Продолжение
***
Марио попал в руки Лены по воле случая... Хотя для неё в жизни нет ничего случайного... Дело в том, что её коллега и близкая подруга Клаудиа, занимающаяся подобными, скажем так, инцидентами, только-только ушла в отпуск, - это и стало причиной судьбоносной встречи.
В тот первый вечер их знакомства Марио не произнес ни слова за всё время Лениного разговора с полицейскими да и после их ухода продолжал молча сидеть напротив нее, сосредоточенно разглядывая свои руки, сложенные на коленях. Внешне он выглядел совершенно спокойным, даже, можно сказать, безмятежным.
Что скрывается за этим спокойствием, думала Лена, заполняя анкету и время от времени исподтишка поглядывая на посетителя: покорность судьбе, равнодушие, мягкотелость, цинизм? Хотя нет, на циника он похож меньше всего, тут же отмела она последнее. Вся его внешность, манера держаться: одежда, недавно постриженные и аккуратно уложенные волосы, высокий открытый лоб, задумчиво-отрешенный взгляд, спокойные руки с трогательно хрупкими запястьями, нежной ухоженной кожей и длинными тонкими неподвижными пальцами и даже то, как он сидел на стуле, не разваливаясь нагло, не ёрзая суетливо, не ютясь скромненько на краешке, а естественно, свободно, непринужденно и удобно, то есть как всегда, - располагали сразу же к себе.
У Лены в голове никак не укладывалось, что именно этот человек взламывал почтовые ящики и воровал письма и открытки. Каких только сюрпризов не преподносит нам жизнь?!
- Господин Негри, Вы работаете помощником архивариуса в городском управлении? – начала она разговор.
- Да.
- И как долго?
- Тридцать лет.
- Ого! Тридцать лет на одном месте, в одной и той же должности...
- Да, - Марио смущенно улыбнулся.
- У Вас специальное образование? Что Вы делали до работы в архиве городского управления?
- После школы я учился пару лет на историческом факультете в университете.
- А почему не закончили учёбу?
- Так получилось.
Почти все ответы Марио на Ленины вопросы были быстрыми и односложными. Лена чувствовала, что Марио не хочет откровенничать с ней, человеком, занимающимся им по долгу службы.
- Давайте писать друг другу письма, - неожиданно для себя предложила она ему и тут же подумала со страхом – что, если он согласится, о чём же ей писать ему тогда, она и маме-то редко писала, а тут совершенно чужой человек... – Мы будем с Вами переписываться и раз в две недели встречаться. Согласны?
- Да, - к ее великому удивлению, но никак не к радости сразу же, без лишних раздумий и колебаний согласился Марио.
- Вот и чудесно, - пожала ему руку Лена. На этом их первая встреча закончилась.
Ночью того дня Лена долго не могла уснуть, думая о Марио – взломщике почтовых ящиков. Что толкнуло этого скромного интеллигентного человека на такой необычный поступок? Болезнь? Одиночество и желание убежать от него в выдуманный мир? Лене захотелось как можно быстрее и как можно больше узнать о Марио, как будто это знание было важно и лично для неё...
«К чему вдруг такое рвение, такая спешка? – пыталась она охладить свой пыл этим вопросом. - Ведь за годы работы я сталкивалась с разными людьми и их проблемами. Бывали среди них и более экстравагантные... И, кроме того, в спешке можно наделать ошибок...»
Лена отмахивалась от ответа на вопрос, чем же так привлек ее этот мужчина, чем растревожил, боясь в ту ночь признаться себе, что он интересует её не только с профессиональной точки зрения...
Сон бежал от Лены, растревоженный неугомонными мыслями, почти не поддающимися контролю с её стороны, шелестящими на ветру ветками деревьев за приоткрытым окном (она даже зимой не закрывала его на ночь), шорохом шагов случайных прохожих по тротуару, слабым колыханием прозрачных занавесок на окнах, скользящим по стенам комнаты светом фар проезжающих мимо дома редких в этот час ночи машин, приглушенным гудением холодильника при его отключении и включении... Она встала, подошла к окну, что рядом с письменным столом, отодвинула краешек шторы и некоторое время просто смотрела в ночь, потом села к столу и взялась за перо, но строчки медленно и неохотно ложились на бумагу, общие слова звучали натянуто, плоско...
"15 декабря
Уважаемый господин Негри,
приятно было познакомиться с Вами. Мне хотелось бы узнать о Вас больше, если Вы, конечно, считаете это возможным, - о Вашем детстве, родителях, братьях или сёстрах, родственниках, о том, как Вы выбрали свою профессию (или она выбрала Вас?), о занятиях в свободное время...
В свою очередь обещаю искренне отвечать на Ваши вопросы".
Несмотря на то что Ленины рабочие дни из-за отпуска Клаудии были очень нелегкими, напряженными, до последней минуты заполненными многочисленными неотложными делами, она нет-нет да и вспоминала о своем коротеньком письме Марио, ей не терпелось узнать, что же он напишет в ответ. Перебирая пришедшую на её имя почту, она ловила себя на том, что внимательно прочитывает имя и адрес отправителя.
Почему, ну почему, в очередной раз задавалась Лена вопросом, этот странный, чужой, может, неизлечимо больной человек так занимает мои мысли? Просто профессиональное любопытство, необычный случай – больше ничего, снова и снова обрывала сама себя, будто пытаясь поставить точку...
