(Композиционная организация словесных рядов в романе В.Набокова "Bend Sinister")
Сюжет романа-антиутопии "Bend Sinister" основан на противостоянии самостийной личности главного героя, всемирно известного философа Адама Круга, заигрываниям тоталитарного государства, управляемого антигероем, бывшим его одноклассником по имени Падук.
Изображая конфликт двух несовместимых мировосприятий и жизненных установок, Набоков прибегает к разнообразным стилистическим приемам на разных уровнях языка: как на уровне лексики и фразеологии, так и на уровне всего текста. Один из характерных приемов - использование разных текстовых стилей, их переплетение, дающее эффект выразительности и особого рода пародии, основанных на контрасте.
Представляет интерес произвести анализ использования текстовых стилей, опираясь на концепцию словесных рядов В.В. Виноградова. Выбор романа "Bend Sinister" из всех прочих произведений Набокова (несмотря даже на то, оригинал романа написан по-английски) обусловлен тем, что здесь переплетение стилей и контраст разновидностей речи в диалогах, пожалуй, предоставляют наибольшие возможности для рассмотрения такого рода приемов. Разумеется, мы не ставим себе цели рассмотрения всех стилистических особенностей, а ограничимся лишь теми, которые
на наш взгляд наиболее характерны.
Филологическая концепция Виноградова предусматривает, что понятие литературного языка и языка художественной литературы "теснейшим образом связано с их конкретными воплощениями в реально существующих текстах. Какой бы путь лингвистического анализа литературного текста не избирался, он не должен обходить проблемы "композиции как системы динамического развертывания словесных рядов в сложном единстве целого" [2].
Спецификой лингвистики в этом смысле является не только строй, но и употребление
языка, не только "языковой материал" текста, но и его композиционная система.
"Среди главных, опорных, исходных понятий лингвистического анализа художественного текста - "композиция", "стиль", "образ автора" - понятие
композиции оказывается ключевым, замыкающим, поскольку оно выражает идею целостности, единства рассматриваемого явления. [4]
Когда в функциональной стилистике говорится о смеси разных стилей в пределах
какого-нибудь конкретного текста, то фактически дело идет не о стилях и не об их смешении, а о словесных рядах и их композиционной организации. Если же ставится задача исследовать текст с точки зрения применяемых приемов языковой выразительности и изобразительности, то развертывание словесных рядов может предстать в ином качестве - как смены и чередования звуковых,
лексико-семантических и грамматических комплексов текста в плане параллелизма,
повторяемости, противоположения и т.п.
Словесный ряд надо отличать от контекста (правого и левого окружения интересующей нас языковой единицы). Контекст представляет собой непрерывную
цепь языковых единиц. В словесном ряду языковые единицы не обязательно
контактно следуют друг за другом. Они могут быть разделены другими единицами,
могут находиться в различных отрезках текста, концентрироваться или
рассредоточиваться. В словесный ряд языковые единицы объединяются не контактной,
линейной близостью, а определенной общей функцией в лингвистической композиции текста.
В самом общем плане словесный ряд можно определить как последовательность (не обязательно непрерывную) представленных в тексте языковых единиц разных ярусов, объединенных композиционными функциями и соотнесенностью с определенной сферой
языковой коммуникации или определенным приемом языкового выражения.
Словесные ряды в сложно организованном тексте могут находиться в различных
отношениях: чередоваться, развертываться параллельно, взаимопроникать, преобразовываться друг в друга.
Композиция литературного текста как система динамического развертывания
словесных рядов - категория, находящаяся в прямой зависимости от специфики
соотношения плана содержания и плана выражения в тексте [2]. Понятие словесных рядов имеет, стало быть, иерархию уровней: может относиться как к отдельным словам, так и к значительным отрывкам текста.
Итак, какие же словесные ряды мы можем прежде всего выделить в рассматриваемом
произведении? В наиболее общем смысле мы можем выделить три словесных ряда: первый из них характеризует образ мысли и поведения (в том числе речевого) главного героя и узкого круга его родных и близких; второй ряд описывает поведение антигероя и сродственное ему поведение государственных служащих и бюрократии; третий ряд характеризует полуграмотных представителей народа.
Каждый из этих рядов характеризуется своими особенностями разговорной речи,
которые могут варьироваться и внутри каждого названного словесного ряда, а также - своим стилем авторского преподнесения читателю, часто – намеренным использованием заведомых стилистических штампов в целях пародии. В последнем случае важное значение приобретают образцы того или иного типа текста, их специфика.
