь было смешно вспоминать этот глупый случай, ему, майору Морозко! Прокололся он, прокололся, подвела интуиция – шмара-то жила не в этом доме…. А следы? Так что ж, дело обычное – пьяное, мужицкое…
Но тут знакомый голос оборвал приятные воспоминания.
- Кассир, два билета, пожалуйста.
- Пожалуйста, - как можно тоньше ответил майор, и услышал удаляющийся голос «официанта»:
- Кажется, эта баба там дразнится сидит.
Морозко собрался, было, потереть довольно ладонь о ладонь, как услышал женский, но ещё более знакомый, голос:
- Тётенька, и мне один.
Майор пытался взять себя в руки, он лихорадочно соображал, что делать, и судорожно искал слова.
- А… а… а у меня нету больше, - только и нашёлся он что ответить. Но Степашка, а это была именно она, не унималась:
- Тётенька, вы давайте билетик-то, а то, как позвоню сейчас в «Комерсантъ», так враз там статью забабахают, мол, журналистов за людей не считают!
- Нате, - даже в подавленном состоянии, испугался майор.
Ничего не соображая, пошатываясь, Морозко вышел на свежий воздух. Он подумал, что вот, кажется, в кабинете опять выключили свет. Но вспомнил, что он не в кабинете. И к нему тут же вернулась ясность ума. Да что ж он, честное слово, во всём ищет подвох! Степашка тоже решила погулять, ведь он сам ей советовал. А он, паникёр, тут же решил, что и она с ними в сговоре. Он ведь, смешно ей-богу, даже подумал в первую секунду, что Степашка главарь банды-то и есть. Ведь такие совпадения: эти двое первыми пришли, она – после, они мужики, она – нет, кажется…. Но тут же его охватил ужас, прошиб холодный пот и, мало, так ещё и озноб пробрал, про мурашки, вообще говорить не приходится. Степашка в опасности!!! Сейчас эти двое встретятся с главарём, узнают её, и сбросят с Чёртового колеса, нафиг! Уж он-то повадки «ушлых» хорошо знал – дряни они последние, вот что!
Морозко стремглав бросился в направление колеса, и собрался уже крикнуть: «Не-е-е-е-е-е-е-е-е-е-е-е-ет!», когда в «кабинете» снова выключили свет.
Степашка сидела в окружении этих двоих, пила «Мартини» и что-то по-свойски обсуждала с ними. В этот момент сыщик пожалел, что на глазах нет «дворников», потому что он провожал взглядом поднимающуюся всё выше и выше кабинку Чёртового колеса, которая уносила его любовь, но не видел её от застилавших глаза слёз. Нечаянные лучики света преломлялись в слёзных пузырях и больно, словно иглы, пронзали зрачки! Он потянулся за пистолетом, но вяло, без всякого желания кого-нибудь убить, да и не было пистолета с собою. Разумом он понимал, что надо всех троих «ушлых» завалить сейчас, да и делу конец, в прямом смысле этого слова. Ведь надо же, как бывает! Идёшь, ищешь, роешь, ночами не спишь. И вдруг, всё тебе сразу: и любовь, и преступники, как на ладони, и начальство довольное будет. Как же, обрадовался! Потаскуха… И тут он не выдержал, и разрыдался. Особенно тяжко было от мысли, что вот так же, намедни, он рыдал на груди Степашки, но не мог вспомнить – по какому поводу.
Но теперь-то что! Ах, Степашка, Степашка, лярва ты бандитская, погубила, стерва, душу милиционера, сердце его горячее бритвой воровскою надвое рассекла! Да, завтра он, «Мамонт» и «Товарищ майор», станет гражданским фраером! Не услышит боле в адрес свой это медовое: «гражданин начальник», потому что завтра он положит на стол генерала Абеля рапорт об увольнении из органов. Но это будет завтра. А сейчас, ещё сегодня, ещё, будучи майором, он пойдёт в пирожковую, и назло своему внутреннему голосу съест два пирожка с печенью…. и с подливом! С горчичкой и уксусом, чтоб задохнуться этому внутреннему балаболу! И стакан водки выпьет. Нет, сегодня он выпьет ДВА стакана! Выпил бы и три по такому случаю, да на втором всё одно сломается…
Так и пришёл.
Потупив взгляд, он подошёл к стойке и заказал всё, о чём душа молила.
Подожди, душа, погоди – будет тебе дудка, будет и свисток…. А вот свистка-то и не будет у тебя, майор, отберут, сдашь ты его в оружейную палату. Можно, конечно, пойти в «Спорттовары» и купить себе другой. Но разве там свистки? Разве слышится в их свисте призвание к порядку или, хотя бы, команда «Лежать!» из них свистится?! Нет… нет… не…
Он выпил залпом стакан водки, и вертикальная развёртка как-то сразу изменила угол. Начались помехи, закрапал «снежок», а перед глазами появилась до боли знакомая рожа.
Но где он её видел? Сегодня, кажется…. Бородка эта, грабельки в руках…. Щ-щ-щёрт её!
А «рожа» цедила из кружки пиво. Морозко сосредоточился своим профессиональным сосредоточением, чтобы вспомнить э т о перед собой, но э т о вдруг заговорило, и тоже как-то знакомо.
- А жизть – ведь ето чюдё! Уж я-от знаю, видел жизть. Ага, два раза. Но чюдё ето кислое – нету тама ни хрена акромя пива и баб. Однаж-от, и без баб допустимо. Ню, разве ж, одню бабю, если толико – пущай околачится, покамест не кликнут! Агась?
Морозко выпил ещё пол стакана, поперхнулся, вытер с подбородка слюну и вышел.
Пребывая в о ч е н ь трезвом состоянии он брёл по улице и кричал прохожим в лицо.
- Да! Я тоже люблю пиво! И никогда не скрывал этого! Я вообще ничего не скрываю. Меня и просить не надо. Сам всё расскажу. Так вот! Да, люблю то есть. Но пиву никогда не говорил об этом! И не скажу. И не потому, что оно не слышит! Оно, между прочим, очень даже всё слышит. Ну, просто ведь ясно, как божий день…. что пиву нельзя признаваться в любви. Это должна быть односторонняя любовь. Оно ведь может тебе сказать: «А я-то, блин, тебя нет, не люблю». И что? Это сломает всю твою жизнь. Сначала исчезнут друзья. Потом ты полюбишь водку! Ты погрязнешь в разврате и одиночестве, и пойдёшь по рукам…. по горам и долам…. Идите с пивом до писсуара молча!
Войдя в квартиру, он рухнул на кровать, не раздеваясь. Повернулся на правый бок, но голова помчалась куда-то, закружилась. На левом боку его стало подташнивать, а лёжа на спине, он понял, что сейчас вывернется наружу. Майор закатывал глаза, тяжело дышал, глотал слюну, и пытался уснуть. И тут он услышал чьё-то бормотание. Приоткрыв правый глаз, Морозко увидел стоящего перед кроватью Корнея Чуковского, который держал в руках Библию, и шёпотом декламировал: «Прибежали в избу дети, второпях зовут отца: «Тятя, тятя, наши сети притащили мертвеца»». Неожиданно кто-то потянул майора за левую руку – это был Ломоносов, который в дерзкой форме предложил «сообразить на троих» таблицу Менделеева. А Чуковский тем временем обращался уже скорее к Ломоносову:
И ты, любезный друг, оставил
Надёжну пристань тишины,
Челнок свой весело направил
По влаге бурной глубины…
Слева же, третьей напрашивалась стать голая Степашка. Это уже было слишком.
- Степа-а-а-ашечка, - проблеял майор. – Не-е-ет, надо было панду выбирать. - И веки его налились свинцом. Немножко оловом, отчасти серебром, по голове его ударил антрацит!
