Густой запах смолы. Тепло. К щеке прилипли крошечные камешки и сухой птичий помет. Крыша?
Во рту привкус крови. Кажется, шатается зуб. Падение?
Пожалуй, это проблема. Когда просыпаешься на крыше, это всегда проблема. Подхожу к самому краю, усаживаюсь на парапет, свесив ноги над улицей. Внизу гудят машины, с тяжелым ревом проезжает автобус.
Раскалывается голова. Шарю в кармане куртки – на ладони розовая таблетка. Что это? Твои колеса, Морфеус? Где я взял эту дрянь? Неважно. Закладываю в рот и глотаю, с усилием проталкивая капсулу сквозь сухое горло. Ожидаю взрыва. Ничего не происходит.
Закрываю глаза. Так и тянет легонько оттолкнуться и падать, падать в пустоту. С чего это началось? Да как и все плохое в жизни – кто-то слишком много выпил. Я болтаю ногами над обычным городским обрывом в пять этажей и вспоминаю.
Мы со Стасом одногодки. Вместе росли, вместе учились, сначала в школе, потом в институте…когда все и случилось. Он неожиданно влюбился. Нам вообще всегда везло. Мне – в картах, Стасу – в любви.
На чьем-то дне рождения года два назад он приобрел сразу две вещи: любовь до гроба и тайную зависть.
Любовью стала Вика, девушка с угольно-черными волосами и суицидальным взглядом на жизнь. Она чуть картавила, и могла чарующе и загадочно улыбаться – так, что ваше сердце взлетало к самым гландам, а затем тяжело падало вниз, рождая нестерпимое желание обладать этой улыбкой, водопадом волос, глубокими колдовскими глазами.
О зависти Стас и не подозревал, а между тем с каждой новой встречей влюбленных она росла на задворках моего сознания. Я завидовал. Завидовал, когда по утрам замечал синяки засосов на его шее. Завидовал, когда он звонил посреди ночи, и принимался в сбивчивых, путанных предложениях объяснять, как же он счастлив. В такие минуты Стас напоминал щенка – то же слепое, не убитое пока жизнью, обожание всего мира. Он думал, что делится с другом – на самом деле он создавал себе врага, заботливо отсекая все лишнее от мраморной глыбы зависти.
Их отношения развивались по спирали, а может быть – ленте Мебиуса, кружась и возвращаясь назад, к исходной точке. Они не замечали этой цикличности, слишком поглощенные друг другом. Но я всегда был рядом - святой отец, безгрешный исповедник, хотя не вызывался на эту роль, и не желал ее. После каждой ссоры Стас приходил ко мне. Здоровался с предками, печально улыбался – и делал призывный знак ладонью: «Пошли».
И я шел, и пил холодное горькое пиво, и выслушивал, вновь и вновь, подробности их ссор. Сочувствовал. Утешал.
И ликовал!
Да, всякий раз, когда они подходили к той грани, за которой лежит безразличие и усталая ненависть, я был счастлив. Это заряжало бодростью и давало сил. И – я снова чувствовал себя другом. Но едва они мирились, поливая плечи друг друга потоками слез и извинений, я начинал тихонько ненавидеть их, матерясь про себя, пытаясь перебороть это, и чувствуя, что слово «дружба» становится набором звуков, абстрактным понятием, из тех, что никаким образом не могут постичь даже самые сообразительные из зверей. Все это придумал человек, и он же лишает это смысла, когда что-то касается тёмных струн его души.
Этой осенью были долгие вечера, которые мы топили в тёмных колодцах дворов, и хлёсткий ветер, метавшийся по району, как чумная крыса с подожжённым хвостом.
Этой осенью был кокаин – просто попробовать, немного, но достаточно, чтобы слегка сомневаться в реальности.
