У меня был друг. Звали его Виктор, был он старше меня на тридцать лет, и относился ко мне если не как к сыну, то как к племяннику - точно. Где-то в Тюмени у него был свой собственный сын, мой ровесник, с которым они не общались, а в Москве жил (и живёт до сих пор) сын его покойной второй жены Лёшка. С Лёшкой отношения тоже были сложные, но родственные, всё-таки Лёшку Витя вырастил с детства. А со мной Витя "шабашничал". Мы ремонтировали автомобили. Он делал сварочные работы, а я ему помогал, потом мы менялись ролями - я красил, а он был на подхвате. Как мы работали - это отдельная эпопея. Около нас всегда народ собирался. Какие в деревне развлечения? Ни тебе театра, ни дискотеки. А вот Витя с Костей машину дяде Коле делают! Приходите и смотрите бесплатно.
Виктор был классным сварщиком. Всю сознательную жизнь проработал на севере, на газопроводах, там познакомился с Ниной Сергеевной, чей сын Лёшка, и с ней приехал в Москву, где устроился в какое-то строительное управление, доработать спокойно до пенсии. А у Нины Сергеевны в деревне, соседней с нашим селом, было полдома. Выйдя на пенсию, после смерти Нины Сергеевны от рака, Виктор окончательно поселился здесь. И оказался необычайно востребованным: такие хорошие сварщики наперечёт! Кроме того, он был безотказен и несребролюбив. В любое время дня и ночи к нему можно было прийти с любой нуждой и быть твёрдо уверенным, что он обязательно сделает всё возможное, чтобы помочь. Ещё он не умел договариваться об оплате труда. В этом смысле нам не повезло, я тоже не умею требовать. Поэтому, когда мы работали вместе, нас частенько обманывали. Виктор не обижался. Как я говорил, он был несребролюбив и сам готов был отдать последнее нуждающемуся. Потому, наверное, у него деньги всегда были. Я же человек прижимистый, потому (согласно Библейской притче "пускай свой хлеб по водам, и он вернётся к тебе) частенько сидел без денег.
В 2000м году у Виктора жизнь не заладилась. Последняя жена решила уйти окончательно. Она уже не раз уходила, потом возвращалась, Витя только успевал корову перевозить туда-сюда. Сейчас коровы не было, были только два поросёнка, с ними Рая заморачиваться не стала, благородно оставила. Витю это подкосило. Только-только он начал обживаться, построил свой собственный дом, сделал скважину, осталось провести от скважины водопровод и соорудить в доме ванную и ватерклозет. А тут она собирает вещи и, ни слова не говоря, исчезает. Вите на следующий день соседи сообщают: Рая твоя насовсем ушла. Странная женщина. Ватерклозет ей не нужен.
Витя плюнул, пригласил друзей на день рождения, мы напились самогоновки и пообещали, что не покинем его никогда. Друзья - это не то, что жена.
Проспавшись, Виктор вспомнил о планах по устройству дома. Нужны водопроводные краны. Конечно, можно пойти и купить. Магазин в десяти километрах, деньги есть, поедем да купим, какие проблемы? Проблема в том, что в десяти километрах в другую сторону был заброшенный пансионат, который местные потихоньку разбирали. А кто же будет покупать, если есть возможность украсть? Даже если украсть сложнее (надо тащить с собой баллоны, шланги и резак), и краны ворованные скорее всего окажутся нерабочими, потому что неизвестно сколько им лет, а последние десять они стоят без воды, значит, ржавеют. Разумных доводов моих, моего отца и брата, соседей и друзей, Витя не послушал. Настоящий советский человек, работяга. Пришлось мне ехать с ним помогать, потому что одному ему было не справиться. Прицепили к моим "жигулям" прицеп, закинули в него автоген, поехали. Пансионат располагался прямо в самой гуще леса, километрах в пяти от ближайшей цивилизации. Когда мы приехали, там вовсю кипела работа. Кто-то из наших приехал на грузовике, разбирали крышу одной из хозпостроек. Виктор махнул им рукой и показал мне в дальний угол двора: нам туда. Там располагались котельная и трансформаторная подстанция, около которой стоял старенький "рено" с прицепом. Я поставил свою машину рядом, и мы зашли в котельную.
- Жалко, поздно я узнал, - сказал Виктор, - успеть бы, когда тут котлы ещё были! Сделал бы в доме отопление, такое, что ещё и на гараж и на сарай хватило. А сейчас только краны остались. Да и те ржавые. Ну, трубы ещё... - и вдруг предложил, - давай в трансформаторную заглянем.
В трансформаторной возились два мужика, разбирали что-то при помощи кувалды. Увидев нас, они ощетинились:
- Чего здесь забыли?
- Да сидите спокойно, не нужна нам медь, - сказал Витя, - мы в котельную приехали. А тут так, посмотреть, может, арматура какая осталась.
Один из мужиков пригляделся.
- А я тебя знаю, - сказал он Виктору, - ты в прошлом году у нас в столовой отопление делал.
- Может быть, - ответил Виктор. Он был хорошим сварщиком, и его знал едва ли не весь район.
- Ладно, смотрите, - сказали мужики.
ТП была большая. Можно было заехать внутрь на грузовике. Да наверное и предполагалось тут ставить машину аварийной службы. По обе стороны длинного широкого коридора, оканчивавшегося воротами, были ряды металлических шкафов. Все они были приоткрыты, большинство пусты, только кое-где осталась какая-то арматура. Я вообще люблю поисследовать незнакомые места, но тут почему-то воздержался. Я прошёл к противоположным воротам и распахнул их. Мне открылся вид на двор и жилой корпус пансионата. Лет пятнадцать назад это было новое добротное здание. Сейчас - угрюмые развалины. Двор, поросший кое-где молодыми берёзками и сосенками, завален старыми бочками, обломками плит и брёвнами. И всё это было подёрнуто дымкой утреннего тумана, сквозь которую виден был чёрный лес на заднем плане. Картина совершенно фантасмагорическая. Пока я думал о мерзости запустения, за спиной послышался какой-то шум. Мне показалось, дуговая сварка трещит. На воротах отражались сполохи. "Откуда здесь сварка?" - подумал я, всё ещё зачарованно глядя на двор. Тут сзади раздались крики, и я оглянулся. В коридоре было дымно, так что видны были только неясные тени, да сполохи электросварки у одного из шкафчиков у левой стены. Всё ещё ничего не понимая, я подошёл ближе и остолбенел. Это была не сварка. Да и откуда ей взяться здесь? Это был Виктор. Он просунул левую руку в шкафчик, в котором не было ничего, кроме торчащей из пола вверх металлической полосы, и взялся за эту полосу. Это оказалась токоведущая шина, вход 10 киловольт. Дым был от тлеющей телогрейки, а сполохи от руки на шине, плеча и головы, которыми он касался корпуса шкафа. Видно, электричество сжало его мышцы, притянуло к шкафу и закоротило, так что он не мог оторваться, и так и висел на вытянутой руке. Последнее, что я увидел, были языки пламени, вырвавшиеся из его рта и глаз, потом рука его сгорела, и он медленно упал на пол.