Глава третья
Наступило утро – голова отсутствовала напрочь, но во рту было погано. Морозко услышал привычное уже гоношение в кухне, поторопился встать, но позвоночник закружился, и он упал. Уже лёжа, подумал: «Ну а сегодня-то кто ещё! Видимо, спьяну, решил сироту приютить, ну ничего, сейчас его постигнет очередное разочарование в жизни». Опираясь на дрожащие руки, он поднялся и, не снимая пальто, чтобы заменить его на шёлковый халат в драконах, направился в кухню. Вошёл, и тут же остолбенел, и подумал ещё: «Что-то последнее время слишком часто я начал столбенеть, неметь и каменеть». – В кухне сидели: «стажёр», «официант» и Степашка.
Так, так, так, - хаотично носилось в голове майора. – В конец оборзели бандюканы! А права была старушка-детектив частного порядка: рано или поздно придут укокивать. Причём нагло, беспардонно, даже в дверь не позвонят, чтобы я посмотрел в глазок, мол, кто пришёл, а они, хлоп, из пистолета мне в глаз, и глаза нету! – я такое в кино видел. Ещё, помню, хотел крикнуть главному герою: «Не смотри в глазок – там сейчас выстрел будет!», да не успел – т а м опередили, стрельнули…
- Дяденька… то есть, Мамонт, - прервала ход его беспорядочных размышлений Степашка. – Выслушайте нас. Я видела вас с Чёртового колеса вчера. И сразу поняла, что вы подумали, будто я бандитша и главарша, потому что с этими двумя! Я бы тоже про вас так подумала…
- Что я бандитша и главарша? – нахмурился сыщик.
- Нет, нет, просто, что я… что вы…
- Ладно, - отмахнулся майор, подошёл к раковине и, ожидая выстрела в спину, принялся жадно пить воду из-под крана. Напившись, он повернулся к Степашке и сказал назидательно:
– Будь у человека хвост, он бы меньше говорил.
- Да, да, да, - закивала часто-часто девушка. – Я буду лаконичной, и всё очень быстро объясню. А если вы не поверите, то воля ваша, можете звонить в милицию и вызывать свою терракотовую армию. Дело в том, что этот вот, - она указала на «официанта», - мой сосед. Он журналист. Я его в кафе-то сразу узнала, да только поздороваться не успела – икала. А я потом его встретила, ну, и говорю, мол, а ты это чего там такое делал, если журналист. А он мне, дескать, так соображать надо, совсем, что ли, дура, и тут же давай меня с этим вот знакомить. – Она кивнула на «стажёра». – И он всё тоже рассказал – что журналист. И мы решили встретиться тут же потом, и подумать, как вам помочь. Ну и вот, там-то мы и встретились. Тут же буквально!
Господи, что это было за счастье! Морозко едва сдержался, чтобы не прыгнуть и не расцеловать Степашку. А он-то, он-то что подумал! Что она из этих, а эти-то к тому же не из них, а он подумал! Но надо всёж-таки задать пару каверзных вопросов, вдруг обманывает. И, как бы невзначай, резко наклонился к уху «стажёра» и крикнул:
- А ты чего в моей машине делал?
- А я, - не поведя ухом, ответил «стажёр», - работал над статьёй: «Как задаром с ветерком доехать до Беговой».
– Хм, - теребя кончик носа, подумал майор, - надо прочесть будет на досуге, вдруг, чего полезного узнаю.
- Ну а ты, - покосился майор на «официанта», - зачем «бабочку» нацепил?
- Во-первых, - откашлялся тот, - мама говорит, что мне это красиво, а потом, я проводил журналистское расследование: сколько пирожков с печенью приходится на литр водки в России.
Морозко кивнул – да, без подлива. Что ж, майор, есть минус: версия была ошибочна, это не «ушлые». А плюс? Рапорт можно не класть на стол генералу. И главное: Степашка – не дрянь, а просто маленькая дурочка… с переулочка. И ухмыльнулся.
- Всё это хорошо, конечно, но каким образом вы собираетесь мне помогать?
- Будем ходить, всё узнавать, и вам ябедничать! – ответили они хором.
- Ха! Да я уже несколько лет бьюсь над этим делом, а результата – ноль. А вы тут такие фельдиперсы пришли, и всё узнаете, да? Никто, слышите, ни один аналитик, ни один криминалист даже зацепочки маломальской не видит. Патологоанатом видел, да признался, что это ему с пьяных шар померещилось. Они же улик не оставляют. Ну, оставили раз три окурка на месте преступления. Да мы в запале докурили – нервничали, сигареты кончились…
- Но всё равно! – сжала кулачки Степашка. – Мы не привыкли отступать. Я лично слышала в трамвае, как одна тётя другой рассказывала про своего племянника, будто он кошек мучает, и в разные смешные позы их укладывает!
- И что?
- А то! Это может быть сын её брата – нахватался у папаши, и на кошках тренируется.
- Действительно, - согласился Майор, - это зацепка. А ты проследила?..
- Разумеется!
- И вообще, - подал голос «официант», - с улицей больше надо работать.
Этот молодой человек всё больше вызывал симпатии Морозко, но как же он наивен.
- А что, если улица до добра не доведёт? – заметил ему сыщик. Вновь наклонился к крану, но обернулся к «стажёру». – Тебя как зовут?.. А, не говори даже. Для меня вы навечно останетесь: Стажёр и Официант. Так вот, Стажёр, сгоняй-ка за пивом.
Тот встрепенулся, потирая руки.
- Это я мигом! По три-четыре на брата взять? И рыбки копчёной?
- Ну тебя к бую, - отмахнулся майор, - мне на работу. Возьми одну бутылку, для меня.
Все погрустнели. Стажёр ушёл. Беседа не клеилась. Морозко включил телевизор – известия послушать. Диктор, с прилипшей к напомаженной харе улыбкой, рассказывал: « Сегодня в 8 утра по московскому времени, прогремел мощный взрыв. Пострадали шесть человек. По мнению кое-какой службы, это не террористический акт, а элементарная халатность на почве пьянства, всеобщего разгула и попустительства со стороны властей, а так же, потому что денежек у народишка мало, так как инфляция за последнее время достигла сногсшибательных размеров! Подробности у нашего корреспондента». - Пошла картинка, изображающая последствия взрыва, а корреспондент, тем временем, рассказывал подробности: «Сегодня в 8 утра по московскому времени, прогремел мощный взрыв. Пострадали шесть человек. По мнению кое-какой службы, это был не террористический акт, так как инфляция за последнее время достигла сногсшибательных размеров, а элементарная халатность на почве пьянства, всеобщего попустительства и разгула со стороны властей, потому что денежек у народишка мало осталось – даже на опохмел не хватит. Вот что по всему по этому думает обычный чиновник из кое-какой службы». В кадре появилась безразличная ко всему одутловатая рожа: «Действительно, в 8 утра прогремел взрыв, но не думаю, что именно по московскому времени, потому что пострадали только шесть человек. К тому же, это была элементарная халатность, а не террористический акт на почве пьянства и попустительства со стороны властей и всеобщего разгула. Хочу добавить, что коли уж, на опохмел не хватает, то денежек у народишко точно нет. Но мы уже всё починили, в счёт зарплаты учителей». – « Теперь, - вмешался снова диктор, - только забастовки нам и не хватало. И вот! По последним данным – забастовка началась. По телефону нам сообщает другой наш корреспондент – у нас там, на месте взрыва, корреспондентов, как собак не резаных, про операторов вообще не говорю. Корреспондент, э, корреспондент, какие подробности?». – «Да, да, слышу вас хорошо, - зашипел по телефону корреспондент, - забастовка началась!». – «А по какому поводу?», - не унимался диктор. – «По поводу всеобщего пьянства и потому что на опохмел денежек нет!», - сообщал ужасающие подробности корреспондент.
Морозко тяжело вздохнул, выключил телевизор и пошёл дверь открывать – Стажёр, очевидно, вернулся. И правда, вернулся. И сказал:
- Вас, Мамонт, там водитель дожидается. Я пригласил его подняться, но он наотрез отказался. Говорит, если от «баранки» руки уберёт, обратно может и не положить уже.