Когда это произошло? Почему это произошло? Не помню, я был слишком пьян и слишком весел. Было уже темно. Железные рёбра замысловатых конструкций спортплощадки мерзли на ветру. Скамейка брыкалась, норовя скинуть меня на засыпанную листьями землю, и я вцеплялся в её деревянные плечи, силясь удержать на месте собственную голову, неостановимо и самостоятельно летевшую куда-то. А Стас, сидевший рядом, вдруг встал, пошатнулся, раскинул руки – и взлетел. Под углом к земле, вперившись глазами в полосу неба над крышами серых многоквартирных нор, носки туфель болтаются в полуметре от земли.
- Стас?
- Я… могу… летать! – запинаясь сказал он и рухнул на землю. Скелеты железных лестниц бесстрастно смотрели на это чудо. Турник ухмылялся погнутой перекладиной.
Из той ночи я вынес головную боль и чувство недоумения. Что вынес Стас, я так и не понял. Но он изменился. Последний раз его видели соседи по общежитию, тем же утром, когда он вышел из комнаты в спортивном костюме и галстуке. И исчез. Розыски ничего не дали. Его не нашли. Газеты раздули из этого немаленькую сенсацию – особенно после того, что случилось потом.
«Куда исчезают подростки?» - гласил заголовок одной из крикливых статей.
Я догадываюсь, куда. Надоблачная пустота и холодный, фильтрованный звёздной пылью свет манят. Об этом знаю только я. Ещё она, но она никому не скажет, потому что её знание я прочел в расплавленных тысячами вольт глазах. Одинокий звук, заплутавший в нотном стане линий электропередач, расчертивших небо.
Как она туда попала? – удивлялись спасатели, журналисты, зеваки.
Кричала ли она? – думал я, опуская глаза под градом журналистских вопросов.
Тысячи вольт. Расплавленная оправа очков. Электрические змеи, впивающиеся в худое тело высоко над землей. Как она туда попала? Несложно догадаться.
Морг остался позади, камень среди других камней. Опознание – как будто Вика изменилась… Разве что её улыбка больше не тронет ничье сердце. Я опускаю глаза, чтобы не встретить взгляд неба – он смертоносен. Но и лопатками ссутуленной спины чувствую притяжение, зов пустоты. Атмосферный столб больше не давит. Люди могут летать.
Стас пришел ночью. Он висел за окном, всё так же раскинув руки, чёрным крёстом на тёмном небе. Он говорил долго - бессвязный бред, неразборчивые мысли Измененного Стаса. Сладость полета, чувство власти. Он рассказывал, каково догонять бороздящие небо самолеты, трогать их заклёпанные бока, лететь, стоя на крыле, сгибаясь под напором ветра. Рев двигателей оглушает. Они движутся спокойно, ты – нет, у тебя ведь нет аэродинамики, твой корпус не обтекаем, а бока не пробиты крепежом. Но это и не нужно…Стас упал в темноту, улетел покорять всё новые высоты, а я думал о багровых ожогах на мертвой плоти и о студне, застывшем в глазницах. На той высоте, где летают стальные птицы, нет кислорода и кожа от холода превращается в студень. Он врёт, не может не лгать – как не может и летать. Или?
Стас исчез для всех – предков, милиции, деканата. Я единственный, кто ещё вяжет его с землей.
Мы в ответе за тех, кого приручили…А я – в ответе за него.
Мысли – это очень больно. Глупости, декадентская чушь… но иногда лучше не думать. Романтика, полёт вдвоем под звёздами, с темнотой внизу, на стылой, непокрытой ещё снегом земле. И что потом? Сбой системы? Отказ шасси? Что там бывает у Хомо Птичкус, Человека Летающего? Это вероятно. Это более чем обоснованно. Несчастный случай, правила полетов под звёздами без страховки ещё не разработаны, никто не расписывался в журнале по технике безопасности. Никто не виноват, хотя вина и стыд, боль и потеря – они остаются. Они должны быть.
Я вспоминаю лицо Стаса – его новое лицо. Обтянутый кожей череп, запавшие, горящие глаза. Вина? Боль?
Не знаю, зачем я пришел туда. Трава пожухла. Трансформаторы подстанции за забором мерно гудели. Толстые чёрные змеи проводов выползали из витых изоляторов и взбирались все выше, на вершины человекоподобных железных каркасов, чтобы свисать оттуда, довлея и напоминая: без электричества мы слепы и одиноки. Что лишь синие искры разрядов – Бог в последней инстанции, жестокий и кровожадный.
