Профессия

ЧАСТЬ ПЕРВАЯ

1. ТУМАН

В ноябре на столицу упал туман. Белое облако накрыло город по самые крыши многоэтажек, примяло стены, прилипло к стеклам офисов, разбросало машины по дорогам. И не уходило.
Такого тумана город еще не знал. Самолетам не давали посадку, автомобили сталкивались в тумане и врезались в придорожные столбы.
И в этом катастрофическом тумане она мне позвонила. И я прыгнул в авто и понесся – на звук ее туманного голоса. Кажется, ехал по встречной полосе, кто-то сигналил, светофоры все, как один, показывали белый свет.
Я открыл дверь подъезда своим ключом и поднялся на восьмой. Позвонил, и она открыла так быстро, словно ждала меня около двери...
Она всегда выглядит так, как будто слегка нездорова, озябла или сосредоточена на чем-то. Кажется, что от обычной жизни ее отвлекает мысль о чем-то необычном, что никак не дает ей покоя.
Запахнула полы жакета и отступила, пропуская меня в квартиру. Одета дорого, но тоже как-то наспех – словно только что вернулась в обновках из бутика или собирается вечером выйти в свет, но еще не уверена, что именно в этом. Брючный костюм изящен, но... запахнут наглухо.
У нее вытянутое лицо, бледное, с чуть розоватыми пятнами на скулах. Пепельные светлые волосы, обрамляющие овал мягкими линиями волнистых прядей. Серые глаза. Полные губы... губы... губы...
– Не смотри на меня так! – отступает она еще дальше.
Ее зовут Эльза. Не Елизавета Георгиевна, как в паспорте, а Эльза... Генриховна, кажется. И по национальности она немка. Из русских, правда, немцев. Русская, но немка.
– Туман ужасный, – говорю я и сажусь в кресло.
– Да.
Она подходит к окну и опирается руками о подоконник. За окном – белое облако.
– Не боишься? – спрашиваю я.
– Природных явлений? Или киллеров?
– Что мужу расскажут о моем визите...
– Пусть расскажут. Он знает, что я не занимаюсь с тобой сексом. Я не люблю секс. Мне этого не нужно.
В ее фразе слово «секс» можно заменить на «кефир». Я не пью кефир. Я не люблю кефир. Кефир мне не кажется вкусным. Или на «метро». Я не пользуюсь метро. Мне не нравится метро. Я обхожусь без метро.
Спицын уверен, что его жена – холодная женщина. Но я знаю, что она опытная, страстная, жгучая даже в тумане. Я обожаю ее! Обожаю...
– А где Спицын?
– В Нью-Йорке. Позавчера улетел, несмотря на туман.
– И что ты делала эти два дня... без него?
– То же, что и с ним. Работала, спала, немного ела... Как обычно, дорогой.
«Дорогой» – это тоже просто так, привычно. Хотя, действительно, я дорогой мужчина. Мой автомобиль стоит сто тысяч долларов. Но, называя меня дорогим, она не вкладывает в это слово ни понимания моей ценности, ни душевной теплоты. Может, потому что автомобиль Спицына стоит триста тысяч. И потому что он – ее муж.
– Как твои курсы? – интересуюсь я вежливо.
Для нее гендерный аспект – краеугольный камень мироощущения, поэтому я стабильно интересуюсь степенью ее реализации в социуме.
– Это не курсы. Это бизнес-школа британского университета.
Если ей это помогает... почему нет? Даже Спицын не против.
– А твои дела? – спрашивает она из вежливости.
– Гут.
– Ни о чем не мечтаешь?
– Только о том, чтобы Бог послал Спицыну побольше фрикеров.
– Кто такие?
– Хакеры телефонных сетей.
Спицын – владелец крупнейшей мобильной сети в стране.
– Как диггеры?
– Умница!
Она, действительно, умница. И красавица. И тьютор бизнес-школы. Как много мы знаем новых слов, которые никак не выражают сути нашей жизни.
– Отчего туман такой? – спрашивает вдруг она. – Уже зима должна быть.
– Зачем ты мне позвонила?
– Соскучилась.
– А Спицын?
– Он – нет.
– Как у вас?
– Обычно, – она улыбается. – Нормально. Жить можно. Дачу перестраивает. Пол с подогревом планирует. Вчера дизайнер приходил. Скучно это...
Ей тридцать два года. Она хочет ребенка. Но не от Спицына. И, наверное, не от меня.
– Ты выглядишь усталой.
– Спасибо.
Непонятно, зачем позвала меня. Чувствую только, что тяжесть от ее разговора спускается от сердца все ниже.
– Эльза, это тяжело очень...
– Что именно?
– Носить этот туман на плечах.
И снова она улыбается.
– У всех так. Только одни носят туман, а другие – звезды.
– Ты думала обо мне?
Она молчит. Я подхожу и отрываю ее от белой пелены за окном.
– Я хочу тебя!
– Странная реакция.
– Есть препятствия?
– Я снотворного купила. Два пузырька.
– Зачем?
– Чтобы отравиться.
– Когда?
– Не знаю. В ближайшее время.
– Хоть позвони – попрощаемся.
– Ну вот я и позвонила...
– Дура!
Никакая она не умница. И не красавица. Обычная психопатка, измученная неудовлетворенностью. Бледная поганка...
– Развестись не хочешь?
– А зачем? Мы и так не видимся. Он работает по полуночи. И встает в шесть утра.
Да, Спицын всегда был маниакальным трудоголиком.
– И начнется это все: тебе – мне. Разводы, разделы, адвокаты...
– Я сам адвокат.
– Не в этом дело.
Она словно тает в моих объятиях. Я перестаю ее чувствовать. Она обнимает меня, а я ощущаю только туман, приникающий ко мне все ближе. И до утра мы барахтаемся в этом тумане, выброшенные за границы реальности.
А утром звонит мой мобильный, и я тянусь за ним, продолжая целовать ее плечи...
– С тобой все нормально, Илья? – спрашивает Маша.
– Не совсем. Небольшая авария.
И предупреждаю ее вскрик, глядя на голую Эльзу.
– Ничего страшного. Сейчас машину починю и встретимся...
– Сволочь! – говорит на это Эльза, когда я отключаю мобильный. – Лжец. Пошляк. И бабник. Презираю мужчин. Грубые животные. Бездуховные, похотливые твари. Человечество совсем скоро сможет обходиться без мужчин. Вырожденцы и дегенераты – все, как один. Совершенно бесчувственные жлобы.
Я целую ее злые губы и поднимаюсь.
– Спицыну это скажешь. И привет от меня можешь передать.
– Пошел ты!

2. «ГАЛАКТИКА»

Один из двоих говорит невнятно. Я не вижу ни того, ни другого, но у того, кто сидит дальше от меня, громкий голос и четкая дикция.
– Это дело на миллион. Ты понимаешь?
– Бу-бу, – отвечает его компаньон.
– И это очень опасное дело.
– Бу-бу-бу…
– А если кто-то что-то разнюхает…
– Бу-бу-бу…
– Так что – предельная осторожность!
– Бу!
Это «Бу!» может значить «да», а может и «нет». Нормальные, вменяемые посетители не станут обсуждать в людной «Галактике» дело на миллион, о котором никто не должен разнюхать. Но с другой стороны, в «Галактику» не впускают незнакомых, ненормальных и невменяемых.
В доказательство этого появляется Макс. В короткой кожаной куртке, торчащем из-под кожанки свитере с высокой горловиной и клетчатой кепке набекрень. Макс – стильный парень. Его вид доставляет мне стабильное визуальное удовольствие. Он моложе меня на девять лет, но я не завидую его молодости. Даже если бы мне было сейчас двадцать восемь, я никогда не решился бы нахлобучить такую кепку.
Он высокий и тонкий парень. И его наряды очень его красят. Я отдаю себе отчет в том, что у меня правильные и четкие черты, что мои вещи пробиты известными лейблами, но стиля во мне – ни на грош. А Макс, даже заявись он в «Галактику» в юбке, никто не сказал бы «пидор», сказали бы «от Готье».
– Постой, не приземляйся, – останавливаю я его заход на посадку. – Загляни-ка за колонну и посмотри на чуваков. Кто такие?
Макс разворачивается без вопросов и направляется в сторону туалетов. Он не снимает кепку в помещении. В «Галатике» он как дома. Я приглаживаю волосы и беру еще один коктейль. Макс возвращается.
– Туман чертов в городе!
– И я рад тебя видеть.
– Врезался в столб! Как тебе?
– Ты?
– Я. Утром. Задом. Развернулся неудачно. Как тебе?
Макса всегда интересует мнение собеседника.
– Вырос этот столб прямо из тумана. Хорошо – не на скорости.
– Кепка тебе идет.
– Спасибо. И вся эта фигня – прямо с утра. Как тебе?
– Что в офисе?
– Я не был в офисе. Сорри.
– Макс!
– Сорри, я сказал. Сразу в мастерскую поехал. Задницу чинить.
– На тебя оглядываются.
Мы – культурные ребята. Мы не шумим и не привлекаем внимание в общественных местах. Но Макс… еще молод. Я почему-то гляжу на его тонкую шею и ощущение визуального удовольствия покидает меня.
Туман за окнами густеет до сумрака. Наваливается ночь, и в «Галактике» появляется Маша. Мария Макарова – известный визажист малоизвестного салона красоты «Афродита». Моя стабильная девушка. Мои будни. Одета Маша в короткую меховую куртку и джинсы в каких-то пятнах, стразах и долларовых знаках. Я поднимаюсь ей навстречу и целую в щеку. Макс тоже вежливо привстает. Маша моложе Макса… и намного моложе меня. Она почти не интересуется, чем я занимаюсь. То есть она не хочет подробностей. Она не грузится. Не раздумывает мучительно о смысле жизни. Не ищет себя. Она уже все нашла – в этом салоне. И даже меня нашла в этом салоне. Правда, я ожидал там другую девушку – свидетельницу одного убийства, но Маша об этом не спросила. Она просто подошла ко мне впритык:
– Вы к нам бриться?
Мне бы никогда не пришло в голову сходить побриться в женский салон красоты, но я сказал «да».
– А здесь не бреют мужчин, – резонно ответила Маша.
– А где?
Она протянула мне визитку со своим телефоном.
– Вот и проторчал все утро в мастерской. Как тебе? – поинтересовался Макс мнением Маши.
– А что случилось?
– Машину разбил.
Он махнул официанту.
– И ты тоже?
Я отвернулся. Подошел Шурик с бутылкой виски и рюмками. Шурик – дольше всех в «Галактике» и лучше всех знает нашу компанию – меня, Макса, Соню, Сахара и иногда… Машу.
– Так это ты машину разбил? – снова носится в воздухе.
– Въехал в столб, говорю же.
– А ты? – Маша обернулась ко мне.
– И я.
Макс взглянул искоса. Понял, что есть подводные камни и течения. Макс очень хорошо меня чувствует. Лучше, чем визажист Мария Макарова. Пожалуй, с ним у нас могла бы быть крепкая семья.
– Вы не в одной машине ехали?
– Вдвоем за рулем.
– Нет, серьезно…
Обычно Машу не тревожат мелочи. Но иногда какая-нибудь мелочь вдруг лишает ее покоя, круша спокойное течение нехитрых мыслей в ее голове.
Сейчас это случилось потому, что вчера я должен был встретить ее в центре и сопровождать в «Орион» – на штатную вечеринку ее приятелей. Я создавал бы фон. Может, так девушки с не очень хорошей фигурой любят фотографироваться на фоне одной и той же мебели, которая их «худит». И теперь Маша пытается связать воедино то, что я не рекомендовал бы ей связывать.
– Когда это случилось?
– Утром, – говорит Макс за меня.
– Вечером, – говорю я. – У меня обычно это случается вечером.
Макс скалится.
– Дуру из меня не делайте!
И в то же время… она не искала меня тогда, когда я не пришел. Она все равно пошла на вечеринку, а мой номер набрала только утром.
– Почему ты не позвонила мне вечером?
– Я была зла на тебя.
Макс изо всех сил показывает, что ему скучно быть свидетелем наших разбирательств. Слишком много разбирательств повсюду.
– Знаешь, кто был с той стороны? – указывает взглядом на колонну.
– Кто?
– Наш старый знакомый Караваев с девушкой.
– С девушкой?
Это ее голос звучал так невнятно? Это с ней он обсуждал «дело на миллион»? С девушкой?
– На кого он теперь работает? – спрашивает Макс задумчиво.
– Не скажу наверняка. Может, на себя самого даже.
– На себя? В период парламентских выборов?
Теперь скучно Маше. И она тоже дает это понять.
– Может, уйдем отсюда, Илья?
– И оставим Макса наедине с недопитой бутылкой виски?
– Сейчас Сахар подойдет, – оправдывается Макс.
– Нет, этого я не вынесу! – Маша решительно поднимается.
Мне хочется напомнить ей, что я же как-то выношу ее подруг-парикмахерш. А Сахар – классный дядька, если разобраться. Но с другой стороны, Маша – моя стабильная девушка. Мои будни. Почти жена. Нехорошо обижать близких людей.
Я беру Машу за руку.
– Пойдем, дорогая. Пусть старые ветераны говорят об общем деле без нас.
– Ваше «общее дело» вот у меня где! – она чиркает длинным ярким ногтем по горлу.

3. СОНЯ КЛИМОВИЧ

Ее ногти тоже усыпаны стразами. Если бы Маша могла снять с неба звезды, она обязательно пришпилила бы их на себя. Но, оставшись с ней наедине, я отчищу ее от фальшивого блеска, как отделяют от тысячи одежек неказистый качан капусты. Сердцевина самых роскошных вещей обычно проста, суть самых роскошных женщин – еще проще. И Маша на самом деле – ограниченная, полуобразованная, лишенная каких бы то ни было талантов, в меру стервозная брюнетка. Она не загадка для меня – абсолютно.
Вцепившись в мой локоть, она идет вслед за мной к машине, и я уже вижу нас через час, в ее квартире, ее – раздетой, себя – с газетой. Я не дошел сегодня до инета и выпал из новостей. Зато почти дошел до минета.

