Голод враг науке. Голод враг ученью. Голод враг школяра. Анатоль поднял голову от книги и сжал руками виски. Он вспоминал, как хорошо пообедал три дня назад у своей тётки Эстер, и какой это был роскошный обед. Пусть курица был варёная, но зато был замечательный бульон с кореньями из неё же сваренный; пусть вино было кислым, зато огромная бутыль. Хлеб. Да, и хлеба было много. Он запихнул его за пазуху и ел весь следующий день, своровав пару морковин, огурец и яблоко на рынке, недалеко от университета. Это было большой удачей, кто не знает, что торговцы здесь особенно внимательны – голодных студентов тут пруд пруди.
Отодвинув от себя обобщающий и потому сильно приукрашенный образ варёной курицы и вчерашнего салата, который он соорудил себе почти из подручных средств, он с большим трудом прочитал название книги: Мхитар Гераци. Краткое сочинение «О драгоценных камнях и их лечебных свойствах». Какие лечебные свойства могут быть у драгоценного камня, только лишь единственное – его можно отнести старому еврею, промышляющему продажей заложенных студентами пожиток и семейных ценностей и получить целый кошелёк серебряных монет - вот главное лечебное свойство драгоценного камня. Курица, варёная курица. Дьявол, это невыносимо. Кто там ломится в дверь и грохочет сапожищами по лестнице? Эй, Анатоль, всё сохнешь над книгами, не пора ли подкрепиться? Бруно, спаситель!
Закопченный потолок, столы, к которым прилипают локти, кувшин другой вина, а откуда деньги? Месячное содержание Бруно, его присылают родственники из провинции, да только к завтрашнему утру от него мало что останется. Много ли надо голодному, вот они уже пьяны и веселы, а в головах рождаются планы, да ещё и очень практичные. Анатоль, скажи, сколько ты истратил на шлюх в последний год? Анатоль хватается за голову и, чтобы ответить, вынужден приложиться к стакану не один раз. Считай, что весь следующий год, а может и больше, мы будем сыты. Все твои расходы на женщин, пойдут нам на питание, а там, глядишь, получим licentio docendi и устроим из госпиталя бордель по примеру нашего ректора;
вот заживём тогда, Анатоль, вот это будет жизнь, стоит сразу забыть все алоэ, яичные белки и мандрагору с калёным железом; пропьём свои квадратные береты и будем нахально развратничать на глазах у больных и нищих. Ты, словно королевскую службу мне тут описал, а что за мысль у тебя, как всё это проделать? Прежде, чем что-то описывать я хочу тебе кое-что показать: «Отделение и пришивание головы в условиях пустыни…». Фолиант ты как под курткой в кабак пронёс, я и не видел, что за чушь ты мне показываешь? Это не чушь, я нашёл труд одного изощренного араба из халифата, он показался мне крайне интересным, потому и спёр его из университетской библиотеки, он списан с трудов египтян, а они знали что делали.
Не уверен, что они вообще были когда-нибудь, эти египтяне, уж больно попахивает сказкой от любого их фараона. Плевать на фараонов, достаточно обладать практическим умом и небольшой долей воображения. Слушай, что я узнал: завтра на площади будет казнена служанка, некто Анна Гельди за то, что с помощью сверхъестественной и непостижимой колдовской силы она наслала порчу на всю семью своего хозяина – судьи. Мало ли ведьм казнят ежедневно в нашей прекрасной стране? эта хотя бы правильно поступила с судьёй, как все судьи того заслуживают; что это нам даёт и, причём тут твой фолиант? лучше бы поучился делать драгоценные камни из навоза, меня обещали этому научить всего лишь за пятьдесят флоринов, - вот это дело, а то - «голова, пришитая в пустыне», кому там голова нужна в этой пустыне. В пустыне возможно и не нужна, а вот Анне Гельди очень будет завтра нужна и уже после рассвета, ведь её у неё отделят и зароют прямо под виселицей по приговору суда. Скажи, Анатоль, тебе было бы интересно пришить голову прекрасной даме на место, а потом в знак благодарности она бы дарила нам свои ласки в течение, ну, хотя бы года, а тогда бы мы все деньги, которые ты тратишь на женщин, могли бы потратить на еду.