Через три дня, просматривая почту, она наткнулась на простенький конверт бледно-голубого цвета, на котором аккуратным почерком было выведено имя отправителя – Марио Негри. Ленино сердце учащённо забилось, затрепыхалось в груди, что слегка разозлило ее, вывело на пару минут из равновесия.
Это абсолютно не профессионально, сказала она себе, привносить в общение с подопечным такие эмоции, это будет мешать правильной оценке ситуации, выработке тактики поведения... Поэтому Лена специально не стала открывать письмо сразу, а переложила его в самый низ стопки принесённой ей почты. И хотя она ни на минуту не забывала о нём, время от времени ловя краешком глаза бледно-голубую полоску слегка выдающегося из-под общей стопы конверта, открыла его только в конце рабочего дня.
"17 декабря, вечер
Уважаемая госпожа Бельц,
простите, если мой ответ покажется Вам несколько сумбурным и излишне эмоциональным. Это все потому, что мне трудно в данный момент контролировать свои чувства, вызванные получением первого в моей жизни (я имею в виду личного содержания) письма. Я и так отложил ответ на целые сутки, думая, что за это время смогу хоть как-то привести в порядок свои мысли и чувства.
Можете ли Вы представить себе, что это значит – за пятьдесят лет жизни не получить ни одного личного письма?! Я все время завидовал соседям. Например, старушке Порта, глядя на то, как она благодарит Бога, воздевая руки к небу, в одной из которых крепко сжимает только что полученное письмо от младшего сына, живущего в Италии, а потом перед соседями громко хвастается его успехами. Или моему школьному товарищу Йозефу, когда он осторожно кончиками пальцев разглаживает и затем любовно разглядывает очередной рисунок своего пятилетнего внука Томаса, вложенный в конверт с письмом от его старшей дочери Сары. Или старому сеньору Янна, прячущему в карман письмо от своего друга Джузеппе и при этом все время озирающемуся по сторонам, – не дай Бог, жена увидит: она ведь терпеть не может Джузеппе и запрещает мужу переписываться с этим, по ее словам, заядлым еретиком... Так вот, наблюдая за всем этим, я больше и больше горел желанием получать письма... Однако писать мне было некому...
Однажды, это было ранней весной несколько лет тому назад, я заболел, простудился и мне пришлось остаться дома. Всю первую половину дня я пролежал в постели. Но к обеду мне так надоело валяться без дела, что, закутавшись в плед, я подсел к окну. То уткнувшись в книгу, то поглядывая из окна на почти пустынную в это время дня улицу, то углубляясь в свои лихорадочные от температуры и слабости мысли, пытался я скоротать так неожиданно и некстати выпавшее на мою долю свободное время.
Сразу после полудня перед домом появился старик Майер, наш бессменный почтальон, с перекинутой через плечо старой потертой кожаной сумкой, в правой руке он держал пару или несколько писем, видимо, кому-нибудь из соседей.
Я вдруг вспомнил то время, когда живы были мои родители. Как часто мы получали письма тогда, особенно от маминых родственников и подруг из её родного городка на юге Германии! Мама читала нам с папой вслух некоторые интересные выдержки из этих посланий. Иногда это было смешно, а иногда грустно...
Папа часто уезжал в командировки, порой надолго. Он был археологом. Письма от него приходили из разных концов света, на конвертах всегда были наклеены удивительно красивые яркие марки, которые я осторожно отклеивал и складывал в маленькую металлическую коробочку из-под конфет, а потом с гордостью показывал друзьям в школе.
Папа подробно описывал нам те места, где бывал, рассказывал о раскопках, о новых знакомствах, конференциях, в которых принимал участие... Когда мама читала мне эти письма, она то улыбалась легко и непринужденно, то удивлённо вскидывала брови, то недоверчиво покачивала головой и пожимала плечами, а я слушал её и думал о том, как это здорово получать письма, как вырасту сам большим, уеду учиться, а потом жить и работать в другой город, как обязательно буду писать письма родителям, друзьям и, конечно же, получать ответы от них, а прочитав, складывать в специально для этого отведенную шкатулку, которая будет большой, очень большой, потому что я обязательно буду получать много-много писем...
Глядя на почтальона Майера, мне вдруг до невозможности захотелось тут же, немедленно подержать в своих руках письмо. Всё произошло невероятно быстро. Может, из-за моего болезненного состояния, температуры... Я не могу сейчас вспомнить всех подробностей случившегося: всё было как в тумане. Очнулся около взломанного почтового ящика: в одной руке отвертка, в другой - письмо. Никого вокруг не было. Я бросился что есть мочи в свою квартиру, запер на ключ двери и, припав к ним ухом, прислушался, не бежит ли кто-нибудь следом. За дверью была тишина...
Я держал в руках украденное письмо и воображал, что оно написано мне моей давней подругой... Я не открывал его, нет. Зачем рвать, портить такое сокровище – я и так знал, о чём в нем говорится...
С тех пор я уже не мог остановиться, мне нужны были эти письма, как воздух, как глоток воды... Мне необходим был разговор с теми, кто, как я воображал себе, написал их.
Извините, что я всё о себе да о себе. Это потому, что мне так давно не доводилось рассказывать кому-либо именно о себе самом. Не знаю, захотите ли Вы поделиться со мной, совершенно чужим для Вас человеком, тем, что наполняло и наполняет Вашу жизнь... Заранее прошу прощения, если моя просьба покажется Вам бестактной. Но у меня такое чувство, что Вы единственный человек, который может понять меня правильно..."
