Печаль без предмета, печаль без причины, печаль без вопроса и печаль без ответа. Наверное, она родилась раньше, чем появились на свет эти глаза, в которых она отражалась - как белесое небо без туманного солнца, как рябь на воде, укрывшая от любопытного нескромного взора гальку на илистом дне пруда, как ускользнувший от неловкого взмаха руки майский жук, взметнувшийся в тополиную высь - к белесому небу, к туманной солнечной дали. Ведь было же оно - светило, и светилось же оно в других глазах, где был день, и лилась радость с голубого воздушного шара, отпущенного в небесную высь с одной волшебной мечтой, которую он взял из светящихся радостью глаз, - достичь золотого светила и сказать ему, что мир, сотворенный им, - а кем же еще, как не солнцем, горячим и страстным, волнующим и теплым, неумолимым и беспощадным, равнодушным и холодным владыкой, повелевающим нам быть, доколе это угодно ему, - представляется его пятилетним обитателям загадочным и прекрасным, манящим и обещающим - бесконечную радость, соизмеримую лишь с полетом в запредельные пространства, где царит только день.
Но был день, и была печаль, и печаль эта родила его глаза, которые никогда не принадлежали ребенку, которые жили своей особой, замкнутой, отстраненной от окружающего мира жизнью. Эти глаза не принадлежали здешнему миру, они пришли из запредельного пространства и принесли с собой не радость бытия, а страдание - осознание кары, ниспосланной ему за что-то - нездешнее и неведомое, а потому непонятное и безысходное, о чем знали только глаза... но они были подслеповаты. И зелень травы. и синева неба, и золото солнца, и шоколадный аромат родного жилища - все запахи, краски и звуки этого мира представали его внутреннему взору, словно прошедшие сквозь матовое стекло, лишь смутными неясными очертаниями, и его сердце, не видевшее и не слышавшее, оставалось бесчувственным, не сказать - черствым...
Глаза отражали знание - того запредельного мира, из которого они прищли в мир земной, - - и оставались слепыми к земному миру. Его глаза говорили этому миру, что ему в этом мире плохо, хотя воспоминания об ином мире в его пятилетнюю душу еще не проникли. Глаза говорили каждому, кто в них смотрел, что их обладатель - гость в этом земном мире, незваный и чужой, сторонний и ненужный; он знал это, и страдание ирреальности и безысходности, страдание первородного креста как первородного греха смотрело с его лица, и ему не нужен был этот мир, в который он был послан в наказание... он даже не знал, за что... Ему не нужен был день, несущий с собой печаль осознания безысходности его жизни - печаль нелепости и трагизма.
И была ночь, и была радость... Потому что ночью он возвращался в свой запредельный мир, ночью к нему возвращалась память и восстанавливалась связь времен, настоящее исчезало, и его место занимало прошедшее, то, что он оставил в том мире, в котором он был счастлив - он не сомневался в этом, - но в котором он сотворил нечто, отразившееся на его дальнейшем бытии. Ночью он купался в своем прошлом, как в теплых золотистых лучах утреннего солнца, пока они еще не напитались полуденным зноем и душным смрадом человеческого жилища.
Была ночь, и была радость... Радость пришла с востока, вытеснив собой печаль запада. Радость жила на Востоке.
Тот, кто хочет писать, должен отчетливо представлять себе, что плод его трудов и вдохновений, скорее всего, канет в белую пыль библиотечных хранилищ, откуда его не востребует ни одна живая душа, и след его трепещущей в сладостных муках рождения мысли затеряется в закоулках Вселенной, и улыбнется ли Творец ищущей встречи с Ним разумной твари, как Он улыбается волне и травинке, соколу и медузе, не ведающим греха и креста, ибо грешная судьба и крестный путь выпали лишь на долю Разума? Эволюция человеческого разума являет собой нескончаемую цепь падений и искуплений, греха и креста, и пока волнуется Вселенная - будет неразумен и, следовательно, грешен человек.
22 июля 1997 года