И в это время в мое жизненное пространство врезается Соня Климович. Врезается всем сразу – своим мотоциклом, шлемом, напором, вопросами с плеча, энергией движения, рыжими волосами.
– Илья!
Хватка Маши ослабевает.
– Всего двадцать минут! – добавляет Соня.
– Дорогая, поезжай домой. Через двадцать минут я буду, – заверяю я свою девушку и подталкиваю ее к такси.
– Я жду два часа. После этого ты не войдешь! – предупреждает она и уезжает.
– Прости. Всего двадцать минут, – повторяет Соня. – Только не в «Галактике»: там все наши.
Мы сворачиваем в кафе на другой стороне улицы. Соня садится за столик и начинает, как всегда, без «введения», если, конечно, не считать «введением» извинения за сорванный вечер семейного счастья.
– Дело на миллион долларов, Илья!
И оттого что первая фраза цепляется за те, которые я уже где-то неясно слышал сегодня, мне становится не очень уютно. Хочется почему-то спорить с Соней…
– Одного депутата шантажируют. Требование – немедленно выйти из блока. А это неминуемо приведет к расколу в период консолидации.
Соня – журналист по образованию. И по призванию. И по духу. Такой же хакер в журналистике, как Макс в Сети. В нашей немногочисленной компании Соня – из тех, кто способен на мозговой штурм. Но ей… ей двадцать пять лет. Она горяча, как цвет ее растрепанных волос.
– Кто к тебе обращался? Он сам? – уточняю я холодно. – Он лично позвонил в офис?
– Да, – врет она спокойно.
– Роман зарегистрировал его звонок?
– Что ты хочешь этим сказать? Ну, он не звонил. Мне об этом сказала его жена. Он в шоке, он не может обсуждать это.
– Швейцарские счета задымились?
– Речь идет не о деньгах. Доходы-расходы – это дело сейчас обычное. И я бы не отвлекала тебя от твоих важных дел ради спасения чьего-то капитала. Кроме того, я помню, что мы не ввязываемся в политику и не связываемся с политиками. Но дело не в деньгах и не в политике. Они выкрали его сына. Мальчику шесть лет. Его нет четвертый день, и по телефону звучат только угрозы. И приказы…
Я отворачиваюсь.
– До выборов – месяц, – добавляет Соня.
– Откуда ты знаешь его жену?
– Это важно?
Я молчу. Соня знает, что важно. Я должен быть уверен, что это не фальшивый заказ через три подставных конторы. И если она рассказывает мне о шантаже – это уже не ее личное дело.
– Мы знакомы... с некоторых пор.
– Соня!
– Илья! Ну почему, почему ты всегда спрашивает то, о чем никто не хочет говорить, не хочет вспоминать?! У тебя талант к расследованию, я знаю. Но нельзя применять его везде, повсюду, ко всем, в любом случае…
Я молча глотаю кока-колу.
– Мы делали аборт в один день в одной клинике… Два года назад. В центре «Здоровье женщины». Она плакала, я стала ее утешать – так и познакомились. Ее зовут Евгения. Женя… Для меня – Женя…
– И фамилия этой Жени?
– Мусиец…
– Ого!
Кока-кола становится безвкусной. Шипит на языке.
– И она обратилась в бюро через тебя?
– Она обратилась не в бюро. Она обратилась – ко мне. За помощью…
– Ее муж знает об этом?
– Да. Он не хочет привлекать своих штатных. Он их подозревает.
И что-то натянутое остается между нами, как напряжение ночного воздуха.
– Мне очень жаль, – говорю я, разрывая это напряжение.
– Нормально. Я тогда была дурой, – она опускает глаза.
– Ты никогда не была дурой, Соня.
Соня Климович – наш «мозговой штурм». Таким женщинам обычно не очень везет в личном. Два дела по покушениям на бизнесменов мы раскрыли только благодаря ей одной. Из нас всех – она жесткий аналитик, а я, как ни странно, – больше кулаками помахать. Бывало такое, что снимал пиджак и бил в морду, как на ринге, как в молодости, как в свои самые смутные времена.
У Сахара другая подготовка – он каратист, тренер со стажем. В нашем бюро он – «по связям с общественностью», то есть отвечает за агентурную сеть, но обычно и разборки – на его совести. Макса для таких дел лучше не отрывать от компа, толку от него мало. Роман – просто парень при галстуке. Пусть меня считают геем, но секретарем в моей компании будет только парень.
А Соня – утонченность и интеллект нашей конторы. Вот такая, какая есть – грубая утонченность и порывистый интеллект, резкий взгляд на вещи, прямолинейность и бескомпромиссность. Вечно в джинсах и свитере, вечно с торчащими рыжими волосами, вечно чем-то встревоженная, взъерошенная от шального движения на дорогах. Девушка, которую я никогда не хотел. И которая не хочет меня.
– Подвезти тебя домой? – спрашивает на улице, берясь за руль мотоцикла.
– Нет, я не пил.
– Значит?
И оба смотрим на бигборд рядом со светофором – с портретом Мусийца во весь рост. Блок «Мы» – основная составляющая Народной партии. Если он выйдет из блока, все его «Мы» не пойдет за ним, а разделится на «Мы» и «Против нас», и народники вылетят из рейтинговой таблицы. Может, это волнует его даже больше, чем похищение собственного сына.
А жену, которая хотела второго ребенка, была вынуждена сделать аборт, а теперь потеряла и первого, конечно, волнует совсем другое.
– Это не совсем простое дело, Соня, – подвожу я итог нашей беседы.
– Но мы возьмемся за него?
– Завтра я встречусь с Мусийцом.
– Нет, Только с Женей. Он не хочет участвовать в этом. И не завтра, Илья. Медлить нельзя. Я перезвоню тебе, когда договорюсь с ней.
Соня резко стартует, и я остаюсь один перед входом в кафе. Меня ждет… половина вечера, не больше. Но эту половину я уже пообещал. Она уже не принадлежит мне. Мне принадлежат, может, пятнадцать минут, которые я потрачу на дорогу до квартиры Маши и в которые я наберу номер Эльзы.
– Здравствуй, любимая!
– Здравствуй, любимый, – откликается она далеким, бесчувственным эхом.
– Как ты?
– В порядке.
– Спицын вернулся?
– Тебя интересует Спицын?
– В тумане он мог залететь в Бермудский треугольник.
– Вряд ли Спицын мог бы залететь…
Мы все о своем, о женском.
– И тумана больше нет, – добавляю я.
– Завтра снег будет, – отвечает она сводкой погоды. – По «Люкс-FM» сказали.
– Какой диджей?
– Орлов.
Она усмехается так, словно далекое эхо вздыхает или всхлипывает.
– А ты… как?
– Новое дело.
– Будь осторожен. Ты все-таки не следователь. И не боевик. Ты юрист. У тебя аспирантура за плечами.
– У меня много чего за плечами, Эльза.
– Знаю. Все равно… Ты должен себя беречь.
Пожалуй, это максимальное проявление нежности с ее стороны – в телефонном разговоре. От неожиданности я даже теряюсь, останавливаюсь под зеленым глазом светофора и слушаю злой рев джипов сзади.
Мое личное время истекает…

4. МА-ША

Маша утверждает, что окончила школу с серебряной медалью, то есть с одной четверкой по физике. На самом деле, физика тут ни при чем. Дело не в ее интеллекте, просто Маша неглубокий человек. Поэтому она и не раскапывает проблему наших взаимоотношений. Она ее не замечает – в упор.
– Не прошло и полгода!
– Я старался.
Вхожу и целую ее в губы. Новый татуаж по контуру. Я-то всегда копаю как можно глубже. Я замечаю такие вещи.
Маша живет в бабушкиной квартире, доставшейся ей по наследству. Живет на деньги отца, который занимается строительным бизнесом, и частично – на мои.
Она очень милая. Невысокая, круглолицая, с широким носом и карими глазами. Волосы у нее длинные, черные, ровные, с густой челкой до бровей. Это моя Ма-ша.
– Почему не раздеваешься? – спрашивает через пятнадцать минут чаепития.
– Уйду скоро.
– То есть?
– Новое дело.
– Снова ночью?
– Я уверен в твоей верности.
Она улыбается. И я начинаю стягивать свитер. Дело делом, но не настолько же, чтобы оставлять свою стабильную девушку неудовлетворенной. Тянусь к ней и расстегиваю ее халатик. Если бы Маша видела проблему, она уже не один бы раз задала вопрос о женитьбе. Но она то и дело проваливается в мир своих тусовок, своего сомнительного гламура, а выныривая находит меня рядом. Этого для нее вполне достаточно. Может, потому что она еще молода.
Под халатом – белье серебристо-стального цвета, в тон той блузе, которую она уже сняла. Наверное, я отношусь к ней потребительски. Пользуюсь ее телом, ее нехитрыми чувствами, ее кроватью. У нее замечательное тело – подтянутое, крепкое, упругое, загорелое. Эльза – бледная, мягкая, туманная, вечно угрожающая развалиться на части, если не расщепиться на атомы. А Маша – цельная, сбитая, энергичная, как тренер по аэробике. Только пахнет от нее искусственным солнцем – солярием, кремом для загара, антицеллюлитным гелем, парикмахерской, ее подгулявшей тусовкой, ночами в клубах…
– Так почему ты вечером не позвонила?
– Я была зла, – повторяет она.
– Ма-ша!
– Что?
– С кем ты была?
– С Вероникой. И Игорем. И Олегом… И Иваном.
Я никогда не ревновал ее. И сейчас не ревную. Мысль о том, что вчера, может, она была с другим, меня не раздражает.
– А кто провожал тебя домой?
– Иван.
Иван – неизвестное мне имя. Может, какой-то новичок в их компании.
– Что за Иван?
– Друг Риты. Модель с розовыми волосами, помнишь?
– Она вчера тоже была?
– Она в Египте отдыхает.
– Без Ивана?
– От Ивана.
– Ты спала с ним?
– Мы все время будем говорить об Иване?
И об Эльзе.
– Просто интересно.
– Ревнуешь?
– Да.
– Я не спала с ним. Он даже не вошел в подъезд. Можешь спросить соседей.
– Так и сделаю!
Я поднимаюсь, оставляя ее одну в постели.
– Куда ты?
– К соседям.
– Ну, не исполняй, Илья! Не смешно!
Уходить от обольстительной голой женщины к старикам-соседям – глупо. Я возвращаюсь к Маше и целую ее татуаж. Врет она или нет – абсолютно все равно. Ее тело манит. Я люблю ее тело.
Оторвать меня может только звонок Сони. Но звонок запаздывает. Я подталкиваю Машу к вершине ее женского счастья, и она увлекает меня за собой. Оба срываемся с нашей вершины – в телефонный звон…
Звонит. Все-таки звонит.
– Это невыносимо! – бросает Маша и уходит в душ.
Я прижимаю мобилу к уху.
– Соня?
– Послушай, я договорилась. Она расскажет тебе все. Встретитесь на одной квартире, – она называет адрес. – Ты придешь раньше, подождешь этажом выше.
– В котором часу свидание?
– В полночь.
– Хорошо, хоть не на кладбище.
Соня делает паузу. И в эту паузу я слышу ее прерывистое дыхание.
– Я знаю, что не вполне наш профиль. Но ей нужно помочь. Она моя подруга. И она заплатит. Сын для нее – это больше, чем ее жизнь. Это очень серьезно, Илья.
Бывает, что мои сотрудники ведут себя так, словно забывают, кто из нас директор нашей конторы. Соня работает с нами три года, а я работаю в детективном бизнесе пятнадцать лет. Я начал тогда, когда вообще не было никакого детективного бизнеса, была сплошная преступность, и одни бандиты копали под других. Тогда я и научился копать глубже всех. Поэтому отключаю телефон, не прощаясь с Соней.
Время пошло, мы взялись за это дело. Я набираю Макса.
– Одиннадцать вечера, – сообщает он мне точное время.
– Знаю. Но ты же не спишь?
– Сплю.
– Я слышу грохот «Галактики». Ты теперь спишь не вставая из-за стола?
– Ок, хороший слух. А в чем, собственно, заключается вопрос?
– Сахар там?
– У него другой номер мобильного.
– Ну, брось. Все равно ведь напрягу. Нужна инфа на Мусийца. Вся. Полная.
– Это задание на завтра? – с надеждой интересуется Макс.
– Завтра в восемь утра мне уже нужен отчет. Поэтому, Макс, начинай шевелить извилинами под кепкой.
– Вот чему ты позавидовал! Могу тебе ее подарить… То есть это срочно, Илья?
– Очень срочно. И очень серьезно.
– Мы – вне политики, ты помнишь?
– Так и есть. Здесь шантаж.
– Шантаж – это не политика?
– Пусть Сахар тебе поможет. Не спите там, э!
Макс больше не спорит – не успевает. Маша смотрит на меня таким взглядом, каким обычно наблюдают за человеком, бегущим за отправившимся поездом, признавая его спринтерские способности ниже нуля.
– Не говори ничего, дорогая, – предупреждаю я. – Встретимся завтра.
– Бессонная ночь. С утра – в офис. Скоро тебе придется глотать витамины и биодобавки.
– Лишь бы не виагру.
– Все взаимосвязано, – пугает Маша на прощанье.
И только оказавшись в машине, я начинаю всерьез думать о деле. Теперь ничего не отвлекает, не заслоняет, не наслаивается. Мы должны встретиться на Дарнице, я гоню изо всех сил, чтобы успеть на явочную квартиру раньше Жени.
Четверть часа уходит на поиски дома. В ориентации на Дарницких улицах я не силен, выручает только карта. Наконец, нахожу дом, бросаю машину в соседнем дворе и открываю дверь подъезда. Соня предусмотрительно сообщила мне код, она никогда не пропускает таких деталей. Я вхожу быстро, не задерживаясь у двери. Поднимаюсь пешком на седьмой и жду.
Жду. Жильцы спят. Ничего не происходит. Лифт уходит вниз. Потом застревает где-то в районе пятого.
Часы показывают четверть первого. Хочется надеяться, что Макс в это время не спит, а собирает информацию об Андрее Викторовиче Мусийце, лидере блока «Мы», составившего ядро Народной партии.

5. ЖЕНА ЖЕНЯ

Прошло еще пять минут, и я услышал, что дверь внизу снова открылась. Донесся стук каблучков. Зашумел лифт, пополз вниз, потом поднялся до шестого и замер. Она вышла. Повернула ключ в двери своей квартиры и только потом огляделась по сторонам.
– Илья, это вы?
Одета была в длинный кожаный плащ с капюшоном, отороченным длинношерстным мехом. Не очень высокая, тонкая, на каблучках-шпильках. Откинула капюшон, и я увидел коротко стриженные чуть волнистые темные волосы, острый носик, бледные губы и беспокойные серые глаза.
– Это я, Женя, не бойтесь, – отозвался я.
Она провела меня в комнату и вгляделась пристально.
– Вы молоды. Моложе, чем я ожидала.
– А чья это квартира?
– Моя. Личная. Моей покойной матери. И давайте вы не будете задавать мне обычных милицейских вопросов.
– Просто я подумал о том, насколько безопасно бывать здесь, – я опустился в кресло и закурил.
Она отвернула нос от дыма.
– Я часто прихожу сюда. Иногда здесь ночую, когда Андрей занят или в отъезде.
Передо мной жена известного политика – уставшая, перепуганная, худая, загнанная, с бледно-желтыми губами и нелепыми стрелками на веках, сохранившимися на память о прошлой, может, роскошной и беззаботной жизни. Чем-то напоминающая Эльзу, а чем-то – Соню Климович. Я слушаю ее молча. Не перебиваю. Слушаю… и почти не слышу. Ребенок исчез. На домашний телефон звонят. Звонят мужу на мобильный. Он не может выйти из блока. Она не может ничего изменить. Послезавтра – крайний срок для подачи заявления о выходе. Он рвет на себе волосы. Но он политик. Он поставил слишком много. Сын ему не дороже.
– Он знает, что вы сейчас здесь?
– Да.
И добавляет обреченно:
– Он сказал, что это ничего не даст. Он не пойдет на их условия. Остается надеяться, что его противники – люди цивилизованные…
– Я в это не верю. Цивилизованные люди не похищают чужих детей.
Желтизна с ее губ переползает на все лицо, заливает щеки.
– Какой выход, Илья?
– Сдавайте сейчас всех, кого вы подозреваете… тоже милицейский прием.
– Я не знаю. Не знаю. Это его конкуренты. Они убьют моего мальчика…
Сына зовут Саша. Ему шесть лет. Он ходит в первый класс гимназии. Обычно его возит шофер. В день похищения он ждал Сашу у выхода, как обычно. Мальчика не было. Он поднялся в класс. Учительница сказала, что Саша уже ушел, вместе со всеми, не раньше, не позже. Может, кто-то встретил его в холле гимназии и вывел через другой выход. Это возможно. Но в гимназию не впускают посторонних, всех вошедших регистрируют. Эти записи уже просматривали сотрудники Мусийца, расспрашивали учителей и охрану.
– Похитители запретили вам обращаться в милицию?
– Нет, наоборот. Сказали, что мы можем обращаться куда угодно, это нам ничем не поможет. Они знают, что Андрей сам не захочет широкой огласки.
– И денег они не вымогают?
– Нет, о деньгах вообще речь не идет.
– А шоферу своему вы верите?
– Верим.
– Почему?
Почему мы верим одним людям и не верим другим? Почему Мусиец верит своему шоферу и не верит угрозам шантажистов? Почему Женя верит мне? И почему Эльза мне не верит? Я бы женился на ней в день ее развода. И на второй день у нас родился бы ребенок.
– Хорошо, Женя. Я не буду больше вас мучить расспросами. Завтра пойду в школу и начну все заново.
– Но учителя и так напуганы.
– Теперь не до деликатности. Остается всего один день. Не знаю, чем так напугал учителей ваш муж, но я бы… за своего малого… я бы разнес вообще эту гимназию к чертовой матери!
Она кивает. Слезы катятся по желтым щекам в дорогой мех.
– У меня больше не может быть детей. Это… не существенно сейчас. Я не думаю, что другой ребенок заменил бы мне Сашу, но, может, если бы я знала, что смогу еще родить, мне было бы легче… хоть немного…
– Зачем вы сделали тогда аборт?
Она уже не упрекает меня милицейскими вопросами. Молча вытирает слезы и стискивает губы. Потом снова растирает капли ладошкой и говорит:
– Это он так решил. Что детей – достаточно. Только Саша… А теперь….
– Теперь нужно успокоиться. Я предложил бы отвезти вас домой, но, думаю, это может вызвать ненужные подозрения. Не уверен, что за вами не следят.
– Я не поеду домой. Останусь здесь до утра. Не могу взять себя в руки… Знаете, у одной моей знакомой очень долго не было детей. А потом вдруг… Бог послал ей ребенка. И она поняла, что сходит с ума. Этот ребенок стал центром мира, вытеснил для нее все остальное, никаких других мыслей у нее не осталось. А мальчик то болел, то капризничал, как водится. И тогда она уговорила мужа взять на воспитание малыша из приюта, такого же возраста. Муж был в шоке. Но психологически это был верный шаг, ее заботы разделились, и она стала успокаиваться. Страх потери стал ослабевать. Понимаете меня?
– Понимаю. Но свой ребенок – все равно свой, один.
– Один, конечно. Но, может быть, разделив свою любовь на двоих, пусть даже не поровну, ей удалось обмануть злые силы. Вы верите в злые силы?
Я гляжу в ее слезы и пожимаю плечами.
– А я верю. Злые силы есть! Они сильнее людей. Сейчас они отняли у меня моего мальчика.
Глубокая ночь. Если злые силы есть, то сейчас как раз их время. Женя подхватывается следом.
– Пообещайте мне! Пообещайте!
Этого я ожидал. Мое сердце на протяжении всего разговора сжималось зыбкой судорогой тяжелого предчувствия.
– Пообещайте мне, что вернете мне моего мальчика!
– Женя!
– Пообещайте!
Она на грани истерики. Пожалуй, в этот момент рядом с ней должен быть родной человек, а не я.
– Где сейчас Андрей?
– Андрей? Он… куда-то уехал. Он не посвящает меня… Он занят. Он всегда занят. И теперь – еще больше, чем обычно.
Я придерживаю ее за хрупкие плечи, дрожащие под воротником из убитого зверя.
– Вам нужно успокоиться и ждать. Я не могу давать обещаний, как бы мне этого ни хотелось…
Она словно выпадает из моих рук. Отстраняется резко.
– Мне не на кого больше надеяться, кроме вас, Илья.
– Я знаю. И я сделаю все возможное.
От звука захлопнувшейся двери становится жутко. Я спускаюсь по лестнице пешком, потом долго сижу за рулем без движения. Термометр показывает минус пять за бортом. Идет медленное погружение в зиму.
Если Эльза изводит себя так же, живя со Спицыным, видел я в гробу эту роскошь и эту стабильность! Желание одно – набрать ее номер, даже если из трубки хлынет туман и снова накроет город.
И вдруг меня останавливает неожиданная мысль: мобильная сеть, абонентами которой являемся и я, и Эльза, и Макс, и Соня, принадлежит Спицыну. Мы все у него под колпаком. И я не могу вдруг поменять номер, который знает столько людей. Может, так и Эльза не может ничего изменить – вдруг…