Борьба героя и антигероя выявляется в противопоставлении характеризующих их словесных рядов, стилистические особенности которых резко отличаются. Адам Круг столь же мало настроен принять правила игры, которые так или иначе вкрадчиво навязываются ему Падуком, насколько сам стиль его мышления и выражения мысли несовместим с официозным и унифицированным стилем тоталитарного государства, которое, однако, до последнего момента не теряет надежду взять его в оборот в качестве одного из многочисленных покорных адептов, изощряясь в поиске средств воздействия. Борьба стилей героя и антигероя - наиболее выразительный способ описания противостояния, находящегося в центре сюжета. В этом смысле стиль в романе вполне приравнен к образу жизни персонажей. "Стиль есть человек", - говорил Бюффон [3].
Итак, перед нами два стилистических берега, которые никогда не сойдутся. Между этими берегами - стихия народных масс, взбаломученных революцией, подаваемая в тексте через весьма разнородных своих представителей и свойственную им манеру поведения. Но этот третий словесный ряд, естественно, не может рассматриваться
как нечто стилистически промежуточное, переходное между первыми двумя рядами,
хотя он и является иногда функционально своего рода передаточным звеном во взаимодействии словесных рядов героя и антигероя. Картина взаимодействия героя и антигероя происходит на фоне, создаваемом третьим словесным рядом, что довершает гротескность всей трагикомедии.
Можно, однако, выделить еще один словесный ряд, носящий совершенно особую семантическую и стилистическую функцию. Чтобы это понять, надо вспомнить, что роман писался в США, на английском языке, русским писателем. Страна, изображаемая в романе, в которой происходит революция и к власти приходят сторонники механической уравниловки - "эквилисты", есть своего рода пародия одновременно на советскую Россию и гитлеровскую Германию, некое синтетическое слияние двух тоталитарных режимов. Это страна со своим особым языком, который родился в воображении писателя и является странной помесью славянских и германских корней. В романе то и дело мелькают слова типа mirok, yer und da (тут же дается пародийный перевод: вздор и дребедень), kak pochivali (как отдыхалось) и т.д. Этот словесный ряд проникает во все прочие ряды и стили, придавая им особый "колорит", а для самого писателя и его внимательных читателей, возможно, отзывается тенью преемственности с родным языком автора.
Роль контекста для каждого отдельно взятого словесного ряда играет прежде всего событийная канва сюжета, но также и ее наполнение другими словесными рядами, на фоне которых специфика данного отдельно взятого словесного ряда представляется наиболее отчетливо.
Рассмотрим вышеназванные словесные ряды и их отношения на конкретном материале.
Описывается переход Круга через длинный мост, заставленный постами, в охваченном революцией городе. Круг поглощен своим горем. Только что он узнал, что в госпитале умерла его жена. Он возвращается домой к маленькому сыну, который воспитывался в особой атмосфере, где превыше всего ставится человеческое достоинство, чувство изящного, творческий восторг, высокое назначение человека... Он был ограждаем от жестокостей грубо материального мира, которому еще предстоит вторгнуться в его жизнь. Теперь сыну предстоит узнать о смерти матери, и Круг ищет в себе силы, чтобы быть готовым к его вопросам, одновременно он тревожится о том, что оставил сына одного, а потому оособенно спешит попасть домой Но для этого надо миновать мост. Мыслями он далек от подлой реальности
того, что с ним происходит в данный момент. Но эта реальность, точнее, этот бред, его затягивает.
"Двое солдат (оба, странно сказать, с рябыми от оспы лицами) интересовались, как понял Круг, его (Круга) документом. Пока он откапывал пропуск, они понукали его поспешить, упоминая недолгие любовные шалости, коим они предавались или хотели предаться, или советовали предаться Кругу с его матерью".
Круг удивляется покрытым оспой лицам, как будто это какая-то экзотика, не сразу понимает, чего от него хотят эти люди и чей документ им нужен, он слишком далек от реальности, олицетворяемой этими людьми. Его собственная реальность слишком далека от их грубого мира и их упрощенных представлений. Он говорит на другом языке, с другой лексикой и семантикой. Сказать просто, что его лексика отличается от лексики солдат как книжная от разговорной - недостаточно. Солдаты еще меньше его понимают. Наконец он начинает внушать им подозрение.