- Так, - открывая пиво, сказал Морозко, - я на работу, с начальством покумекаем – есть у меня ещё кой-какие версии. А вы, шантрапа, займитесь мальчиком с кошками. Может, куда и выведет нас этот след. И смотрите, без самодеятельности! Всё строго, как я учил. – Он пил из бутылки пиво и думал: - Как же они сейчас мне завидуют; я стою весь окрылённый идеями, пиво пью, и в ус не дую. А они, такие жалкие, такие зелёные, и неумехи, хотят на меня быть похожими – стоять громадой над всеми, пиво пить и никому не давать!
Уже в дверях майор обернулся.
- Только вот ещё что… чур, в моей квартире не целоваться… молодые люди.
Он вышел из подъезда, кивком поздоровался с водителем и сел в машину.
- Ну, - сказал, - дорогу, Петя, ты знаешь.
- Не очень, Владимир Степанович, - замялся Петя. – Напомните, может?
- В отдел!
- А дорогу-то?
- Ладно, заводи, поехали. Сейчас прямо. Ещё прямо. Направо. Снова направо. Прямо. Прямо. Налево. Левее, ещё левее. Ага, ага, прямо, прямо, вот здесь… Стой! Стой, говорю, ****ь!..
Доехали.
Не заходя к себе в кабинет, Морозко направился к генералу – кумекать.
- А-а-а, - не вставая из-за стола, протянул Абель, - заждались мы тебя. Как погулял по кладбищу, чего надумал? Делись, брат, соображениями. Наверху сердятся. Меня, брат, знаешь, тоже по головке не гладят.
Морозко понимающе кивнул. Да, товарищ генерал, не гладят нас по головке, не гладят. А могли бы – это ведь не трудно, не переломятся. Что им стоит! Придти, вот так, без обиняков, и начать гладить, ведь должен быть хоть какой-то стимул. Эх, генерал, я бы сам тебя сейчас погладил, так, по-сыновьи, да ты, чёрт старый, ещё растрогаешься и в тираж уйдёшь…
- Я тут, вот чего, - сел к столу майор. – Нету соображений-то! Мелочи одни. Понимаю, конечно, что мелочей в нашей работе нет…
- Да брось ты чепуху молоть, - откинулся на спинку кресла Абель. – В нашей работе столько мелочи, что страшно делается. Ты что думаешь, этот стиплер здесь на столе, вещь необходимая? А дырокол? Ну, зачем, скажи, все эти скрепки, карандашики, календарики? Мелочь это всё, брат, мелочь! А президент чего тут надо мной висит? Нет, ты мне ответь, он какого тут хрена делает!
- В смысле, портрет?
- Так понятно, что самого его здесь не повесят! Я, брат, не та величина, чтобы в моём кабинете президентов вешать. Впрочем, и это всё мелочи…
- Кощунствуете, товарищ генерал!
- А, - скривился Абель. Он уже ничего не боялся. Он презирал старое начальство, глумился над новым и, на всякий случай, будущим. Он-то помнил, как после апокалипсического удара скончался Андропов, Генеральным секретарём КПСС очутился Черненко, и сказал: «При мне будет, как при бабушке!».
Раздался телефонный звонок. Абель снял трубку.
- Да! Что? Здесь он, у меня. Вот как? Без шуток? Хорошо! Да. – Положил трубку, и посмотрел на майора. – Доигрался ты, брат. На Шарикоподшипниковой два часа назад произошло кое-какое преступление. Едем вместе!
Это был как удар грома среди ясного неба! И даже, померещилось ему, будто среди этого ясного неба, принялись молнии сверкать. Впрочем, нарисуйся тут же Северное сияние, это явилось бы логическим завершением атмосферных метаморфоз на совершенно ясном небе. А когда внутренний голос предложил послать всё, куда подальше и кушать идти, желательно что-нибудь молочное, он чётко осознал: это уж ни в какие ворота не лезет.
Отрадно было лишь то, что ехать на Шарикоподшипниковую. Потому что название улицы какое-то настоящее, героика в нём есть, что ли. А все эти Садовые, Цветочные и Патриса Лумумбы – бабские штучки. Иное дело – улица Газгольдерная! Мощь, напор, запах…
Так и доехали.
В кое-какой квартире всё было привычно майору.
- Что скажешь? – спросил генерал, глядя на труп сквозь пальцы.
Морозко свёл брови.
- Мужчина сорока лет. Ранее не судим. Смерть наступила в результате удушения колготами. Лежит в неестественной позе. Впрочем, если бы не предыдущие такие же позы в деле «Ушлых», то поза вполне естественна. Он запросто мог гимнастику делать, когда скопытился.
- Но его удушили? – спросил Абель.
- Несомненно. Эксперт подтвердит. У, эксперт, подтверждаешь?
- Нет, - отозвался эксперт, - ему штопор в спину воткнули.
- Правильно, молодец! – похлопал одобрительно его Морозко, и, уже тише, сказал генералу. – Это я его проверял, новенький. – И снова эксперту. – Ничего не пропало? Вазы там, статуэтки, ложки-вилки?
Эксперт почесал затылок.
- Этого мы никогда не узнаем. Потому как, не ведомо, чего тут вообще до нас было!
- Так, всё так, - насупился майор, и повернулся к Абелю. – Видите, товарищ генерал! Совершенно невозможно работать. Нету улик-то!
- М-да, - причмокнул Абель, - одно слово, ушлые! Ну, идём, брат, на лестничной площадке погуторим. А то неудобно как-то при покойнике…
- Верно, - согласился Морозко. – О покойниках либо хорошо, либо ничего!
Генерал остановился в дверном проёме.
- Вот и молчим всю жизнь…
А криминалист сказал сержанту:
- Это очень хороший покойник.
Тот согласился:
- Гораздо лучше других!
И санитар добавил:
- Жаль терять такого замечательного покойника!
Кто-то ещё вставил:
- Нам его будет не хватать.
На площадке Абель, размяв и продув папиросу, погладил лацкан пальто майора, и спросил:
- Что делать собираешься?
- Не знаю, если честно, - сипло отозвался тот.
- Дело «Ушлых» пора закрывать. Значит, так. Сейчас поезжай, арестуй водопроводчика, подтасуй улики, запугай каких-нибудь там свидетелей, всем головы заморочь и сажай его в тюрьму. Ну, то есть, сначала, конечно, в суд дело передай, а потом – в тюрьму, и точка!
- Товарищ генерал…
- Хватит валандаться!
- Товарищ генерал, есть у меня одна идейка.
- Ну, и?
- У нас в отделе «оборотень»!
Абель замер, наклонил голову, и как-то странно посмотрел на майора. И вдруг рассмеялся:
- А-а-а, ты про это… Да нет, это какой-то обормот собаку приволок! Тоже наступил? Да, ходит, гадит по коридорам. – Тут он закашлялся, и посерьёзнел. - Ты кинов разных меньше смотри про оборотней там, ещё чёрт знает про что! Ступай, брат, ступай…
Сыщик, ссутулившись, шёл вниз по лестнице, что-то беспокоило его. Когда он скрылся, Абель достал трубку мобильного телефона, набрал номер, и сказал металлическим голосом:
- Это я. Да. У нас проблемы… Нет, я ничего не подхватил! Я говорю: «у нас»! Морозко догадался, он всё знает!
Морозко стоял перед дилеммой, хотя и шёл по тротуару. Конечно, засадить этого ни в чём не виноватого водопроводчика, дело нехитрое. Но что будет с законом? Раз посадил ни с того - ни сего, два, и пошло-поехало! Нет, товарищ генерал, нам закон в руки дан, чтобы справедливость во всём мире была, даже в США – там ведь тоже люди… наверное. Водопроводчик, может, и не без греха, может, он и прёт государственные водопроводы, может, ему в тюрьме самое место! Но эдак рассуждать, без водопроводчиков останемся.
Вдруг он услышал скрип тормозов и обернулся.
Из чёрной «Волги» вышла кассирша из Парка культуры, только почему-то на ней была форма и погоны капитана. Следом из машины вышли два дюжих молодца, и все трое направились к нему.
- Ничего себе, кассирша, - ухмыльнулся майор.
