Я видела, как они прощались - девочка, лет пяти, и ее отец. Ее он отправлял по тонкой косе Ладожского озера прочь от блокадного города. А сам возвращался обратно. Я, конечно, видела это с экрана. Но даже сейчас, без экрана, я знаю эту девочку: «Папа не уходи! Папа…»
Нас никогда не разделяло Ладожское озеро. И, наверное, поэтому мы никогда не стремились найти хоть какую-то дорогу к друг другу.
Что я помню о тебе?
Детство – это всегда сказка. Для меня самыми интересными были те сказки, что я придумывала сама. Одна из них была о тебе. Сюжет был таков: мой папа уехал в другой город, чтобы чуть-чуть пожить там, а потом забрать нас - меня, маму и брата, к себе. Кстати, записано с твоих слов. Я не знаю, до скольки лет я засыпала в обнимку с этой сказкой. Отсюда появилась привычка мечтать. Я могла мечтать часами, и даже, далеко после «Спокойной ночи, малыши», я раскрашивала нашу будущую квартиру, расставляла мебель в ней, вытирала пыль, потом приходила мама и ты, мы с братом готовили чай, и нам всем было весело и уютно. Это сейчас звучит приторно, а тогда мне казалось, так и должно быть..., вернее, так и будет когда-нибудь.
Со временем, я стала забывать. Появлялись другие, более захватывающие сказки, увлечения, мысли. Все же иногда, тайком, проверяла на вкус слово «папа», с каждым разом это получалось все более коряво, непривычно. И так, незаметно, я вовсе забыла об этой истории. Как-то повзрослела.
Я никогда не страдала от твоего отсутствия. На вопрос «родители» громко отвечала «разведены». Хотя голос-то у меня тихий.
А еще как-то мы с другом играли в игру, заканчивали фразу «я не хочу, чтобы мои дети…» У него получалось довольно весело - не хочу, чтобы мои дети учились в английской гимназии (его отдали туда против его желания), не хочу, чтобы мои дети ходили по горам (его родители почти фанаты горного туризма), не хочу, чтобы мои дети жили со мной (ему 23 и он живет с родителями)…
Я тоже прокрутила в голове несколько таких «не хочу», а когда подошла моя очередь, почему-то вырвалось – хочу, чтобы у моих детей был папа…и все.
Я не знаю, откуда это берется. Но почему-то чем взрослее становлюсь, тем чаще вспоминаю.
Вспоминаю, не потому, что скучаю или еще что в этом роде. Скорее потому что где-то там осталась та девочка с вплетенными бантами и надутыми губами…Всегда капризная, и часто обиженная. Ее гладят, обнимают, любят. Очень сильно. А она все равно надута. Ее зовут «моя ласточка», а она все равно не летает…До сих пор не пойму, что за вредина я была.
Но я так хочу, чтобы та девочка, лет пяти, улыбнулась. Все это время я боялась с ней заговорить. Мы встречались во снах, всегда хмурая и надутая, она садилась спиной ко мне и молчала. Молчала, как и я. И вот, сегодня я пишу для нее. А она прочитает это и улыбнется. Потому что на самом деле она очень любит смеяться и смешить, любит читать стихи на табуретке, и летать «ласточкой». Она всегда это любила. И любит теперь.
Мы никогда не стояли у Ладожского озера. И наше счастье в том, что мы расстались в мирный и солнечный день. Не потому, что взрывались снаряды, или мучительно не замерзал лед, а просто, потому что…так случилось. Маленькая девочка стала большой. И без всякого пафоса и укоризны, в самый легкий путь я отпускаю тебя.