Лена перечитывала это письмо снова и снова, совершенно забыв о времени, и, только когда за окном совсем уже стемнело, спохватилась, что давно пора домой.
В этом письме не было ничего шокирующего или ужасного, но Лене стало как-то не по себе... Она подумала, что томление одинокого человека не менее трагично, чем любое другое несчастье, обрушивающееся на кого-либо из нас, что боль одиночества - это такая же реальность, как и любая другая боль, и невозможно, неправильно сравнивать, какая боль меньше, а какая больше. Боль – это боль... она либо есть, либо ее нет... Другое дело, что каждый человек переносит боль по-разному...
В этот же вечер Лена села за ответ.
"19 декабря
Уважаемый господин Негри,
Вы пишете, что Ваших родителей уже нет в живых. Мне очень жаль. Расскажите о них, если можете, если воспоминания не удручают Вас. Есть ли у Вас братья или сёстры? Вы также упомянули о своей подруге? Где она, что с ней?
Я выросла в довольно-таки большой семье российских немцев. Вернее, немецкая кровь – это от отца, а от мамы – эстонская и русская: бабушка была эстонкой, а дед – русским из уральской глубинки. У меня четыре сестры и сводный брат от маминого первого замужества. Я самая младшая в семье. Детство и юность прошли в разных поселках, городках и городах Украины и России.
В годы войны 1941-45 годов мой отец, будучи совсем юнцом, был мобилизован для выполнения принудительной трудовой повинности в трудармию, куда в начале войны отправили сначала немцев-мужчин призывного возраста, а годом позже - и женщин. Об этом расскажу как-нибудь в другой раз. Слишком долгая и сложная история...
После войны отец приехал в небольшой уральский городок, где к тому времени жили его мама и бабушка, работал в маленькой мебельной мастерской. Люди говорили, что у отца золотые руки. Для него практически не существовало невосстановимых вещей, он брался за реставрацию любой старой мебели, и она преображалась в его волшебных руках, оживала, получала вторую жизнь, а люди – память о предках, и связь поколений как бы не прерывалась...
Мама работала бухгалтером в этой же мастерской. Ей доставляло большое удовольствие углубляться в мир цифр, в нём она чувствовала порядок и гармонию. Она была очень доброй и спокойной, даже когда... Нет, об этом, пожалуй, тоже потом, в другой раз.
С нами также жила бабушка, мамина мама, очень рано потерявшая мужа и хранившая ему верность до ухода в мир иной. Всю свою жизнь она посвятила дочери, то есть моей маме, и её семье. В отличие от доброй мягкой мамы бабушка была строгой, требовательной, но от этого не менее любимой нами, её внуками.
Потом мы перебрались с Урала в Украину, а через несколько лет опять вернулись в Россию – на тот же Урал, в небольшой городок в Челябинской области, а позже – в Екатеринбург, неподалеку от которого отец устроился работать заведующим базой отдыха, в свободное время продолжая чинить-латать старую мебель, мастерить новую...
Мои сестры и брат живы, но родителей с нами уже несколько лет как нет. Первым умер папа. У него было больное сердце. Через десять лет после его смерти ушла из жизни мама.
Когда мне исполнилось двадцать пять лет, мы с моей старшей сестрой и её семьей переехали жить в Германию... За три года до этого я закончила университет, филологический факультет".
Воспоминания нахлынули на Лену столь стремительно, растревожили, разбередили душу и сердце, увели в другое время, в другую жизнь. На какое-то мгновение она даже забыла, что находится в своей штутгартской квартире, сидит за своим письменным столом... Ну зачем она так разоткровенничалась с чужим человеком, она, которая даже перед близкими ей людьми не раскрывается до конца? «Все, - строго сказала себе Лена, - запечатывай поскорее письмо в конверт, чтобы не написать что-нибудь лишнее, о чём потом будешь долго жалеть».
А мысли никак не хотели возвращаться в повседневность, и в эту ночь сон снова бежал от неё.
***
Когда Лена училась в университете на первом курсе филологического факультета, в неё влюбились несколько физиков-третьекурсников, одного из которых звали Паша. Очень даже симпатичный и хорошо воспитанный интеллигентный молодой человек, лидер среди друзей-однокурсников. Он ей тоже понравился, они часто встречались в компании общих знакомых-студентов, с увлечением болтали на разные темы, обсуждали нашумевшие литературные новинки, танцевали, иногда он даже провожал Лену домой. До признания в любви, однако, в их отношениях так и не дошло. Потом как-то незаметно их встречи и вовсе прекратились. Паша перестал бывать в компании общих друзей. Они не виделись около года.
И вот однажды весенним теплым вечером, в котором перемешались запахи цветущей во дворе почти у самых окон квартиры старой сгорбленной черёмухи, надвигающейся на город грозы, картофельных шанежек и творожных ватрушек, которые баба Маша только-только вытащила из духовки и собиралась смазывать горячим желто-оранжевым растопленным маслом, обмакнув в него большое серое гусиное перо, задребезжал, затренькал неожиданно и как-то не по-свойски дверной звонок. Лена побежала открывать дверь. На пороге с бутылкой «Советского шампанского» в руках стоял Паша.
Он пришел пригласить Лену на свою свадьбу. К удивлению девушки это известие огорчило её. Сердце в груди забилось часто-часто, категорически отказываясь подчиняться внутренним приказаниям и уговорам.
Они долго сидели в Лениной комнате, говорили об учёбе, друзьях, Пашиной будущей работе (до окончания учебы в университете ему оставалась всего лишь пара месяцев), об их первой встрече, дружбе... И, конечно же, о Ленкином дне рождения, на котором был и Паша с друзьями...