Но «кассирша», с каменным лицом и, как будто, не разжимая губ, произнесла:
- Гражданин Морозко Владимир Степанович?
- Как ты меня назвала? – взбеленился, было, майор, но в следующую секунду на его запястьях щёлкнули наручники.
- Вы арестованы! – услышал он, и чувство реальности сгинуло.
Глава четвёртая
- Сижу на нарах, как король на именинах…, - пел с хриплым чувством бывалый зек, не моргая и не отводя глаз от Морозко.
А тот, закинув, нога на ногу и прищурив левый глаз, с деланным безразличием рассматривал ногти правой руки. Вот они, какие твои дела, Морозко! И что готовит день грядущий? Трибунал! Разжалуют в рядовые, не иначе. И ходить тебе до пенсии в патрульных, пьяных на улицах обижать. А с чего всё началось? Откуда, с какой неведомой горы прикатился снежный ком неприятностей, разбился о твою могучую стать, осыпал всего тебя холодной крошкой льда и… в общем, бытовой апокалипсис какой-то! Встретил Степашку, и всё, одни головные боли и расстройства. Но сейчас главное выжить. Главное, чтобы тебя не узнали. Всю эту шелупонь ты вязал; и этого хриплого, и того, что на верхней шконке напротив, и третьего, которого на воле, по всему видно, «синий конь» укусил. И вот ещё, а за что тебя, Морозко, арестовали? Кому перешёл дорогу? Кто подставил тебя? Зачем тебя убрали с глаз долой? Для чего рот тебе заткнули? С чего бы на баланду посадили? Что разнюхал ты, и не понял – что? Куда катится этот мир? Почему Абель молчит? Ах, сколько вопросов! Но по порядку. Так, вопрос первый: за что арестовали? Очевидно, есть нечто такое, без сомнения. Вопрос второй, про дорогу – это не сейчас, после отвечу. Третий вопрос - кассирша подставила. С глаз убрали, потому что, кому-то их ты намозолил. Рот заткнули, чтобы не говорил. Баланда… баланда, это да, это внутренний голос верно говорит: сволочи! Мир катится вниз, потому как, законы притяжения никто не отменял, а вот Абель может и не молчать – чёрт его знает, чем он вообще сейчас занят, может, сидит, и сам с собою разговаривает, старый дурак! Так, ответы на вопросы найдены. А теперь, сыскарь, надо утвердится среди урок, чтобы подумали, будто ты не милиционер, а кто-нибудь другой.
Морозко напряг мозги, вспомнил «феню» и сказал:
- Фальшивите, сударь.
- Опа! – спрыгнул со второй шконки зек, - это, типа, наезд, чё ли?
Который пел, остановил его за плечо.
- Не гоношись, Крюшон, фраер в горячке, не видишь?
Морозко встал, размял шею наклонами головы и сказал, глядя на Крюшона, страшным голосом:
- А ты чай на клотике пил?
- Чё? – опешил Крюшон.
- А Вову-капитана знаешь? – посмотрел он на «хриплого».
- Не-а! – вовсе севшим голосом отозвался тот.
Майор подбоченился.
- И что делать будем? Будем делать движуху?
- Так эта, - встрял «синий конь», - базара нет, ты смотрящий, мы – мужики, лады?
- Это я у вас должен спрашивать, - вконец обнаглев, наступал Морозко. – Лады ли, нет?
Крюшон присел на шконку.
- Эта, Кукиш, оно как ты считаешь?
- Человек это серьёзный, - заметно погрустнев, сказал Кукиш. – Обзовись, что ль.
Морозко, секунду помедлив, выпалил:
- Бирюса!
Все трое понимающе закивали, дескать, знаем, слышали!
А новый пахан решил ещё крепче взять быка за рога, чтобы уж все сомнения на свой счёт отмести окончательно. Он вспомнил поучения Шаламова и сквозь зубы процедил:
- Теперь я вам роман воровской расскажу!
- Оба, оба, - засуетились бывалые каторжане, расселись и затихли, в предвкушении воровской истории, а Морозко выдержал паузу и начал:
- Там, значит, так было. Короче, домушник один решил у стоматолога одного оборзевшего хату поднять. Ну, всё чики-чики, проследил, куда да чё, туда-сюда, и в квартирку-то зашёл по-нормальному. Смотрит, обознался, - барыги это хата, а не врача никакого, прикидываете, да? Ну, думает, маза попёрла. Он, так, аккуратненько, не торопясь, барахло укладывает, ну, там, выпил вина, водки, короче, выпил, ещё там чё-то выпил, ну. Ага. Он, значит, баулы на спину и – ходу! Из хаты выходит, а там ещё один бродяга, и тот этому прогоняет: «Ты, - говорит, - давай вместе музей лучше один возьмём, чё хаты-то бомбить, беспонтово это. А музей поднимем, и на юга, туда-сюда!». Ну, этот-то, ладно, типа, а то, в натуре, эта… суета суёт, во! Приходят они, короче, в музей, а там просто мусорская контора, бля, мусора вокруг музея, ну, короче, всё, сваливать надо. А тот-то жулик этому и говорит, типа, не кипишуй, мы их разведём сейчас. И давай им: «Вы это, говорит, чё тута, на Изюмской давно хулиганы витрины бьют, а вы здесь елду чешете. Ну, те, короче, руки в ноги, и на Изюмскую, и всё, бери чё хочешь. Эти бродяги взяли всего, ну, цацки там, камешки, оделись по-фраерски и, короче, опа, забухали конкретно, ну! А утром тот-то опохмеляться пошёл, ну, его с колечком в киоске и повязали, а потом и того тоже. Чук, и всё, короче.
Морозко расправил плечи и потянулся, довольный собою. Сокамерники продолжали сидеть с открытыми ртами. Кукиш проглотил слюну и спросил осторожно:
- Слышь, а ты это… не веслом по шлюмке сейчас долбил?
- Ты это, типа, я фуфло прогнал? – всерьёз обиделся майор. – Это фильм я такой смотрел, «Иван Васильевич меняет профессию» называется, по пьесе Булгакова, между прочим! – И осёкся.
Каторжане переглянулись, и Крюшон, глядя на Кукиша, пожал плечами. Ситуация назревала аховая, но удача наконец-то решила повернуться к Морозко в анфас. В коридоре послышались шаги, скрип петель, и на пороге встал, синий от наколок, урка. Он как-то устало оглядел присутствующих и сказал тихо:
- Привет, жопогрызы.
Из-за его спины нарисовался «дубак».
- Морозко, - визгнул он, - на выход. К следователю.
Майор, выскакивая из камеры, услышал вслед:
- Сссссуууука…
Так и вышел.
Следователь, а это была «кассирша», глядела недобро исподлобья. Она вкусно курила и пускала колечки в лицо майору. Докурив сигарету, принялась совершенно беспричинно перекладывать бумаги из папки в папку, зачем-то побренчала ложкой по стакану и, наконец, достала клубок ниток, спицы и демонстративно начала вязать, кажется, детскую варежку. Хотя, подумал Морозко, чёрт её знает, может это и не варежка никакая, а носочек… с одним пальчиком. Да и методы у неё дедовские, тоже мне, решила подавить своим презрением, смешно ей-богу! Что она, у Вышинского практику проходила, что ли? Ждёт, когда я закурить попрошу. Фигу с маслом! Впрочем, подыграю, заодно и покурю.
- Слышь, хорунжий, - саркастически хмыкнул он, - закурить не найдётся?
- Может тебе ещё и…, - начала, было, следователь, но Морозко закончил фразу:
-…ключи от квартиры? Ну, там, где деньги лежат. А, товарищ капитан?
- Тамбовский…
- …волк тебе товарищ!
- Хватит паясничать! – отбросив клубок и хлопнув ладонью по столу, завопила капитан, и тут же разрыдалась.