Один из мужиков стоял тут же рядом.
- А я смотрю, что-то засверкало, а это твой товарищ. Я попробовал его за рукав потянуть, да куда там! - захлёбываясь, говорил он, - там силища такая! Чего он туда полез-то? Неужели не знает? Сварщик ведь!
Тут только до меня начало доходить, что произошло, и я по-настоящему испугался.
- Прочь отсюда! - сказал я и выбежал на улицу. Тут и мужики очнулись от ступора и побежали за мной, побросав инструменты. Мы прыгнули в свои машины и рванули со двора. Выезжая, я успел заметить, что грузовика во дворе уже не было, они, значит, уже уехали. Проехав пару километров, я остановился. Подъехал "рено". Мужики вышли и подошли ко мне.
- Ну ты как? Живой?
- Нормально, - ответил я, - значит так, мужики, вас тут не было, меня тоже, никто ничего не видел. Поняли?
- Ясное дело. Ты там ничего не оставил? Мы-то сдуру инструмент бросили. Только уже не вернёмся, пропадай он. Ну, удачи тебе.
Они поехали вперёд, а я ещё немного постоял. Мне надо было решать, что делать дальше. Конечно, рано или поздно его здесь найдут. Да и даже если не найдут, то по крайней мере хватятся. И конечно, придут ко мне, ведь вся округа знает, что ездит он в основном со мной. Да и соседи знают о нашей сегодняшней поездке. Положим, они меня не выдадут, но у них друзей и родственников много, информация всё равно просочится. Бежать? Можно, конечно, да и есть куда. В далёком городе живут жена и дочка. Не знаю только, насколько их обрадует такой мой приезд. Одно дело жить с любимым человеком, как когда-то было, другое - укрывать беглеца. Да и мне самому каково будет? Вот это самый главный вопрос. Куда я от себя убегу? Господи, помоги мне!
Я поехал домой. Сначала остановился у соседей и зашёл к ним (к нам с дороги можно попасть только через их двор). Они сидели на террасе и обедали. Соседи наши - люди очень хлебосольные, и я не очень любил к ним вот так заходить, потому что сразу же усадят за стол, и пока хотя бы не надкусишь всё, что на нём лежит, не отпустят. Но тут мне было всё равно. На мой приход все встали.
- Что случилось? На тебе лица нет!
- Витя погиб, - сказал я и сел на табурет. Все тоже сели. Дядя Ваня задал несколько вопросов, не помню о чём. Я ответил, тоже не помню что.
- Ладно, пойду домой, своих обрадую.
- Что дальше делать будешь? - спросила тётя Надя.
- Поеду в милицию сдаваться, - ответил я.
- Ну, благослови тебя Господь, - сказала она.
Отец, услышав новость, вздохнул, сел и замотал головой.
- Я поеду в М - во, в милицию, - сказал я. Он снова вздохнул.
- Так я и знал, что добром это не кончится.
- И я говорил, - сказал Андрей, мой брат, - какого хрена тебе там нужно? Деньги ведь есть, пошёл и купил! А ему всё неймётся! Настоящий совок: сдохну, но украду!
- Андрей, поезжай с ним, - сказал отец, кивнув на меня, - поможешь, если что, поддержишь.
- Само собой.
Мы переоделись, отцепили прицеп.
- Как ты? Ехать можешь? - спросил Андрюха.
- Я по-моему только ехать и могу сейчас. Да куда-нибудь подальше.
Отец и соседи вышли нас провожать.
- Знаешь, что я подумал? - сказал я, когда мы выбрались на асфальт, - я хочу туда снова съездить.
- Ты уверен? Зачем?
- Не знаю. Я не могу поверить, что он мёртв, хоть и видел своими глазами. Витя - и мёртв! Не может быть.
- Ну, как знаешь, - сказал он, - я бы не поехал ни за что.
- А чего мне теперь бояться?
- Это так.
Туман рассеялся, выглянуло солнце. Какой хороший день сегодня! Для кого-то...
Мы въехали во двор пансионата. Никого здесь не было. Из раскрытых ворот ТПшки шёл лёгкий дым.
- Где это? - спросил Андрей.
- Там, - я показал.
- Стой здесь, я сам схожу.
Я подчинился. Он прошёл к подстанции, вошёл внутрь. Долго его не было, я уже собрался идти за ним. Кто знает, может быть увиденное его в обморок опрокинуло. Или эпилептический припадок мог случиться. Но тут он сам выбежал из здания, замахал мне рукой и закричал:
- Подъезжай сюда! Он живой!
Как живой? Был же мёртвый! Я подъехал, выскочил из машины и вошёл в подстанцию. Дым почти рассеялся, в ярком квадрате противоположных ворот сидел человек, спустив ноги наружу. Это был Виктор. Рядом валялась тлеющая телогрейка.
- Андрюша, куда ты пропал? - спросил Виктор, - кто тут ещё с тобой?
- Костя.
- Какой Костя?
- Брат мой, Костя. Вы же вместе сюда приехали.
- Что ты мне болтаешь? Куда и с каким Костей я ездил? Я не ездил никуда. Ты, Андрюша, вот что... Я что-то перепил сегодня, видать... ты сходи там у поросят посмотри, голодные наверное. Сколько времени?
- Витя, какие на фиг поросята! Ты вспомни, где ты!
- Что ты заладил! - рассердился Виктор, - я ему про Фому, он про Ерёму... Поросят, говорю, посмотри.