Анатоль не смеялся так никогда в жизни, шутка приятеля показалась ему такой остроумной, что потребовался срочно ещё кувшин вина. Истина в вине - как была всегда, так в нём и оставалась - когда и этот кувшин успешно закончился и был получен взамен пустого полный, Анатоль начал обсуждать с Бруно всю операцию вполне серьёзно. Сейчас покупаем свиную голову, идём к палачу, договариваемся за несколько флоринов, что он зароет её вместо ведьминой, а сами на телеге, примерно за пару флоринов, везём в наш университетский анатомический театр тело красотки и пришиваем на место прекрасную головку. Да, не забудь захватить с собой зеркало, ведь дама наверняка захочет причесаться, когда у неё появится голова на плечах.
Хорошо, что приятели были уже изрядно пьяны, а то бы удивились, на сколько реальные расходы превысили те, которые они запланировали. Пришлось в обязательном порядке платить: сторожу в университетском анатомическом театре; палач запросил неслыханную сумму, за пустяковую, в сущности, подменную услугу; стражники, узнавшие от палача, что им придётся закрыть глаза на отсутствие тела в списках похороненных на кладбище для преступников, тоже решили поживиться, ссылаясь на то, что могила уже приготовлена и им придётся расплачиваться за пустое место с могильщиками, - почему это так было сложно и стоило дороже, чем, если бы шло естественным юридическим путём, совершенно непонятно, но без звона монет дело не продвинулось бы ни на шаг.
Пошатываясь и поддерживая друг друга, приятели подсчитали остаток своих невеликих средств; это было очень просто сделать – оставался только один флорин. Приятели решили, что его будет вполне достаточно, чтобы, истратив его по прямому назначению, открыть на этот флорин ещё и кредит, позволяющий досидеть в кабачке до рассвета и спать в эту ночь уже не ложиться. Казнь на рассвете, что может быть романтичнее. Народу было на площади не много, только вчера здесь казнили графа, покусившегося на власть короля, а кому интересна обычная ведьма, которая ещё и не успела ничем особенным прославиться; подумаешь, уморила семейку судьи, может она и не ведьма вовсе, а банальная отравительница, подсыпать крысиной отравы в супчик – большого ума не надо.
Приятели встали у самого эшафота и прекрасно всё видели. Они замёрзли пока шли сквозь утренний туман к месту казни, чуть не свалились прямо в яму под виселицей, которая была приготовлена для головы Анны Гельди, но вовремя поддержали друг друга. Теперь они стучали зубами и ждали только одного, когда встанет солнце, чтобы хоть чуть-чуть согреться. Вся казнь казалась им ненужной формальностью, ведь всё равно голову они пришьют на место и всё будет отлично, только суеты много, но ничего не поделаешь, даже намёка не потерпел палач на то, чтобы выдать им девицу без соответствующей, обозначенной судом, процедуры. Ведут, ведут - прошелестело по толпе, все притихли. Девушка стояла на эшафоте в холщовом мешке, доходившем ей до щиколоток, под мешком была грубая хламида. Помощник палача грубо наклонил её и сдёрнул мешок. Толпа ахнула и замерла.
По плечам девушки рассыпались золотые волосы, казалось, солнце уже взошло над площадью; ослепительные лучи разливались над толпой и проникали в неё расщепляющими лучами, лучи не задевали друг друга и не смешивались, он носились меж тел и высвечивали лица; каждого они могли осветить и никто не мог укрыться за спиной другого; люди по непонятной ещё им причине заволновались, задвигались и тут случилось нечто: девушка распрямила стан, распахнула глаза и зелёный свет пролился на толпу, взгляд её смешался с первым лучом солнца и небесная, глубокая синь укрыла всех прозрачным покрывалом, сплотившим это разношёрстное месиво в единую, однородную массу, единую ощутимо материальную массу, которая резко пахла серой и была густо осыпана солью, которую как безумные все бросились сдирать со своих лиц, стряхивать с одежд,
при этом все начали приплясывать на месте, словно марионетки, которых кто-то неискусный взялся учить ходить по пыльной мостовой, а теперь уже и совершенно белой, от выступившей на ней соли; солнце вдруг остановилось и быстро съехало в ту же точку, откуда на момент взошло, площадь погрузилась во мглу синего тумана; это, казалось, длилось ужасно долго, а на самом деле не более нескольких мгновений; прыжком солнце вернулось на своё место и продолжило своё обычное движение – никто не знал, что Земля и Меркурий на эти мгновения просто поменялись местами по исполнению какой-то непостижимой воли. Ступор охватил площадь, заполненную людьми, превратившимися в картонные фигуры, но на всей площади несколько человек были вполне в своём первоначальном состоянии, будто и не касалось их это необъяснимое действо.