Это умилило Морозко. Совсем ещё неопытная, хотя и капитан. Он вспоминал, как сам, будучи этих же чинов, проводил допросы. Что это было за время! Помнится, вот так же привели ему сынка одного аппаратчика, тот пьяный на мотороллере катался и на автобусной остановке трёх человек задавил. Не на смерть, конечно, но сам факт! Ему звонили, угрожали, сулили деньги, звание, награды, предлагали на брудершафт выпить! Но майор решил довести дело до конца. Он презирал этих зарвавшихся, бесталанных партийных болванчиков, которые всё в своей жизни измеряли шмотками, деньгами, побрякушками! И они всё это предлагали ему, они приглашали его в «ближний круг», они… А он мечтал о серии «Всемирная библиотека». Но разве эти подлизы могли дать ему это? Глупцы… И тогда майор решил посадить папиного сынка, и посадил бы… Но тут подошла его очередь в отпуск идти, а когда он вернулся, пацана оправдали, а посадили тех троих, с остановки. И вот теперь он сам на месте… Кстати, встрепенулся Морозко, а на каком это он месте? Сказали, дескать, арестован, посадили в машину, засунули в камеру с уголовниками, на психику сидят давят, а с какого рожна, не сказали!
- Вы, гражданин следователь, - подался он вперёд, - меня, собственно, в чём обвиняете?
- В кое-чём, - утирала капитан салфеткой слёзы.
- Постойте, постойте, - нахмурился майор. – Это меня-то в кое-чём? Да вы что, мухоморов здесь все налопались?! Ты, девочка, Абелю позвони, он…
Но тут следователь вновь разрыдалась, и Морозко показалось, что это уже навсегда. Но дальнейшее обескуражило его совершенно. В кабинет вошёл один из тех дюжих молодцов, что ковали его в кандалы. Сев рядом с капитаном и обняв её, он посмотрел на Морозко напрочь зарёванными глазами. Маленькая сопелька вытекла из его носа и стремительно исчезла между плотно сжатых губ. Зарплату, наверное, задерживают, - подумал майор.
- Вы, это, - глядя в потолок, сказал Морозко, - меня лучше в камеру обратно отведите.
- Бесчувственная ты скотина, - спокойно, но твёрдо произнёс молодой человек.
- Так, может, объясните, наконец, что у вас тут происходит! – воскликнул в сердцах майор.
- Ладно, - вновь начала успокаиваться женщина, - - я тебе объясню! Мы давно следили за тобой. Потому что поговаривали, будто где-то в милиции нечистоплотный сотрудник затесался, оборотень в погонах, короче. Сижу в будке, кассиром изо всех сил притворяюсь, смотрю, ты идёшь!
- Вот мы и подумали, - встрял второй, - что ты-то нам и нужен.
- Это почему ещё?
- А где нам во всей милиции подонка отыскать? – уныло спросила капитан. – Нету подонков-то! А начинать с кого-то надо, потому что есть. Ну ты же сам сыскарь, понимать должен.
Да, всё так. Теперь, Морозко, тебе всё ясно. Всё на свои места становится. Всё чётко и логично, методично и практично, в общем, знают ребята своё дело, зря ты на них грешил. Только сентиментальные малость – увидели меня и заплакали. А, может, это им за всю милицию обидно? Особенно за сержантский и фельдфебельский состав.
- Вот Абель…, - начал, было, он, но понял, что опять чего-то не то ляпнул, потому что молодой человек встал и, прошипев: «Всё, не могу, убью его сейчас!», вышел, хлопнув дверью.
- Генерал Абель, - играя желваками, монотонно говорила капитан, - застрелился. И в память о нём, мы отпускаем вас. Вы восстановлены в чинах и званиях, прощайте. К тому же, поговаривают, будто он вам как отец был…
Что она там несла, какую ахинею, Морозко не слышал. Сначала в его глазах потемнело, потом, вроде, едва посветлело, но тут же обратно стемнело. Потом, в этой непроглядной тьме включили маленькую лампочку, которая вдруг обернулась «бенгальским огнём». Почудилось, что за искрами огня – бледное лицо Абеля, только маленького, в детстве ещё, и вот он скачет на скакалке… Нет! Это Смерть там скакала. И говорила: «Свободен! Свободен!». Наверное, подумал Морозко, это Абель радуется, что умер и теперь свободен, но голос сказал: «Иди отсюда! Иди отсюда!». – Светало.
- Иди отсюда! – умоляла следователь. – Чего сидишь? Уходи, я стенать буду…
Так и ушёл.
А на свободе выпал снег. Он скоро растает, конечно, только сейчас был в самый раз.
Подняв ворот пальто, ссутулившись, Морозко шёл домой и размышлял о загадочном самоубийстве Абеля. Значит догадки насчёт оборотня, скорее, даже, оборотней, верны? Они всё так специально сделали, чтобы генерал застрелился. Нет, эти своими руками убивать не станут! Они рассказали его жене, что у него любовница, та устроила истерику, он расстроился и всё, пулю в лоб. Нет, майор, не в том направлении мыслишь – у генерала не было любовницы. Ну и что, что не было! А они пошли и всё жене наврали, и она устроила истерику, а он расстроился, и - пулю в лоб! Нет. Что-то здесь не вяжется. У Абеля не было жены. Ну и что? Он просто так расстроился, не с того ни сего, и… Тогда причём здесь оборотни? Думай, Морозко, думай!
Внутренний голос подсказывал, что лучше на сытый желудок думается.
Конгениальный глист жил, казалось бы, своей отдельной, ни на что не похожей жизнью. Он и не подозревал, что каким-то образом способен влиять на события внешнего мира. Но он влиял. За это, вскоре, он должен будет поплатиться… Однако сейчас, уже его внутренний голос (уж кто в глисте-то может обитать!) настоятельно рекомендовал рекомендовать от лица внутреннего голоса майора, ему, майору, пойти домой и покушать борща.
Так и вернулись домой.
Степашку было не узнать. Она сияла от счастья, искрилась от восторга, дымилась и закипала от желания, и от нечего делать булькала гейзером. Но Морозко неспешно ел борщ, и вмешиваться в этот процесс – себе дороже. Майор, правда, тоже позыркивал на Степашку плотоядно, ухмыляясь при этом, как бы говоря: «Вот обожди, сейчас ещё три тарелки супа съем, такое покажу, я на такое способен, такие у меня фантазии сексуальные имеются, уж такой я любовник, такой… в общем, отъебу, да и всё!».
- А как там, - подперев рукою подбородок, спросила Степашка, - в тюрьме-то?
Майор отёр губы рукавом, поднялся из-за стола и, расстегивая ширинку, улыбнулся.
- Кому тюрьма, а кому мать родна!
И тут, невзирая на разные возрастные категории, интеллектуальные способности и мировоззрение, чувства переполнили их, и оба отдались страсти, которая захлестнула, протащила по песчаной косе, пару раз ударив о валуны, и выбросила на кухонный стол. Любовники жадно, будто дельфин и русалка, ловили ртом воздух, издавая какие-то смешные нечленораздельные звуки, осыпали друг друга ласками, крякали, и дёргали непроизвольно кто ногами, кто руками. С одной стороны, любовь всецело поглотила их, но с другой – холодный разум, ехидно потирающий руки по истечении первой минуты любви, напомнил, что время терять не след, и надо позвонить Стажёру и Официанту. Так они и поступили, сообщив, что это важно, и, чем скорее они встретятся, тем лучше для дела.
Но спустя минуту Морозко перезвонил, и сказал, что, в общем-то, можно и не торопиться. Хотя, перезвонив ещё через две минуты, вновь настаивал на немедленной встрече. И так ещё три раза, чем окончательно запутал молодых людей.
Наконец, уговорились о встрече.
Степашка, сшибая хрупкими плечами косяки, сходила в комнату и принесла графинчик с водкой, налила.
- Вот, - сказала, - глотни по воздержанию.
- Я водку не глотаю, - выдохнул, выпил и скривился майор, - я её переживаю. Ты оставайся, - добавил, - а мы с ребятами тот след понюхаем, что на мальчика, который над кошками шутит, выводит.
В дверях Морозко замер. Он обернулся – Степашка была такая красивая. И голая. И тут что-то кольнуло его в самое сердце, какое-то предчувствие, что-то неясное, будто видит он Степашку в последний раз. Нет, ерунда!