Этот день рождения стал первым в её жизни, который она отмечала не в кругу родных и близких, а со своими новыми друзьями-студентами. Только представьте себе – вам исполняется восемнадцать... А? Представили?
Восемнадцать! Приятный хрустальный перезвон этого слова не затихал в Ленке ни на минуту целый день, и никакие хлопоты вокруг огромного праздничного стола не могли заглушить простенький, но необычайно приятный мотив: во-сем-над-цать! во-сем-над-цать! мне сегодня восемнадцать! - и лицо вдруг расцветало обворожительно загадочной улыбкой. Ведь в восемнадцать жизнь, взрослая жизнь, можно сказать, только начинается!
На дворе уральские декабрьские морозы лютуют, а в душе – волнующее тепло приятных изменений, ворвавшихся в её такую юную, но уже успевшую до этой осени стать одинокой жизнь.
Полтора года назад, сразу после окончания школы, Лена поступала на факультет журналистики Уральского государственного университета, но безуспешно: первый неудачный опыт любви отвлёк её от подготовки к экзаменам, из-за чего общий балл был не самым высоким, а кроме того, предпочтение отдавалось тем, кто до поступления уже имел печатные работы. Это было довольно-таки тяжелым ударом по Ленкиному самолюбию: лучшая ученица школьного выпуска, центр всеобщего внимания – и так оплошала.
Отказавшись от встреч с бывшими одноклассниками и ограничив круг своего общения лишь сотрудниками одной из лабораторий научно-исследовательского института «СвердНИИПДрев», в которую она была принята лаборантом, и то исключительно в служебные часы, Ленка всё свободное время самозабвенно готовилась к поступлению на филологический факультет университета. После работы она спешила либо в библиотеку, либо в свою маленькую уютную комнату с письменным столом у окна, на котором её всегда поджидали верная старая настольная лампа под зелёным cтеклянным старомодным колпаком, доставшаяся ей от старшей сестры, и книги, книги, книги...
За окном в сгущающихся сумерках почти всегда бушевал ветер. Такой уж была улица, на которой жила Ленка, - продуваемая всеми ветрами на свете. Идешь по другим улицам и переулкам города – всё тихо, чинно так, прилично, а выйдешь на эту – от сильных порывов ветра еле на ногах держишься. То гонит ветрище с неистовой силой вдоль улицы сухие осенние листья, как будто его раздражает нерадивость дворников, показать им хочет, как надо работать. То закрутит вдруг прохожих в снежном вихре так, что те потеряют равновесие и окажутся сидящими в сугробе. То теплым весенним дождём обольет с головы до ног, сломав при этом зонтик. Вот и приходилось зачастую людям, в том числе и Лене, опустив голову и пряча глаза от швыряемых в них пыли, сухих листьев или снега, брести чуть ли не вслепую к своему дому.
Но зато в нём под лампой с зеленым колпаком шелестели тихонько переворачиваемые страницы, делились с Ленкой жизненным опытом других людей, тайнами и открытиями, счастьем и бедами... Книги стали её самыми близкими и единственными друзьями, скрашивающими одиночество и вселяющими надежду на скорые и благоприятные перемены в жизни. И после поступления в университет они действительно не заставили себя долго ждать...
Морозным декабрьским вечером в первый свой университетский год, в день своего рождения, она ждёт в гости новых друзей, которыми щедро одарила её судьба в этом на удивление холодном уральском сентябре, похожем, скорее, на начало зимы, чем на усыпанную золотом, рубинами и изумрудами бабью осеннюю красу.
Всего лишь около трёх с половиной месяцев прошло с начала учёбы до дня рождения, а Лене кажется – целая вечность. Столько всего вместилось в них! Точно как в тот поезд, бодренько отошедший первого сентября от перрона главного вокзала города Екатеринбурга...
В одном из его плацкартных вагонов собрались одни девчонки – юные жизнерадостные студентки филологического факультета госуниверситета, направляющиеся в уральскую провинцию на сбор картошки в подшефном колхозе.
Было шумно и весело. Завязывались новые знакомства, определялись взаимные симпатии, которые должны были перерасти в дружбу на ближайшие пять лет, а, возможно, и на весь оставшийся земной путь. Большинству из девчонок было по семнадцать лет, только вот Насте исполнилось уже двадцать два года, что нисколько не помешало ей быть сердечно принятой в одну из только что образовавшихся групп, а также стать самой близкой Ленкиной подругой, правда, на очень короткое время... Об этом потом, чуть позже... В «филологическом» вагоне всем было тогда хорошо.
Удручало, но совсем чуть-чуть и в тайне, одно обстоятельство – отсутствие парней, которые могли бы придать начинающейся новой жизни филологинь пикантную остроту. Большая любовь и крепкая дружба – что может быть важнее в жизни, особенно в столь нежном возрасте, как у наших трясущихся в этом жестком плацкартном вагоне девушек?!
Но чудеса всегда рядом, и тайные желания новоиспеченных студенток были услышаны. «Девчонки, - раздался звонкий голос тоже молоденькой аспирантки кафедры языкознания, руководительницы филологического картофельного отряда, - поскольку в наших рядах нет ни одного представителя сильного пола, способного заниматься погрузкой мешков с картошкой в машины, есть только одно решение этой проблемы - обмен: десять девочек вашего курса едут в колхоз, где хозяйничают физики, а десять парней-физиков – в наш подшефный колхоз. Добровольцы есть?»