- Дуй в больницу, - сказал мне Андрюха, - привези скорую.
Я рванул в С - е, в нашу сельскую больницу.
Машины там не оказалось, на выезде в дальней деревне. Девушка в регистратуре позволила мне позвонить в М - о в поселковую больницу. Там тоже не было машины.
- Везите его сами, - сказали мне.
- Да боюсь, не довезу. Травма несовместима с жизнью.
- Так почему вы думаете, что мы довезём? Машина на выезде, когда будет - неизвестно. Может быть, вы его и спасёте.
Я плюнул и поехал обратно.
- Нет машин, сами повезём, - сказал я Андрюхе.
Он только тихо выругался.
- Я его разговорил, он вспомнил почти всё, - тихо сказал он, чтобы Виктор не расслышал (он слышал плохо), - как мы его повезём? До машины не донести. За руки не взять. Я посмотрел - рука отгорела начисто, от самой лопатки. На бедре рана. Голова вон прожжена. Не жилец.
- Что вы там шепчетесь?
- Да думаем, как тебя в больницу везти. До машины-то донести надо, а носилок нет никаких.
- Да я дойду, - сказал он, - нормально у меня всё. Не вижу только ничего.
- И то верно, - сказал Андрюха, - шина-то в центре зала, а он здесь сидит, дошёл сам, значит. И сел. Значит, видеть должен.
- Не вижу ничего.
- Но свет хотя бы?
- Ничего, - сказал он, - так давайте же, помогите подняться.
Я взял его за здоровую руку, Андрюха поддерживал с другой стороны, он с трудом поднялся и, навалившись на меня, пошёл.
- Ничего, - сказал он, - сейчас оклемаюсь. Поехали домой, не надо в больницу. У меня там поросята некормленные.
- Да дались тебе эти поросята!
- Ну как же! Их же кормить надо! Домой поехали!
- О чём ты говоришь? Какое домой? Тебе руку спасать надо.
- Какую руку? Всё нормально у меня с руками. Только вот не вижу ничего.
- Ну вот поехали, глаза полечим.
- Да они там вылечат! - сказал он, но спорить больше не стал.
В машине ему стало плохо. Он застонал, но всё храбрился и трындел про своих поросят. На посту ДПС на перекрёстке с федеральной трассой, как всегда был длинный хвост грузовиков. Я нагло выехал на встречную, повернул налево, на трассу, и дал газу. Никто за мной не погнался.
В больнице, в приёмном, мы были не одни. Какие-то отмороженные пьяные подростки привезли своего товарища, самого пьяного и отмороженного, с большой раной на ноге. Он громко матерился, орал на врача. Врач, крупный мужчина, не отвечал, просто делал, что необходимо, управляясь с ним одной рукой. Другие подростки присмирели. Андрюха вывел меня и усадил в машину:
- Сиди здесь, тебе ещё этих уродов не хватало.
Я согласился с ним.
Виктора надо было везти в С., в районную больницу, но они чего-то ждали. Когда подъехала милицейская "буханка", я понял, что ждали их.
Вышел капитан, прошёл в приёмное. Через несколько минут из двери выглянул Андрей и поманил меня. Я прошйл внутрь. Капитан стоял у каталки, на которой лежал Витя, и спрашивал у него.
- Виктор, кто это тебя так?
- Да сам, кто ещё так может?
- А с тобой был кто?
- Да, Костя был. Он меня сюда и привёз.
- А Андрей?
- Нет, Андрея не было, он потом приехал.
- Так может быть, это Костя?
- Ты что, начальник, обалдел?
- Ладно, ладно, лежи.
Он сделал мне знак, и мы вышли.
- Садись в нашу машину.
Мы сели в "буханку".
- Теперь рассказывай, как было.
Я рассказал. Он что-то записал, потом повернулся ко мне.
- Видишь, как всё? Какой-то отморозок там сидит, выёживается. Его сейчас зашьют, и он пойдёт дальше небо коптить. Может, убьёт кого. Такой способен. А Витя вот - человек!
- Да, Витя человек.
- Значит так. Скорее всего будет уголовное дело. И ты первый подозреваемый. Я знаю, что ты ни в чём не виноват, но тут не я решать буду. У пансионата есть хозяин. И он отвечает за его охрану и энергообеспечение. Плюс районная электросеть, которая должна была отключить неиспользуемый объект. Понимаешь, если это дело не удастся спустить на тормозах, вы пойдёте по статье, как воры. А ты будешь подозреваемым в покушении на убийство. Эти люди не любят быть виноватыми. Понимаешь?
- Ну, как говорил Глеб Жеглов, наказания без вины не бывает.
- Вот, я вижу, что ты всё понял. Вот здесь распишись, это подписка о невыезде. И молись. Удачи тебе.
Тут подъехала машина из райцентра, Виктора погрузили в неё и повезли. А мы с Андреем поехали на почту звонить в Москву Лёшке и общему другу Василию Николаевичу.
Лёшка сказал:
- Выезжаю. Слушай, ведь Раю надо предупредить. Ты её телефон знаешь?
- Нет.
- Позвони Василь Николаичу, пусть он съездит к ней, а то мне в лом.
Лёшка и Рая не выносили друг друга.
Василий Николаевич был "не в форме". Сказал, что приедет завтра. Про Раю я не стал ему говорить.
- Поедем за ней, - сказал я.
- Озверел?
- Мне так лучше.
- Ну да. Тогда заедем домой, папе скажем, и я с тобой.
Рая жила в Щ. за 130 километров от нас. По пути заехали к нашей тёте в Москву, рассказали ей всё, от неё позвонили в С. в больницу. Усталый доктор объяснил мне, что никаких гарантий дать не может.
Потом позвонил жене. Эти звонки давно уже не приносили радости. Тем более, месяц назад я пообещал, что в ноябре приеду. Теперь уже ни о каком приезде не могло быть речи. Как всегда я не смог исполнить обещание по причинам, не зависящим от меня. Жена не стала ругаться, посочувствовала Виктору, которого тоже хорошо знала, и положила трубку. Похоже, следующий звонок будет о разводе.