Так и вышел.
Глава пятая
Он увидел своих новых напарников издали, они тоже заметили его, и замахали руками, и Морозко в ответ махнул. Тогда, за спинами ребят и ему какой-то крендель помахал рукой.
Морозко подошёл, раздвинул Официанта и Стажёра, и сказал, довольно грубо, незнакомцу:
- Ты чего тут руками размахался – не с тобой разговаривают! Иди, а то сейчас так махну, как звать себя забудешь…
- Я, граждане, - обиделся посторонний, - от комаров отмахивался, а вас в упор не вижу.
Морозко нахмурился, что-то подозрительно-наигранное было в его словах. Хотел, было, переспросить по поводу зрения, но крендель слинял. Ладно, подумал, не до него сейчас.
- Ну что, архаровцы, - похлопал он ребят по спинам, - новости какие?
- Новости такие, Мамонт, кое-какие! – отрапортовал Стажёр.
- Подробнее, - кивнул сыщик.
- Мы проследили за пацаном, - важно забасил Официант. – Он и правда отлавливает кошек, и глумится над ними.
- Это его отец науськивает, - вставил Стажёр.- Он в милиции работает!
Вот оно! Вот! Морозко даже вспотел от напряжения, от предвкушения развязки, он даже проглотил слюну и потёр ладони, и закусил губу, и разразился сатанинским хохотом! Всё, круг замкнулся. Этот подлюка-оборотень брал на свои злостные правонарушения сына, показывал ему всякие позы на убитых, чтобы тот на кошках пока тренировался, а как вырастет, тоже в милицию пошёл работать. И Абеля убил! Потому что тот… его… Нет, он ему… завидовал! Абель был честный, и никого не убивал, а преступнику эта мысль не давала покоя. Чего это, значит, он убивает, а генерал – не убивает. И чтобы сердце его чёрное-пречёрное исполнилось радостью, чтобы не терзали его по ночам кошмары, в образе порядочного человека, он этого человека и пристукнул.
- Бежим! – крикнул Морозко.
И все трое побежали. Сперва, правда, в разные стороны, но, благодаря находчивости и опыту майора, сумели сгруппироваться и побежали в одном направлении.
Прохожие, в испуге шарахались в разные стороны. Для майора это был как бальзам на душу – вот они бегут, три всадника апокалипсиса, три богатыря правосудия, три меча возмездия… Тут, впрочем, он подумал, чего это мечи с богатырями и всадниками разбегались, особенно мечи, но отмёл предательские мысли. Прочь, сомнения, прочь!
- Это уже рядом, - тяжело дышал Стажёр.
- Вот, уже где-то здесь, - запыхался Официант.
И только следователь бежал легко и непринужденно, и ровно дышал. Да, парни, годы тренировки, закалки и сноровки, всегда дадут фору молодости! Он мог бы всю жизнь так бежать, но вдруг оказалось, что прибежали.
- Его логово! – пустил длинную тягучую слюну Официант возле обшарпанной двери в подъезд.
Сыщик огляделся.
Плохонький дворик, подумал он, старенький дом – притворщик сраный! Я вас, таких вот, повидал, слава богу, - живёт в халупке, а сам икру трескает, николаевские червонцы в ножке стола хранит и бриллианты при свече разглядывает. Это ничего, это дело поправимое. Я тебя заставлю с государством икрой поделиться!
- Идёт, вот он, - ткнул несколько раз Стажёр майора пальцем в рёбра. В другой бы раз Морозко треснул ему в зубы за фамильярность, но «оборотень» сейчас был важнее.
Предположения оправдались: это был задрипанной внешности человек, лет сорока, не чёсаный, во фланелевой клетчатой рубашке, вытянутыми коленками на трико и драной авоськой в руках. Типаж, одним словом. Он всем своим видом, как бы, говорил, вот, дескать, гляньте какой я бедненький и несчастненький, а сам-то икру лопаю, ха-ха! И тут сыщик ясно увидел картину: стоит этот гадёныш, трескает, значит, икру и делает так: ха, ха-ха, ха-ха-ха, хо-хо-хо-хо-хо! Хлоп, ложку икры, и снова: хи-хи-хи-хи-хи! Сыщик тряхнул головой, прогнав наваждение, и преградил дорогу подозреваемому. Впрочем, подозреваемый – это так, для проформы. Уж коли честный милиционер втельмяшил себе в голову, что это гнус, значит, так и есть! К тому же, харя до боли знакомая. Не иначе, вспоминал майор, садил я его, или просто ловил, может, фотографию видел, а то ещё: приснился он… Тоже ведь милиционер, родная кровинушка… Точно! Ловить и садить его раньше он не мог, зато теперь душу отведёт.
- Ну, что? – улыбнулся Морозко «оборотню». – Как поживаешь? – Своим профессиональным периферическим зрением он увидел, как его новые напарники обходят «клиента», и подумал: - Молодцы, ребята! Выйдет из них толк.
А тот неожиданно тоже улыбнулся в ответ, и, слегка потупившись, сказал:
- Здравствуйте, Мамонт. Уж и не думал, что вы решите навестить. Особенно теперь, когда меня из органов попёрли.
Морозко поперхнулся: это что ещё за фокусы? Он знал, что я приду? Или на ходу импровизирует? Или я тоже ему снился. Ничего, подожди, меня не проведёшь, не запутаешь.
- Так мы знакомы? – прищурился майор и подался вперёд.
- Как же! – неподдельно удивился тот. – Я же Лев Гаврик, я тоже работал над делом «Ушлых»… Собственно, из-за этого дела меня и попёрли. Я с вами всё хотел встретиться, рассказать кое-чего, да вы, Мамонт, заняты были весьма.
- Чего рассказать-то хотел? – ещё с недоверием поинтересовался майор.
- Ах, что вы, друг мой! – всплеснул руками Гаврик. – Интересную особенность я обнаружил. То есть, связь. Между покойниками связь… То есть, между собой они никак связаны не были. Да, то есть были. Прежде, все они работали в нашей конторе, представляете? И вдруг, без особо видимых причин, стали увольняться. Ни с того, ни с сего. А после их всех поубивали. Все эти факты я и хотел довести до вашего сведения, но тут меня попросили выйти из органов и больше не возвращаться. Как вам это нравится?
- Мне это никак не нравится! – нахмурился и отвернулся Морозко. Неужели он вновь шёл по ложному следу, и перед ним простой трудяга, и ноша, которую он тянул, и дотянул до капитана, всё же оказалась непосильной для него… Так, стоп! А кошки? Если ты, Гаврик, весь такой из себя честный, так чего ж сынуля твой над кошками нечеловеческие опыты проводит? Кошки, брат, это такой аргумент, который все другие перекроет. Вот сейчас я тебя на лопатки-то и положу!
- А кошки? – ухмыльнувшись, спросил он.
- Так вы и об этом знаете? – вновь всплеснул руками отставленец. – Какой вы, Мамонт, право, участливый и заботливый, вот бы не подумал! Знаете, сынок мой, на Куклачёва хочет быть похожим. Вот он кошек и тренирует. Я сам-то, конечно, не против, да только эти кошки вовсе уж одолели. Ходят, мурлычут, дескать, научи нас, мальчик, «Кадриль» с платочками на мордочках танцевать, а то пропадём в этом мире без «Кадрили», нам, кошкам, это до зарезу необходимо! Вот он и учит их разным штукам.
Тут из подъезда вышли две кошки, взяли у Гаврика авоську и скрылись обратно в подъезде.
- Видите, - смущённо сказал он, - голодные, не стали дожидаться, когда я с ерундой закончу…
Поражение! Именно, поражение! – стучало в голове майора и добавляло перестуками: - Всё кончено, версий больше нет. – И подстукивало: - Связался ты с профанами!
