Я умираю,
и все же я буду жить.
Эдгар По, Морелла
Кай и Герда не настоящие наши имена: их мы дали друг другу сами, и от них веет сказкой. Но, если вдуматься, все людские имена столь же условны, ибо люди сами дают их друг другу... Как сейчас помню этот выпускной школьный вечер, хотя с тех пор прошло немало времени. Тогда мы и придумали себе эти имена. Была музыка, веселье, танцы, перемигивались цветные огни дискотеки. Мы отправлялись в большую
жизнь, нас поздравляли, звучали напутствия, пожелания. Мы давали друг другу какие-то клятвы. Кай глядел на меня и стеснялся. Тогда я сама приглашала его танцевать, и он кривлялся так, что нельзя было смотреть без смеха. Кай говрил много пустого и ребяческого, глаза его блестели счастьем. Я знала, что он любит меня... Так прошла короткая июньская ночь. С проблесками утра на специальных автобусах нас повезли в центр города, на набережную Москвы-реки, чтобы по традиции встретить рассвет нашей новой жизни. Я сидела в автобусе рядом с Каем и хорошо помню завистливый взгляд Агаты, первой красотки нашего класса, которая, как мне было известно, была неравнодушна к моему кавалеру. Он был из тех парней, на которых засматриваются девушки: приятная внешность сочеталась в нем с богатой фантазией, - но об этом чуть позже.
Я не забуду светлеющее ясное небо и утреннюю свежесть еще пустого города. Кай хотел накинуть мне на плечи свой пиджак, я со смехом отказалась, - даже эта деталь мне хорошо запомнилась, но, как ни странно, совершенно не помню, о чем мы тогда говорили, - это покрылось в моей памяти непроницаемой романтической дымкой. Мы вышли на набережную и, взявшись за руки, в немом восторге смотрели как огромное оранжевое солнце поднимается над городом. Чувство какой-то новой, грядущей, доселе невиданной весны наполняло наши сердца. Увы, такое не повторяется, но воспоминание об этом остается надолго... Вот и теперь я чувствую волнение, моя рука, выводящая эти строки дрожит, но Кая, моего возлюбленного Кая
уж нет в живых, и я пытаюсь понять, что толкнуло его на путь ужасного преступления. Я полагаю, что решающую роль сыграла ртуть. Да, ртуть, серебристый жидкий металл, называвшийся с давних времен меркурием.
Распрощавшись со школой, Кай купил десяток ртутных термометров, аккуратно разбил их молоточком и вылил содержимое в банку, где ртуть собралась в серебристый приплюснутый шарик размером с черешню. Готовясь к экзаменам, он прочитал в учебнике химии, как добывается водород с помощью ртутной амальгамы и воды. Ему захотелось наполнить водородом воздушный шарик и запустить его в небо.
Он радовался, что закончил школу, которую не любил за официозность и скуку. Тогда только начиналась так называемая "перестройка", и идеологическое изматывание школьников еще было неизбежным. Он рассказал мне о затее с шариком и о тех ухищрениях, к которым прибег, собирая ртуть для приготовления газа. Я ужаснулась, увидев, как он с довольным видом перекатывает из ладони в ладонь тяжелую ртутную каплю.
- По моим проверенным источникам, - заметила я, - ртуть - сильнейший яд, разрушающий нервную систему. Если не хочешь стать шизофреником или иметь
детей-уродов, брось сейчас же это занятие.
Кай делано засмеялся и сказал с досадой:
- Вот и отчим надоедает с замечаниями, сговорились что ли?
Ему казалось, что окружающие могли бы более внимательно отнестись к его чувствам, к его потребности праздника, который не часто случался на его улице. В родных и близких такая слепота, такое непонимание истинного смысла его чудачеств, теперь представлялись ему предательством.
- Дурачок, тебе все добра желают.
Как завороженный, он вглядывался в ртуть, держа ее на ладони перед глазами.
- Иди-ка сюда, Герда, - сказал он, - посмотри на себя.
Когда мы пытались вместе отразиться в ртути, наши лица встретились, Кай поцеловал меня, не спуская глаз с капли. Наши отражения, похожие на большеголовых носатых гномов, тоже не теряли времени. Кая это забавляло.
- Ты у меня красавица, - сказал он, глядя на мое отражение.
- Да и ты хорош, - возразила я без улыбки. - Будешь возиться с этой гадостью, и наши дети будут как они.
Как внимательно и как-то по-новому посмотрел на меня. Не тогда ли из-за глупого моего наговора в его сознании были посеяны первые семена безумия, к которому он, нервный и мнительный от природы, был предрасположен. Тому, что я произнесла в шутку, суждено было превратиться в его навязчивую идею. Но все это я поняла гораздо позже, да и произошло это не сразу.