Вот так Ленка и девять ее однокурсниц оказались в стане физиков. Семеро из них не захотели расставаться друг с другом даже на время работы в поле, поэтому и настояли на создании своей отдельной чисто филологической бригады, на что руководитель отряда физиков Леха Бурьев, студент третьего курса физфака, высокий и жилистый, с удивительно длиннющими руками и ногами, которому Ленка не доставала и до плеча, недовольно поморщился, покряхтел, посопел, поворчал для важности, но согласился. Однако самолюбие его, видно, было задето упорством или, может, упрямством филологинь, поэтому он, несмотря на свой неприкрытый интерес к девичьему племени, нет-нет, да и доставал девчонок мелкими придирками, подковырками.
Работали же девочки по-ударному и в дождь, и в мороз - не упрекнешь, если честно. Ни одной, даже самой мелкой картошины не закопали тайком носком сапога в мокрую землю, как другие, наоборот - до боли под ногтями выковыривали каждую из-под слипшейся, спрессованной от постоянных дождей почвы.
И вот примерно эдак через неделю честного «филологического» труда, утром за завтраком, Бурьев объявляет им, что сегодня их полку прибудет – пять физиков-третьекурсников (ого! – в глазах девчонок появились озорные огоньки) будут помогать упрямым филологиням-ударницам. Надо сказать, что физиков после первого курса обычно не посылали на картошку, но в том году урожай на неё выдался доселе невиданным, да еще и метеорологи обещали ранние заморозки - вот и пришлось мобилизовать «старичков».
А помощники, по-видимому, в бой особо не рвались, появившись на поле на целый час позже положенного срока. Сначала к девчонкам подошли четверо парней и вежливо-снисходительно представились: симпатичный, с темными слегка вьющимися волосами, серьезный и, видно, пользующийся всеобщим уважением Паша (позже девчонки слышали, что друзья зовут его чаще всего Мотей, на что тот совершенно не обижался, потому что так звали его школьные друзья, которыми он до сих пор очень дорожил); миловидный, плотненький, невысокого роста, но высокого о себе мнения, сладко улыбающийся блондин Митя (его отец был директором какого-то важного уральского завода); высокий, кудрявый, худощавый, очкастый Лёнька с расплывшимся в улыбке лицом; скромный сельский интеллигент Серега.
«А где же пятый?» – поинтересовались девчонки. Паша махнул рукой куда-то вдаль: «К сожалению, у Андрюхи нет сапог. Тяжеловато ему пробраться сюда. Застрял в грязи». Да уж, после каждодневных ледяных проливных дождей дороги в деревне и на поле до того развезло, что без длинных резиновых сапог невозможно было и шагу ступить.
Девчонки посмотрели в направлении Пашиной руки и увидели, как Пиф (сокращенно от Пифагор), худосочный белобрысый физик-третьекурсник (с ним девчонки познакомились ещё в свой первый колхозный день), согнувшись в три погибели и медленно, с трудом поднимая и переставляя ноги в колышащейся густой грязи дороги, разделяющей бескрайнее картофельное поле на две части, тащит кого-то на своей хилой спине.
Перебравшись, наконец, через черную вязкую жижу, доходящую местами чуть ли не до колен и так и норовящую стащить с попадающих в неё обувь, Пиф с явным облегчением сбросил седока на более твердую почву. Андрюха, как назвал его Паша, встряхнулся, натянул пониже рукава маловатой ему телогрейки и приветственно помахал поджидающим его рукой.
И в этот самый момент внутренний голос настолько отчетливо сказал Ленке «Это он!», что та от неожиданности чуть ли не вслух ответила: «Господи! Не может быть», - так как Андрей ей нисколечко не понравился. Он был хоть и симпатичный, с тонкими чертами лица, приятной улыбкой, с густой кудрявой шевелюрой пепельного цвета, среднего роста, но какой-то уж очень кругленький да ещё вдобавок и одет в не по росту короткие брючки, делавшие его еще более приземистым и шарообразным.
Позже Ленка и остальные девчонки узнали, что Андрюха и Паша недавно вернулись из стройотряда: целых два месяца работали на самом крайнем севере, на берегу Северного Ледовитого океана. Там-то Андрей и округлился, будучи любимцем девчонок-поваров, тоже, кстати, филологинь, которые баловали его то блинчиками со сметанкой, то горячим молочком с пирогами, то чайком с вареньицем. Слава Богу, сбросил вес Андрюшка потом быстро.
Ох, и попали же физики-третьекурсники в переплёт на этом картофельном поле. Они-то, такие уже взрослые и крутые, думали, что пробездельничают недельку-другую в колхозе, просидят где-нибудь в тепле и поиграют в карты, а потом спокойненько себе возвратятся в университет. Потому как, во-первых, физики-третьекурсники, как уже упоминалось выше, никогда до этого не работали на картошке, а во-вторых, зря что ли командиром отряда был их дружок Лёха Бурьев, который тоже только что вернулся со студенческих шабашек на севере.