6. ГИМНАЗИЯ №6

Минус шесть за бортом. Холодает. Кондишн в моем авто оберегает меня от лишних эмоций, связанных с переменой погоды. Я пью кофе на заправке и еду в офис. Охранник кивает приветливо.
– Макс работает. Что у вас опять, ребята?
Его дело – сторожить нашу дверь, но парень то и дело дает понять, что способен на большее.
Макс сидит за компом, сняв кепку и нахлобучив очки на кончик тонкого носа. Вот теперь он не пижон, он – хакер. Рядом уже высится горка свежеотпечатанных бумаг.
– Это?
– Досье на Мусийца. Вплоть до его банковских счетов.
– Я тебя люблю.
– Тогда женись.
Сто процентов – у нас с Максом была бы крепкая семья.
– Это еще не все?
– Есть еще внутрипартийные доки. Не знаю, нужны ли они, но могу выцепить…
– А коды доступа?
– Уже в мусорной корзине.
Я завариваю чай и приношу Максу.
– А Сахар где?
– В банке из-под кофе.
Макс следит только за экраном компьютера.
– Не спит он, не бойся. С агентом каким-то встречается. После твоей ночной рассылки «Не спите! Мне скучно!» – никто глаз не сомкнул.
Я удовлетворенно киваю. Авралы бывают… и если бывают, тогда никому не спится. Начинаю просматривать «досье». Фамилии его соратников и противников прыгают из строчки в строчку. Тысячи людей, которые его знают, сотни, с которыми он связан.
– Макс, прекрати это…
– Все, последние файлы, – он подает мне теплые листы, выползающие из принтера.
– Что будем делать… со всем этим?
– Ты – Босс. Не задавай мне таких вопросов.
– Иди домой – выспись…
– Сенкс. Кстати, Соня звонила.
– Соня пытается все контролировать.
Я сижу до рассвета в кресле и гляжу на листы досье. Это бред. Вся политика – сплошные обманы и подставы. Сам Мусиец – сплошной обман и подстава. Олигархи столько денег вбухали в его кандидатуру, что он просто не может выйти из игры. Не он играет, им играют. Во всем этом деле только одна живая душа – ребенок…

Гимназия №6 принимает меня нерадушно. Завуч – хранитель традиций едва ли не дореволюционных учебных заведений, разговаривает сквозь зубы.
– Поймите и вы, господин Бартенев, вы не первый за эти пять дней, кто проводит здесь расследование, вызывает на допросы учителей, охранников, технический персонал и старшеклассников. Результат этого только один – страдает учебный процесс.
Даме за пятьдесят. У нее голубые волосы и перекошенные губы.
– У нас здесь – не провинциальная школа, а элитная столичная гимназия. Не нужно портить нам имидж своими бесконечными разбирательствами!
Престарелая Мальвина почему-то решила, что я позволю ей вменять мне в вину все проблемы имиджа ее заведения. Пожалуй, в то время, когда она сама пришла после в пединститута в какой-нибудь 10-Б, в обиходе не было слова «имидж». И даже не было слова «элита».
– Алина Альбертовна, простите, что перебиваю вас, но сейчас я не просто срываю учебный процесс, я ищу похищенного ребенка. И похищенного именно здесь, в вашей гимназии, поэтому давайте пока оставим разговоры об «имидже»!
– Это никем не доказано! – срывается она в крик.
– Это не требует доказательств. Ребенок пришел на первый урок, а после последнего – не вышел. Водитель ждал у двери.
– Он мог сам отвезти его куда угодно, – спорит она.
– Ваше мнение – всего лишь мнение. Существуют факты: видеокамера у центрального выхода не зафиксировала, чтобы ребенок покидал гимназию в день похищения.
О чудесах техники она позабыла. Но я уже просмотрел малоинтересное видео и не обнаружил ничего подозрительного.
– И чего вы хотите? Снова срывать учеников с занятий? – продолжает упорствовать она.
– Я хочу всего лишь поговорить с его учительницей…
– Со Светланой Олеговной? Вы понимаете, что творите? Бедную девочку уже запугали!
– Я не собираюсь никого пугать. Всего лишь задам несколько вопросов.
Мальвина больше не спорит, посылает секретаря за учительницей Саши, а сама смотрит на меня, не отводя взгляда.
– Кого-то вы мне напоминаете, господин Бартенев. Вы не в нашей гимназии учились?
– Нет. Я учился в провинциальной средней школе, и, скажу вам честно, у нас дети не пропадали.
Она фыркает, но в этот момент возвращается секретарша со Светланой Олеговной, и я оборачиваюсь к Мальвине.
– К сожалению, вы не можете присутствовать при разговоре.
– Не забывайте, что вы в моем кабинете!
– Предлагаю вам на время нашей беседы воспользоваться моим.
Мальвина вылетает в бешенстве. Я остаюсь один на один со Светланой Олеговной. Девушке нет и тридцати. У нее распущенные длинные волосы, невыразительные черты лица, маленькие губы. В лице нет ничего неприятного, но ничего и не красит. Может, не хватает макияжа, катастрофически не хватает. Одета в бледно-зеленый свитер и серые джинсы-клеш. Так, никак. Выглядит испуганной. Напряжена. Непонятно, как вести с ней беседу: не прощупывается.
– Ваша завуч в колонии строгого режима не работала? Сколько лет вы ее терпите? – улыбаюсь я.
– То есть? Сколько лет я в гимназии? Пятый год. Уже выпустила четвероклассников. Вот снова набрала малышей, где Саша.
– Устали уже от расспросов? – интересуюсь сочувственно.
– Да нет. Просто хочется, чтобы это все чем-то помогло. Милиция очень давит: где, с кем живете? как зарабатываете? способны ли на шантаж? Это очень неприятно. Еще были люди в штатском, те спрашивали, с кем знакома, с кем была знакома, с кем обсуждала учеников, кто приходил в гости, в гимназию…
– Ясно. Да вы присядьте. Закуривайте…
– Это кабинет завуча.
– А вы курите?
– Иногда.
Она говорит не на публику, не для слушателей, а себе под нос. Такому человеку должно быть сложно преподавать.
– Вам нравится работа?
– Нравится. Я рада, что смогла сюда устроиться. У меня был испытательный срок – год, в течение которого оценивали каждый день каждый мой шаг. Постоянно присутствовали на уроках, и я это выдержала.
– Вы замужем?
– Нет. Живу с родителями.
– А детей вы любите?
– Люблю.
– А своих хотите?
– Хочу. В будущем.
Она отвечает серьезно. Спокойно. Нормально. Мне почему-то не хочется задавать обычные вопросы. Уверен, что она ответит правильно. Но ничего оригинального в голову не приходит.
– В тот день никто не приходил к Саше?
– Нет. У нас же регистрационная система.
– Он выглядел как обычно?
– Да.
– Вел себя как всегда?
– Да, кажется. Я не заметила ничего особенного.
– Вы его вызывали в этот день?
– Да, на чтении. Он читал хорошо. У него беглое чтение.
Мне скучно с нею до ужаса.
– Разве дети в шесть лет уже читают?
– В нашей гимназии – да.
– Светлана Олеговна, в котором часу вы ушли домой в тот день?
– Сразу после уроков. Я взяла домой контрольные, и хотела еще зайти в супермаркет.
– Зашли?
– Да.
– Чеки сохранились?
– Нет, я не храню чеков.
– Как зовут вашего парня?
– У меня нет парня. Я очень занята. Не хватает времени.
У нее тихий голос. Совсем не учительский.
– Спасибо, Светлана.
– И вам спасибо. Найдите Сашу поскорее. Это все не на пользу гимназии. И дети волнуются, – добавляет она на прощанье.

7. САХАР

Минус десять за бортом. Погружение в зиму теперь идет рывками. Может, от бессонной ночи, но у меня такое ощущение, что я проваливаюсь на дно зимы. Падаю в какую-то мерзлоту.
Я чувствую такие вещи. Чувствую, что это дело идет как-то не так. Если вообще идет.
– И что? Чаи гоняешь?
А вот и Сахар. Сахар – старше меня, ему сорок два. Это невысокий, крепкий тип, неожиданно гибкий и пластичный. Сахар – из тех, кого не замечаешь в толпе, на кого не оглядываешься на перекрестке, кому запросто можешь наступить на ногу в метро. Но если Сахар наступит на ногу тебе, ты уж точно запомнишь его на всю жизнь. Не знаю, какого цвета у него чемпионский пояс, но уже пятнадцать лет он работает тренером и снабдил бойцами не одну группировку.
Константин Иванович Сахаров – в прошлом чемпион Европы по карате, в настоящем – мой друг и сотрудник нашего бюро. Свой человек. Одно «но» – с чувством юмора у него напряжно. Не до юмора ему как-то. Тяжелое было детство.
У него некрупные, аккуратные черты, тонкие сжатые губы, бледное лицо. Он не курит, но почему-то производит впечатление человека, который курит без продыху и не стесняется выпить в незнакомой компании. Он не был ни разу женат. Я бы удавился так жить, а Сахар – бодр и доволен. Один во всем белом свете. Сам по себе.
– Да, чаи гоняю, – киваю я, опуская взгляд в чашку.
Он садится рядом.
– Никуда не торопишься?
Если Сахар хочет что-то сказать, он никогда не скажет прямо. Он задаст предварительно сто бессмысленных вопросов, а потом может просто развернуться и уйти. Я повесил на него агентурные связи, потому что вопросы задавать он умеет очень хорошо. Он специфический малый, этот Сахар. И он умен.
– Считаешь, я должен торопиться? – отвечаю вопросом на вопрос.
– Ты же взялся на нелегкое дело, – кивает он. – Лавируешь между избирательными блоками.
– Абсолютно. Меня интересует только этот пацан. Его жизнь.
– Блоки идут друг на друга, как группировки в девяностые, если не отчаяннее, – замечает он бесстрастно.
– Это все, что тебе удалось узнать?
– Ты Караваева помнишь?
Караваев – журналист, который не раз сливал нам разного рода информацию. Впрочем, не только нам. Есть такие журналисты, для которых их статус – допуск к самому дорогому товару – информации. Их нельзя не ценить, но уважать… Мне сложно уважать таких людей. Продать горячие новости подороже – их основная цель. В период оранжевой революции Караваев работал в штабе одного кандидата в президенты, после первого тура выборов – в штабе другого. Вот уж кто «лавирует между избирательными блоками».
– Так что с Караваевым?
– Он работал на Мусийца, потом ушел.
– И?
– Говорят, это был личный конфликт на почве финансирования предвыборной компании.
У нас на каждом шагу такое – конфликты на почте финансирования. Я задумываюсь. За окнами начинают беспорядочно носиться снежинки. Ранняя зима. Еще и ноябрь толком не окончился.
– Что ты на меня так смотришь? – прищуривается Сахар.
Пожалуй, это самая странная из моих привычек. Когда я задумываюсь, начинаю всматриваться в лицо собеседника, не видя его. Могу пристально разглядывать случайного знакомого, официантку в кафе, Сахара….
Я думаю о том, что домино складывается вполне закономерно…
– Влюбился? – спрашивает снова Сахар.
– Да, влюбился.
– А я думал, у вас с Максом серьезно.
И я набираю Макса.
– Ты же разрешил мне выспаться! – верещит тот, едва увидев мой номер на экране мобильного.
– Не просыпайся, – разрешаю я. – Вспомни только, с кем ты видел Караваева в «Галактике».
– Караваева? В «Галактике»?
– Проснись, Макс!
– С бабой.
– Ну?
– Молодая баба. С косой.
– Как у Тимошенко?
– Нет, висела коса. Не очень опрятная. Светлые волосы.
– А лицо?
– Такое, обычное.
– Ты проснулся?
– Обычное, правда. Ни прыщей, ни бородавок. Маленький рот. Говорила невнятно…
Это может быть любая женщина, кроме, разве что, Юлии Тимошенко. Но все-таки… не любая! А только одна. Я киваю самому себе. И киваю Сахару. Осталось только убедиться в этом.
– Ты давно пытал женщин? – спрашиваю напрямик у коллеги.
– Что ты подразумеваешь под словом «пытал»? – уточняет тот без особого азарта.
Ясно, что Сахар – не поклонник женских прелестей. Да и прелести в этом случае весьма сомнительны.
– Едем! – решаю я, и он покоряется без лишних вопросов.
Сидя рядом в авто, Сахар вертит головой из стороны в сторону, словно впервые видит центр нашего города.
– А ты влюблялся когда-нибудь? – спрашиваю его я, чтобы отвлечь от бессмысленного обозревания улиц.
– Не очень.
– И чем заканчивалось «не очень»?
– Сексом.
– А потом?
– Проходило.
– А у меня не проходит.
Он качает головой из стороны в сторону, словно про себя напевает какую-то не очень веселую, но бесконечно долгую песню.
– Проходит. И у тебя тоже. Просто у тебя другой ритм проходимости….
– Считаешь?
– Иначе не бывает. А куда едем?
– В школу.

Гимназия №6 нам не рада.
Я открываю дверь в класс и едва сдерживаю себя, чтобы не войти внутрь. Светлана Олеговна замирает с открытым ртом, но замирает всего лишь на долю секунды. Потом торопливо выходит к нам в коридор. Вежливо здоровается. Интересуется, какие вопросы привели нас снова.
– Светлана, – прерываю ее я. – У нас больше нет вопросов. Я требую, чтобы сегодня вечером вы и ваш приятель Караваев вернули Сашу родителям. Ровно в шесть вечера – живым и невредимым. А иначе – вся милиция страны, все сыщики, весь Интерпол и все сторожевые собаки мира пойдут по вашим следам! Вы не выкарабкаетесь, я вам это гарантирую!
Она молчит. Хлопает белесыми ресницами. Потом молча уходит в класс, а мы идем вниз по лестнице.
– Думаешь, не просчитался? – спрашивает Сахар задумчиво.
– Уверен. Но неизвестно, насколько сильные люди взяли в оборот Караваева…
Он еще думает.
– Блин, это риск, – делает неожиданный вывод.
– Блин, вся наша жизнь – риск.
– Наша – да. Но жизнь ребенка – в тысячу раз больший риск.
Я киваю. Я понимаю, к каким последствиям это может привести.
– Если ты мне будешь нужен вечером, я звякну.
И мы прощаемся в центре. Валит снег. Пахнет зимой, а не поздней осенью. Пахнет февралем и настоящими метелями. И мороз крепчает. Схватывается за стекла машины, дышит холодом на термометр. За бортом – минус пятнадцать.
Это можно пережить. Это не предел. Просто не хочется этой ранней зимы и этой метели. Не хочется это переживать.

