Когда-то у нас была дача в Ярославле, в реликтовом сосновом бору. Не чета нынешней: домики там были один на одном, пять соток под гигантскими яблонями. Выглянешь в окно – сосед-нудист под ним моется и поёт. В пять утра.
Однако наши старые яблони умудрялись загораживать собой грядки соседа: там ещё и ограды не приняты. Среди старых яблонь мы устроили вольеру для новозеландского попугая Пети. Петя был «она» и периодически прогрызал сложные норы с многими выходами в наших залежах информационных бюллетеней на шкафу. С боковыми пещерами. В одной из пещер этой бобровой хатки Петя нёс яйца. То есть, несла. Всегда путали, ибо долго не знали, что она самка. Яйца без самца – бесперспективны, но Петя их ещё и высиживала. Порочная привычка привела её к облысению, и попугаиха была вывезена на дачу, на солнышко.
Вольера была из крупной сетки, двойная, так что многочисленные соседские коты перестали пугать Петю уже через день: она на опыте убедилась в своей недоступности.
Как-то Петя раскричалась уж слишком тревожно, и пришлось бежать её проверять.
Её гордое одиночество было нарушено. Да, толстые коты и крепкая как перепел Петя не могли пролезть через сетку. Зато горихвостки смогли. С тех пор каждое утро начиналось одинаково: с попыток выгнать наглую пару из вольеры.
Когда Петю увезли в Москву, горихвостки продолжили жить в её вольере. Выйдут покормиться – и назад, на Петин пенёк. А что? Здесь коты не страшны!