«ОДНИМ ПРАВА, НА ДРУГИХ – УПРАВА.
В нашей стране вопрос о правах человека решен раз и навсегда,
решен категорически и бесповоротно» (Когда? Уж не в 37-м ли году?)
«Комсомольская правда» от 10.12.78.
«До чего же виртуозна американская (?) Фемида!
На шумных политических процессах в США (?) главные обвиняемые
или вообще отсутствуют, или выступают в роли… свидетелей».
«Советская Россия» от 26.01.79.
Звонок в дверь: «Вам телеграмма». Они «никогда» «не врут» – подумал я и понял: пришли! Открываю дверь и…
Как тараканы – из щелей мусоропроводного угла, лифта, с лестницы восьмого этажа, озираясь по сторонам, как будто их выгнали в атаку под дулами автоматов, вломились они в одну из квартир, всегда открытую настежь для всех добрых людей.
Обыск! Все встало на свои места: и неуместный визит контролера по переписи населения, проверившего на днях работу переписчика только в нашей квартире, и ночные шорохи на крыше, и некоторые другие любопытные факты.
Участковый «свой», участковый соседнего участка, двое «понятых» (один из них – тот самый контролер по переписи), старший следователь Мосгорпрокуратуры, а дальше – нет числа – люди в штатском. В войну такое подразделение могло бы считаться сильной боевой единицей. А нас четверо, не считая сына: жена и трое близоруких бородачей-поисковцев [Валерий Абрамкин, Глеб Павловский и я], твердо стоящих на принципах гуманизма.
Предъявляют ордер: «…имеются достаточные основания полагать, что в квартире Сорокина В.М. находятся материалы, содержащие заведомо ложные клеветнические измышления, порочащие советский, государственный и общественный строй, а также другие предметы, имеющие существенное значение для дела. 25.01.79 г.».
Спрашиваем документы – предъявляет только следователь. Остальные в штатском боятся – они готовы на все, только не на это. Они признают – правдивая гласность страшнее любой кары! И этот СТРАХ пригнал их сюда, чтобы надеть кандалы на свободное правдивое слово, а затем отправить его в крематорий идей. Да, видно, невысокого мнения власть имущие в нашей стране о надежности своей власти, если слово может причинить им непоправимый ущерб, от которого общественный и государственный строй, считают они, развалится, как карточный домик.
И вот, руководствуясь «достаточно вескими основаниями», нам предлагают сдать материалы, содержащие «заведомо ложные клеветнические измышления, порочащие советский, государственный и общественный строй». Спрашиваем, как узнать такие материалы. Они не знают! Этого не знает НИКТО! Ни члены правительства, ни уголовные законодатели, ни составители комментария к УПК, ни наши незваные гости, ни те, кто их послал (и неудивительно: они даже не знают кем, где и когда было совершено преступление и было ли оно вообще совершено!).
Не ответив на наш вопрос, налетчики принялись за свое преступное дело. Их не интересовали тысячи килограммов государственной литературы, содержащей заведомо ложные, клеветнические измышления, нанесшие непомерный ущерб советскому народу – их наняли для расправы с правдивым словом. И, предвкушая большой гонорар, их лица засияли, когда они увидели на столе то, за чем пришли – тираж пятого номера дискуссионного литературно-политического бесцензурного самиздатского журнала «Поиски».
В нем, в этом журнале, заведомо не содержалось не только заведомых, не только ложных, не только клеветнических, но и вообще каких бы то ни было измышлений. Были в журнале мнения, суждения, размышления… И, конечно, осуждение преступлений и злодеяний, независимо от того, кем они совершены. Одним из таких преступлений является и конфискация пятого номера журнала и репрессии против членов редколлегии и сотрудников журнала, вызванные страхом перед гласностью.
Как заправские грабители, они пришли с заранее приготовленными мешками, чтобы утащить побольше. Добыча (помимо тиража пятого номера) радовала глаз: «Оптима», «Олимпия», «Эрика», «Москва» (пишущие машинки), «Зенит-Е» (фотоаппарат), фотоэкспонометр, фотоувеличитель, фотоглянцеватель, ленты (для пишущих машинок), клей, шрифтоочиститель. То-то шеф будет доволен!
Но сладостные вожделения омрачались страхом. Пугало не только внецензурное слово, но слово официальное, в некотором смысле свое: на уничтожение забрали ксерокопию с «Иностранной литературы» («Чайка по имени Джонатан» Рихарда Баха). Еще более страшным оказалось, по-видимому, слово, еще не высказанное: было изъято 14 пачек чистой бумаги и несколько пачек чистой копировки. Уж не страхом ли перед словом объясняется отсутствие бумаги в магазинах?
Из чувства страха, а может быть, мести, были экспроприированы научные статьи, личные письма, записные книжки с адресами друзей и знакомых. Брали не стесняясь. Всего забрали ценностей на сумму свыше 2 тыс. рублей. Это полуторагодовой доход младшего научного сотрудника или 15-летние сбережения.
Экспроприаторы вели себя архивежливо. Любопытно распределение их функций. Старший следователь Боровик – формально главное действующее лицо – выполнял чисто секретарские функции; трое в штатском рыскали по книжным полкам; участковый Токмаков все время сокрушался об отсутствии «божьей слезы», сиречь спиртного; понятой Муретов (г. Пушкино, ул.Центральная 2, кв. 29), который был на «ты» с Токмаковым, бдил за мной во время частых перекуров на кухне, следил за тем, чтобы я не звонил и ничего не прятал; понятая Кариофилли (г. Пушкино, ул.Тургенева 14, кв.12) просидела все время, даже не глядя на действия грабителей, видимо, все это ей было хорошо известно; фактически же обыском руководило седоватое сухощавое лицо типично гестаповского (если судить по советским фильмам) профиля. Он часто сидел на телефоне, получал и отдавал распоряжения.
После того, как в начале обыска увезли Валеру и Глеба, в квартире продолжали хозяйничать восемь пришельцев. К пяти часам вечера мешки были наполнены, но якобы задерживалась машина. В полшестого пришла Лида [машинистка] с мужем и обыск продолжился еще на три часа. Покинули они нашу квартиру поздно вечером, оставив копию протокола обыска, шестую страницу оригинала и четыре повестки на допрос в качестве… свидетелей. Думаете в качестве свидетелей грабежа? Ничего подобного! В качестве свидетелей по секретному преступлению, совершенному неизвестно кем, где и когда. Свидетелей, наказанных уже на этапе следствия.
В этот день черносотенцы очистили еще пять квартир [поисковцев]. Дальнейшие события показали, что охота идет не только на слово, но и на тех, кто предает это слово гласности. Что ж, преступники осознают свою безнаказанность, но абсолютное оружие – гласность – осталось в руках их жертв. И против гласности пулеметы и колючая проволока бессильны.
12 февраля 1979 года