Да не тут-то было. Филологини сами работали не покладая рук, того же ожидали и от парней. Пришлось тем вставать в семь часов утра, быстренько одеваться, чтобы не продрогнуть до самых костей в охлажденной за ночь крестьянской избе, умываться по очереди из допотопного металлического рукомойника, прибитого к стенке около входной двери, и, дрожа от холода, плестись хмурым серым осенним утром по липкой грязи во временную студенческую столовку, чтобы получить на завтрак надоевшую всем до тошноты перловую или какую-нибудь другую кашу, стакан отвратительного теплого чаю мутно-коричневого цвета и кусок хлеба с маслом (жмот этот Бурьев – экономил на еде заработанные студентами в колхозе денежки; хотя все были довольны под конец, получив на руки довольно кругленькую сумму), а затем до темноты, с перерывом на обед, конечно, гнуть спину на поле, да зачастую ещё и под моросящим ледяным дождём. Подложил свинью Лёха своим сокурсникам, прикрепив к филологической ударной бригаде.
Десять дней прошло в этом режиме, а на одиннадцатый парни не явились ни на завтрак, ни на поле. «Ты наших ребят случайно не видел?» - спросили девчонки всезнающего Пифа. «Да сбежали они от вас. Сегодня утром на вокзал с попутной машиной уехали. Своими глазами видел. С вами ведь, ненормальными, недолго и ноги протянуть», - криво усмехнулся Пиф, обиженный на филологинь за их равнодушие к его персоне.
Расстроились девчонки, что и говорить. Коварно с ними обошлись парни, ни словом наглецы не обмолвились, взяли – и просто тихонечько смотались, трусы, попрощаться даже духа не хватило. «Вот и верь после такого людям», - молвил кто-то из них понуро.
А после обеда только-только приступили к работе, смотрят – на горизонте показались знакомые силуэты. Парни подошли, виновато улыбаясь. Оказывается, всё это время они играли в карты в стогу сена на окраине деревни и размышляли, уехать им или остаться. Но совесть, а может, и что-то другое, взяли-таки верх, и они решили вернуться в бригаду.
За время совместной нелегкой работы подружились физики-третьекурсники с девчонками-филологинями. Вернувшись после картофельной эпопеи в Свердловск, стали похаживать друг к другу в гости, вместе отмечать праздники, ходить в кино, а иногда, после стипендии, - и в ресторан. Поначалу встречались только компанией: то девчонки заходили за парнями в их общежитие, то парни поджидали девчонок после лекций в фойе университета.
И непонятно было некоторое время, кто на кого глаз положил, кто за кем ухаживает. Это уже гораздо позже Ленка узнала, что все пятеро влюбились в неё с первого взгляда. Но Лёнька и Серёга быстро поняли, что шансов у них нет никаких, и переключили своё внимание на других девчонок, а вот Паша, Митёк и Андрюха продолжали ждать своего часа.
Ленка с Настей жили в одном доме, только в разных подъездах, ездили вместе в университет, вместе ходили в библиотеку, вместе возвращались домой по вечерам, словом, очень много времени проводили вдвоём, поэтому и не удивительно, что вскоре они не могли себе представить жизнь друг без друга.
Настя поведала Ленке, что по уши влюблена в Пашу, а та выдала свою сердечную тайну – любовь к Андрюшке. Обе радовались жизни и строили планы на будущее. Как замечательно, что две подруги влюблены в друзей (Паша и Андрей, без сомнения, были друзьями). А то, что их избранники ответят им взаимностью, не вызывало у них почему-то абсолютно никаких сомнений. Если же так, то, значит, они не потеряют друг друга никогда.
Надо сказать, что во всех этих разговорах между подругами Ленка, не без чувства вины, конечно, кое о чём умалчивала, недоговаривала. Но это было не из-за недоверия к Насте, просто Лена старалась отогнать от себя навязчивые мысли-опасения о том, что не будет в её жизни большой красивой любви. Ведь после короткого увлечения ею всегда овладевало чувство глубокого разочарования, особенно как только парни начинали лепетать что-то бледно-невнятное про свою к ней любовь. В душе оставалось лишь снисходительное сочувствие к влюбленным неудачникам. «Неужели то же самое будет и с Андрюшкой?» - бродило в Ленкиной голове.
Но вот уже и октябрь заканчивался, а в симпатиях или любви друг к другу никто из компании физиков-филологов так и не признавался, кроме Лёньки и Людки. Эти двое потихонечку начали-таки проводить время не только в кругу друзей, но и где-нибудь вдвоём. Ленке не терпелось расставить все точки над «и», поэтому она решила ускорить события и самой сделать первый шаг.
Как-то после занятий в университете Паша, Андрей, Настя и Лена поехали к последней на чай. Когда же подошло время расходиться по домам и все уже стояли в коридоре в пальто и шубах, Ленка попросила Андрюшку задержаться на минутку. Несмотря на свою решительность и желание довести дело до конца, она изрядно волновалась, отчего дрожала всем телом, как в ознобе. «Андрей, кажется, я влюблена в тебя», - с трудом выдавила из себя.
Однако того, что последует за этим признанием, Ленка уж точно никак не ожидала. Андрей с глупо счастливым выражением лица стремительно кинулся к ней и так крепко сжал в своих объятиях, что, казалось, переломает сейчас все её хрупкие косточки. «Любовь моя, восьмое чудо света...» - и ещё всякие другие сентиментальные, сладкие нелепости бормотал ошалевший влюбленный. Оказывается, он был неравнодушен к Ленке с того самого момента, когда впервые увидел её на картофельном поле, но никак не решался ей в этом признаться, так как думал, что девичье сердце уже принадлежит другому, то есть его другу.