Он попрощался с Гавриком, понурый, убитый этим очередным поражением, побрёл не известно куда. Нет, конечно, сейчас можно накричать на ребят, мол, это вы меня надоумили на порядочного человека ополчиться всем своим интеллектом. Но он, Морозко, видавший в своей жизни десятки, сотни чужих ошибок, знал: нельзя так сразу, за первую оплошность, взять, и послать человека по матери! Хотя бы потому, что и он может послать в ответ туда же. А с какой стати?
- Ну, ребятки, - опускаясь на ржавые трубы, лежавшие в глухом дворике, процедил сыщик, - есть предложения?
- Выпить, - подняв собачьи глаза, пожал плечами Официант.
- Лады! – поднялся Морозко. – Я схожу. А вы пока подумайте, какие ошибки допустили, чтобы впредь не повторить. – Неожиданно для самого себя, он пошёл легко и уверенно, без тяжкого груза на плечах и сердце, и в двенадцатипёрстной кишке.
В магазине он купил бутылку водки попроще, банку сайры и три стаканчика. Возвращаясь, притормозил у газетного киоска – известно, что в «жёлтой прессе» нередко можно почерпнуть многие знания… и многие печали.
Морозко встал в очередь из трёх человек, за ним тут же пристроился какой-то хмырь, ещё тётка с баулом и старичок в пенсне, и студент, по роже, МГУ.
Наконец, подошла его очередь, он сказал:
- Мне газету, «Комсомольскую правду».
Хмырь, приподнявшись на цыпочки, через плечо майора, добавил:
- И разомните ему её хорошенько!
Очередь загыкала. Морозко взял газету, свернул её в трубочку и, отойдя на несколько шагов, повернувшись, выпалил:
- Подонки!
Все затихли. А Морозко, довольный своей находчивостью и не дюжим остроумием, вернулся во дворик.
Он вернулся. Но, увидев то, что он увидел, он подумал, что не хотел бы этого видеть, и зря он вернулся. И напрасно он покупал водку. И сайру. Стаканчики… чёрт с ними, со стаканчиками. Что за мелочность, майор, когда твои новые, пусть ещё неопытные, товарищи, лежат на ржавых трубах мёртвыми!
В сердце Стажёра была вставлена отвёртка. Официант, ему явно сломали шею, с прищуром смотрел на Морозко, дескать, тебя только за смертью посылать!
Разумеется, Морозко видал подобные картины не раз. Даже один в один видал! Ну, рука там, правда, чуть вниз была опущена… Он распечатал водку и влили в себя добрую половину бутылки. Вторую половину, злую, он оставил на вечер.
Теперь главным было найти недочеловека, который так хладнокровно, так безжалостно отнял жизни двух таких ещё молодых парней, которые могли стать кем угодно – им и тридцати пяти не было! Кто-кто-кто, - суматошно соображал майор, - двор глухой, я шёл - никто не шёл, обратно пошёл - опять никого! Но, в конце концов, не мог же Официант убить Стажёра, а после шею себе сломать. Впрочем, мог, конечно, чего только в жизни не бывает! Но ведь они любили друг друга. Что это, ревность? Но почему так неожиданно? Да, припадки ревности всегда неожиданны, поступки необдуманны, а действия непредсказуемы. С этими пидорами, с их чувствами, чёрт ногу сломит! Нет, нет, нет… Это убийство. Причём, показное, вот, мол, ментяра, полюбуйся, какие мы ушлые и ловкие.
- Гааааааааааадыыыыы… - заревел в глухом дворе Морозко. – Ну, выходите, чего вы ждёте, добейте меня. Нет, лучше не выходите, я сам приду и всех добью!
И тут его озарило. Бог ты мой! Да я убийцу в лицо видел. Я даже разговаривал с ним. Он не мог далеко уйти – так быстро очень далеко не уходят, уходят куда-то рядом, совсем близко, типа автобусной остановки! Это тот самый крендель, что стоял за спинами ребят и махал мне рукой. Он уже тогда всё продумал и, как бы, говорил мне: «Вот видишь, я тебе рукой-то и помахал, а сам пакость совершу, чем ввергну тебя в скорбь великую!». Он полагал, что останется незамеченным, но фраза: «Я тут от комаров отмахиваюсь», выдала его – какие к чёрту комары, когда уж снег кругом, и лёгкий иней на зрачках блестит, и лес причудливым узором покрылся с веток до корней, и солнце низкое не греет боле, и соловей, урод, молчит. И тройка рысью мимо мчит! Крестьянин тёлку сеном лечит, христьянин бисер свиньям мечет… Так, встрепенулся Морозко, это что ещё за галиматья!
- Треклятый! – крикнул он незнакомое ему слово и побежал обратно. Теперь его навыка не требовалось, группироваться было не с кем – он один остался, всадник, богатырь и меч в одном лице. Но отчего же так неуютно бежать?! Откуда ощущение, будто к ногам гири привязали, а в спину впились гарпуны, которые тянут в бездну, на самое дно отчаяния. Но предвкушение мести и сладость возмездия, буквально втиснули его в двери переполненного автобуса. И в этой паскудной, разношёрстной толпе, он сразу увидел того, который ОН.
Будто охотничий нож, за девять тысяч триста двадцать рублей, он распорол брюхо этой вонючей, липкой пассажирской гидре и вцепился в горло душегубу.
- Что, тщедушная антилопа Томпсона, чуешь на своём горле клыки хищника! – зарычал Морозко.
Вокруг как-то сразу стало просторно, а «парнокопытное» захрипело:
- Вы это меня зачем душите? Может, конечно, я вам на ногу наступил, тогда извиняюсь…
- Ты мне, гнида, - отхаркнул сыщик, - не на ногу, ты мне на сердце наступил!!! Что, комары, говоришь, донимают?
- Отпустите, - выпучив глаза хрипел крендель, - комары… к-к-какие комарррыыы… мухи… «белые мухи»…
Морозко ослабил хватку – кажется, он не совсем того человека душил. Действительно, «белые мухи», снег, комары… Какие комары? Где он? Что происходит? Кондуктор! Да, кондуктор, он узнал её. Это «кассирша» из парка, это капитан, это она его хотела засадить… Не удалось. Они здесь, они готовили ему ловушку, вот почему его отпустили. Они, они, это Контора убрала его лучших, мало знакомых друзей. Я слишком много знаю, - звенело в его голове, - меня нужно убрать, но я сам всех распрекрасно поубираю! С этой опьяняющей мыслью, он схватил кондуктора за горло. Это и правда была та самая капитан, что «вязала» майора. Но оправдаться, или дать хоть сколь-нибудь вразумительные объяснения, она не успела – железные клещи сжались на её тонкой белой шее, что-то хрустнуло, и язык навсегда остался на подбородке. В салоне послышались робкие аплодисменты…
Вытряхнув себя из автобуса на остановке, Морозко направился к дому. Он лихорадочно соображал – прогрессирующая лихорадка мозга беспокоила его, но что делать, не времени думать о здоровье, когда на карту поставлены честь и доброе имя. Теперь, майор, - гонял он свои мысли в разных направлениях, - ты вляпался окончательно. Во-первых, тебя видели в компании двух мёртвых журналистов. Во-вторых, ты пьяный, с початой бутылкой водки в кармане, забежал в автобус и принялся душить совершенно незнакомого тебе человека, который «белых мух» с комарами перепутал. В-третьих, у всех на глазах избавил от жизни кондуктора, который вообще милиционер! Плохи твои дела, ой, плохи. Ну, то, что тебя подставили, это факт. Интересно, что ты в своё оправдание можешь сказать?! К тому же, тебе ли, Морозко, не знать Систему, там отмазы не катэ, им «ссы в глаза, всё божья роса»! Остаётся одно: забрать Степашку и лечь на дно до поры. Шансы не велики, конечно, тамошние нюхачи след возьмут. Но ведь и ты не лыком шит. Надо будет комментатором новостей на телевидении устроиться, желательно в Москве, тогда шишу им, а не Морозко, триста лет искать будут. И к чёрту водку, она меня компрометирует, - с этой трезвой мыслью он допил содержимое бутылки.
Он шёл уверенно, слегка покачиваясь. Надо было торопиться. Лишь бы Степашка никуда не ушла…
Так и вернулся.