Совершенно спокойно и с улыбкою на лице, девушка подошла к палачу, отобрала у него топор и одним ловким взмахом снесла ему голову, голова так и осталась на месте, даже не покинув шею, только красное ожерелье из нижней части разрубленного колпака, закрывавшего лицо исполнителя судебных решений, повисло на его груди рваным лоскутом. Лёгким движением кисти левой руки девушка подхватила красный колпак и швырнула его вместе с содержимым в яму, которая была приготовлена для свиной головы, а теперь стала могилой для человека в красном, оставалось только спихнуть едва колышущееся обезглавленное тело в ту же яму, но явно неподходящего для него размера, после проделанного телом кульбита из неё торчали ноги в красных чулках и мелко дрожали от пробегавшей по ним волне агонии.
Анатоль, смотри, как его разбирает, эка разбирает, как прихлопнутую лягушку на уроке, когда её поливают уксусом, радовался чему-то Бруно; он будто ещё больше опьянел от происходящего, хотя трудно было поверить, что такое возможно школяру – быть пьянее школяра. Анатоль не слушал Бруно, он уже шаркающими по солёной мостовой шагами, шёл к девушке, как заворожённый, глядя ей прямо в глаза. Девушка не обращала на него никакого внимания, она тем же топором, которым отрубила палачу голову, рубила виселицу, причём делала это так ловко, словно родилась в семье лесоруба. При этом она кричала стражникам: не стойте как болваны, подхватывайте её, будут вам дровишки в зиму в приюте огня святого Антония.
Анатоль приближался к эшафоту и медленно на него взбирался, он двигался как лунатик, хотя мысль его была ясна как дистиллированная вода. Перед глазами у него расцветали белые лилии. Иди ко мне мой мальчик, наконец обратила на него внимание и проговорила Анна Гельди хриплым голосом, от которого у Анатоля завибрировала диафрагма и заколебались зубы. Ты же умеешь рвать зубы, цирюльник недоучка - держи. Анатоль не понял, как у него в руках оказалась голова палача, вылетевшая из ямы, которая теперь вращала глазами и что-то пыталась сказать. Открой рот пошире, Красное чудовище, вспомни, как ты это заставлял делать меня перед рассветом, перед тем как надеть на меня мешок. Рви, - вдруг взвизгнула Анна.
Анатоль впился большим и указательным пальцами в коренной зуб палача, расшатал его и вырвал вместе с куском челюсти, фонтан крови брызнул ему в лицо, розовая пена текла по его рукам. Мальчики, собираемся и едем в театр, куда вы хотели меня везти? так едем! Повозка неслась как сумасшедшая, по узким улочкам, сбивая зазевавшихся пешеходов, и влетела, грохоча колёсами, на рынок, который был так хорошо знаком Анатолю и так часто его кормил, когда у него не было ни сантима в кармане. Оглобля повозки упёрлась в прилавок с разложенными на нём фруктами. Берите всё что хотите, - попробуй тут скажи, что ничего не хочешь уже, кроме как попасть на скучную лекцию по схоластике и радоваться, когда в конце её лектор ударит тебя по голове указкой и заставит поверить, что всё это только страшный похмельный сон.
Бруно, который до этого как спущенный кожаный мех, забытый подручным кузнеца у горна, валялся в повозке, и Анатоль, находившийся в каком-то странном возбуждении с выкаченными побуревшими от крови глазами, бросились накладывать в повозку груши, яблоки, арбузы и дыни, не забывая об овощах и миндальных орехах, а также швыряя какие попало кулёчки с бесценными пряностями; оглоблю, наконец, освободили и рванули в сторону университета, промчались мимо и поехали прямо в бывший монастырь бенедиктинов, отобранный у них мэрией для городских нужд, в подвале под трапезной был анатомический театр. После жаркой гонки по пыльным и грязным улицам им показалось, что они окунулись в омут, настоящий омут, прохладный и счастливый обездвиженным спокойствием; тут, во дворике, не было ничего живого, даже сторож с колотушкой сюда не появился, несмотря на страшный шум с которым повозка влетела в него и помяла все кусты роз, которые этот самый сторож с любовью выращивал;
не вышел он и тогда, когда повозка въехала прямо в широкие двери трапезной, но не прошла в них, а так между створок и осталась висеть, но Анна вскочила на бедную клячу, одним рывком освободила её от спутанной упряжи и внеслась прямо на ней по крутой лестнице в подвал, где в чанах с рассолом или прямо на холодных мраморных столах лежали мертвецы, свезённые сюда для анатомических упражнений студентов, ведь практическая медицина в университете только начинала входить в моду, поэтому ей уделялось сейчас повышенное внимание – трупов требовалось много и, к счастью, в них и не было недостатка в городе.