8. БОЛИНЕТ

Он звонит около пяти вечера. В это время я еще в центре – сижу в кафе «Наполеон» и ем свиной стейк с грибами. Человек же должен иногда питаться – хотя бы в мороз.
– Илья? Здравствуй. Это Сергей.
То есть наш общий друг журналист догадался, что его звонок меня не очень удивит.
– Илья, ну зачем ты встрял в это дело?
– Вы должны вернуть ребенка.
– Да я не решаю это! Я был всего лишь посредником!
– Послушай… ты был посредником. Эта училка была посредницей. Не слишком ли много посредников в этом деле? Я хочу поговорить с тем, кто оплатил услуги стольких людей, а не с тобой!
– Это невозможно. И что ты можешь ему сказать?
– Что дело проиграно. Объясни ему это, как посредник. Мусиец не выйдет из блока – он пешка в чужой игре, у него нет собственной воли. Закончится все это только одним – училку будут судить и потянется длинная цепочка разбирательств. Чтобы этого избежать, нужно просто вернуть ребенка.
– Судебные разбирательства никого не пугают!
Он отключается. Потом звонит снова.
– Илья… подъезжай к шести вечера к метро «Театральная». Внутри заберешь ребенка, он выйдет из электрички. Но если тебя не будет, или там будут менты, я не смогу тебе гарантировать, что его оставят в живых.
– Угрозы с вашей стороны уже неуместны.
– Ты ошибаешься, – говорит он веско. – Мусиец не выполнил наших условий. Ребенок приговорен. Посредники никого не интересуют, потому что они представления не имеют о заказчике. А у меня – билет на самолет, который улетает через два часа. Я просто понимаю, что убивать ребенка – бессмысленно, эта карта не сыграла и уже не сыграет. И, по старой памяти, хочу помочь тебе заработать на спасении мелкого.
Машинально я отодвигаюсь от еды.
– Спасибо, Сережа, – выдавливаю насилу. – Я могу тебе верить?
– Я помню о нашем прошлом сотрудничестве. Все нормально, – заверяет Караваев. – Ребенок будет на месте.
В какой-то миг я чувствую, что вырываюсь из бездны. А в следующий – уже ничего не чувствую: вижу ее номер на экране мобильного.
– Здравствуй, любимая…
Где бы и с кем я ни был, каким бы серьезным делом ни занимался, не могу удержаться, чтобы не назвать ее любимой.
– Здравствуй, дорогой, – откликается она привычно.
Привычно – и не привычно. Голос кажется еще более вялым. Туманным, тающим, прерывистым. А может, она просто жует свой вечный «Орбит».
– Хочешь заранее поздравить меня с Новым годом? – помогаю ей я.
– Угадал. Хочу поздравить тебя с Новым годом. Потому что потом я не смогу этого сделать. Надеюсь, что не смогу.
– То есть?
– Илья… я… выпила это снотворное.
– Когда?
– Десять минут назад.
– Эльза… Любимая. Только не ложись в постель!
В один миг я оказываюсь в авто и срываюсь с места.
– Подойди к окну! Эльза! Что ты видишь?
– Ночь.
– Это не ночь, Эльза. Это вечер. Подойди к другому окну! Ты видишь вечер? Ты должна видеть вечер!
– Прощай, – говорит она и кладет трубку.
Я вызываю скорую, старательно выговаривая ее адрес. А потом начинается гонка на опережение. Гонка в ноябрьских сумерках. Погоня за тающим туманом…
 
Люди отличаются друг от друга не только внешностью, характером и финансовым состоянием, но и интенсивностью жизненных сил. Эльза действует, работает, активно проявляет себя в социуме, но на самом деле – жизненные силы у нее на нуле. Она вяла, вечно нездорова, и жизнь ее ничем не прельщает. Она даже не та мышь, которая тонет при эксперименте первой, она та – которая умирает задолго до эксперимента от предчувствия беды.
Предчувствие беды губит Эльзу. Она сама для себя – та беда, от которой нет спасения. Звоню, но она не снимает трубку.
Где же Спицын?! Почему этот мудак не следит за собственной женой?!
Сердце так сжимается, что нет сил дышать… я ищу в бардачке хоть что-то мятное.
Есть такие таблетки «болинет». От гриппа или еще от чего-то, не знаю. Может, просто обезболивающее. Эффект начинается с действия названия на подсознание – так задумано. Я грызу эти таблетки – и чувствую – боль есть! Есть одна только боль – сплошная боль. А всего остального – нет. Миранет, Эльзынет, Счастьянет.
Эльза! Зачем же ты так со мной? Если ты умрешь, я не буду жить!
У ее подъезда нет машины скорой. Нет машины Спицына. Я несусь вверх по ступенькам…
Дверь заперта. Никто не открывает. Внутри – тишина, которая просачивается в щель под дверью.
– Эльза!
Я колочу изо всех сил. Звоню во все звонки, один из которых – точно Эльзин.
Выходит женщина из соседней квартиры.
– Вы к Лизе?
О Боже! Эльза!
Наконец, дверь поддается. Цепочка вырывается, все трещит, и я вваливаюсь внутрь…
Эльза лежит в постели. Похоже, что спит, но дыхания не слышно. Я сжимаю ее запястья и чувствую едва ощутимый, полумертвый пульс. Тормошу ее, хлопаю по щекам.
– Очнись, очнись, любимая!
Тащу ее из постели. Она одета в деловой костюм-тройку. Пришла с работы и легла отдохнуть – не иначе. До приезда врачей она должны быть живой. Я пытаюсь поставить ее на ноги, но тело уже неподвластно ни ей, ни мне. Ее тело уже лишилось последних жизненных сил.
– Проснись, Эльза! Ну же!
Соседка наблюдает за мной с порога, зажав рот руками, чтобы не кричать от страха. Я вижу ее ужас – боковым зрением. И только по отражению в ее глазах могу оценить ситуацию. Выхода нет.
Ноги Эльзы подкашиваются. Я подхватываю ее тело, пытаясь вернуть его в вертикаль. Пытаюсь заставить ее ходить, дышать, целую ее щеки, мокрые от моих слез.
Ее пульс под моими пальцами затихает, истончаясь до едва ощутимого подрагивания.
– Не умирай, любимая! Ты мне так нужна! Не умирай, пожалуйста… Я не смогу без тебя, честно. Не смогу! Давай походим, поглядим в окна – на эту зиму, а она – на нас, Эльза. Она – на нас. А мы на нее, – я тащу Эльзу к окну. – Смотри, дорогая, уже ночь совсем…
Она не смотрит. Ее глаза закрыты. Эта ночь и эта зима больше ее не интересуют. Она добровольно приняла такое решение, более того – она вынашивала его долго. Когда у человека мало жизненных сил, ему очень трудно определить смысл своего существования. Эльза так и не смогла жить ради неопределенного смысла.
Через выломанную дверь входят врачи скорой помощи и видят следующую картину: я стою, прислонившись к подоконнику и опершись спиной о черную ночь за окном, а Эльза висит на мне, как сдувшаяся резиновая кукла.
– Что она приняла? – доктор подхватывает ее на руки.
– Не знаю.
– Пульс есть?
– Уже нет.
В таких случаях даже врачи сомневаются, спасать ли, мучить ли тело, возвращая его к жизни, если человек сам хотел покинуть этот мир.
– Спасите ее, доктор! Умоляю вас!
Просьба вталкивает его в обычный рабочий ритм: начинается промывание желудка, какие-то инъекции… все это здесь, прямо в ее квартире, потому что времени терять нельзя. Его уже нет.
Я наблюдаю за ее спасением отстраненно – молча, бездейственно, пока доктор не бросает мне устало:
– Она будет жить, не волнуйтесь. Вы молодец, что не дали ей уснуть окончательно. Иначе – мы были бы бессильны. Теперь заберем ее в больницу, а вы не переживайте так… наводите здесь порядок что ли. И не вспоминайте о том, что было.
Пусть чертов Спицын наводит здесь порядок! Я выхожу вслед за врачами. Киваю соседке.
– Расскажите это ее мужу во всех подробностях!
И только теперь смотрю на часы. Уже давно прошли шесть вечера около метро «Театральная». Прошли – в любом часовом поясе и в любом времяисчислении. Я несусь к метро, и снова натыкаюсь на машины скорой помощи, как будто они меня преследуют.
– Что там случилось? – спрашиваю у перепуганной женщины с сумками.
– Ветку закрыли. Ребенок упал под поезд. Даже внутрь никого не впускают, оцепили все.
Ребенок был приговорен. Караваев выпросил его – в память о нашем прежнем сотрудничестве. Выпросил ли? Может, и нет. Только теперь в смерти малыша виноваты не те, кто его похитил, и не его отец, который ничего не предпринял для его спасения, а я. Я один.
Кто знает об этом? Сам Караваев, его сообщники, заказчики, Сахар. Но самое главное – это знает моя совесть.
Вход в метро перекрыт. Я отворачиваюсь от машин скорой помощи. Болинет.

9. ПАТОЛОГОАНАТОМ

Он не жует при вскрытии, он всегда в перчатках, он не рассказывает черных анекдотов. Когда он не на работе, он забывает о своей профессии. Но он патологоанатом. Мой хороший знакомый Григорий Романюк. Жена, двое детей, теща. Обустроенный быт.
Мы встречаемся в девять вечера в морге, и он говорит устало:
– Не понимаю твоего запоздалого интереса к этому делу. Мальчишка упал под поезд. Ему отрезало голову. Хочешь видеть голову?
– Нет. Просто его толкнули. А я должен был получить ребенка живым. Это сын…
– Я знаю, чей это сын. Мне уже звонили. И даже сказали, что ты вел это дело. Но ты уже ничего не исправишь. И никто не исправит. Просто соединим части тела, чтобы выдать родителям для похорон.
– Мы все расшиблись о политику.
– Чем я могу?..
– Ничем.
Но я не ухожу. Да, Гриша теперь ничем не поможет. Не вернет время назад. Сажусь на стул и обхватываю голову руками.
– Так ведешь себя, будто у тебя голова тоже лишняя.
– У тебя хорошие отношения с женой?
– Вполне.
– И с детьми?
– Ну.
– И с родственниками?
– Не жалуюсь.
– Знаешь, я боюсь, что с этого дня у меня резко испортятся отношения со всем миром, потому что они испортились у меня с самим собой.
– Из-за этого пацана?
– Ты видел его мать?
Он кивает.
– Врачи чаще с таким сталкиваются. Бывают ситуации, когда помочь ничем нельзя, несмотря на всех родственников, несмотря ни на что…
– Я не знаю наверняка… мог я чем-то помочь или не мог..
– Один мой институтский товарищ, хирург, оперировал ребенка, и девочка умерла. Ее мать ползала у него в ногах и рыдала – оживите ее! И он рыдал, Илья. Он рыдал. Он после этого ни разу не взялся за скальпель. Он закончился как специалист. Хотя тогда, в том случае, его вины не было ни в чем. Он ушел на завод, к станку. Стал пить. Нельзя взваливать на свои плечи ответственность за все зло на свете – вот я к чему тебе это рассказываю.
– Веришь, я бы лег за этого пацана на рельсы, если бы успел…
– Верю. Но это неправильный подход.
Он смотрит на меня пристально.
– Ты в ужасном состоянии, Илья. Мой тебе совет – отключи сейчас все телефоны, не встречайся ни с кем. Я тебя таким еще не видел, честно. Домой тебя отвезти?
И я качаю головой.
– Теперь нужно в офис.
– Напоминаю: скоро полночь.
И в тот же миг звонит мобильный:
– Илья, объясните мне… объясните. Вечером мне позвонили и сказали, что сегодня моего сына передадут вам, что за его жизнь отвечаете вы… вы! А теперь…
Она пытается говорить это спокойно, только голос местами пропадает. Теряется и путается в телефонных сетях.
– Илья?
– Да, Женя. Вашего ребенка не вернули… живым, потому что ваш муж не выполнил их условия.
– Но они сказали, что вернут…
Не знаю, подстава ли это, но выходит, что все зло человечества – на моей совести.

В офисе ждут все: Сахар, Макс, Соня, Роман. Охранники. Нужно выработать единую стратегию защиты. Но это так гадко…
– Не знаю, вернули бы они мальчишку или нет, но я не приехал вовремя.
У Сони округляются глаза.
– Я не приехал вовремя, – повторяю я с нажимом над собственной совестью. – Я не успел. Я опоздал. Тупо опоздал.
Кто из них спросит, почему? Макс надвигает кепку на глаза, Сахар отворачивается, Соня смотрит прямо мне в лицо взглядом, от которого кажется, что она пронзительно кричит.
– Я не успел.
– Как такое могло случиться? – спрашивает Соня все-таки.
Впервые дело нашего бюро окончилось совершенным провалом. Не потому, что я замкнул его на себе, а потому что меня выбрали виноватым. Может, кто-то наверху разыграл мою кандидатуру в лотерею, и Женя обратилась именно ко мне. И теперь в ее глазах виноват я один. Что тогда говорить о моем собственном мироощущении? И о моих подчиненных, которые не имеют права требовать у меня отчета…
– Это могло случиться вследствие ужасного стечения ужасных обстоятельств…
– Не в таком деле!
Соня вскакивает.
– Я при всех скажу, как есть… как я чувствую. Проспать жизнь ребенка – более, чем халатно. Работать с тобой после этого для меня абсолютно невозможно. Я не хочу работать с людьми, которых не уважаю!
И она хлопает дверью.
– Я слушаю, – обращаюсь я к Сахару.
– Я хотел… сказать, что это не причина как бы – это дело. Но это повод. Может быть. Я займусь только тренерством, а бюро оставлю. Потому что это другое совсем. А я практик. Мне надо действовать.
Оказывается, работа в бюро давно мешала Сахару реализовать свой тренерский потенциал.
И только Макс нахлобучивает кепку на самые глаза.
– А ты что скажешь, друг?
– Тебя кинули с этим делом – вот, что скажу.
– Я, действительно, опоздал.
– Они бы не вернули его…
– Скажи это его матери.
– Ясно. Тебе еще предстоит тяжелый разговор. А тут еще и наши…
– Бюро больше нет.
– Но, несмотря на это, я готов поддержать тебя в любом новом проекте, – говорит Макс.
Я был прав только в одном – насчет нашей крепкой семьи с Максом.
– Пока что у меня в планах нет ни одного проекта.
Макс поднимается и протягивает мне руку.
– Держись, Илья. Я за тебя – на любой войне.
– Спасибо.
– А почему ты опоздал? На тебя не очень-то похоже.
– Моя любимая девушка покончила с собой. И я пытался ее спасти. И спас. Вышло, что я выбрал ее жизнь, а не жизнь мальчишки.
И Макс опускает глаза.
– Не думаю, что был выбор. Она жива?
– Она в больнице. Я пытаюсь… надеяться на лучшее.
– Поезжай к ней.
– Не могу. Мне предстоит свидание с Женей Мусиец.
Он, так же, как и Романюк, всматривается в мое лицо и повторяет:
– Ну, держись.
Я держусь за подоконник, когда она входит. Более тяжелой сцены в моей жизни не было. Даже когда тело Эльзы выскальзывало из моих рук, я верил, что еще могу что-то изменить, что могу ей помочь, могу ее спасти. Жене я не могу помочь и не могу ее спасти. И не могу оправдываться.
Она не садится в кресло. Молчит. Ждет от меня чего-то. Утешений, объяснений, хоть каких-то слов. Но мне совсем нечего ей сказать. Я понимаю сейчас того хирурга, который спился, заливая в своей памяти такой вот взгляд.
– Женя… Это была безвыходная ситуация. Мы установили виновных, но это исполнители – не больше. Их даже не убирают, потому что они ничего не знают о заказчиках. Они не опасны для преступников. И бесполезны для нас.
– Да… я все понимаю… но я не знаю, как мне жить дальше. И зачем…
– И я не знаю.
Я не оракул. Не прорицатель. Не китайский мудрец.
– Что говорит ваш муж?
– Ничего не говорит. Никто ничего не говорит.
Она не обвиняет меня – прямо. Обвиняет ее взгляд, ее воротник, ее желтые пальцы с синими ногтями. Ее внешний вид говорит о том, что я виноват больше ее мужа.
– Отвезите меня домой. Я не в силах вести машину.
Мы молча спускаемся к авто. От этого молчания подламываются колени. И вдруг звонит мобильный – высвечивает номер Маши.
– Я хотела с тобой попрощаться, – говорит она быстро. – Поскольку ты все равно не приходишь ночами, мне остается только поставить тебя в известность: я ухожу к другому…
Маша прочитала всего Коэльо, ей вполне хватает слов для прощания. Она могла бы сказать и больше, но я отключаю телефон.
– Илья, там был светофор, – запоздало обращает мое внимание Женя, а потом ее глаза округляются. – Илья, светофор! Куда вы гоните? Вы психопат, Господи! Вы не видите встречных машин?! Остановите сейчас же!
Я торможу у обочины. Она выскакивает в ночь.