Телевизор отчего-то орал на всю катушку. Майор прошёл в комнату, после в кухню – Степашки нигде не было. Но в ванной комнате почему-то горел свет. И вода зачем-то вытекала в коридор…
Когда Морозко потянул на себя дверь, то уже знал, что именно увидит: Степашка будет лежать в ванной, с головой уйдя на дно, рот её будет приоткрыт, а глаза, сквозь сантиметровую толщу воды, по-детски удивлённо, уставятся в облупившийся потолок – интуиция не подвела и в этот раз.
Он опоздал. Не уберёг он Степашку. Не вытащил из петли свою последнюю любовь. А то, что она последняя, он не сомневался. Теперь можно сказать: «Занавес, господа!». Но майору припомнилась латынь.
- Теперь уж всё монопенисуально, – сказал он дрогнувшим голосом.
И вышел.
Глава шестая
Всё было кончено. Бежать, спасаться – зачем? С ним играли не по правилам… Впрочем, кажется, наоборот, партия была разыграна изумительно точно. Но кому он сдался, для чего было строить весь этот балаган?! Ну подумаешь, подошёл он к кому-то близко, ну едва не прищучил кого-то… Можно было объяснить, поговорить: так, мол, и так, своих не трогай, все мы люди, все человеки, все не без греха. Давай-ка, майор, сворачивай лавочку. Нет, конечно, сворачивать он ничего бы не стал, напротив, всех бы к ногтю! Но поговорить-то можно было. И теперь в этой леденящей тишине он остался один. Никого больше не было, ничего не осталось.
Он шёл, и сам не знал куда. В кармане пальто рука его щупала и гладила пистолет. Тут он поймал себя на мысли, что эти пистолеты какой-то странный организм. То он есть в кармане, то его нет. Хоп, есть! Хоп, нету. Это у всех сыщиков такая ерунда с пистолетами получается. В другое время, Морозко непременно взялся бы написать трактат на тему персонального оружия, напечатался бы в умном журнале, съездил бы на международный симпозиум… Но эти твари отобрали у него будущее, они лишили всего. Оставалось одно – застрелиться. Если ловко сработать эту штуку, то Контора, пожалуй, не станет поднимать шум. В газетах не появятся статьи, мол, в ходе удачно спланированной операции обезврежен зарвавшийся милиционер-бузотёр. Напротив, скажут, погиб на задании, орден посмертно дадут, и похоронят чинно и благородно. ОНИ этого и ждут, к этому и подводили…
Морозко достал из кармана холодную, обжигающую руки морозом, морозную, смертоносную, стальную машинку. Огляделся, чтобы публики не было, и только тут осознал, что стоит на кладбище. На том самом, что гулял в последний раз. Так мало, перед ним была могила однофамильца. Правда, теперь ему показалось, что ангелочек смотрит не ввысь, а прямо ему в глаза. Майор поднял голову, на лицо ему падали крупные снежные хлопья. Снял с предохранителя пистолет и поднёс дуло к виску… Но внутри что-то заурчало, забулькало, зашевелилось – это внутренний голос протестовал всем своим существом, он не хотел умирать. Морозко спрятал пистолет в карман и стал подыскивать место, живот так сильно свело, что мочи не стало, а застрелиться и в этот же момент обосраться… глупо как-то.
Он спешно стянул пальто и повесил его на сучок. Снял штаны и присел под деревом, прямо под пальто. Расслабился, улыбнулся краешком губ, почувствовал облегчение – из него выходило что-то давно надоевшее, и это что-то было не твёрдым - это майор жопой знал - это что-то нехотя ползло и журчало, ползло долго, размеренно. Наконец, всё кончилось.
Морозко поднялся, хотел из-под снега достать лопушок и ужаснулся – на месте великого сидения, извиваясь кольцами, лежал внутренний голос и интуиция в одном лице, то есть – ascaris lumbricoides.
- Дрянь какая! – вспылил майор.
И тут в голове, из правого полушария в левое, по диагонали, пробежали неясные воспоминания, а после – оп, и фотовспышка, и странная картинка, потом ещё одна, ещё… Морозко метался бы от страха из угла в угол, но на кладбище, как известно, углов нет!
Он стоял, озирался, и ровным счётом ничего не мог понять.
За его спиной послышался кашель, он обернулся – увидел старичка… с грабельками.
- А я тута и дождаюсь, - улыбнулся старичок. – Всё-та и думаю, когда приидишь.
- Дедушка, сторож? – отшатнулся Морозко.
- Атя, деушка, - закивал часто-часто старичок, - архангел Вакула, меня звать.
Здесь произошла чеховская пауза. Произошла, скажите на милость!
Они смотрели друг на друга. Майор стал отходить, а кладбищенский сторож наступал, почёсывая грабельками бородёнку.
- Чегось, мил сын, спужался? – хихикал старичок. – А незачем етя делать, убивец.
- Как же, как же, - пятился майор, - деуш… дедушка.
- Вспоминай! – приказал Вакула.
И Морозко вспомнил.
Он вспомнил, как застрелил Абеля. Своего личного генерала он лично и пристрелил из своего личного оружия. Ещё он вспомнил, как воткнул отвёртку в сердце Стажёра. И как сломал шею Официанту.
И как Степашку утопил…
В «кабинете» снова выключили свет. Он вспоминал. Всех этих людей, по делу «Ушлых», тоже он убил. Ходил майор, Мамонт, и убивал. Методично, целенаправленно… Но зачем? Почему? С какой такой ерунды – этого он не мог вспомнить, не получалось.
- Не можешь вспомнить, - ухмыльнулся архангел. – А я тебе враз и скажу. Видишь надгробие? Морозко Владимир Степанович… Ето ты и валяисся. Умер ты, Мамонт. Шестнадцать лет тому. На задании ты погиб, когда Рывка брали.
- Так не бывает, - тряхнул всей своей головой Морозко. – Так не может быть!
- Ещё как может! Ты сам-то первый оборотень и есть. Ето ты взятки и брал. Ето ты честного и порядочного генерала Абеля и подсадил на нетрудовые доходы. Куда не плюнь, всюду ты. А мы, Небесные Силы, и подумали: а не *** себе отрабатывает! И дали тебе вторую жизнь, чтобы ты всех оборотней в погонах извёл. Ну, то бишь, поубивал.
- А как же… Степашка? – задумался Морозко. – Она тоже оборотень? Официант, Стажёр…
- Обныкновенно, - потупился архангел. – Промашка етя вышла. Кто ж знал, что ти с глызду съедешь! Они были просто люди, даром, что журналисты. Што укокаешь их, етого никак не полагалось.
Морозко посмотрел на свои руки, и передёрнуло его, и сказал:
- Кажется, видел я всё это. В фильме Алана Паркера, «Сердце Ангела».
- Во-первых, - чихнул Вакула, - ты этого видеть не мог, потому что когда снимался фильм, ты уже умер. А во-вторых, никакого Алана Паркера вообще не существует!
- Что же теперь делать?! – крикнул майор. Но ему никто не ответил. Никого не было рядом. Все и всё исчезло.
Он испуганно озирался.
Из тумана, из небытия, появилась «Волга», за рулём которой сидел Петя. Морозко, как-то машинально, сел на переднее сиденье, хлопнув при этом дверью, сказал:
- Поехали, - и махнул рукой.
По утренней, заснеженной трассе Петя гнал свой автомобиль.
- И ты? – спросил, глядя в окно, Морозко.
- И я, - пожал плечами Петя. – Что ж поделать, Владимир Степанович. Ведь я с вами погиб тогда, на задании… когда Рывка брали. Отслужили мы своё.
Петя нажал на педаль, машина прибавила, и на скорости 155 к/м в час «Волга» ровно и аккуратно вошла в, пересекающий дорогу, бензовоз.
Так погиб ещё один, ни в чём не повинный человек.
И только Степашка улыбнулась Морозко вслед.
К О Н Е Ц, Н А В Е Р Н О Е
2005-06 г.г.