А в это время на лестничной площадке, едва захлопнулась дверь Ленкиной квартиры, с лица Паши исчезла улыбка, будто кто-то невидимый быстренько провел ладошкой по его лицу и стёр её. Паша обеими руками схватился за перила и несколько секунд стоял как вкопанный, потом опустился на ступеньки лестницы, будто что-то неимоверно тяжелое вдруг свалилось на его плечи и так придавило, что он не смог устоять на ногах. «Наконец-то они открылись друг другу и счастливы», - выдохнула Настя. «Тебе-то что от этого? Сводня, что ли?» - грубо оборвал ее Паша. Как непохоже это было на него! Но Настя отогнала прочь неприятные мысли, не обиделась. Она радовалась за подругу, радовалась за себя. Паша же выглядел совершенно потерянным...
Только после рассказа подруги о том, что произошло на лестничной площадке, в Ленкину душу закрались подозрения о Пашиных истинных чувствах к ней, однако делиться ими с Настей она все же не стала, боясь расстроить ту. И подружки продолжали мечтать о совместном счастье двух пар: Ленки и Андрюшки, Насти и Паши.
Вскоре после этого любовного признания они всей компанией отмечали день 7-го ноября в общежитии физфака: Ленка, Настя, Люда, Галка, Андрей, Лёнька, Серёга. Паша присоединился к ним уже в самом конце вечеринки. Андрюшка выпил довольно изрядно, так что, не дотянув до танцев, крепко уснул на одной из стоящих у стен кроватей. Поэтому, когда все отправились танцевать в красный уголок, Ленка осталась приглядывать за дружком, расстроенная и разочарованная: вечер для нее, явно, не удался. Через некоторое время в комнату заглянул Лёнька и без всяких туманностей и околичностей брякнул: «Он совсем тебя не заслуживает. Поверь мне, Лена, ты будешь с ним несчастна. Сколько достойных парней по тебе убивается! Только посмотри вокруг!» Вот дурак, подумала Ленка, но промолчала.
Было уже совсем поздно. Бездна непроглядная за окном: общежитие физиков находилось в стороне от городского центра, на слабо освещённой улице со старыми деревянными одноэтажными домами. Пора и восвояси: трамваи ходили только до полуночи. А Андрюха всё спал, и уже было ясно, что будить его бесполезно - проводить девчонок он не в состоянии. Сопровождать подруг вызвались Паша и его друг-математик.
Тряслись в холодном трамвайчике через полгорода, болтали о том, о сём, нейтральном и безобидном. Паша пригласил Ленку и Настю на свой день рождения в конце ноября, что наполнило сердце последней новой надеждой: он к ней неравнодушен, иначе зачем же было приглашать тогда. Всё будет хорошо, думала она.
А к концу ноября уже лежал повсюду снег, поскрипывал радостно под ногами, прикрывал ярким белоснежным покрывалом неприглядные места в городе. Кружили в воздухе голубоватые снежинки, кружились романтичные головы в предчувствии большой любви. Кто-то из девчонок написал стихотворение, отвечающее тогдашнему настроению друзей, всем понравившееся, часто декламируемое:
В свете уличных неярких фонарей
В танце кружатся снежинки всё быстрей
И уносятся куда-то в темноту,
Продолжая свою пляску на ветру.
Снежный вихрь безумствует в ночи.
Голову лишь к небу подними –
Фонари исчезнут и дома,
Понесешься над землей сама.
После занятий в университете совсем не хотелось идти домой. Парни чуть ли не каждый день дожидались девчонок в вестибюле, и они вместе отправлялись бродить по сверкающему снежному чуду допоздна, когда в бледно-жёлтом свете уличных фонарей все окружающие предметы начинали вдруг менять свои очертания, между ними стирались резкие границы, смешивались краски и растекались по домам, тротуарам, деревьям и трамваям причудливыми легкими мазками, как на картинах французских импрессионистов Клода Моне или Камиля Писсаро, - и мир вокруг казался каким-то нереальным, но добрым и надежным.
В одну из таких прогулок Митя взял Лену под локоточек и чуть-чуть придержал, замедлил шаг, а когда они оказались позади всех, его круглое розовое от мороза лицо растянулось в сладкой очаровательной улыбке, и он негромко, чтобы не привлекать внимания других, сказал: «Ты мне очень нравишься, Лена. Зачем тебе Андрей? Я сделаю всё, чтобы ты была счастливой, поверь!» Застигнутая врасплох таким неожиданным признанием Ленка попыталась было превратить его в шутку, но Митя был серьёзен как никогда, и тогда она, боясь обидеть парня, пообещала на досуге подумать над этим предложением.
На Пашин день рождения собралось много его друзей, недавних университетских и старых школьных. Ленка была в новом зелёном платье, трогательно облегавшем ее хрупкую, почти детскую фигуру и оттенявшем ещё больше зелень ее очаровательных глаз, испещрённую тончайшими янтарными прожилками, похожими на причудливые водоросли в изумрудной глубине пруда. Как трудно было оторвать взгляд от этих необычных глаз, так широко открытых в мир, горящих любовью к нему и ждущих от него взаимности. Её приглашали танцевать почти все, даже Пашин отец, который, как она узнала позже, вообще никогда не танцевал, но больше всего, конечно же, Андрей, а вот виновник торжества – ни разу.
Когда праздник подходил к концу и некоторые гости уже разошлись по домам, Ленка сама пригласила Пашу на последний танец. Какое-то время танцевали молча.
- Отец удивил нас всех сегодня. Никогда не видел его танцующим. Ты, видно, очень ему понравилась, - первым начал разговор Паша.
