Кирилл Козлов. Прерывая молчанье времён… Книга стихотворений.
Вступит. статья Андрея Романова. Санкт-Петербург, изд-во «АССПИН», 2007. 167с.
О большом, негасимом Спасении
Вдруг прошепчут немые уста.
К.Козлов
Живые символы предощущения Спасения – то в прозрачных, то в выпуклых символах предстают перед нами в книге стихотворений Кирилла Козлова.
И этот лихой северный человек на коне, в плаще – кто он? Спаситель и созидатель города, либо раб змеи, Змея, -
Я слышал недавно, что некто в плаще
Всё знает об истинной сути вещей…
…………………………………….
И ангел успеет поймать на лету
Две наши печальные тени. -
«Он к неизведанным безднам Гонит людей, как стада… - Боже! Бежим от Суда!» - писал Александр Блок о «чёрном человеке», властвующем во мраке Петербурга, посланце болотных бесов, коренных обитателей здешних мест.
Замена ликов личинами – суть карнавально/канально-беспощадного града, сеющего отражённый свет распадающейся материи, где властвует тот, кто оттесняет Императора – «Чёрный Всадник, рыцарь без Идеи…», ведомый алчбой.
Молодой поэт, но уже зрелый духом человек, Кирилл Козлов проводит нас по лабиринтам сегодняшнего мифа о Петрополе, где античные боги жмутся в ужасе от потревоженного Кумира, затмившего Петра. Несомненно, пушкинский миф о «Медном Всаднике» имеет прежде всего христианскую окраску – выговориться до боли и бессловесности – остановившись в вербном (от латинского verbum – слова) воскресении, в предчувствии грандиозных нечеловеческих битв и созидания нового Града.
Прерванное молчанье времен пробуждает немоту и вслушивание. Дабы войти в град апостола Петра, а не его искаженного двойника в отсветах адской подсветки фонарей и иллюминаций, черного всадника с копьем, преследующего пришедших на поклон к известному памятнику молодожёнов, для которых «Искупленьем станет только Вера».
Что-то рыцарское есть в такой позиции, – не столь же бесстрашной была подлинная петербургская и ленинградская поэзия, исполняя вселенскую миссию?
Поэма Андрея Романова «Двадцать пятый час» пережита и осмыслена поэтом другого поколения, заново проживающего все, что происходит во времени и пространстве города и мира, чувствующего его подлинный надлом и трагизм (в отличие от масляничных псевдопсалмов легиона «православных» поэтов). Для молодого поэта столь же важна вера в «музыку сфер», о которой свидетельствует критик Лев Аннинский: «Музыка – то, в чем выражается главное» («Парадный подъезд», №29/2007, C.3).
В сей 25-й час, незримый и мало кем чувствуемый миг расплаты и скорби – собрать всю боль страдающего и страждущего слова в единой точке земного времени, посильная ли задача для сердца поэта?.. Автор ведет диалог с Андреем Романовым, которому доподлинно известны бремя слова и его миражи:
Я скитался, как рыцарь мальтийский,
По газонам чужой старины…
Соляной переулок не сдержит слезу,
С Летним Садом вступая в дебаты -
«Двадцать пятый час»
Кирилл Козлов откликается на романовские образы отстоящих друг от друга пространств, целокупные в поэтическом сознании, противостоящие хаосу времени: «Изучая окрестности Лимба… Медный всадник уносится прочь, Раскидав по обочине “мерсы”»
В этом, бесконечно чуждом и одновременно родном городе, особое пространство, стягивающее и казнящее, оттого здесь порой неуютно «деревенщикам», сбежавшим от земли на судный зов Медного всадника. Сей город, если можно так выразиться, тоталерантен, имея противоположные качества: умышленность, нарочитость, тоталитарно насаждаемые, и - открытость, почти вседозволенность толерантности. Этот механизм мстительного дробления душ «болотными бесами» чувствует сполна лирический герой К.Козлова, живя и мысля «по-русски, по-медвежьи».
Искусствовед по образовании, он постигает разницу между живописью на холсте и «живописностью» в поэзии, используя и пробуя богатые оттенки внутреннего фонетического звучания русского языка, в преломлениях которого «Вещи и образы были всегда вероломны», испытывая создателя неведомым и затаённым – поэта и человека, раз за разом вопрошаюшего тень Творца: «За что ты меня призываешь к ответу, за что?».
Есть у молодого автора не только прямые, «публицистические», но и тихие обращения к Богу, что мерцают в строках, слышимых не каждым: «Нам Светом стать дано И в души перелиться».
Ох, и растянулось наше время! Кириллу Козлову 23, а тех, кто старше его на десятилетия, тоже до сих пор называют «молодыми». Молодость чувств и дерзаний должна оставаться на всю жизнь, как у самого «державного основателя» (В.Набоков-Сирин), ставшего ангелом-хранителем здешних мест.
У дьявола-лицедея всегда торчит хвост, и то ли запах серы, то ли ненасытная алчность выдают его с мордой - с рогами и копытцами, какими бы лозунгами он ни прикрывался на главной городской площади с ратушей, какой бы французской парфюмерией не пользовался «красный» арлекин – террорист и псевдореформатор. «Брось маски и не смей тянуться к ним!.. Смех этих масок непреодолим», – пишет поэт о карнавальном, «потешном» Санкт-Петербурге.
«Асфальтово-сырые дни» современного поэта перекликаются со светлой печалью И.Анненского, когда символы красоты и грезы о ней преображаются в приглушенных зеркалах мокрого петроградского асфальта…
Наше время, протекание которого, параллельно Лете и в пересечении с ней, так остро чувствуется Кириллом Козловым - это нескончаемый «Сезон распродаж»:
Стикс торгует смертями, а здесь Нева
Продаёт по частям Эрмитаж.
…И когда на копейки последние
Будет куплен рассвет у моста,
О большом, негасимом Спасении
Вдруг прошепчут немые уста.
Он пишет о «чеченской» войне – грозящей разлиться и перерасти в последнюю, Апокалипсическую битву за будущий небесный град Апостола Петра, «Стены нового Иерусалима На полях моей родной страны» (Н.Гумилёв).
Предощущение новых смыслов стиха – вот что брезжит за строками К.Козлова.
Сегодня молодой поэт– в предстоянии грядущему, вслушиваясь в звуки и гласы немоты и безмолвности, приоткрывая приметы будущего, свершающегося сейчас. В предвосхищении новых звуков и оттенков единого Слова, не оставляющего рабов Своих в этом бессонном граде палачей и лжесвидетелей, но также и тех, чьими думами и мольбой просветлено чело Медного Всадника, живого наследника завещанной Петром русской Речи, спасающего «своим словом человеческие души…» (Андрей Романов, вступительная статья).