10. СЕМЬЯ

Бывает, что люди выражают свои чувства прямо, как Соня Климович. От этой прямоты у нее всегда взъерошены волосы и напряжены все мышцы. А бывает, что люди избегают высказываться прямо, потому что избегают доставить кому-то неудобство своей прямотой.
У постели Эльзы сидит Спицын. Оглядывается, поднимается мне навстречу и протягивает руку.
– Спасибо, Илья, спасибо! Мне соседка рассказала, как все было, как она не знала, кому звонить, выбрала номер наугад, и ты приехал…
– Кто не знал? – пытаюсь понять я.
Спицын рассуждает как-то иначе. Он не видит несоответствия. Если звонила Эльза, тогда откуда об этом знает соседка? Если звонила соседка из квартиры Эльзы, тогда почему мне пришлось выламывать дверь? Несоответствия не смущают Спицына. Эльза жива. Это главное, не так ли?
– Ты молодец. Как всегда. Я благодарен.
– Как она сейчас?
Я смотрю на ее неподвижное тело.
– Все позади. Она спит.
Этого она и хотела. Выспаться от этой жизни.
– А я на работе был, – говорит мне Спицын и пододвигает стул.
Не видит ничего предосудительного в том, чтобы сидеть у постели жены рядом с ее любовником.
– Вов, я пойду, пожалуй.
Белый халат соскальзывает с широких плеч Спицына.
– Постой, Илья, постой. Тебе тоже передохнуть надо. Раннее утро, а на тебе лица нет. Твои дела как?
– Устал немного. Ничего, что мы здесь говорим?
– Она не слышит.
– А потом… процедуры какие-то? Или домой сразу?
– Психоаналитика назначили. Несколько сеансов…
– А из-за чего все это? Не знаешь?
– Вот пусть психоаналитик и устанавливает. Мали ли, из-за чего. Несколько лишних таблеток снотворного. У нее бессонница обычно, могла и перебрать.
Я поднимаюсь.
– Володя… мы не один год знакомы. Я хорошо знаю Эльзу. И мне кажется, ты должен понимать, что ваш брак…
Эльза пошевелилась. Глубоко вздохнула, и мы оба замерли. Она открыла глаза и поглядела на нас. Сначала совершенно бессознательно, как на предметы мебели, а потом – вполне осмысленно. Улыбнулась и сказала:
– Привет!
И посмотрела мне в глаза:
– Илья?
– Не помнишь его? – спросил Спицын с ухмылкой.
– Не помню, – она тоже слегка улыбнулась. – А должна?
И снова взглянула на мужа.
– Володя, принеси мне воды…
Спицын вышел, и мы остались вдвоем.
– Спас меня? А я не просила меня спасать. Не просила запихивать в эту лечебницу. Я ни о чем никогда тебя не просила и не попрошу! – говорит она резко.
– Я знаю. Я не хотел тебя спасать. Это случайно получилось. Плохой день был.
Она на миг закрывает глаза.
Слова – мишура, гирлянды, серпантин. Слова мешают обоим чувствовать. Слова убивают обоих.
– Если ты не хочешь жить так, как жила, скажи об этом сейчас Спицыну. Скажи об этом прямо, – пытаюсь выразить я то, что стискивает мне сердце.
– Я не хочу жить ни так, ни не так. Я просто не хочу жить! Уходи!
Я отступаю к двери. Едва не выбиваю стакан с водой из рук Спицына.
– Чего ты, Илья, куда?
– Мне пора. Рад, что все… благополучно.
– Нет, подожди, – он тянет меня за руку обратно. – Посиди немного. Ты говорил что-то о нашем браке.
У Спицына довольно бесхитростное лицо. Я отдаю себе отчет в том, что он неплохой малый. Богатый, относительно честный, мало чувствующий.
Эльза смотрит на меня отсутствующим взглядом. И я вдруг вспоминаю ее в постели – тающую, зыбкую, облизывающую каждую клеточку моего тела. Я спасал ее – ради этого. Ради того, чтобы она была со мной, а не со Спицыным.
– Я расстался с Машей, – начинаю я, подходя к окну.
– С Макаровой? Чего? Она прикольная девчонка, – замечает Спицын.
– Хочу изменить все. Потому что я люблю Эльзу.
– Эльзу? Ну и что? – Спицын усмехается. – Я знаю, что ты любишь мою жену. Но нам это не мешает быть счастливыми вместе.
– Поэтому она хотела покончить с собой?
– Эльза, ты хотела покончить с собой?
– Нет.
– Она не хотела. Не усложняй, Илья. Любишь – люби себе на здоровье.
По мнению Спицына, друг семьи для того и нужен, чтобы любить его жену. О сексе речь не идет… А может, и идет… Мне становится не по себе… Эльза предает меня на глазах у Спицына, предает поруганию мое чувство и предает осмеянию мою решительность. Но я не отвечаю предательством. Я смотрю на нее молча.
– Ты просто заработался, – делает вывод Спицын.
– Наоборот: бюро больше нет.
– Бюро нет? Бюро нет, девушки у тебя нет, хобби нет. Поздновато для кризиса, мне кажется.
– Я пытаюсь все переосмыслить.
– А мне некогда заниматься переосмыслениями, – говорит он с сожалением. – Я как загнанная лошадь. Телекоммуникационная сеть – это целая империя.
Император завидует философу… Пора прекращать этот разговор. Эльза держит в руках стакан воды и смотрит только в стакан. Там ее персональное море – корабли, чайки, новые материки.
– Думаю, после всех этих… откровений нам нелегко будет видеться, – прощаюсь я.
– С чего ты взял? Все нормально. Не усложняй, правда, – мотает головой Спицын. – Интересно, чем закончится твое переосмысление.
Я иду к двери.
– Удачи! Выздоравливай, Эльза!
Она кивает. Там, в ее море – уже не штормит. Все тихо. Может, никогда раньше, за все годы нашего общения я не казался ей таким странным, как сегодня. Откуда нашла на меня эта странность? Сам не пойму. Нахлынула. Накрыла с головой.
Почему мне нужна только она? Женщина, жизнь которой не прочна, но замужество которой так прочно? Попытки вернуть ее к жизни или оторвать от Спицына одинаково бессмысленны.
Не так просто бывает поменять свой телефонный номер. Придется сказать любимой: у меня другой номер. Придется сообщить всем коллегам по работе: у меня другой номер. Придется обзвонить всех знакомых, постоянных клиентов, людей, с которыми так или иначе связан. Придется поставить на старый номер переадресацию звонков. Мы все находимся во власти телефонной сети и зависим от нее. И я тоже завишу от Спицына – и не могу с ним порвать.
Но если нет ни любимой, ни друзей, ни работы, ни знакомых, ни постоянных клиентов, если ты ни от кого не ждешь звонка, тогда не нужна даже переадресация. Я выхожу из больницы, достаю свой мобильный, выламываю из него сим-карту и выбрасываю ее в снег.
Я порвал со Спицыным. Я порвал с его женой. Я порвал с его сетью. Я порвал что-то в себе. Я оторвал что-то от своей жизни. Я разорвал себя на куски.
Иду в ближайший киоск и покупаю стартовый пакет другой компании. Этого номера никто не знает – на него никто не позвонит и не ограничит мою неограниченную свободу.
В метель возвращаюсь к себе и ложусь в постель. И вдруг телефон зудит сообщением:
– Поздравляем вас с приобретением стартового пакета нашей компании!
Это конкуренты Спицына благодарят меня за то, что я поддержал их, сделав выбор в пользу менее популярной телефонной сети. Я хохочу до озноба. Похоже, что многочисленные разрывы все-таки не прошли даром. Организм решил уйти на больничный.

11. БОЛЬНИЧНЫЙ

Пока организм на больничном, я думаю о простых вещах. О зиме. О своем финансовом состоянии. Об отношениях с людьми. И самые простые вещи перестают быть простыми.
Зима, которая набросилась на город так рано и с такой свирепостью, не может быть простой. И моему финансовому состоянию – далеко до финансового состояния Абрамовича. И даже до Спицына далеко. И что касается людей…
Выходит, многие из них просто ждали подходящего повода, чтобы порвать со мной. Выходит, что работа в бюро мешала Сахару реализовать свой тренерский потенциал и мешала Соне занять активную социальную позицию. В предвыборный период она обязательно примкнет к какому-то блоку, возглавит предвыборный штаб – найдет себя в чем-то более существенном, чем расследование туманных преступлений. И в чем-то более прибыльном. Значит, работая со мной, они просто ждали подходящего момента, чтобы улизнуть – каждый по своим делам.
О своей любви я даже не думаю. Это тем более бесполезно.
Близится Новый год. Я лежу – буквально – в постели. И ничего не жду. Нет надежд на новое счастье. Старое счастье – редкие ночи с Эльзой, работа, мой ритм – меня бы вполне устроило, но и этого для меня больше нет.
Выключаю даже радио. Наваливается депрессия, как зима. И через некоторое время в эту зиму стучится Макс. Входит, швыряет в кресло шапку с торчащими ушами. Поправляет горловину длинного свитера.
– Чего лежишь?
– Тебя жду…
– Ах ты, серый волчище! – ржет Макс. – Правда, не валяйся долго в постели.
Несмотря на то, что я одет, мне почему-то неудобно лежать при Максе.
– Ты работаешь? – спрашиваю у него.
Поднимаюсь и закуриваю.
– Да. Я и раньше для этих пацанов писал программы. А теперь просто пересел к ним в офис.
Я об этом не знал. Макс ловко совмещал все свои работы и подработки. Макс ловок в таких делах, увертливый хакер, ничего не скажешь.
– А ты что планируешь?
Макс не курит. Он старается вести здоровый образ жизни. Может, и жирной пищи не ест. И не напивается до потери пульса.
– Я ничего не планирую. Пытаюсь вспомнить то время, когда не был детективом. И мне кажется, что всегда был. Я был детективом уже тогда, когда еще не было детективных агентств, не было законов и не было правонарушений, а была одна сплошная преступность и прав был тот, кто сильнее. И действия того, кто был сильнее, не считались преступлениями против несуществующего закона. С тех пор… мы учимся и учим других жить по законам правового государства и демократического общества. Но с каждым новым делом я все больше убеждаюсь, что эти законы очень относительны и прогресса в этом деле – ноль.
Макс усмехается.
– Вот чем ты себя мучишь! Для меня достаточно одного закона: клиент всегда прав.
Дальше молчим.
– Ты просто себя не любишь, – говорит вдруг Макс. – Ты смотришь на мир мрачно. Ты не можешь принимать все, как есть. Есть вещи, которые просто нужно принять, не пытаясь исправить: себя, окружающих, действительность, свое прошлое, свои поражения. Даже свои неудачи нужно принять, потому что они открывают нам новые возможности.
– Иди ты со своим фэншуем!
– Это не фэншуй!
– Я знаю, – отмахиваюсь от Макса. – Я это все читал, Макс, и философию нового времени, и трактаты по фэншую, и Луизу Л. Хэй. И я сплю головой в благотворном направлении. И каждое утро говорю себе, что проснулся для лучшего дня в своей жизни. Но этого лучшего дня… так и не было. Ни разу. И я сейчас не хочу, чтобы ты меня утешал, друг. Я не рыдаю, я просто все переоцениваю.
– Ну, не так уж я тебя и утешал, – усмехается Макс невесело.
Но я вижу в его глазах смущение. Может, Макс, действительно, хотел как лучше. А может, просто не читал Луизу Л. Хэй.
Все мы хотим как лучше. Ждем нашего лучшего дня. Нового года и нового счастья.
– Так и будешь в новогоднюю ночь валяться?
– Это депрессия.
– Депрессия – это подавленный гнев.
– Я в курсе.
– А где Маша?
– Маша теперь свободна от меня.
Макс кивает.
– Ок. Если захочешь отметить с нами…
Это «мы» – такое далекое, «хакеры всех стран, объединяйтесь», такое чужое «мы», что я качаю головой.
– Нет, Макс, спасибо.
Это она виновата. Это от нее я подхватил эту черную, непроходящую, неизлечимую депрессию. Она… никогда не просыпается для лучшего дня в своей жизни, она мечтает, наоборот, уснуть навсегда, больше не дожидаясь этого лучшего дня. И если бы она меня любила… все было бы иначе. Я понимаю это внезапно, но без резкой боли – Эльза никогда меня не любила… никогда.
Моя милая… Я считал, что эту проблему нужно решить. Изменить ее жизнь, изменить свою, оторвать ее от Спицына. Закончить одно, начать другое. Но она не хотела этого, потому что не любила меня.
А я был уверен, что она меня любит.
Я был уверен, что этого ребенка можно спасти.
Я был уверен, что мои друзья мне преданы.
Я ошибался.
Я ошибся.
Можно не валяться в постели. Можно поехать в Австрию кататься на лыжах. Можно найти симпатичную девчонку. Можно что-то делать. Действовать. Но зачем?
Раньше была отдушина – была возможность позвонить и услышать ее голос. А теперь я выпал из сети Спицына, и Эльза умерла для меня. Она этого хотела.
Эльза… моя плавная, туманная женщина. Туман рассеялся и ничего не осталось.
И я не буду больше любить ее. Не буду вспоминать прошлое. Приму свои поражения. Вообще презираю мужчин, которые влюбляются, а потом еще и киснут из-за женщины, идеализируя лживое и неумное создание. Идеализация – всегда опасное заблуждение. Но почему я сам не застрахован от этого?
Брожу из угла в угол и курю. Нельзя раскисать вот так. Нужно брать новый старт – нужно действовать. Но нет сил для нового старта. Ни одной силы, кроме силы тяжести.
Я не поддамся кризису. Я уеду в Австрию. Или еще лучше – загорать на юг. Отдохну и возьмусь за свою жизнь заново. Я не сдамся. Я не уступлю обстоятельствам. Я сильный.

В дверь звонят, и из-за двери слышится женский голос.
– Илья?
Я по-прежнему одет, но мне по-прежнему неловко. Потому что я не узнаю этот голос. И не открываю.
– Илья? – снова спрашивает женщина. – Я знаю, что вы не работаете, что вы на больничном, что вы поменяли номер телефона, но вы не успели переехать – и я нашла вас. Мне нужно с вами поговорить, откройте…
Я не боюсь открыть. И в то же время боюсь. Я уже почти в Австрии – почти катаюсь на лыжах. Я уже почти в Египте – почти загораю под пирамидами. Я не хочу открывать ей, кто бы она ни была.
– Это Иванна Слуцкая, – говорит она.
И я открываю. На лестничной площадке, действительно, стоит Иванна Слуцкая – известный адвокат. Хрупкая женщина невысокого роста. Сто шестьдесят – пятьдесят – тридцать три. Не больше. В меховом манто с капюшоном. Без шапки, темные волосы едва достают до плеч.
– Вы знаете меня? – спрашивает снова.
– Я вас – да. Но откуда вы меня знаете?
Она улыбается. Не так, как она улыбается в судах, и не так, как перед вспышками фотоаппаратов, а, я бы сказал, застенчиво. Не знал, что такие люди умеют так улыбаться. Она опускает глаза в пол и говорит тихо:
– Я вас знаю. И хочу обсудить с вами один вопрос. Вы слишком больны?