Я прикоснулся к ржавому скелету, который удерживал на своих плечах – высоко вверху – тысячи вольт. Добрый великан, не пощадивший однажды маленькую черноволосую девочку. Может быть, он хотел помочь. Через железо передавалась тихая дрожь. На ладони остались крошечные хлопья ржавчины. Я понял, что пришел зря. Я не Холмс, и даже не Уотсон. Осмотр места преступления ничего мне не даст. Проткнувшие небо решетки опор ЛЭП. Крошащийся бетон их основ. Засаженные картошкой огородики вокруг. Всё так мирно и спокойно. Старухи в белоснежных платках наверняка приходят сюда, окучивать, полоть, всячески ухаживать за клочками земли в надежде на какой-никакой урожай. Надо было уходить, пока одна из них не заподозрила меня в посягательстве на свою делянку. Но что-то в этом месте не давало спокойно уйти, словно намекало, держало за руку. Будто ещё секунда, и всё станет ясно. И я уселся на каменное основание железной ноги. Сухая ботва давно выкопанной картошки жалась к земле, секунды шли, я ждал откровения. Но вместо него пошёл дождь.
Сильный, холодный. Осенний. Гудение стало громче, а это место уже не казалось мне таким мирным. Я рванул прочь, а мгновенно промокшая земля цепляла за ноги, толстыми пластами налипала на подошвы. Бог электричества не желал отпускать единственного прихожанина своей церкви.
Гудение усилилось - низкой, нестерпимой нотой звеня в черепной коробке. Потом за спиной гулко хлопнуло, словно наступил новый год, и люди вокруг срочно растрачивают все запасенные шутихи и фейерверки. Небо сверкало, а я упал в бугры перекопанных грядок, и лежал там, вцепившись пальцами в грязь, прижимаясь к ней всем телом, уткнувшись в жижу лицом, держась изо всех сил.
Потому что небо притягивает.
Взрыв трансформатора на подстанции. Два района остались наедине с дождем и темнотой. Но тогда я этого не знал. Просто лежал, пропитываясь холодной водой, и пытался не упасть в небо. Может, это сумасшествие. Шизофрения. В небо нельзя упасть – я знаю.
Но есть и кое-что ещё. Есть пустота за спиной, упасть в которую мне мешает лишь зависть. Стас опять опередил меня. И я цепляюсь за землю, и просыпаюсь на незнакомых крышах - иногда. Зависть, да… и боязнь пустоты, боязнь того, что она делает с людьми.
Голуби садятся на парапет совсем рядом со мной. Не боятся… чувствуют своего? Надеюсь, с этой крыши есть выход. И может быть он даже не заперт. Дни идут, а мне всё труднее ходить по земле. Притяжение убывает с каждым часом. Стас больше не появляется. Может, и его поймали неумолимые сети с поплавками керамических изоляторов. Может, нет.
Я хотел спросить его, сразу, ещё тогда, но испугался. Он виновен, его необходимо покарать. Да? Или это снова зависть? Я сомневаюсь, я во всем сомневаюсь. Что произошло там, той ночью, высоко над сетями электричества?
Но люди могут летать! Без реактивных ранцев, не паря под огромными шелковыми простынями, без железных гробов с закрылками и шасси. Мы где-то ошиблись. Нам даже не нужны крылья. Что это? Упорядоченное броуновское движение? Психокинез? Не знаю.
Но я уверен, будет достаточно просто знания – это возможно. Никаких формул, теорем, обоснований. Скоро небо заполнится людьми.
Мне надо только рассказать им. Может, сегодня вечером. Может завтра.
Но сразу, сразу я хочу попробовать. Не мутные сновидения с пробуждением на крыше. Не отравленный алкоголем шаг из окна. Я хочу поднять глаза и встретить взгляд неба. А потом упасть в эту бездну, и надеяться, что её дно – далеко.
март 2007