А в тот день, полюбовавшись отражениями, Кай перешел к своему опыту: обработал ртутью кусок алюминия и бросил их в бутылку с водой. Закипела реакция, кверху из воды тоненькими ниточками потянулись пузырьки.
- Водородный коктейль, - сказал он, вскидывая бутылку вверх как бокал,
делая вид, что сейчас выпьет.
- За детей, - добавил он, а я предположила, что сейчас "рванет".
Потом на горлышко бутылки Кай нацепил еще не надутый шарик, уверяя, что это вовсе не шарик, а его подобие, продаваемое в аптеке... Все это кажется теперь таким смешным и наивным. Шарик начал медленно расти, как диковинное растение,
из бутылки, наполняясь газом, а через день мы его торжественно запустили с балкона, привязав к нему записку о наших взаимных чувствах. Шарик, величественно колыхаясь в воздушных потоках, поднимался вверх и мы, закрываясь от солнца, смотрели ему вслед.
- Теперь об этом узнают инопланетяне, - сказал Кай.
Он был мастер на выдумки, и не только с шариками, в чем я сккоро убедилась. Но не думайте что я любила его только за это. Совсем нет. В нем было что-то особенное, какая-то аура обаятельности и изрядная толика грусти и беспомощности,
возбуждавшая во мне едва ли не материнские инстинкты. Одним из его коньков, кроме химии, была античная история. Он показывал карандашные наброски каких-то фасадов, форумов, парфенонов, кесарей в тогах, легионеров с орлами на шлемах.
Как-то раз, задрапировавшись в плед, он предстал в позе Августа с приподнятой
рукой. Я рассмеялась, а он почему-то обиделся. Какими глупцами мы бываем
в семнадцать лет, но какими наивными и очаровательными.
- Куда ты дел оставшуюся ртуть? - спросила я его на другой день.
- Понимаешь, какая штука... Я забавлялся ею, перекатывая линейкой на столе в моей комнате, но нечаянно упустил ее, она скатилась на пол и разбилась
на мельчайшие шарики. Пробовал собрать, да где там. Во все трещинки
паркета закатились, не достанешь.
- Ты сильно рискуешь. Постарайся все же собрать эту гадость.
Кай странно посмотрел на меня и спросил:
- Но ведь ты не бросишь меня из-за этого?
- Какие глупости! - рассердилась я, но случай этот тяжело запал в мою душу.
Видимо ртуть и впрямь ударила Каю в голову, потому что в его поведении я вскоре
заметила разительные перемены. Он стал нелюдим и разражителен. На него находило это и раньше, но только на короткое время. Теперь это стало набирать силу. Он поступил в известный химический вуз, много и упорно занимался, запершись
в своей душной, пропитанной ртутью комнате. Казалось, им овладел
злой дух, разжигавший жажду знания. Можно было подумать, что он, словно средневековый монах, ищет философский камень. Мы стали видеться реже, но, готова поклясться, его чувство ко мне не уменьшилось, а сделалось мучительней и
исступленней.
Как-то раз я зашла к нему. Дверь открыл его отчим, худощавый человек, вечно куда-то спешащий с выражением озабоченности на лице. В его глазах не было радости при виде меня. Он объяснил, что Кай занимается, по обыкновению запершись в своей комнате. Мне показалось, что отчим был чем-то встревожен, но он не стал
вдаваться в подробности.
Я подошла к двери Кая и постучала. Дверь была не заперта: то ли он забыл ее закрыть, то ли не до конца повернул ключ. Когда я отворила дверь, я застала его в странной позе: на полу, на четвереньках, он пристально вглядывался во что-то
на паркете, и мне не понравилась неподвижность его взгляда. Неожиданно увидев меня, он вздрогнул и вскочил, отряхивая колени.
- А, Герда пришла... Здравствуй, проходи, - говорил он торопливо. Грудь его часто вздымалась как при сильном испуге.
- Что ты делал под столом?
- Кто? Я?... Ничего. Так... Показалось, что увидел маленький ртутный шарик и хотел его поднять.
- Ну и как?
- Никак. Я ошибся, - сказал он жалко улыбаясь, - никакого шарика не было.
Померещилось. Со мной это теперь... случается.
- Ну вот что. Тебе нужно развеяться, отдохнуть. Все сидишь тут. Уже глюки начинаются. Пойдем на улицу.
Он взял меня за руку и, глядя в глаза, сказал:
- Не могу. Скоро экзамены. Мне нужно заниматься. Не обижайся.
Когда я уходила, он догнал меня и порывисто спросил:
- Послушай, ты правда не бросишь меня?