Студенты как верные псы, высунув языки, бежали за Анной по ступеням и мимо трупов, не зная где она остановится, впрочем, им было уже всё равно, они оба находились как во сне, в каком-то странном сне, напоминавшем более полуобморочное состояние. Анна спрыгнула с лошади и воскликнула: здесь, - она подхватила с полки несколько сосудов и быстро разметала их по свободному мраморному ложу, сосуды оказались наполнены водой, абсолютно без вкуса и запаха; в этих сосудах, похожих на широкие чаши плавало уже что-то зелёное с белой растущей головкой, которая очень быстро превращалась у них на глазах в белые болотные лилии. Всё готово, прокричала Анна, которая теперь говорила только криком, пронзительным и визгливым, напоминавшим скрип подвесного моста в замковых воротах.
Она бросила топор, который естественным образом оказался в её руках, на мраморное ложе и он страшно зазвенел в тишине подземелья, подпрыгивая на нём и вращаясь. Руби голову Бруно, Анатоль, или он умрёт в страшных мучениях. Бруно упал на колени, и положил голову набок. Анатоль размахнулся и ударил. По мрамору пробежала длинная трещина, лезвие топора разлетелось на куски и в руках у Анатоля осталось красное дубовое топорище. Он стоял и смотрел, как улыбающаяся голова друга катится по серому мрамору и звякает об него зубами. По его членам растекалось странное ртутное, кровяное чувство, - они становились неимоверно тяжёлыми и наполнялись одновременно чудовищной силой. Голова Бруно продолжала катиться…
Взор Анатоля продолжал смотреть в одну точку, но видел он совершенно не точку. На мраморном ложе извивалась Анна, она широко расставила колени и манила его обеими руками, холщовая хламида, в которую одевали женщин преступниц, медленно бледнела, белела, превращалась на глазах в прозрачный легкий шёлк и при этом сползала с Анны, которая в чудовищной своей красоте уже раскладывалась перед Анатолем и требовала его тела. Анатоль словно очнулся, поднял над головой топорище и мощным ударом разнёс его в мелкие щепки о мрамор, который тут же треснул поперёк уже бывшей в нём трещины и зазвенел по полу мелкой рассыпчатой крошкой. Руки его скользили по гладкой холодной коже и превращались в лёд, который таял с ужасающей быстротой; он чувствовал, как руки его теряют форму и округляются в культи, которые уже жадно обхватили ведьму, теперь всю вползающую в его объятия и жадной пиявкой его втягивающую в себя;
потом понеслись тяжёлые волны холода, прокатываясь по мрамору, словно это был лист серебряной фольги, дребезжащей тончайшим звуком, всё нараставшим до полного исчезновения, и остающимся только тонким зудом в вибрации всех зубов и черепа. Анатоль понял, что сейчас его просто разорвёт криком и не стал сдерживаться, его колотило собственным воплем о стол и, если бы не было под ним леденящего кровь тела, то он бы расшибся в лепёшку, но этого не произошло; он вдруг отчётливо увидел в руке, обнимавшей его ногами, ведьмы лилию, которую она чудом вынула из отставленного далеко сосуда и теперь мяла в своей руке, и чем дольше она мяла её, тем ближе подкатывалась голова Бруно к его телу и прирастала к нему, и тем сильнее Бруно улыбался; улыбка его ширилась, и искажённый судорогой рот уже раздирал смех, жуткий и сумасшедший; в смехе его рот широко открывался, и зубы клацали в перерывах этого смеха, такого страшного в наступившей совершенной тишине подземелья.
Немного времени прошло, и уже поставлен был на колени Анатоль и слышал, как спокойно переговариваются Анна и Бруно. Бруно спрашивал, чем мне теперь рубить ему голову и показывал на искалеченный топор без топорища, а Анна со смехом ему отвечала, расслабься милый, зачем тебе топор, ведь у тебя такие замечательные, острые зубки… …они все трое лежали на другом уже столе, предварительно освобожденном от несчастных подопытных людишек, теперь сваленных как попало вокруг, и неторопливо вели беседу; в руках у каждого было по лилии, они жевали эти сахарные болотные лилии, получая видимое удовольствие. Бруно думал, что не зря они с другом пропили и прогуляли его месячное содержание. Анатоль вспоминал, какая была паршивая варёная курица у его тётки Эстер. Анна говорила им: Messieurs, вы хотели пришить мне голову и жить со мной только год, - нет, мои дорогие, теперь я буду решать, на что и на сколько вы годитесь…