"- Что это? - спросил тот из двух, что потолще, царапая слово ногтем большого
пальца, сжимавшего бумагу. Круг, держа у глаз очки для чтения, заглянул через руку.
- Университет, - сказал он. - Место, где учат разным вещам, ничего особенно важного.
- Нет, вот это, - сказал солдат.
- А, "философия". Ну это-то вам знакомо. Это когда пытаешься вообразить "mirok" [мелкий розоватый картофель] вне всякой связи с тем, который съел или еще съешь. - Он неопределенно взмахнул очками и сунул их в их лекционный приют (в жилетный карман).»
Здесь - неуклюжая попытка Круга объяснить неграмотным солдатам значение слова, выходящего за пределы их лексикона. В терминах словесных рядов мы можем интерпретировать это место текста как попытку взаимопроникновения между словесным рядом героя и словесным рядом "народа". Заведомая неудача этой попытки носит важную стилистическую нагрузку. Круг предстает внутренне - трагично, а внешне - комично. Невозможность взаимопонимания, взаимоотторжение двух стилистически разных словесных рядов и создает этот трагикомический эффект.
«- Ты по какому делу? Чего слоняешься у моста? - спросил толстый солдат, пока его товарищ пытался в свой черед разобраться в пропуске.
- Все легко объяснимо, - ответил Круг. - Последние десять дней или около того
я каждое утро ходил в больницу Принцина. Личное дело. Вчера друзья достали мне эту бумагу, ибо предвидели, что с наступлением темноты мост возьмут под охрану. Мой дом на южной стороне. Я возвращаюсь много позже обычного.
- Больной или доктор? - спросил солдат потоньше.
- Позвольте мне зачитать вам то, для выражения чего предназначена эта бумажка, - сказал Круг, протянув руку помощи».
Здесь Круг переводит тему разговора, уводя ее в сторону от "личного дела", и, между строк, читатель ощущает, как балансирует герой над бездной своего невыразимого горя, но авторский каламбур ("протянул руку помощи") возвращает нарушенный было баланс трагического и комического.
«- Я буду держать, а ты читай, - сказал тонкий, держа пропуск кверху ногами.
- Инверсия, - заметил Круг, - мне не помеха, но не помешают очки. - Он прошел через привычный кошмар: пальто - пиджак - карманы брюк - и отыскал пустой очечник. И намерился возобновит поиски.
- Руки вверх, - с истеричной внезапностью сказал толстый солдат.
Круг подчинился, воздев в небеса очечник».
Вопросы, задаваемые Кругу, являются для него столь же беспредметными, как и его ответы на эти вопросы для вопрошающих его солдат. Они живут и мыслят в разных, непересекающихся плоскостях. Характеризующие их словесные ряды образуют причудливые переплетения (без взаимного проникновения), создающие представление
фарса. На этом основан комический эффект, производимый разговором.
Далее описывается путешествие Круга через мост с незваным попутчиком - бюргером, который заискивает перед ним, пускаясь в длинные рассуждения о возможности сотрудничать с властями, что имеет, по его мнению, даже коммерческую выгоду. На фоне таких излияний путь через мост кажется Кругу, занятому своим горем, бесконечно долгим. Эффект затягивания субъективного времени для Круга
создается резким стилистическим контрастом речи назойливого собеседника с внутренним диалогом главного героя.
Совершенно особый эффект создается авторским преподнесением "народа":
"- Что-то я не пойму вас, профессор. [Говорит солдат на мосту.] Мы искоренили врага - да! Мы втоптали его во прах. Однако одна или две головы гидры еще живы, мы не можем позволить себе рисковать. Через неделю, профессор, ну, может, чуть позже, город вернется к нормальной жизни, обещаю вам. Ведь верно, ребята? - добавил Пьетро, обращаясь к солдатам, и они ревностно закивали, и лица их, честные и разумные, осветились гражданским горением, преображающим и самых простых людей".
Здесь пародируется тот сострадательно-раболепно-прославляющий стиль преподнесения народа - тот штамп, которому так или иначе отдали дань многие писатели "гражданственного" направления начала и середины ХХ в. Штамп, естественно возникающий в словесном ряду, описывающем "народ", становится
очевидным в переплетении со словесным рядом героя, приобретая оттенок сарказма, а потому выделен в тексте особым контрастом. Это пример приема стилистической
выразительности у Набокова, встречающийся во многих его произведениях.
Вот еще его образчик из рассматриваемого текста.