Рае пришлось долго объяснять, что произошло. Она тоже, как и Виктор, плохо слышала, а наша информация и для хорошего слуха была слишком необычна. В конце концов сын с невесткой помогли ей собраться, и мы отвезли её. Ночевать она осталась у наших соседей.
Ночью я не спал. Стоило закрыть глаза, перед ними вставало его лицо с вырывающимся изо рта и глаз пламенем. Я лежал с открытыми глазами, таращась в темноту и молился, повторяя одну только фразу: "Господи, не лишай меня разума!"
На рассвете я забылся на несколько минут. Открыв глаза, ощутил какую-то лёгкость в голове. Ужас ушёл. Но пришло бессилие. С трудом встал. Сердце не хотело биться. Строго 58 ударов в минуту, ни ударом быстрее. Любое резкое движение вызывало головокружение и темноту в глазах. Всю неделю до воскресенья я так и жил: утром вставал, с трудом одевался и медленно гулял по двору или ходил к Молчановым, узнавал у них новости.
Утром приехал Василий Николаевич, отвёз Раю в больницу. Лёшка уже был там. К нам он приехал только на следующий день и рассказал следующую историю.
Прошлой ночью он приехал в больницу и поговорил с доктором. Доктор сказал, что нужна сложная операция, а врача нужной квалификации у них нет. Лёшка поехал в Москву и утром привёз им врача. Врач посмотрел, спросил, что делали. Узнав, что сделали переливание крови, сказал:
- Ну да, в таком состоянии только переливание. Это ж пересадка органа. Если и была надежда, то теперь уж точно нет. Но операцию делать будем. Он в сознании, нельзя его так оставить умирать. Пусть уж умрёт на операционном столе, зато мы сделаем всё, что могли.
Потом они с Лёшкой снова съездили в Москву и привезли необходимые для операции лекарства, вечером вернулись, и доктор сделал операцию. Ночью Лёшка отвёз его в Москву, а утром пошёл на работу просить денег в долг.
Лёшку на эту работу в своё время устраивал Виктор. В своё время, приехав с севера, он устроился в Москве в какое-то строительное управление. Работник он был толковый, поэтому быстро познакомился со всем начальством. Где был какой прорыв или аврал - посылали Витю, знали, что работа будет выполнена качественно и в срок независимо от сложности и условий. Лёшка пошёл туда, потому что приткнуться было некуда. Учился он через пень-колоду, поступать никуда не хотел. Когда вернулся из армии, Нина Сергеевна, мама, настояла, чтобы Виктор отвёл его к себе на работу и поговорил с начальством. Так Лёшка взял в руки кайло. И со временем привык.
Начальство всё было прежнее, Виктора помнили. Но денег Лёшке не дали. Лёшка там не был на таком хорошем счету. Лёшка вообще нигде на хорошем счету не был. Его почему-то не любили, считали скользким типом, нехорошим человеком. Мы с ним как-то тоже не дружили. У него была своя компания, я всегда был сам по себе. Не пересекались просто. Привет-пока, как дела - нормально. Вот и всё. А женившись, он и вовсе перестал приезжать в деревню, у жены где-то своя дача была, он ездил туда. Да и времени свободного стало меньше. Алинка девушка требовательная, старалась держать его в кулаке.
Вообще они жили в Москве, здесь у Нины Сергеевны была половина домика в деревне. После её смерти Лёшка с Виктором поделились: Витя отдал Лёшке трёхкомнатную квартиру, а сам поселился здесь. Он к тому времени уже вышел на пенсию по северному стажу. Потом получил в совхозе земельный участок и построил там домик, обзавёлся Раей и хозяйством. Впервые у человека своё жильё появилось. Обустроиться только не успел.
В общем, денег Лёшке не дали. И в отпуск не отпустили. Он написал заявление и уволился.
У Виктора были сбережения, на книжке лежали. Но снять их он, понятное дело, не мог. Пожаловавшись нам, Лёшка уехал обратно в Москву.
- Лёшке денег не дадим, - постановили Молчановы, - ненадёжный он товарищ.
- Правильно, - поддержал мой папа, - соберём и Рае отдадим.
Впрочем, мы как раз ничего не пожертвовали в кассу взаимопомощи. У нас не было денег. Я месяца два сидел без халтур, да на ремонт машины потратился, остальное братан пропил.
Однако, давать деньги Рае было неправильной идеей. Несмотря на все старания и предсказания врачей, Виктор после операции очнулся. Врачи развели руками и сказали Лёшке, что раз человек жив, нужно лекарство. Курс - десять ампул. Одна ампула в Москве стоит... не помню сколько. Но не одну тысячу рублей. Ампулы сказали не покупать все сразу, а привозить по одной каждый день. Вдруг умрёт, тогда и деньги потрачены будут, и не вернуть назад, а лекарство нужное и редкое, кому-то может не хватить.
Соседи собрали деньги и отдали их Рае, наказав контролировать Лёшку. Рая, как всегда, что-то недослышала и не так поняла, и опять с Лёшкой поругалась. Лёшка потом жаловался мне: "Что за детский сад развели? Я что, на пиво себе прошу, что ли? Или она будет в Москву ездить за лекарством каждый день? Да её дело вообще поросят кормить. А то сначала дверью хлопнула, а теперь мне: "Я тут хозяйка, а ты никто!" И эти все туда же. Не доверяют они мне! В чём дело, в доверии или в том, что человека спасать нужно?"
Так дожили до субботы. Со следующей ночи я спал спокойно. В ту ночь мне приснился странный сон: Мы с Виктором идём по свежевспаханной целине. Идти трудно, глинистая земля налипает на сапоги, приходится её всё время стряхивать. Но мы идём. У Виктора левый рукав телогрейки пустой, заткнут в карман. Мы о чём-то говорим, наверое о том, как трудно идти, и смотрим под ноги. Внезапно он поднимает голову и вытягивает руку вперёд. Там, примерно в километре от нас - город, большие белые дома. "Ещё немного осталось", - говорит Виктор, и мне становится радостно. Скоро мы придём в тот город.
В воскресенье я собирался ехать в Москву, в церковь.
Несколько абзацев о церкви. И о моём брате. И о тёте.
Впрочем, о тёте много говорить не придётся. Она баптистка.