Я вырвалась и ушла, не сказав ни слова. Теперь я порицаю себя за это. С тех пор, как бы утвердившись в своем нелепом предположении, стал еще более замкнут, почти перестал мне звонить, а когда мы случайно встречались, он виновато, но во все глаза смотрел на меня и говорил только «Здравствуй, Герда», - и проходил мимо. Ходил он стремительно. Напрасно я пыталась восстановить былую дружбу. Теперь я знаю, почему мой бедный Кай стал меня избегать. Он мнительно вбил себе в голову, что недостоин меня, и никакими силами невозможно было разубедить его в этом. Я затрудняюсь сказать, что более всего помутило его рассудок: любовь ли ко мне, пагубное ли самовнушение о своей отравленности и детях-уродах, которые у нас появятся после того, как он разлил ртуть, а может быть ртуть действительно
ударила ему в голову, так что он, не чая спасения, пошел на разрыв со мной? Переутомление от учебы, в которую он погрузился, чтобы убежать от тяжелых мыслей, довершило дело.
Развязка произошла следующим образом. Я думаю, что, рано лишившись отца,
известного геолога, погибшего в экспедиции, Кай так и не смог избавиться от какого-то детского комплекса по отношению к отчиму, человеку ничем не замечательному, но вовсе не плохому и по-своему его любившему. Я и раньше замечала, что Кай холоден к отчиму, порицает его за устаревшие взгляды, занудство и безъюморность, хотя при этом и не был чужд раскаяния... В конце концов, при том болезненном напряжении, в котором он постоянно пребывал, его чувство к отчиму обратилось в настоящую ненависть, поначалу сдерживаемое
под маской снисходительной вежливости, но потом прорвавшуюся наружу. Теперь я думаю, что в своем безумии в отчиме он мог увидеть еще одну преграду нашей любви.
Как передают, случилось следующее. У Кая сломался телевизор и он долгое время
потратил в поисках схемы, переворачивая вверх дном свои бумаги. Обычно
он сам чинил радиотехнику. Весь в пыли и, надо думать, в ртутных парах, он с трудом сдержался, когда в дверном проеме появился отчим, что-то жуя и непринужденно помахивая схемой, которую он передал Каю и, не переставая жевать, начал давать ему какие-то самоочевидные советы.
- А главное, не забывай о технике безопасности, - заключил он. - Двадцать
киловольт - не шутка. Ударит - все мозги перетряхнет.
То, что копилось в душе Кая, прорвалось. Он заявил:
- Сначала прожуй, а потом будешь говорить. Что же касается твоих советов, ты прекрасно знаешь, что они мне не нужны, и говоришь ты в надежде побесить меня.
- Ну, спасибо, сынок, - начал отчим. - Всю жизнь горбишь на вас, дерьмо ваше возишь, а в ответ... Я тебе заявляю, - при этих словах его голос возрос и зазвенел. Если ты и впредь хочешь что-то получать от меня, веди себя как следует. Иначе я тебе не отец.
- Да я тебя не то, что за отца - за человека не считаю, - закричал Кай,
и безысходность его положения вдруг предстала перед его помраченным,
усталым и взвинченным рассудком. - Ты с детства не давал мне дышать!
Кай сидел за столом и беспомощно, в какой-то истерике выкрикивал проклятия. Отчим, в гневе не владея собой, вцепился Каю в волосы. Этого Кай не перенес бы и от родного отца. Он уже не соображал ничего от бешенства. Отбросив стул,
он оттолкнул отчима, кинулся к ящику со строительным инструментом, схватил топор и, как заправский индеец, метнул его в отчима, раскроив ему череп. После этого тем же топором он стал крушить все в своей комнате. Там на особых полочках
стояли реактивы в колбах. Когда они полетели на пол, возник пожар, словно комнату облили бензином. Когда огонь охватил квартиру, Кай распахнул окно и, словно все демоны ада его преследовали, с воплем бросился вниз с двенадцатого этажа, все еще сжимая в руке топор... Пропитанная ртутью комната сгорела дотла, пожар успел перекинуться и на соседние квартиры. Насилу пожарные уняли огонь.
С тех пор прошло несколько лет. Я осталась верна Каю. У меня растет сын. Он родился через полгода после смерти Кая. Он здоров, подвижен и смышлен для своих лет, обещая стать красивым и способным юношей. Мое сердце радуется, глядя на него. Я назвала его Каем, потому что и внешностью и повадками он ничем не отличается от моего утерянного друга, который и после своей смерти не может покинуть меня, возрождаясь все более и более в нашем сыне, обещающем превратиться в моего возлюбленного Кая, блестящего и быстрого, как погубивший его металл.
1994