Аделаида Парамоновна поймала такси. Нужно было сначала заскочить на комбинат, и оттуда ехать с Василием за гробом. Этот дурень Василий напрочь отказался ехать один, да и голос у него был странный. И еще одна деталь смущала Аделаиду Парамоновну; Василий взял трубку только после третьего звонка, говорил шепотом, и все время спрашивал ее о родственниках и знакомых, будто проверяя, она ли звонит.
«Ну да черт с ним, видно переволновался вчера из-за милиции» - при упоминании о черте она вспомнила печень в руках санитара, и ей стало не по себе. «Нервишки сдают, травок каких попить разве».
Аделаида Парамоновна Рында в жизни не выпила ни одной таблетки. Здоровье у нее было поистине богатырское. Разговоры о нервах казались ей обыкновенной уловкой, некой формой допустимого эмоционального шантажа – мол нервы у меня, и идите в ж… Сегодня она впервые почувствовала легкую неуверенность, эдакое щемящее беспокойство, какое чувствует счастливый автовладелец, нашедший однажды лужицу масла под своим наполированным идолом. «Травок попить…» - шептала она как заклинание. Выдох видимо получился слишком громким, и таксист нервно дернулся, изобразив вопрос на лице. Аделаида Парамоновна обиженно отвернулась. Всю оставшуюся дорогу таксист косился на нее, словно хотел разглядеть что-то, или запомнить, как выглядят настоящие сумасшедшие.
После пятого пробуждения в 2:00 вконец замученный Василий заметил, в комнате кто-то есть. Вглядевшись в гостя, он понял, что все предыдущие явления были просто подготовкой к его визиту. На стуле, в трех шагах от него сидел клоун. Все в нем было клоунское: и просторные сине-белые шаровары, и клетчатая куртка с помпонами вместо пуговиц, и рыжий парик шаровидной формы, и красный, картошкой нос. Вот только глаза показались ему очень знакомыми.
- Что же ты Вася на звонки не отвечаешь? – просусолил клоун голосом, от которого Василий вжался в матрас. – Пальчик не беспокоит.
В голосе прозвучала усмешка похожая на прямую угрозу. При этом клоун оскалился, обнажив кривые желтые зубы, так хорошо знакомые Васе.
- Ты меня убьешь? – спросил Василий, и удивился холодному спокойствию собственного голоса.
- Дурак ты Вася, впрочем, я не сомневался, что ты дурак, но не ожидал что в такой степени. Ты знаешь, для дураков есть очень строгая градация, каждый дурак вычислен математически, ему присвоена графа и столбец, и даже некая кривая зависимости его умственной активности, от погоды или психологического давления. Так вот, твоя кривая сейчас глубоко зашла в красную зону, где обитают лишь инфузории и глисты. Зачем мне убивать тебя? Я свободно перехожу из одного мира в другой, скажу тебе по секрету еще больше – нет никакого ДРУГОГО, просто между половинками стоит перегородка, и перегородкой ее назвать трудно, так, ширма бумазейная. Ты думаешь, что перекинуть тебя через эту ширму – значит наказать? Нет, я мыслю шире.
Клоун повернулся к окну, в этот момент в форточку залетел свежий весенний ветерок, и копенка рыжих буклей качнулась, обнажив маленькие рожки. Он обратил белое как бумага лицо к Василию, обведенный красным рот растянулся в улыбке, обнажая зверский оскал.
- Я великодушен, я прощаю тебя… А рога, это так, бутафория, - он приподнял рожки, прикрепленные к резинке, - Я попрошу тебя только об одной вещи, ничего особенного, так маленький пустячок, безделица.
Василий давно ждал этого момента, не с проста ведь приперся он к нему среди ночи, да еще с такой подготовительной работой.
- Какой пустячок? – голос у Василия дрожал, он понял, что вот сейчас решится его судьба; его, и еще чья то…
Клоун, который до сего момента вертелся и кривлялся, замер. Было видно – он готовит нечто особенное. Видимо что-то не удовлетворяло его. В наступившей тишине Вася услышал, как тикают электронные часы, он явственно различал потрескивание микросхемы и мерное гудение сопротивлений. Яркий клоунский костюм загорелся невидимым огнем, на нем вырастали коричневые пятна, какие оставляет огонь на бумаге, но свечения не было. Тление продолжалось не более трех секунд, затем все превратилось в серый пепел, а налетевший из форточки шквальчик, унес его в щель под дверью. На стуле остался длинноволосый старец пепельного цвета, переходящего в свинцовый в складках одежды и в морщинах. Длинные прямые волосы свисали до пояса и закрывали лицо, но сквозь редкие пряди явственно виделись два красных уголька. ЖАТЬ КО, вспомнил Василий, ему стало нехорошо.
- Как я уже говорил, Василий, - продолжал колдун, перебирая пальцами какую-то фигурку, - ты дурак. И не нужно обижаться, это данность, и поделать с этим ничего нельзя. Твой отец был дураком, и твой дед, и дети твои будут дураками, но, я вижу в тебе большой потенциал. Ты бы мог стать большим человеком. Все большие люди дураки, ибо умный слишком осмотрителен, для того чтобы стать большим, слишком осмотрителен… да. – Колдун в задумчивости пошамкал губами. – Я помогу тебе, но и ты должен помочь мне. Мне нужна Аделаида, приведи ее сюда, но не позднее чем через сорок дней, даже тридцать девять.
Сбывались самые худшие опасения Василия, он потребовал человеческую жертву, и какую! Аделаиду, самого близкого человека для Василия. Когда-то они были очень близки, и даже собирались пожениться. Аделаида! Он часто смотрел на нее: на большой упругий зад, на грудь, которая колыхалась как море при ходьбе, на длинные черные волосы… Василий попытался воспротивиться, но он был дурак, и трусливо пустил к себе в душу страх и обиду. Страх того, что ночной кошмар не закончится никогда. Что вечно он будет блуждать в лабиринтах своего дурацкого сознания. Вечность наедине с собой, может ли сравниться с этой пыткой другая мука? В мутное болотце страха, из самых черных уголков Васиной души, добрался чернильный, зловонный ручеек старой обиды, он вычернил мутную воду, и в ней, как в зеркале, Вася ясно увидел свое предательство и свою гибель. Колдун овладел им легко и вероломно.
- Это, положишь в гроб, - молвил колдун, отводя взгляд от трясущегося Василия.
Василий на четвереньках подполз к колдуну, он протянул руки. Когда он решился открыть глаза, колдуна не было, а в руке лежала старая, зазубренная стамеска…
Продолжение следует...