А брат мой - алкоголик. Примерно за год до описываемых событий старшая дочка окончательно выгнала его из дома. Он приехал к нам, весь в слезах и соплях, повторяя только: "Она сказала, что меня ненавидит! За что?!" Объяснить ему, что есть за что, было невозможно. На самом деле Даша любила его больше всех, даже больше мамы, просто смотреть на то, как любимый папа разрушает жизнь свою и всех окружающих, было выше её сил. Она устроила истерику, надавала ему пощёчин и сказала: "Убирайся!" Кроме как к нам, Андрюхе в тот момент ехать было не к кому. Даже все любовницы от него отвернулись.
Он уже несколько раз до этого приезжал к нам "навеки поселиться". Первые несколько дней отлёживался, потом вставал, наводил порядок в доме и во дворе, готовил харчо (никто не готовил харчо лучше моего брата!) и массу другой вкусной и полезной еды, а потом, продержавшись примерно неделю, снова уходил в глухой запой. Периодически я возил его в Москву к наркологу, холёному мужчине, предлагавшему и мне избавление от различных проблем, начиная от алкоголя и кончая сексуальными расстройствами. В то, что я свободен от всей этой гадости, доктор не верил. Он хорошо знал людей. "Подшившись" или "уколовшись", Андрюха уезжал от нас в Москву, устраивался на работу, потом снова "расшивался" и где-то пропадал. Тётушка обзванивала всех его знакомых и в результате ездила выручать его из какого-нибудь притона. Потом привозила к нам. И дальше всё по кругу.
И вот он приехал после скандала с Дашкой. Теперь он не ездил к наркологу. Просто пил, то совсем глухо, то понемногу.
За неделю до Пасхи тётя приехала к нам и сказала:
- Значит так. Через неделю великий праздник, Пасха Христова. Этот праздник нужно проводить в церкви. Так что собирайтесь рано утром, приезжайте ко мне и поедем на праздничное Богослужение. Без Христа у вас всё равно ничего не выйдет.
Я решил поехать. Мне было интересно. Я уже года два читал Библию, было интересно, но ни в какой церкви так и не побывал. А баптисты вроде бы не чужие, тётушка с ними уже двадцать лет, и всё нормально.
Андрюха продолжал пить всю неделю. Но по утрам, часов в 6 - 7, он был более-менее адекватен. В этот-то час утром дня Пасхи я к нему подошёл и сказал:
- Поехали.
- Может, не надо? - вяло спросил он.
- Надо, - сказал я, - сделай мне такой подарок на день рожденья.
Мне в тот день исполнилось тридцать лет. Андрюха всё-таки любил меня и ради дня рождения был способен на маленький подвиг, раз уж никакого подарка для меня у него не было. У нас в семье как-то не принято было отмечать праздники и дарить подарки. Хочешь подарить - даришь в любой день без повода.
Так мы впервые поехали в церковь. Там мне понравилось. Читать Библию не размышляя невозможно. Однако одними размышлениями сыт не будешь, нужен какой-то обмен информацией, опытом. И баптистские проповеди в этом отношении - хорошее подспорье. Даже если ты не со всем в них согласен. Впрочем, мне было не до того. Самое большое впечатление оставили у меня глухонемые. Увидев их, сидящих отдельно в первых рядах, я подумал: "Вот они, убогие, калики. Тут им, наверное, трудно приходится, ведь не слышат. Переводчик может перевести слова. Но музыка? Но интонация?" Потом, наблюдая за ними по ходу Богослужения, я видел их лица. Да, мне было интересно, но не более того. Они же явно что-то получали, будто заряжались. И я подумал тогда: "Вот я, человек с ушами, всё слышу, а какой пришёл, такой и ушёл отсюда. А они, не имея ушей, ушли отсюда наполненные чем-то, что мне недоступно. Так кто из нас калека?"
После того первого посещения церкви произошло первое маленькое чудо. Андрюха "соскочил"! Он сам потом говорил, что не собирался завязывать. Просто после Богослужения мы приехали к тёте домой, там он лёг и проспал часа два, после чего встал немного посвежевший, а по приезде домой даже сам себе еду разогрел. А на следующее утро я проснулся от грохота кастрюль: Андрюша готовил! В трезвости он провёл в тот раз около трёх месяцев, не прибегая к услугам своего нарколога. Потом снова запил. Но это был рекорд, такого с ним много лет не было, чтобы сам так долго держался. С тех пор мы ездили в Москву в Малый Трёхсвятительский (баптисты из ревности к расположенной рядом православной Церкви Трёх Святителей продолжали называть его Вузовским) переулок каждое воскресенье. Было в то лето и ещё одно маленькое чудо, связанное с посещением церкви. Как известно, летом в деревне каждый день на счету. А тут каждое воскресенье пропадало: мы с Андреем уезжали в Москву, где помимо церкви посещали кого-нибудь из родственников или делали закупки по хозяйству. Возвращались под вечер. С коровами (у нас тогда было две) в тот день управлялся папа: доил и водил на пастбище. А в будни я косил траву: заготавливал на зиму. Год был засушливый, неурожайный, травы почти не было. Я ездил за пять километров, к истоку нашей речки и косил там, в заболоченной низине. У меня был мотоблок, чудесная машинка, здорово выручавшая меня тогда. Сельчане смеялись надо мной: дурачок, болото косит! Однако я в тот год был единственный в селе, кто заготовил сена на всю зиму, и кому не приходилось ездить на совхозные силосные ямы воровать. Кстати, Виктор, воинствующий безбожник, смеявшийся над верующими, к моей вере относился с уважением.
Возвращаюсь к прерванному рассказу о событиях ноября 2000 года.