12. ИВАННА

Слишком ли я болен? Это тот вопрос, который занимает сейчас скандально известного адвоката – после нашумевшего выигранного дела и после недавнего покушения на нее?
Слуцкая? Здесь? В рядовой многоэтажке? Одна?
Она проходит в квартиру, а я подхожу к окну. И ясно различаю внизу, в сумерках машину охраны. Просто она тактично оставила ребят у входа…
У нее некрупные, тонкие черты и повадки хищницы. Сейчас они не проступают в ее жестах, но они не исчезли, а просто замерли внутри нее ненадолго. Она – та самая стерва, которая умеет казаться хрупкой и беззащитной женщиной. И она очень успешна. Потомственный адвокат, она уже в тридцать лет сделала карьеру умелого защитника. Ее оружие – эпатаж, скандал, шум, ошеломительное нападение. Над подготовкой шоу трудится целый офис, а результат воплощает она одна. Фемида в солнечных очках, миниатюрная и тонкая девушка.
Присаживается, закуривает. И я чувствую, что должен ответить на ее вопрос как перед судом присяжных.
– Я не болен, Иванна. Просто я ушел от дел. Просто ушел…
– Это мне известно, – она ищет взглядом пепельницу.
Находит, стряхивает кончик сигареты. Ее движения очень скоры, и сейчас она умышленно пытается их замедлить. Пытается казаться ровной и спокойной. Но что-то ее беспокоит – это заметно. Состояние моего здоровья, не иначе.
– Это мне известно, – повторяет она еще раз. – Я хочу предложить вам работу.
– В вашей компании?
– Можно и так сказать. А точнее – работу со мной. Сейчас мне очень нужен надежный человек рядом.
Есть счастье в жизни! И есть справедливость! Сама Слуцкая явилась ко мне, чтобы предложить мне работу. И не просто работу, а полноправное партнерство. А уж она-то наверняка изучила не только мою биографию, но и деятельность моего бюро, и все мои расследования, и все мои победы. Воистину, свершилось правосудие, и я оправдан.
Мои губы невольно расползаются в глуповатой улыбке неудержимой радости. Я уже ищу подходящие слова для утвердительного ответа, когда она добавляет:
– Как вы слышали, недавно случилось это жуткое покушение. И место охранника сейчас вакантно…
Охранника?!
Я лечу с небес на землю. С земли – в пропасть. А из пропасти – в ад. Изучив мою биографию и деятельность моего бюро, она не нашла ничего лучшего, как предложить мне должность тупого отморозка, торчащего вечно около нее, как бультерьер на коротком поводке. Это даже не оскорбление. Это удар ниже пояса. Кровь уходит с лица и пальцев куда-то вниз, губы слипаются. Я вскидываю голову.
– Простите, Иванна. Говорят, вы никогда не ошибаетесь. Но сейчас вы ошиблись. Я никогда не был ничьим охранником. И никогда им не буду.
Голос звучит твердо. И я вижу, как эта твердость делает и ее прежней – обычной. Такой, какой она всегда бывает на судебных процессах – бесстрашной, жесткой, бескомпромиссной.
– Я уверена, что вы хорошо справитесь с этой работой. И она будет очень хорошо оплачена.
– Иванна…
Из нас двоих кто-то должен быть мягче.
– Как вы помните, мое последнее дело закончилось провалом.
– Сейчас речь не о вашем последнем, а о вашем будущем деле! Если вы вообще способны думать о будущем!
Я действительно не способен думать. Складывается ощущение, что она уже подумала за меня.
– Я не боевик. Не снайпер. Я не возьмусь за дело, которого не знаю.
Ее сигарета докурена, и она резким движением гасит ее в пепельнице.
– Я даю вам время подумать. Разрешаю задать мне любые вопросы. И очень прошу принять мое предложение.
И я, наконец, улыбаюсь. Чистый блеф! Если это позволяет ей выигрывать свои процессы, то со мной подобные приемы не помогут.
– Я, правда, хотел бы уточнить некоторые детали. Ваш прежний охранник убит?
И она тоже улыбается.
– Так пишут в газетах. А если честно: он сломал ногу.
– В результате покушения?
– Ну да! – она усмехается. – Когда мы вышли из здания на крыльцо, он заметил какое-то движение на проезжей части, машина резко затормозила. Он оттолкнул меня, а сам поскользнулся на пластиковом пакете. Там был какой-то пакет, на крыльце. Мы упали. Прогремели выстрелы. И он не смог подняться. Оказалось – закрытый перелом. Если бы не этот пакет, может, он был бы уже мертв. Иногда судьба делает такие сюрпризы. Есть еще вопросы?
– Вы замужем?
– Нет.
– Иванна – это псевдоним?
– Нет. Родители назвали меня Иоанной в честь…
– Иоанна Грозного?
– Я уже слышала эту шутку.
– От меня?
Она качает головой и снова закуривает.
– С вами очень спокойно, Илья. Назовите вашу цену, – говорит просто.
– И вы не будете торговаться?
– Кто вам сказал? Конечно, буду. И обязательно вспомню о вашем последнем деле, которое «закончилось провалом», – продолжает улыбаться она.
Она – хищница, которая меня захотела. Захотела именно в такой форме. Почему нет? Я называю нехилую сумму в качестве ежемесячной оплаты. И она кивает. Не торгуется. Просто кивает…
Если я заработаю эту сумму через месяц, я не догоню Абрамовича. А если через месяц поскользнусь на каком-нибудь пакете, тем более не догоню.
– Я принимаю ваше предложение, хотя оно… поначалу показалось мне просто нелепым…
Не говорю «унизительным» или «обидным». Говорю «нелепым». И она, кажется, не ловит подтекста.
– Ваша задача – быть рядом. Являться по первому зову. Дальше – сами понимаете, по ситуации. И еще одно условие – без интима.
Моя очередь закурить и кивнуть. Она совсем не похожа на женщину моей мечты. Я и не думал об интиме. Но быть ее охранником я тоже поначалу не думал.
– Ваш отец жив, Иванна?
– Да. Хотя уже слаб. Ему уже восемьдесят. Я была поздним и единственным его ребенком.
– Я читал его книгу. Я изучал все его дела – шел вместе с ним путями его расследований. Аркадий Петрович для меня вершина.
– Возможно, – она равнодушно пожимает плечами, и я понимаю, что воспоминание об отце ей не очень приятно. – Возможно. Но его карьера сложилась именно в Израиле, а если бы он вовремя не бежал из страны… неизвестно, что и как сложилось бы. В семье это был холодный и деспотичный человек. У меня не осталось хороших воспоминаний о детстве. Мать умерла, когда мне было всего десять. Это и называется – свести в могилу.
Она отворачивается.
– Хорошо. Завтра подъезжайте к девяти в офис. И можно на «ты». Это не расценивается как интим.
– А вы… ты тоже планируешь поздних детей?
Она уже поднялась и смотрит недоуменно.
– Я ничего не планирую. Жизнь планирует за меня.
Она уходит. А я остаюсь. Кажется, она выиграла очередное дело. А я очередное проиграл.

13. ОФИС

Не думаю, что это было настоящее покушение. Это был, скорее, выстрел в воздух со стороны ее противников. Если бы ее хотели убрать, убрали бы без лишних эмоций и волокиты. Вчистую. И следы бы замели. А так – припугнули просто. Она взялась усиливать охрану. И выбрала меня.
С ее стороны – не самый удачный выбор. Для меня – не самая удачная работа. Никто из ее офиса не поможет мне, чужаку, войти в ее дела. Более того, ее дела будут тщательно скрыты от меня. Я не буду знать наверняка ни ее друзей, ни ее врагов. Должен буду работать вслепую и вслепую спасать ее.
Существует ли реальная угроза? Чем она занята сейчас? Над каким делом работает? К какому процессу готовится? Ох, как сейчас пригодилась бы светлая голова Макса! Но бюро больше нет, я остался один. И даже сама Иванна мне не помощник.
Она не очень привлекательна. Обаятельна и умна, но лицо выдает ее жесткость. Острые черты всегда напряжены. Глаза расположены несколько глубже, или скулы выпирают больше, чем у других людей. И взгляд очень серьезный. Даже когда она улыбается. Смеется она не задорно, а задушено. Чувствуется, что редко смеется, что улыбка не очень свойственна ее лицу.
Такова Иванна. Мой работодатель. Мой Иоанн Грозный.
В офисе – тьма народу. Для меня любой офис – это, в первую очередь, офис-менеджер. В данном случае это высокий парень лет двадцати шести в очках, с длинноватыми волосами русого оттенка. Тоже мечтает о карьере юриста – сто процентов.
– Я… – начинаю неуверенно.
Но он останавливает меня жестом, который репетировал перед зеркалом для зала суда.
– Иванна будет через пятнадцать минут. Чай? Кофе?
Она для всех – Иванна. Иванна Аркадьевна – слишком долго для такой стремительной женщины.
Я усаживаюсь в кресло в ее приемной. Пытаюсь понять, кто из пробегающих мимо людей способен стать моим другом, и не нахожу никого. Подходит амбал годков двадцати трех и усаживается рядом.
– К Иванне? – спрашивает по-хозяйски.
Плоское лицо лишено признаков высшего образования. Мне хочется подойти к зеркалу и взглянуть на свое, потому что я уже догадался, что этот парень – мой коллега.
– Ты отвечаешь за безопасность офиса?
– Я. Сима зовут.
Максим, вероятно. Может, втихаря он наряжается в женскую одежду и примеряет шляпки Иванны? Грузная однако была бы из него баба.
– Илья, – нехотя протягиваю руку.
– Это ты теперь будешь… снаружи?
Тот ли я, кто поручится за жизнь Иванны вне стен этого здания? Пожалуй, именно тот.
– Да, будем работать вместе. Ты спортсмен?
– Самбист.
– Хорошее дело. И рост у тебя… хороший.
– Сто восемьдесят семь.
Мне с Симой не тягаться. Впрочем, он может не уметь стрелять.
– А пистолет ты держал в руках?
– И пистолет, и калаш, – кивает тот.
Остается одно: у него может быть короче член.
– Сим, а…
Появляется Иванна.
В мехах. В длинном шарфе. Маленькая женщина в длинном шарфе. Шарф удлиняет контуры ее короткой фигуры.
– Мальчики, скучаете?
Может, средний возраст ее охранников – двадцать пять. И мне придется подстраиваться под это среднее арифметическое. Офис-менеджер Евгений помогает ей снять полушубок. Она исчезает за дверью кабинета. В приемной остается аромат ее духов. Слишком тонкий, чтобы быть навязчивым, но достаточный для того, чтобы щекотать ноздри. Запах женщины-адвоката.
– Илья, зайди! – доносится из кабинета. – Женя, Орлова ко мне. И Светлану.
Я – аперитив. Меня пропустят до появления некоего Орлова. Она еще поправляет волосы перед зеркалом, когда я вхожу.
– Как тебе офис? – спрашивает, не оборачиваясь.
– Лучше моего прежнего.
– Внизу возьмешь «опель». Ты водишь или дать шофера?
– Вожу. Но я не смогу одновременно крутить баранку и выполнять свою работу.
Шофером я не буду. Нет. Никогда!
– Думаю, опасность пока не столь велика. Ты справишься.
То есть я буду шофером.
– Иванна… Один вопрос, который я не задал раньше. Существует ли опасность вообще?
Она оборачивается, бросает расческу куда-то на пол.
– Иначе зачем бы я тебя наняла?
– Вот это я и хочу узнать.
– Потому что опасность существует, – отвечает она твердо. – Это не связано с делами, которые я веду. Но прошлые процессы и гибель моего охранника…
– Он же не погиб!
Она, по забывчивости, повторяет мне общую версию. Версию, придуманную для журналистов. На миг умолкает и вдруг улыбается своей неестественной улыбкой.
– Он не погиб, но не вполне здоров. Он не может выполнять свои обязанности с поломанной ногой. У тебя другое мнение?
И снова я сдаюсь. Отступаю. Признаю ее победу в маленьком судебном разбирательстве.
– А какие обязанности должен выполнять я?
– Сейчас ты должен взять «опель» и привыкнуть к нему. А в семь вечера заберешь меня из офиса.
– До семи ты будешь здесь?
– Сегодня у меня нет дел в суде.
– Ок, – я пожимаю плечами. – Все понятно.
В кабинет входит без стука мужчина средних лет, с округлой темной бородкой. Орлов, видимо. Я иду к двери.
– Илья, – окликает вдруг Иванна. – Есть некоторые нюансы. В машине не должно быть посторонних в течение дня.
Дядька с бородой насмешливо кривит губы.
– Что еще?
– Если нужны деньги на карманные расходы или аванс…
  Я оставляю ее в кабинете и закрываю за собой дверь. Чувствую себя гадко. Чувствую себя мальчиком, которому рассказывают, как следует себя вести, чтобы вырасти «хорошим человеком».
«Опель» серебристого цвета, новехонький, последней модели. Неплохая машина, хотя я не очень люблю «опельки».
Гоняю по городу, как сын разорившегося миллионера. «Опель» – очень относительная роскошь. Моя «бэха» куда круче. Никакого сравнения. Впрочем, не загонять же свою машину на такой адской работе!
Катаюсь, ем в кафе, убиваю время. И за это мне платят деньги. Пожалуй, при таких обстоятельствах стоит снисходительно относиться к обидным выпадам госпожи Слуцкой.

14. ВЕЧЕР

Бывает, что пустота пронзает. Как я и предполагал, меня не допустили до офисных дел и вообще дел Иванны. Если бы я мог охранять ее безопасность не выходя из своей квартиры, я был бы еще более доволен.
Я боюсь пустоты. Врага нужно знать в лицо, чтобы не искать черных кошек в черной комнате. Мысль о том, что она, наняв меня, отказалась мне доверять, никак не дает покоя. Я встречаю ее вечером у офиса. И первый вопрос, который она задает, сев рядом со мной в авто:
– За тобой не следили?
– Нет. Я не заметил.
– Не следили или не заметил?
Я резко торможу у обочины.
– Иванна, если ты не доверяешь мне…
– Я доверяю, – обрывает она. – Я доверяю тебе. Более того – я не доверяю никому, кроме тебя. Поэтому не хочу шофера, не хочу посторонних людей рядом. Не хочу!
Она говорит это, глядя в сторону, в окно. И я вижу, как дрожат ее пальцы.
– И никогда… не останавливайся так резко. Не останавливайся посреди трассы. Не надо…
Она, правда, испугана. Она не играет. Не притворяется. Наоборот, эта сильная женщина из последних сил борется со своим страхом – и она перед ним бессильна. Она слаба. Ей пришлось прибегнуть к моей помощи. Значит, я уже не посторонний. Но и мне она не доверяет до конца.
– Ты же сказала, что особой опасности нет.
– Мне хочется в это верить. Поехали, ну… Не виси так долго в одной точке.
И вдруг мне приходит в голову мысль, что она психопатка. Скорее всего, напряженный ритм ее работы, одиночество и внутренняя сдержанность сделали ее невменяемой. Она с трудом держит себя в руках – на людях. Но не двадцать четыре часа в сутки. Ее нервы скрипят, как пружины старого, повидавшего виды дивана.
Я останавливаюсь у подъезда.
– Мне входить?
– Да, входить.
Я вхожу следом. Нажимаю кнопку лифта.
– Нет, пешком.
Мы идем пешком на шестой. Лестница крутая. Площадки чистые. Дом элитный. Иванна дышит тяжелее.
– Мне входить? – спрашиваю снова перед ее дверью.
– Да, – говорит она тихо.
Впечатление, что ей неловко. Она протягивает мне ключи и отступает. Я открываю дверь, вхожу. Машинально ищу рукой выключатель. И она замечает мой жест.
– Не ищи. Света нет. Я отключила электричество. У меня нет электроприборов. Нет телефона. Нет телевизора. Есть несколько свечей.
Она зажигает свечи в подвесных канделябрах. Я понимаю, что мы в гостиной. Окна плотно зашторены.
– А окна?
– Пуленепробиваемое стекло.
– Кровать?
– Только матрац на полу.
Газа тоже нет. Но душ и горячая вода есть.
– Я здесь только сплю, – объясняет Иванна. – Не провожу много времени, не готовлю. Утренний макияж – при свечах на скорую руку или в салоне.
Присесть не на что. Я сажусь прямо на пол. Уверен, что до этого никто не попадал внутрь ее жилища.
– Как долго это длится?
– Долго. Каждый вечер ты должен будешь входить и проверять здесь все. Здесь минимум вещей, но бывает, что я теряю бдительность. Я почти не сплю ночами. Поэтому ты будешь ночевать здесь – там, в другой комнате.
– Там тоже нет кровати?
– Там пусто. Так лучше и проще.
Я хочу спросить только об одном: не пробовала ли она показаться психиатру? Это лечится. Есть новейшие средства, безболезненная терапия.
– Ты думаешь, это мания преследования? – она ловит в полумраке мой взгляд. – Мне все равно, что ты думаешь, абсолютно все равно. Я хочу положиться на тебя в этом деле. Я тебе плачу. И ты можешь оставить свое мнение при себе.
– Но на чем основывается этот страх? – спрашиваю все-таки.
– Основания есть. Я не хочу посвящать тебя в детали.
Я был уверен, что она именно так и ответит: основания есть, но я их знать не должен. То есть их нет. Нет тех фактов, которые можно было бы считать достаточным основанием для такой паники.
– Мне тяжело, Илья. Я продолжаю работать, вести дела, встречаться с людьми, выступать в суде. Внешне все должно оставаться, как прежде, в рамках. Говорят, что я похудела, и я стараюсь есть калорийную пищу и пить витаминные коктейли. Я употребляю биодобавки, хожу в косметические салоны. Ничего не должно измениться… В офисе я чувствую себя в безопасности. В здании суда – надежная охрана. Но здесь, оставшись одна, я ощущаю себя очень уязвимой.
– А ты не думала замуж, например, выйти.
Она криво усмехается.
– Думала. Когда-то думала. Потом передумала. У меня есть хороший любовник. Он мне дорог. Но изменять свою… или его жизнь… я бы не хотела. Тем более – теперь, когда в своей я так не уверена.
Она уже не смотрит на меня и не пытается меня поймать на недоверии. Ей безразлично мое недоверие. Она меня наняла и не должна беспокоиться о таких мелочах, как мнения и сомнения ее служащих, ее персонала, сотрудников ее офиса.
– Никогда не думал, что жизнь настоящего адвоката так опасна, – резюмирую я.
Осматриваю комнаты. Они почти пусты. В той, которая предназначена мне – только шкаф с одеждой. На кухне – столик, два табурета, раковина. Газовой плиты нет вообще. Электрической – тем более.
Зато постельное белье – чистейшего шелка. Иванна выдает мне мой комплект и уходит в ванную. Пожалуй, никакая девушка, даже Маша, не смирилась бы с такой моей работой. А если бы я был женат?
Потом она гасит свечи и наступает абсолютный мрак. Кроме пустоты, наваливается еще и чернота. Иванна – несчастная больная женщина, которая пытается жить жизнью нормального человека. Что ж… можно и подыграть ей немного. Слегка. Скопить денег. Съездить весной на Кипр – оттянуться.
Я слышу, что она не спит. Нет пружин, которые скрипели бы, но ее дыхание остается очень неровным. Сложно даже поверить, что соседи за стенами, и весь дом, и все остальные люди живут обычной жизнью, спят в кроватях и пользуются электроприборами, не боясь внезапного взрыва.
Может, она слишком много читала о террористах? Если и так, я не прочту об этом ни одной книги. В ее случае это паранойя. Не больше.
Но я тоже не сплю до самого утра. Слышу, как ее дыхание выравнивается, и она засыпает. Утром ей снова нужно будет быть сильной и улыбаться. А мне можно будет выспаться. Главное, доставить ее до офиса. И спать…