- А вот тебе, наверное, нет, - просто, без жеманства ответила Лена. - Я так и не дождалась твоего приглашения на танец.
- Я люблю тебя с той первой встречи на поле, - сразу, без предварительной словесной подготовки выпалил Паша, будто опасаясь, что если не скажет этого сейчас, то не скажет уже никогда. - Кто-нибудь говорил тебе, что в твоих глазах живёт чудо? Иногда их зелень чиста и светла, как первая весенняя листва. А иногда таинственна и темна, как вода в глубоком омуте. Я видел в них и спокойную зелень летних послеполуденных лугов, и огонь гнева, когда скачущие в них языки пламени готовы были сжечь всё на своём пути. Порой в них можно прочитать, что тебя в этот момент лучше не тревожить и не ждать: ты где-то далеко-далеко, и тебя уже не догнать и не вернуть... Только я глянул в твои глаза там на продуваемом всеми ветрами слякотном картофельном поле, сразу же понял, как ты мне нужна, именно ты, ты одна и никто другой, потому что лишь в тебе и жизнь, и любовь моя.
- Почему же ты раньше ничего не говорил? – еле слышно спросила Лена, явно потрясенная таким объяснением в любви.
- Андрей – мой друг.
Ну и ну! Признание следовало за признанием, а ведь Ленка никогда не считала себя роковой женщиной, то есть девушкой. И, похоже, все эти объяснения в любви отнюдь не обрадовали ее, не вскружили голову, а совсем наоборот – обескуражили, выбили из привычной колеи, опечалили. «Что же будет с Настей? - думала она с грустью. – Как же наши мечты о дружбе и любви на всю жизнь? Нет-нет, я пока ничего ей не скажу. Может, ещё и обойдется. Паша ведь знает, что я люблю Андрея...»
И действительно ничего не изменилось: физики, по-прежнему, поджидали филологов после лекций в вестибюле, потом все вместе шли то в кино, то на какую-нибудь вечеринку, то к Ленке на чай или просто бродили по вечерним улицам заснеженного города. Что еще в жизни может быть важнее и прекраснее дружбы и любви?!
И вот сегодня, в день самого короткого дня и самой длинной ночи года, Ленкин день рождения. Она уже вовсе не одинока. Сколько друзей пришло поздравить ее! И у всех прекрасное настроение. Веселились от души. Много танцевали. В какой-то момент Паша вдруг довольно надолго исчез в кухне, где Ленкины родители коротали время, чтобы не мешать молодежи. Оказывается, он объяснялся им в любви к их дочери, убеждал, что сделает всё возможное для ее счастья. И своей эмоциональной речью сумел-таки внести сумятицу в их мягкие сердца. Они очень сочувствовали ему, жалели. И поэтому, когда Ленка забежала по каким-то делам на кухню, отец и так и сяк пытался разузнать у дочери, насколько серьёзны её отношения с Андреем, что она думает о Паше...
А через некоторое время после объяснения с родителями именинницы Паша, разгоряченный спиртными напитками, пригласил, наконец, на танец Настю. Была бы Лена в комнате в этот момент, порадовалась за подругу.
Но - о Небеса! - вдруг посредине танца Паша упал перед Настей на колени, крепко обхватил её ноги своими сильными спортивными (он занимался самбо), хранящими загар прошедшего лета руками, прижался к ним и, покрывая их страстными поцелуями, во всеуслышание стал признаваться в любви: «Я люблю тебя, Леночка, слышишь, родная ты моя девочка. Очень люблю. Больше всего на свете люблю тебя. Жизни без тебя не мыслю. Выходи за меня замуж!»
В первое мгновение Настя подумала, что это признание в любви предназначено действительно ей: ведь в таком состоянии очень легко перепутать имена, тем более что они постоянно находятся вместе – Ленка и Настя, Андрей и Паша. Но Паша и дальше продолжал в том же духе, снова и снова повторяя не её имя: «Я люблю тебя, Лена, с первого взгляда на том колхозном поле. С самого первого взгляда, с самой первой минуты... С тех пор все мои думы только о тебе. И днём, и ночью, всегда и везде. Жизнь свою без тебя совсем не представляю, Лена, Леночка!» Все, находящиеся в этот момент в комнате, в буквальном смысле замерли, застыли на какое-то время, не меняя поз и не произнося ни слова.
Бедная Настя была сражена. Созданный ею и Ленкой мир рушился буквально на глазах. Только бы продержаться еще несколько минут, не показать никому и виду, что Пашины слова чуть ли не убили ее, ведь никто из присутствующих не знал, не догадывался о её чувствах к Пашке – это была их с Ленкой тайна. Настя подняла Пашу с колен и осторожно, как малое дитя, отвела в другую комнату, помогла раздеться и уложила в постель.
Разыскав после этого подругу, она рассказала ей о случившемся. Тяжело было у Лены на душе. Чем помочь Насте? Как успокоить и поддержать? Где найти правильные слова? Но вот только соврать не могла Ленка в этот момент. «Я знала о том, что Паша... любит меня. Он сказал мне об этом на своем дне рождения. - И ты молчала все это время? - Прости меня, Настя, прости. Я не хотела расстраивать тебя, думала, всё еще обойдется. Ведь Паша знал, что я люблю Андрея». Настя не проронила больше ни слова о случившемся, сдержанно попрощалась с Леной, пожелав при этом счастья, и тихо прикрыла за собой входную дверь. «Навсегда, - мелькнуло в Ленкиной голове. – Она ушла из моей жизни навсегда...»
(Продолжение следует)