Утром 5 числа я встал не то чтобы полный сил, но всё-таки живой. Сердце заработало. Первым делом мы заехали на дачу к нашему общему другу Володе, который пообещал посодействовать в приобретении лекарства. У него много разных знакомых, в том числе и в аптечном бизнесе. Поехали к нему домой в Чертаново. Там просидели на телефоне целый час, так ничего и не добившись. На Богослужение опоздали. Было первое воскресенье месяца, день Причастия, когда в церковь стараются (тогда старались, сейчас уже не очень) прийти все, чтобы поучаствовать в церковном таинстве. Вдобавок, приехали какие-то гости, и вместо проповеди председатель Коновальчик делал скучный и обстоятельный доклад. Народу было, как селёдок в бочке, мы даже не смогли протиснуться в зал, стояли в холле у ступенек. Где-то рядом стояла дама, вылившая на себя, похоже, целый флакон духов. Я плохо переношу парфюмерию, но тут деваться было некуда. Володя взял у меня ключи и ушёл в машину, Андрей героически остался рядом. Я ничего не помнил и не понимал, мне было наплевать на духоту и удушливый парфюм, на всех гостей и бубнящего председателя. Я ждал, когда наконец, призовут к покаянию. И когда раздался призыв, пошёл вперёд, расталкивая всех, встал на колени перед ограждением и сказал: "Господи, вот я. Прими меня таким, какой я есть." Может быть, это неправильные слова для покаянной молитвы, но в тот момент мне действительно некуда было больше идти, кроме как к Богу. Да и сейчас некуда. Да и не только мне.
Тётя была счастлива.
- Теперь твоя очередь, - сказала она Андрюхе. Тот потупился и промолчал.
В тот день мы съездили к тёте на дачу, привезли ей оттуда чистой воды из скважины. Тётя зимой пьёт её, как лекарство.
Я опять позвонил жене. Я был спокоен. Конечно, развод - это очень тяжело, но если она захочет - чтож, я готов. Что ни делается - всё к лучшему. Я выслушал её слова, впервые не отвечая ей. Сказал только, что как только разберусь с этими делами, мы обязательно встретимся и обсудим наши дела с глазу на глаз. Она впервые со мной согласилась.
С того дня что-то в моей жизни изменилось. Я не мог сказать что, да и сейчас не могу сказать. Обычно люди в таких случаях говорят: "Я стал другим человеком". Я не стал другим. Другим стал мир вокруг меня. Дружественным и чудесным.
Точнее всего ситуацию обрисовал Володя. Он говорил: "Обычно как к тебе приедешь, спросишь, как дела - и ты начинаешь: то плохо, это хреново, а вон то совсем никак. Теперь, что ни спросишь - всё слава Богу!"
На следующей неделе пришёл участковый. Я куда-то утром уезжал, возвращаюсь - в доме за столом сидит белобрысый детина в форме. Пришёл снимать показания. Я рассказал всё, как было. Только не стал упоминать охотников за трансформаторами. Когда дошёл до того места, как в испуге убежал, участковый прервал меня:
- Если так, то это статья: неоказание помощи или оставление пострадавшего. Может быть, скажешь, что попытался его как-то оттащить?
- Не скажу. Я об этом тогда и не думал, меня заклинило. Уже потом сообразил, что если бы попытался его спасти, просто лёг бы рядом. Я в армии на электроустановках служил, даже допуск имел. Там по технике безопасности на установках свыше 1000 вольт первое правило: товарищ попался - беги как можно дальше, ему уже не поможешь, а сам можешь погибнуть.
- Это всё понятно, но если дело дойдёт до суда, не в твою пользу показания будут.
Я только плечами пожал. Он дописал протокол до конца и сказал:
- Мне надо место происшествия осмотреть. Кто-нибудь меня проводит?
- Я провожу, - сказал я.
- А ты сможешь?
- А что такого? Вряд ли я там увижу что-то более страшное, чем уже видел. К тому же лучше меня никто не покажет.
Мы сели в машину и поехали. Дорогой неожиданно разговорились о Боге. Оказалось, наш участковый давно этим вопросом интересуется (верующая бабушка с детства в церковь водила), и сейчас активно общается с батюшкой действующей в их селе церкви.
- Работа моя меня стала тяготить, как стал задумываться о Боге. Приходится быть жёстким, а Господь добро завещал. И что теперь делать - не знаю.
- Помнишь, что говорил Иоанн Креститель, когда к нему приходили воины? Выполняйте, что предписано и довольствуйтесь жалованьем. Милиция, армия - это слуги Божии для поддержания порядка. Так что ничего предосудительного в твоей работе нет. Даже наоборот, наши органы нуждаются в людях добросовестных и понимающих. Если б вся милиция верующая была, порядка в стране куда больше бы было.
- Вот и батюшка то же говорит. Но я всё-таки думаю. Тут много мудрости нужно.
Я согласился с ним.
На месте происшествия всё было так, как я оставил неделю назад. Даже инструменты охотников за трансформаторами валялись около недораскуроченного агрегата. Он это заметил.
- Говоришь, одни были?
- Так посмотри вокруг - тут сплошь следы человеческоко присутствия.
- Я про тот момент говорю. Но в принципе это дела не меняет. Если испугались и удрали, да потом за инструментом не вернулись, значит, точно они здесь ни при чём. Так что будем считать твои показания правдой. Тем более, мы их вряд ли найдём, а если найдём - ничего не скажут.
Мы подошли к злополучному шкафу и заглянули внутрь. У участкового был фонарик. На шине отчётливо были видны следы электрической дуги в том месте, где за неё ухватился Виктор.
- Да, серьёзно жгло, даже металл попортило, - сказал он, - а теперь погляди сюда, чуть пониже. Видишь, тоже маленький след?
- Вижу.
- Я тебе скажу. Виктор не первый, кто сюда попался. Есть у вас в селе ещё один товарищ. Только он сюда залез правой рукой и коснулся тыльной стороной ладони. Ему пальцы отбило, и сознание потерял. Привезли его домой, позвали бабу Риту, знахарку вашу, она его в чувство привела, какими-то мазями намазала и сказала, что обязательно медицинская помощь нужна, потому что поражение электричеством - серьёзная вещь, даром не проходит. (Наша баба Рита не просто знахарка, она имеет медицинское образование). Но родственники боятся, что их обвинят, и парень до сих пор дома лежит, уже две недели как, и от шока так и не отошёл. Я тебе его фамилию говорить не буду, сам его не видел, но знаю точно.
- Разведка донесла?
- Да. И я постараюсь их раскрутить на откровенность. Если всё получится, дела могут на вас не завести, потому что уже два серьёзно пострадавших, а это значит, что можно возбуждать дело на хозяев пансионата, за то что объект во-первых не отключили от сети, а во-вторых не охраняли. Так что может быть, ничего вам и не будет. В любом случае я постараюсь. Ладно, всё, что нужно было, я увидел, за тем и ездил, чтобы второй след увидеть и убедиться, чтобы было с чем к тому парню идти. Поедем назад.