Опальный Круг разговаривает с крестьянином, прося подвезти на станцию. Крестьянин косится на него с опаской.
"- Неприятности могут выйти, - говорит он.
- Ну, бросьте, я заплачу вам больше, чем платила за все ваши услуги полиция.
- Вы же не полиция, стало, не имеете право меня подкупать, - ответил честный и щепетильный крестьянин."
Круг как стиль и как человек потому и назван "кругом", что методике и стилистике его врагов в нем, кажется, не за что зацепиться, чтобы начать диктовать свою волю. Стиль Круга самобытен и самодостаточен, он достаточно гибок, но органически выделен и неприступен. Таков и сам человек.
Словесный ряд антигероя включает в себя официально-деловой, канцелярский,
государственно-монументальный стиль, намеренно доведенный автором до крайнего "официоза". Круг получил через почтовый ящик "мимеографический циркуляр", представляющий собой образчик такого стиля, декларативно прославляющий свободы, достигнутые революцией, в первую очередь свободу печати, якобы поставленной на службу народа, с неизбежной концовкой, прославляющей и цитирующей Вождя. Циркуляр изобилует пропагандистскими силлогизмами, имеющими цель склонить Круга к сотрудничеству с правительственными газетами, чтобы заручиться его авторитетом, признанным во всем мире. Вот некоторые характерные выдержки.
"Наши газеты издаются правительственными и общественными организациями и являются абсолютно независимыми от личных, частных и коммерческих интересов. Независимость, в свою очередь, является синонимом свободы. Это очевидно. Наши газеты полностью и абсолютно не зависят от всех тех влияний, которые не совпадают с интересами Народа, который является их хозяином и которому они служат в целях искоренения всех прочих хозяев. Таким образом, наша страна пользуется свободой речи не в теории, а в реальной практике. Опять-таки очевидно...
Как сказал наш Вождь: «Рабочие знают, что "свобода слова" в так называемых
"демократических" странах есть пустой звук". В нашей с вами стране не может быть никакого противоречия между действительностью и правами, дарованными Конституцией Падука, ибо у нас имеются достаточные запасы бумаги, множество исправных печатных прессов, просторные и теплые общественные здания, а также
великолепные улицы и парки. Мы всегда рады вопросам и предложениям. Фотоснимки и подробные брошюры высылаются бесплатно по первому требованию».
Апелляция к "предоставленным в распоряжение народа производительным печатным прессам, запасам бумаги, зданиям и улицам" встречается в этом пространном документе не один раз; антигерой заманивает героя "материальными благами" в полной уверенности, что тот не может на это не клюнуть (ведь люди всегда имеют слабость судить по себе). Комический эффект, создаваемый этим повтором и всем документом основан на том, что читает его Круг, и читатель невольно заражается стилем главного героя и его оценками, в глазах которого циркуляр - очередная пошлая и серая затея его бывшего одноклассника.
Далее следует описание реакции Круга на это послание. "Это я сохраню, думал Круг. Я подвергну этот документ какой-либо специальной обработке, которая позволит ему дотянуть до далекого будущего, - к вечной радости свободных юмористов. О да, я это сохраню."
Перед нами косвенная речь или, лучше сказать, несобственно-авторская речь [3], стилистически сближающая образ автора с его главным героем. Формальная граница между речью автора и речью героя здесь почти не заметна.
Круг, полагавший, что он "необорим" (ведь и действительно его стилистическая
выделенность и необоримость так очевидны для него, для читателя, и в таком
ключе преподносятся автором), вдруг понимает свою человеческую уязвимость, а диктатор Падук находит наконец нужную ему рукоятку воздействия - у Круга есть
сын, внутренний мир которого он так трепетно оберегает.
Но бестолковость и безликость прислужников, этот (по Набокову) фатум тоталитарных режимов, лишает правителя с трудом найденной рукоятки. Сын Круга погибает в застенке, что никоим образом не было предусмотренно, и Круг снова прорывает паутину Падука.
"Этому вообще не полагалось случиться. Нам страшно жаль. Ваш ребенок получит самые пышные похороны, о каких может только мечтать дитя белого человека, и все же мы хорошо понимаем, что для тех, кто остался, это... [два неразборчивых слова]. Нам более, чем жаль. Фактически, можно с уверенностью утверждать, что никогда в истории нашей великой страны фракция, правительство или Правитель не скорбели так, как ныне скорбим мы".