15. УТРО

Доставить ее до офиса не так-то просто. На рассвете она начинает собираться, долго возится при свечах в ванной, тем временем за окнами, за шторами, за пуленепробиваемыми стеклами – светлеет. Может, снова идет снег. В другом, спокойном, чистом и светлом мире.
– А если ты переедешь? – спрашиваю я у ее отражения, которое пудрится в зеркале.
– Это глупо. Это ничего не изменит.
– Так будет всегда?
– Так будет всегда.
Она улыбается. Рассвет нового дня прогонят ее страхи. По-видимому, тяжелее всего ей даются бессонные ночи в этом пуленепробиваемом сейфе.
– И еще одна деталь…
Она оборачивается ко мне. И я чувствую, что начинаю бояться этих деталей.
– Ты умеешь искать взрывные устройства? Ты должен… запастись такой техникой. Осматривать каждое утро машину – это большая проблема.
Я киваю.
– Мобильного у тебя тоже нет? – уточняю на всякий случай.
– Мобильный – это самый точный индикатор человека. Все телефоны – в офисе.
– А людям, которые сторожат офис, ты веришь?
– Да. Это тренированная команда. Не Сима, а те, кто снаружи. Те, кто не спит ночами. Сима просто по комнатам слоняется.
Она отворачивается от меня. Идет к двери.
И у меня возникает тысяча других вопросов. А сотрудники офиса? А все, кто приходит на собеседования? Клиенты? Почтальоны? Технический персонал? Если ее, действительно, хотят убить, для этого можно найти тысячу способов и тысячу исполнителей. Можно даже не входить в офис, достаточно залечь с хорошей оптикой на крыше одного из соседних зданий.
– Иванна…
– Что еще?
Как ей сказать об этом? И стоит ли вообще говорить? Если ее заходят убить, я не спасу ее. Я не сумею этого сделать.
– Я знаю, – говорит вдруг она. – Я это понимаю. Я юрист. Я адвокат. И немного следователь. Но я… женщина. Я хочу чувствовать себя под чьей-то защитой. Пусть даже иллюзорной. Я хочу чувствовать, что переложила на кого-то часть своей ноши и что мне легче. У каждого из нас – своя судьба. Но я не могу принять свою безропотно. Я очень боюсь. Страх сильнее меня. Я очень хочу жить. Жить. Просыпаться утром. Есть. Заниматься любовью. Я хочу быть живой…
Она отворачивает лицо.
– Выходи же. Открывай эту чертову дверь! Не заставляй меня плакать!
Психоз ли это? Паранойя ли? Я тщательно осматриваю «опель». Трогаюсь с места, и только потом она садится рядом.
Какой же должна была быть ошибка, за которую она платит своей психикой? Я не могу в это верить. Иванна…Что она могла сделать такого? Вытащить из тюрьмы какого-то мафиози на зло врагам? Но наши мафиози – не такие уж беспредельщики, чтобы убирать известных людей. Ее знает вся страна. Она звезда всех теленовостей. Она даже эксперт какого-то псевдо-детективного шоу на первом канале.
Чем ровнее передо мной дорога, тем больше я убеждаюсь в том, что она – во власти жуткой мании. И моя задача – вовсе не спасать ее от неизвестного, невидимого, виртуального врага, а поддерживать в ее борьбе за остатки здравого сознания.
– Сейчас опасности нет. Я спокоен за нас, – говорю внятно.
– Я рада, – кивает она.
Это и есть знак того, что я хорошо выполняю свою работу, что справляюсь. Я должен успокоить ее – я это сделаю!
У входа в офис встречает амбал Сима и подает ей руку. Иванна спешит скрыться за его широкой спиной. Известный адвокат боится собственной тени.
А я, после всех колебаний, наконец, обретаю твердую почву под ногами и отправляюсь домой. Хорошо, тихо. Зима остается снаружи.
Я ем, сплю, потом включаю телевизор. Когда Иванна работает в офисе, я вообще чувствую себя прекрасно. Целый день можно валять дурака, и только потом – переночевать с ней при свечах в ее обесточенной конуре.
От интима лучше отказаться. Конечно, это действенный способ отвлечь ее от мании преследования, но не очень надежный. Если она привяжется, сложнее станет решать деловые вопросы. А если не привяжется, я могу и потерять такую выгодную работу.
Но чем-то отвлечь ее все-таки необходимо. Пусть она, к примеру, влюбится в меня. Психопаты влюбляются с особой страстью, с порывом. Пусть любит меня страстно и платонически. Про себя я уже усмехаюсь.
Я не хочу ее. Но ее страсть меня очень повеселила бы. Кажется, она сказала, что у нее есть любовник? Что-то я его мелко наблюдаю. Не Сима ли? Любимый мужчина Сима…
Вот и пусть она думает о своем любовнике. Или обо мне. Или даже о Симе. А не о том, что ее хотят убить. Мысленно я пытаюсь представить ее любовника. Вряд ли это юрист. Вряд ли бородатый Орлов. Вряд ли кто-то из офиса. Это должен быть человек иного круга, но достаточно обеспеченный и психически устойчивый, чтобы спокойно выносить ее запросы и ее причуды. Она требовательна. Она не ужинает в дешевых кафе, не ходит по выходным в кинотеатры с попкорном, не ездит в метро. Иначе она была бы намного счастливее.
Пожалуй, пусть влюбится в меня. Я разрешу ей это. Пусть разрывается между чувствами к нему, ко мне и к Симе. Это должно быть забавно.
Для этого… я должен узнать ее получше. Она не из железа сделана, это я уже понял. Но чтобы понять ее до конца, я ныряю в Интернет.
Как тут не вспомнить Макса? Для меня Инет – свалка разного хлама, среди которого можно отыскать что-то ценное только чудом. На запрос «мания преследования» Сеть выдает в основном анекдоты. Но мне не до смеха. Мне нужна хорошая медицинская энциклопедия.
Я уверен, что это ее диагноз, даже если она ни разу не обращалась к врачам. Все симптомы налицо. Постоянный страх, возбуждение, подозрительность. Аминазин ей не помешает, я думаю. В целом, типичная мания.
Потом я присматриваюсь к Иванне, замечаю, как тревожно она оглядывается вокруг, с каким опасением смотрит на дорогу впереди, как косится в зеркало заднего вида, и с ужасом думаю о том, как она проводит выходные.
– А что ты делаешь в уик-энд? Обычно? – спрашиваю деланно равнодушно.
– Пытаюсь выспаться.
– Дома?
– Иногда встречаюсь с бой-френдом.
– Неужели?
– Я не похожа на женщину, которая может иметь бой-френда?
– Ты не похожа на женщину, которую может иметь бой-френд…
Она усмехается.
– Тем не менее…
– Я должен буду тебя сопровождать?
– Конечно.
– Это не так-то легко.
– Я ему верю.
Кажется, она не ловит моего полувздоха. Если она любит секс, секс может ее успокоить. Ей не должно хватать секса по выходным. Но для окончательных выводов стоит познакомиться с этим ее бой-френдом поближе. Конечно, это не Сима. Я пошутил.

16. ЗАВТРАК

Итак, моя жизнь с Нового года – Иванна. Мы ночуем вместе без интима и вместе пьем кофе без сахара. Фу, как неинтересно.
В субботу она просыпается первой.
– Илья, открой окно, будь другом!
Конечно, это не просьба – «настежь». Она лишь хочет впустить в комнату немного солнечного света, но опасается подойти к окну. Я вхожу в спальню. Спит она на полу, на толстом воздушном матраце, но все равно с виду, как в казарме.
– Не холодно ночью?
– Нет, все ок. На моих – восемь пятнадцать. Может быть?
– Вполне.
Она потягивается в постели, но не встает. Я раздвигаю шторы и сажусь на матрац у ее ног.
– Ладно, иди. Не смотри на меня: я не накрашена, – она закрывает глаза ладошкой. – Сейчас встану, поедем завтракать.
Похоже, в выходные я буду привязан к ней постоянно.
– Ты прочитал про бомбы?
Про бомбы? За это время я прочитал две книжки о неврозах, одну о маниакально-депрессивном психозе, несколько работ Фрейда, фармацевтический справочник о транквилизаторах и нейролептических средствах, все сетевые анекдоты о мании преследования, но про бомбы я ничего не прочитал.
– Да, я возьму это на контроль, – заверяю я.
– Хорошо.
Она убирает от глаз ладошку и смотрит на меня в утреннем, еще приглушенном, свете.
– Твоя девушка не ревнует тебя к работе?
– У меня нет девушки.
– Неужели?
– Меня мало интересует секс.
Нехорошо так о себе, о живом. Но часто женщин это заводит: одних – из желания помочь, других – из желания достичь невозможного. Трудные цели обычно привлекают.
– Неужели? – спрашивает она несколько озадаченно. – Ты же молод. Или это результат ранней пресыщенности?
– Это результат отсутствия…
Хотел загнуть умную фразу, но шаблон «отсутствие присутствия» меня вдруг сбил.
– Взаимности? – помогает Иванна.
Мне ли жаловаться на невзаимность? Не из-за меня ли девушки травятся дюжинами?
Я киваю.
– Возможно. В этом мире не остается места для чувств. Ты любишь своего мужчину?
– Нет. Это и хорошо. Я не жду его, не ревную его к жене. Не планирую с ним будущее, не собираюсь рожать от него детей. Мне с ним просто удобно.
Ничего аморального. Я ее понимаю. К тому же простые разговоры отвлекают ее, и она перестает думать о бомбах…
– Я хочу встать…
Похоже, намекает, чтобы я вышел. Но я делаю вид, что фраза – не ко мне. Чувствую через одеяло ее ступни. Да, она не в моем вкусе, но присутствие полуголой женщины так близко не может оставлять равнодушным.
– Илья, ты выйдешь?
– Конечно, – деланно спохватываюсь я и вскакиваю с ее матраца.
Холодно на нем, кстати. У меня такой же, но на моем мне теплее.
Ее отражение в зеркале накидывает халат и движется в сторону ванной. Потом возникает снова и начинает краситься. Когда видишь звезду так близко, она не то что не слепит, а даже не светит. Она меркнет для тебя как звезда. Ничего не остается.
Может, я подхожу на недопустимую дистанцию. Я наблюдаю, как она наводит карандашом один глаз, потом второй, как удлиняет ресницы и красит губы. Становится старше, строже, серьезнее.

Город переполнен политической рекламой. Политики даже больше, чем сигарет и водки. Выборы уже совсем скоро. Партийные блоки с названиями, напоминающими застольные тосты, идут друг на друга: «За Союз!», «За Киев!», «За экологическое равновесие!», за здоровье, за нас, за любовь, за тех, кто в море.
Лица их лидеров, которые меньше всех верят в эти лозунги, – повсюду, на всех плакатах, крупным планом. Холодные, лживые глаза. Это давит.
– Ты за кого? – спрашиваю Иванну, которая тоже глядит на этот апофеоз лжи из окна машины. – За Юлю?
– Нет, я не феминистка. И ужасно не люблю фальши. Ее коса – это фальшь. И вся она такая.
– Да ну, настоящая у нее коса. Я по телевизору видел, как она ее разматывала.
– А я говорю – фальшивая, я лично знаю ее стилиста. У «Парадиза» тормози.
– По субботам ты завтракаешь в «Парадизе»?
– С этой субботы и ты тоже.
– Кто платит?
В таких вопросах лучше не быть щепетильным.
– Никто, – отвечает она. – В конце месяца они выставляют мне счет.
– Веришь?
– Почему нет? Они знают, что со мной шутки плохи.
Днем, в людном месте, в своей обычной роли – мы так уверены в себе. А ночью корчимся от страха и плохих предчувствий. Кто бы говорил о фальши?
В «Парадизе» завтракают закоренелые аристократы. Иванна уверенно идет к своему столику, кивая некоторым знакомым.
– Вина здесь утром не наливают? – интересуюсь я с робкой надеждой.
– А ты уже не за рулем? И не на работе? Не теряй четких ориентиров, Илья.
Мне неуютно с ней, неудобно. Может быть потому, что для этой женщины – я не мужчина. Защитник, но не мужчина. Это странно. Она тоже умолкает. Жует молча, не глядя на меня. Может, и я ее стесняю, но выхода, как бы там ни было, нет. Мы замкнуты в тесном пространстве, а вокруг нас – огромный космос.
К нам приближается пожилая дама, Иванна подхватывается и целует ее в обе щеки.
– Тамара Васильевна!
Тамара Васильевна, Тамара Васильевна… Наверное, жена какого-то важного старикашки.
– Иванночка!
Ванночка. Обмен любезностями. Здоровье. Ревматизм. Новые методики. Павел Витальевич… Значит, жена вице-мэра. Я оставляю дам наедине и удаляюсь в сортир.
В ресторане для аристократов бесконечно просторные сортиры.
И вдруг влетает Иванна.
– Илья!
Какой-то мужик перекошено оглядывается. Я беру ее за плечи.
– Это мужской вообще-то.
Чувствую, как ее колотит.
– Там кто-то смотрел на меня.
– Кто?
– Когда ты вышел, он стал наблюдать за мной.
– Это потому, что ты красива…
– Нет!
– Потому что ты очень красива!
– Нет. Я не могу вернуться. Тут есть другой выход?
Через кухню мы выходим на другую улицу. Потом возвращаемся к машине.
– Что мне делать? – спрашивает она, сев рядом со мной в авто.
И я вижу, что ее дрожь становится еще сильнее.
– У тебя были какие-то планы?
– Да. Ехать к другу.
– Поехали.
– Подожди. Не могу прийти в себя.
Она сглатывает.
– Подожди… Подожди…
Я жду.