По дороге назад мы размышляли, почему Христос не сошёл с креста, дабы доказать недоброжелателям, что Он Бог. Рассуждали от противного: что было бы, если бы сошёл. Выяснили, что ни к чему хорошему это не привело бы. Тогда не произошло бы Воскресения, которое даёт надежду на воскресение каждому верующему. Да и вообще история должна была бы прекратиться, потому что сойдя с креста, Он должен был воздать всем по заслугам, а это было бы уже начало Суда, да ещё без надежды на помилование уже умерших.
Я высадил его у соседей за речкой и вернулся домой один.
Через несколько дней у Лёшки кончились деньги. Надо было покупать лекарства, список которых каждый день расширялся, хоть надежды на выздоровление по-прежнему не было. Надо было каждый день ездить из Москвы в С. и обратно, да иногда не раз. В конце концов, на что-то надо было жить, а сбережений у Лёшки не было, и уволили его без выходного пособия. Я вспомнил о том, что можно попросить денег у двоюродного брата Егора, который сам Виктора хорошо знал, и в один из вечеров поскрёб по сусекам и поехал в Москву к нему на работу. Егор, выслушав меня, вышел из кабинета и вернулся через пять минут с пятью стодолларовыми бумажками.
- Извини, это всё, что собрал.
- Спасибо, этого надолго хватит.
- Надеюсь, это ему поможет.
- Мы тоже надеемся, но, похоже, кроме нас с Лёшкой никто не верит в благополучный исход.
На следующий день я отдал деньги Лёшке, сказав, что отдачи не требуется. В ответ он достал тысячу рублей и протянул мне.
- Те я и так отдать не смог бы. А у тебя самого ни копейки нет, я знаю. Меня эта тысяча не спасёт, а тебе какая-то помощь.
Я взял деньги.
Потом мы ездили в Перово на станцию переливания крови за плазмой. Лёшка в Перове никогда не бывал, а я там родился и знал каждый забор. По дороге Лёшка рассказывал мне о состоянии Виктора. Каждый новый день ставил врачей в тупик. Человек не только не умирал, хотя жить в таком состоянии совершенно невозможно, он ещё и не терял сознания. Обезболивающие затуманивали его, но не вырубали, и было понятно, что человек, несмотря на действие наркотиков и бред, всё-таки находится здесь. Мозг работает. Раю узнаёт, Лёшку узнаёт. Когда действие наркотика заканчивается, начинает ругаться, проклинать меня и Лёшку за то, что мы его спасаем. Хотя как я спасаю его?
Тогда и Лёшка задумался о Боге. Читать Библию ему было трудно, чтение - не его занятие. Он ходил в какую-то церковь, разговаривал с батюшкой. Слова священника тоже плохо помещались в него, но он старался. Я посоветовал ему не оставлять этого.
В середине декабря Виктор неожиданно для всех оклемался. Было несколько ночей, которые врачи считали кризисными, но после них ничего не менялось. А тут он однажды проснулся с совершенно ясной головой и попросил есть. Рая, проводившая около него почти круглые сутки и уезжавшая только для того, чтобы дважды в день задать корма поросятам и приготовить Виктору кашки, была просто на седьмом небе от счастья. Всё-таки по-своему она его любила.
- Будем перевозить в Москву, в ожоговый центр. Сейчас пока рано, но если состояние будет стабильное - через неделю попробуем, - сказал лечащий врач. Но мне так и не разрешил пройти к нему, хоть и Лёшка и Рая очень за меня просили, говоря, что я третий родной человек для него.
- Я знаю, - сказал доктор, - периодически слышу его проклятия в ваш адрес. Знаю даже, что есть ещё один родной человек Андрей. Но пустить всё равно не могу. Вот в Москве - там пожалуйста.
Перевезли его даже раньше, чем ожидалось. А потом к нам приехал Лёшка специально, чтобы рассказать, что состояние улучшается, но нужна кровь. Я вызвался. Двадцать шестого декабря вечером мы с Володей поехали в Москву. Там я позвонил Егору, поздравил его с днём рождения и сообщил, что его деньги принесли пользу. Егор сказал, что рад этому и заверил, что возврата не нужно. Ночевали мы у Володи. Дни стояли ясные и морозные, в квартире было холодно, поэтому он держал постоянно зажжённой газовую плиту, даже когда уезжал на дачу. Спал я плохо, и от холода, и от раздумий. Володе тоже не спалось, и мы всю ночь вяло переговаривались, а утром встали рано. С чего-то я взял, что перед сдачей крови нельзя есть, и поэтому толком не позавтракал. За нами заехал Василий Николаевич, и мы поехали в центр, по пути подсаживая друзей, собравшихся сдавать кровь. В центре нас уже ждали Лёшка, Алина и ещё несколько друзей.
У Василия Николаевича и Володи кровь брать не стали по медицинским показаниям. Перед процедурой нас осматривала врач, красивая брюнетка моего возраста. Меня она тоже пыталась отговорить.
- Сколько вы весите?
- Килограммов шестьдесят пять - шестьдесят восемь.
- Вот видите? При вашем росте это недостаточный вес. Забор крови может вам повредить.
- И всё-таки я хочу. Это мой друг, и больше я ничего не могу для него сделать.
- Наверное, он хороший человек.
- Очень.
- Ну хорошо. Я напишу вам направление. Но возьмут у вас не 450, а 350 миллилитров.
- Ну хоть столько. Спасибо.
Хрупкую Алинку тоже пытались отговорить, но она настояла, и у неё взяли 350.
Кровь у меня шла плохо. Врач сама следила за моим забором, периодически заходя в комнату. После процедуры я вышел в коридор и присоединился к товарищам, стоявшим у окошка, где выдавали справки и деньги. Но через несколько минут у меня закружилась голова, я сел на кушетку, а потом прилёг. Кто-то увидел и позвал доктора. Она прибежала со стаканом воды, подняла мою голову и сказала:
- Пейте всё. Я же говорила, что не стоило вам. Вы когда сегодня завтракали?
- Я не завтракал.
- Сумасшедший! И так анемия, да ещё и голодный! Сбегайте кто-нибудь в магазин, купите ему шоколадку, чтобы поел.