Стиль антигероя пытается подстроиться под мысли и чувства Круга, подкупить его мнимым состраданием. Особую стилистическую нагрузку несет заключенное в квадратные скобки упоминание о "двух неразборчивых словах", так что палачи как бы осознают всю невысказанность, невыразимость горя Круга, не находят слов.
Найдены козлы отпущения - нерадивые тюремщики. Над ними затеяно показное судилище. "Ореховый голос", принадлежащий одному из Старейшин, вещает из орехового же радиоприемника:
"-Мы полагаем, однако, что ничто не изменилось в тех отношениях,
в соглашениях, в узах (Прилипчивости Падука к Кругу автор склонен придавать иронический оттенок ненормальной сексуальной ориентации.- П.Л.), которые вы, Адам Круг, столь торжественно определили как раз перед тем, как случилась личная ваша трагедия. Жизнь индивидуума недолговечна; мы же гарантируем бессмертие Государства. Граждане гибнут ради того, чтобы Град их остался жить."
Круг, который, чтобы вызволить сына, согласился было подписать какие-то бумаги, теперь рвет их на кусочки - и попадает в застенок.
Некто самолично является к нему в карнавальном обличьи, надеясь на драматический эффект.
"-Хо-йо-то-хо! Теперь послушай, друг Круг. Послушай, Гурдамак. Мы намерены
сделать тебе последнее предложение..."
По склонности посетителя к дурным каламбурам и словесной паучьей эквилибристике Круг узнает, что к нему явился его антипод Падук. Никакие его предложения ему больше не интересны.
- Убирайся к черту, грязная Жаба, - устало сказал Круг."
Круг уснул, остаавшись наедине со своим горем. А перед пробуждением автор, словно ангел-хранитель своего героя, вмешался в его судьбу. "И в точности перед тем, как его реальность, засевшая в памяти уродливая беда обрушилась на него, - именно в этот миг я ощутил укол сострадания к Адаму и соскользнул к нему по косому лучу бледного света, вызвав мгновенное сумасшествие, но по крайности избавив его от бессмысленной муки его логической участи".
Здесь, если следовать сюжету, самое место остановиться на роли и месте автора в исследуемом тексте.
Без этого наше освещение движения и взаимодействия словесных рядов в романе было бы неполным.
Образ автора в романе играет важную роль, что вообще характерно для творчества Набокова. По словам И. Бродского в романах Набокова образ главного героя
иногда начинает двоиться - в смысле: помимо свойств и обстоятельств, диктуемых сюжетом, так или иначе обретает черты автора. Он принадлежит к словесному ряду героя, что вначале и не так уж очевидно, а в развязке романа проявляется уже в полной мере. Автор пользуется своим правом вмешиваться в течение сюжета, взрывать его якобы самостоятельную логику своим присутствием, появляться на страницах текста в нужный момент, приходить на выручку своему герою. В таком обобщенном понимании автор является также и одним из героев сюжета.
На принадлежность автора к словесному ряду героя указывают многие стилистические признаки. Автор окарикатуривает персонажей, принадлежащих словесному ряду антигероя, доводит до гротеска присущие им свойства, которые, благодаря автору, читатель воспринимает через стилистическую оптику героя романа. В конце романа авторское "я" материализуется в тексте, доводя сюжет до более приемлемой по мнению автора развязки, чем та развязка, которая была бы естественна без "насильственного" авторского вмешательства.
Образ автора и его стилистическая взаимосвязь с образом главного героя - организующее начало романа. Автор в романе не назван, появляется в конце концов только некое обобщенное авторское "я", но его стилистическая выделенность ощущается и делается все более заметной по мере приближения к развязке.
Автор предстает перед читателем активной силой, которая со страниц романа искусно управляет движением словесных рядов в их внутренней логике. Вместе с этим автор стилистически неотделим от словесного ряда главного героя, обеспечивая тем самым его доминативность в романе.
Литература
[1] Кожина Н.М. Стилистика русского языка. М., 1983.
[2] Горшков А.И. Теория и история русского литературного языка. М., 1984.
[3] Барлас Л.Г. Русский язык. Стилистика. М., 1978.
[4] Горшков А.И. Композиция художественного текста как объект лингвистического исследования. (В сборнике: Русский язык. Проблемы художественной речи, лексикология и лексикография. Виноградовские чтения IX-X. М. 1981)
[5] Набоков В. Bend Sinister: Романы: Пер. с англ. С. Ильина. М. 1993.
1997