Кто-то из друзей сходил в магазин, принёс "сникерс".
Обратно в деревню меня отвозил Василий Николаевич. Восстановились силы у меня недели через две. Больше я такого героизма не проявлял.
После Нового Года нам разрешили свидания, и в одно из воскресений мы поехали все втроём в церковь, а оттуда в ожоговый центр. Отец не хотел в церковь, говорил: "Высади меня около метро, я хочу в "Ленком" съездить, с однофамильцем поговорить."
Лет тридцать назад они где-то встречались, в каких-то диссидентских кругах, и мой папа считал, что Марк должен помнить его. Еле-еле мы с Андреем отговорили его от этого, и он всё Богослужение просидел как на иголках.
А потом мы поехали в Ожоговый центр. Палату Виктора нашли быстро. Первое, что я увидел, войдя в палату - глаза! Витины глаза, глаза сваршика с сорокалетним стажем и курильщика с полувековым, были по жизни маленькими, мутными, в кровяных прожилках. Сейчас на меня смотрели большие ясные глаза с чистыми голубоватыми белками, глаза новорождённого младенца.
- О! Кто пришёл! Костя! Андрей! Данилыч!
На табурете рядом с кроватью сидел Лёшка. Они собирались обедать.
Виктор похудел (насколько это вообще было возможно при его изначальной худобе) и оброс густой белой бородой. На грудь были налеплены прямоугольные отрезки бинтов. Отсюда брали кожу для пересадки на рану на спине. Рана должна быть огромная, ведь руку отняли вместе с лопаткой. После еды Лёшка помог ему надеть рубашку, пересадил в коляску и выкатил в коридор.
- Поехали в туалет, покурим.
- Ты ещё куришь? - изумились мы.
- Да я и не хотел, а доктор сказал, что раз пятьдесят лет уже курю, то бросать нельзя.
- Это не доктор, а убийца в белом халате, - сказал я.
- Вот и я говорю, - поддержал меня Лёшка, - идиот какой-то. Я ему сказал, а он говорит, что, мол, у него медицинское образование, и он лучше знает. А этому, - он махнул рукой на Виктора, - вообще бесполезно что-то говорить. Как всегда.
Действитально, характер Виктора не изменился. Разве только он стал грустным. Потеря руки означала крест на дальнейших планах по устройству дома.
- Видишь как, - сказал он мне, - я теперь ничего не могу. Зря вы с Лёшкой так старались. Но умирать страшно. Я ведь был ТАМ!
- Ну и что там?
- Я же говорю - страшно! Даже сказать не могу, что там видел. Но никому туда не пожелаю.
- Так что же говоришь, что мы зря старались? Тебе Господь шанс даёт попасть в другое место. Судя по всему, ты ад видел. Огненное озеро, так?
- Не знаю. Но страшно. И говорить об этом не хочу, и вспоминать.
Отца очень опечалила эта встреча.
- Был человек, стал обрубок, - со вздохом сказал он.
Заживало всё на Викторе даже не как на собаке. В том отделении лежали ещё двое или трое молодых парней с повреждениями меньшими, чем у него. Один парень в конце концов умер, другие восстанавливались гораздо медленнее, чем Виктор.
- Это потому что за тебя много народу молится, - говорил я.
Через месяц его выписали домой, к Лёшке. Но тут новая напасть: он стал слепнуть. Катаракта. Бедный Лёшка, сколько ему пришлось вытерпеть! Он ухаживал за ним, переодевал, кормил, мыл, брил, стриг ногти, водил в туалет и слушал бесконечные ругательства. Лёшка, конечно, не ангел, за словом в карман сам не лез, но продолжал выполнять обязанности сиделки. Алинка не прикасалась к этим делам, только готовила еду.
Когда я приезжал навестить их, они оба друг на друга жаловались. Лёшка снова ездил по врачам, возил вечно брюзжащего Виктора. Врачи боялись этого странного больного. Выдержит ли операцию? Все говорили, что надо подождать, пока катаракта созреет.
До конца я в этой истории не участвовал. В апреле уехал в Питер к жене и дочке. Господь помирил нас (сами мы уже точно не смогли бы). Правда жена к Нему так и не пришла. В церкви на Богослужении была только один раз и то с великим отвращеним.
С Виктором мы в последний раз увиделись через год, когда я приезжал домой к папе в отпуск. Я приехал к нему домой. Они сидел с Василием Николаевичем и пили самогон. Василий Николаевич недавно овдовел и заливал депрессию.
- А я решение принял, - сказал мне Виктор, - на родину, в Краснодар уеду.
- Дурень! - сказал Василий Николаевич, - все ему говорят: что там у тебя на родине? Мать, которой девяносто лет? А здесь у тебя всё. Дом, Рая, друзья. Скажи хоть ты ему, Костя.
Я был согласен с Василием Николаевичем. Но Витя принял решение.
Я приезжал к нему почти каждый день, хоть тяжело было смотреть на него, как он пьёт. И никаких разумных доводов он не слушал. В последний день мы расстались навсегда. Впервые обнялись и оба прослезились, хоть и задавили слёзы в себе. Адресами и телефонами он обмениваться не захотел.
- По телефону я тебя не услышу, глухой совсем стал. Письмо тоже только конверт увижу, читать мне трудно. Очки вот прописали в руку толщиной, а толку с них... как у мартышки. Да и вообще не надо. А от меня так и вовсе вряд ли хорошие новости будут. Мы ведь друг друга и так не забудем.
Через пару лет он приезжал, Лёшка привозил его из Краснодара, потом увозил обратно. Володя рассказывал, что Витя ходил по деревне и в каждом доме пил.
- Совсем плохой стал, спился.
Ещё через год дошли слухи, что его парализовало. Жив ли он сейчас - не знаю. Но уверен, что Господь его не оставил, сделал всё возможное для его покаяния.
Мой папа живёт всё там же, только уже один. Андрей умер в 2004 году от алкоголизма. Папе помогают соседи и друг семьи Вячеслав Иванович Зайцев, живущий в соседней деревне. Василий николаевич пережил инфаркт, а потом снова запил. Лёшка восстановился на работе. Тётя Зина в прошлом году отметила 80летие, но до сих пор работает. Я живу в Питере с семьёй. Жизнь продолжается.