17. ПАРАНОЙЯ-ПЛЮС

Неизвестно, кто ждет ее в этом доме. Имя ее друга остается для меня тайной за семью печатями. За железной дверью подъезда. Она выходит из авто и исчезает.
Может, в этой квартире никто никогда не жил. Это просто место для их свиданий – не больше. И когда я думаю о том, что эти люди на какое-то время оторвались от своих дел, от своих страхов, чтобы заняться сексом в необжитой квартире и разбежаться в разные стороны, мне становится не по себе. Я бы так не смог.
С Эльзой было похоже, но не так. Мы не встречались на явочных, нежилых квартирах. Я приходил к ней домой – в дом, где она жила, где пахло ее духами, где все вещи помнили ее пальцы. Мы ложились на кровать, еще хранящую тепло ее тела, мы пили чай из китайских чашек, подаренных на ее свадьбу со Спицыным. Когда я приходил, я был ее мужем, в ее доме, в ее постели, а не любовником, выхватившим ее на полчаса из ее ритма. Может, это меня и сбило. И обнадежило до такой степени.
Иванна же занимается сексом в чужой квартире, с человеком, которого не любит. Интересно, любит ли он ее. Или просто ждет подходящего случая, чтобы испачкать ее имя в газетах пошлыми воспоминаниями?
Чем дольше я сижу в машине, тем сильнее почему-то становится мое раздражение против Иванны. Это не ревность, конечно, но какое-то нехорошее, злое, деструктивное чувство. «Вот и грузила бы бой-френда своей паранойей, а не меня!», – думаю я, стискивая руки на руле. Уехать не могу, потому что должен ее дождаться. А меня так и тянет сорваться с места и раствориться в подступающей ночи. Вспоминаются ее маленькие ступни, которые я утром чувствовал через одеяло…
  Пожалуй, это комплекс собственника. Я почему-то решил, что раз я несу ответственность за эту женщину, то она моя. Она принадлежит мне и должна мне подчиняться. А она не моя, она независимая, посторонняя женщина, мой работодатель. Наше постоянное общение – всего лишь часть моей работы, избежать этого нельзя, но и придавать этому большое значение – заведомая ошибка. С некоторых пор ошибки стали моим уделом. И я должен сам с этим бороться.
Да, Иванна трахается сейчас с кем-то. Я от этого ничуть не должен ни страдать, ни нервничать. С какой стати? Я должен оставаться спокойным. Три или четыре часа прошло, мне должно быть абсолютно безразлично. Хоть вся ночь! До тех пор, пока этому козлу не позвонит женушка. И он не козел, нет. Он обычный мужик. Бизнесмен. Деловой человек, которому тоже нужна отдушина. Может, он даже ее любит…
Любит – не любит…
Наконец, она появляется. Не уставшая, не разгоряченная. Никакая. Тихая женщина, выступившая из ночи. Ее резкость сглаживается в темноте. Она закуривает и опускает стекло.
– Понравилось? – задаю я дебильный вопрос.
– Нет, – говорит она, пожимая плечами. – Этот человек мне приятен, но секс с ним тяжеловат…
– Масса тела?
– Нет, психологически. Он нежен, но я с трудом расслабляюсь. Его движения не очень приятны. Но ласки приятны.
– Бывало и лучше?
– Нет, лучше не бывало.
Она в третий раз качает головой и отвечает «нет». Действительно, трудно расслабиться.
– Мне кажется, это плохой секс, Иванна. И это плохая связь.
– Почему? Это долгая, прочная связь.
– Прочнее, чем у него с женой?
– Жена мало интересуется его жизнью. Он говорит, что у нее есть любовник.
– Испорченный мир!
– А ты сам не испорченный?
– Нет.
– Потому что ты импотент. А иначе – сигал бы за каждой юбкой.
– Я импотент?
– Сам же говорил…
– Да?
Я оборачиваюсь к ней, отводя взгляд от красного зрачка светофора. Она смеется. Ей кажется, она сказала что-то ужасно остроумное.
– Могу и обидеться!
– На здоровье!
Секс все-таки благотворно повлиял на нее – она вспомнила о том, что мужчины и женщины не просто истцы и ответчики, а еще и потомки Адама и Евы.
– Давай заедем куда-нибудь, посидим спокойно…
И лицо хмурится. Наверное, вспоминает свою жуткую квартиру.
– Или ты находишь это опасным?
Я нахожу, что… беседа возбуждает меня. Вдруг все начинает видеться в другом, преломленном лунном свете. Мы вдвоем в автомобиле, перед нами расстилается манящей чернотой ночь, Иванна – молода, умна и прекрасна, я – силен и уверен в себе. Я бы понравился ей больше ее стабильного бой-френда…
Сам понимаю, что процесс отвлечения ее от мании свернул куда-то в сторону и отвлек меня самого.
Я заигрываю с ней. Как-то неосознанно, на автомате, топорно. И рука машинально тянется к ее коленке. Я сдерживаюсь. Просто у меня давно не было женщины. Дело вовсе не в фантастической красоте Иванны, которой нет и в помине, а в моем воздержании…
– Так как? – спрашивает она. – Едем ужинать?
– Нет, – моя очередь покачать головой. – Едем домой. Тебе пора спать. А мне – стеречь твой сон.
– Как скажешь.
Представляю одинокий вечер без телевизора, зато в непосредственной близости к Иванне. Будни даются легче, чем такие вот уик-энды. Одна эта суббота стоит десяти понедельников. У меня тоже есть нервы. Есть эмоции. Есть ощущения. Я тоже не из железа сделан.
Даже мысли о ее пещере не отрезвляют. Фантазии о сексе на ее скользком матраце не дают мне покоя. Кто сказал, что шизофрения на начальной стадии заразна? Я сказал?
Мы входим в подъезд, поднимаемся по лестнице. А в квартире расходимся по своим комнатам. Она не позовет меня, это ясно. И сам я не войду – не настолько же я утратил контроль над собой.
Спать слишком рано, но она, боясь подойти к окну, ложится. Я слышу, как шуршит ее белье. Холодно спать на полу. Страшно жить за пуленепробиваемыми стеклами. Но это наша реальность.
Я тоже ложусь, стараясь не прислушиваться к шороху ее постели. И тем более – к шуму на улице. Я уже убедился, что никакой опасности нет. Есть только ее фобии, ее неудовлетворенность, ее страх перед одиночеством. Играть по ее правилам – не уважать самого себя. Верить ей – не верить самому себе. Идти у нее на поводу – отречься от здравого смысла.
Я отворачиваюсь к стене и стараюсь уснуть, не прислушиваясь к шороху ее постели.

18. ВЫСТРЕЛЫ

Поначалу она показалась мне хищницей. А теперь мне кажется, что это начало было очень давно.
Если принять версию о том, что мир – комплекс ощущений, то единственный выход – не в противоречии, не в развенчании и не в отвержении этого иллюзорного мира, а в том, чтобы жить, не подчиняясь чужим иллюзиям, строить свои собственные и подчинять им других. Иванна усвоила это очень хорошо.
Иллюзии, которые она вынуждена принимать, – это опасность, постоянная угроза, страх и все способы борьбы с ним. А иллюзии, которые строит она сама, – роскошная жизнь успешного адвоката, ее ухоженная внешность, ее имидж хищницы. Я же попал в эту паутину вымысла и должен принимать и то, и другое – обе стороны, обе грани ее существования.
А если разобраться, и ее образ перепуганной насмерть жертвы, и ее образ хищницы – одинаково безосновательны и далеки от реальности. Не потому, что являются противоположными полюсами ее раздвоенной личности и расшатанной психики, а потому, что все в жизни далеко от истины. Ничего истинного нет. Есть полумеры, есть фальшивки, есть неидеальные вещи. Есть краски для волос и пищевые усилители вкуса. Таков наш мир. Не принимать его, значит, исключить самого себя из реестра живых людей. Значит, не пить пиво с замутнителями и не увлекаться фальшивыми женщинами.
Я не увлекся Иванной. Я не увлекся. Я вижу ее настоящей – ненакрашенной, перепуганной, неудовлетворенной и измученной женщиной, в ее-то тридцать три года. Я пытаюсь ее спасти, но этот двойной барьер фальшивых декораций связывает мне руки. Я не должен ничего разрушать. Не должен ничего отвергать. Я должен строить собственные декорации.
Мои иллюзии – это ее безопасность, мое стойкое позитивное отношение к ней и страстное желание ее как женщины. Она должна верить в это, потому что это те декорации, которые призваны придать ей сил. Все остальное приходится нивелировать, сглаживать, упрощать в ее восприятии. Гасить ее вспышки и рассеивать ее страхи.
Я играю по своим собственным правилам – на ее деньги. Оплачивать мою работу – все равно, что оплачивать дневной свет или сумрак ночи. Но если ей от этого легче – почему нет?
Время идет к весне. Агитационный период уже завершился. Выборы прошли. Результаты, как обычно, разочаровали. Снег почти растаял. Иванна стала посещать солярий.
Запах фальшивого солнца, блеск фальшивого загара. Моя Маша очень любила подобные штуки. И где теперь моя Маша? И где теперь я? Торчу в машине около солярия?
Когда иллюзии не на двоих – это не роднит. Я живу в своих декорациях, Иванна – в своих. И в то же время – рядом. Почти вместе.
Забираю ее из солярия, завожу на встречу в кафе. Сам слоняюсь снаружи, потом снова сажусь за руль. И вдруг вижу Машу…

Так бывает, когда целый день думаешь о человеке, он внезапно возникает, материализовавшись из твоих мыслей. Почему-то Маша возникла именно здесь, на крыльце кафе «Визави», а не в солярии, к примеру. Я успел удивиться про себя, что она одна, и в тот же миг окликнул ее:
– Маша!
Она сфокусировалась на мне.
– Ого! Какие люди!
Подошла и села в авто рядом со мной.
– Меня ждешь?
– Почти.
– Как твои дела теперь? Новая работа?
Маша целиком в курсе моих неприятностей.
– Да.
– Новая жизнь?
– Да.
– Новая девушка?
– Нет.
– Нет? – она кривится и хихикает. – Что так?
Оглядывает салон авто.
– Тачка твоя?
– Нет.
– Альфонс!
С Машей по-прежнему просто, легко и все понятно.
– Подвезешь меня, солнце? – спрашивает, останавливая взгляд на моих губах.
– Не могу, Маша. Я на важном задании.
– А женщина тебе на важном задании не мешает?
– Наоборот, помогает.
Она, улыбаясь, кладет руку мне на колено, а потом начинает подбираться выше. Я склоняюсь к ее губам…
И все рассыпается треском. В первую секунду я не могу понять, что происходит. Лобовое стекло «опеля» расходится звездами.
Стреляют из машины впереди. На ходу. Джип отдаляется. Я выскакиваю из авто, тащу Машу за руку… Тащу ее руку…
Маша!
И в этот момент начинают рушиться все декорации, в которых я жил так долго. Опасность есть. Иванна права. И подтверждение этому – мертвая девушка на асфальте. Моя бывшая девушка. Моя Маша.
Иванна выходит из «Визави» и идет к машине.

Вторую половину вечера проводим в отделении милиции. Говорит больше Иванна, хотя даже не была свидетелем происшествия. Просто у нее лучше получается… говорить.
Она говорит, я отмалчиваюсь, киваю, а сам думаю о том, что она вовсе не сумасшедшая истеричка. Что мне действительно следовало бы прочитать пару книжек о террористах и взрывных устройствах, а я этого не сделал.
И я по-прежнему толком ничего о ней не знаю. И тем более не знаю, кто может преследовать ее так жестоко. Я, несомненно, должен был разобраться в этом раньше. Но я не разбирался. Я читал статьи о фобиях и гонял в ее тачке по городу. Я проматывал ее деньги и рассуждал наедине с собой о ее паранойе. И смерть Маши – целиком на моей совести. Очередная смерть.
Когда человек понимает, что его иллюзии абсолютно не соответствуют действительности, это похоже на конец света в миниатюре. Персональный конец света. Чтобы жить дальше, нужно здраво оценить реальность и строить новый мир – с новыми иллюзиями. Но как?
Как? Я думаю, как. Как это сделать, если все, в чем я был уверен, оказалось ошибочным?
Когда мы выходим из отделения, я оказываюсь просто в открытом космосе, мне не хватает воздуха и тело отказывается выполнять свои обычные функции: дышать, двигаться, различать звуки и цвета. Вообще отказывается существовать.
– Нам нужно серьезно поговорить, Илья, – говорит Иванна, надеясь, что я ее понимаю.
А я ее не понимаю. О чем можно говорить, если Маша убита? Неизвестно, кем и во имя чего. Случайно… За Иванну.
– Я не знаю.
– Чего ты не знаешь? – хмурится она.
– Кто стрелял…
– Я не требую ответа. Я требую устранять саму возможность подобной ситуации. Кажется, я ясно предупреждала, что в течение дня в машине не должно быть посторонних. Ты должен был заметить этот джип еще издали. Заранее. Ты должен быть готов к выстрелу каждую секунду. Решить эту проблему нельзя, но ее можно нейтрализовывать…
– До каких пор?
– До тех пор, пока я жива…
И я вижу, как кривятся ее губы.
– Нам действительно нужно серьезно поговорить, – говорю я.
– Я уже все сказала.
– Иванна!
Мы осторожно входим в квартиру. Говорят, двух покушений в один день не бывает. Хотелось бы верить…

19. НОВЫЙ-СТАРЫЙ ВЗГЛЯД

Я не помню, что думал о ней до того, как решил про себя, что она психопатка. Чтобы строить новый мир с новыми декорациями, нужно вернуться к тому первоначальному восприятию предметов и событий, которое уже далеко в прошлом.
Итак, ее хотят убить. Целенаправленно. Всерьез. Опасность повсюду. И она знает об этой опасности. Более того – она знает, что противник сильнее и она не победит. И меня она не просит побеждать, она просит – всего лишь – сохранить ее жизнь еще на некоторое время.
Нужно знать, кто он. Но как докопаться до этой тайны, если она не хочет говорить об этом? Она считает бесполезным посвящать меня в подробности дела. Она не верит в то, что я смогу что-то изменить.
Мысли кружатся вокруг Иванны. Откуда дышит в ее лицо опасность? Откуда? Откуда? Ее любовник вполне может оказаться психом. Может угрожать ей. Почему мне хочется видеть в этой истории психа? Может, это моя собственная роль?
Нужно задать ей просто несколько вопросов в упор, как я делал тысячу раз до этого, с другими мужчинами и женщинами. Но с ней почему-то это невыносимо, немыслимо тяжело.
Потом все затихает на некоторое время. Затихает снаружи, внешне, но внутри – продолжается та же борьба с собой и с невидимой опасностью.
Наконец, я намечаю вечер пятницы для важного разговора. Ставлю в уме галочку. Жду этого вечера. Встречаю ее с работы.
Она выглядит усталой. По вечерам под глазами ложатся черные тени, которые не скрывает никакой тональный крем. Мы заходим в ее любимое кафе, заказываем ее любимый салат. И мне почему-то становится грустно и… тяжело думать.
– Что планируешь завтра? – спрашиваю как бы ни о чем.
– Вечер пятницы – начало уик-энда. Время строить планы, – она усмехается. – Слетаю завтра в Египет – давно не грелась на настоящем солнце.
– Ха-ха.
Это ее обычный прием: когда не хочет отвечать, городит полнейшую чушь. И в суде тоже, но более убедительно. Блефует с таким видом, словно несет людям новую веру.
– После тех выстрелов…
– Не вспоминай! – обрывает она.
– Но я хочу понять причину.
– Причина не должна тебя беспокоить!
– А вдруг это твой прибацаный любовник?
– Это исключено.
– Кто он?
– Зачем тебе это знать?
– Ты собираешься к нему завтра?
– Конечно.
– Тогда я отказываюсь сопровождать тебя на эти случ… на эти свидания!
– Что?! – вспыхивает она. – Ты забываешься!
Кажется, хочет проткнуть меня вилкой. Нацеливает на меня зубья и говорит размеренно, слегка дирижируя в такт фразам.
– Ты забываешься. Я понимаю твое желание «все знать». Но, мистер Всезнайка, от тебя этого не требуется. Мне не нужно, чтобы ты «все знал». Твои функции строго определены и четко ограничены. И мы оговаривали это не один раз. И даже не два…
Я беру вилку из ее рук и втыкаю обратно в салат. Сломал бы!
– Ты веришь, что я могу с этим мириться?
– Почему нет?
– Потому что… мне небезразлична твоя судьба. И я хотел бы… тебя спасти.
– Ты это и делаешь – изо дня в день ты спасаешь меня.
И я вспоминаю, как гонял на ее «опеле» по городу и выискивал книжки о параноиках.
– Да, я это и делаю.
Она смягчается.
– Оставь это, Илья. Все решится без нас. Само по себе. Как и все в этой жизни.
– Хочешь сказать, что жизнь проходит без нашего участия? Никак не ожидал услышать подобное утверждение от столь деятельной дамы…
– Вся наша деятельность, по большому счету, – пустой звук, – отвечает она на это.
– А он?
– Кто он?
– Этот мужчина? Тоже пустой звук?
– Не слишком ли много внимания ты уделяешь мужчинам?
– Хочу убедиться, что он безопасен.
– Он безопасен. А ты просто ревнуешь.
Она называет все прямо. И в тот же миг я соглашаюсь – ревную жутко. Но на ответную прямоту я не способен.
Выстрелы почему-то не отрезвили меня, а ввергли в новую крайность – в безумную ревность. Глядя на Иванну, я не хочу верить, что она отправится прямиком в объятия другого мужчины. И прекратить эти встречи никак не представляется возможным.
– Я не могу обеспечить твою безопасность, когда ты уходишь, хлопнув железной дверью чужого подъезда.
– Ты хочешь присутствовать? – она довольно невесело усмехается.
– Я за тебя отвечаю.
– Передо мной. И я сама определяю пределы и рамки этой ответственности.
– Весьма похвальная резкость суждений. В таком случае…

И вдруг я вижу, как в кафе входит Эльза. Я вижу это – со стороны, сверху, из космоса. Спицын сопровождает ее, слегка поддерживая за локоть – так, словно он добрый друг, который предпочитает держаться на расстоянии.
Эльза, не замечая меня и мало присматриваясь к посетителям, продвигается куда-то в нашу сторону, словно ступая наугад по темному коридору.
Спицын за ее спиной неожиданно замирает. Вряд ли мое присутствие могло произвести на него такое сильное впечатление. Я перевожу взгляд на Иванну и вижу ее абсолютно бледное лицо. Пожалуй, после выстрелов она выглядела намного увереннее. И в тот же момент я вскакиваю.
– Володя! Эльза!
Кто-то из нас хотел шоу. Кто-то кого-то застал врасплох. Эльза, опомнившись первой, приветливо кивает.
– Все знакомы? – интересуюсь я вежливо. – Владимир, Эльза, Иванна…
– Очень приятно.
– Очень…
– Взаимно.
Иванна уже не смотрит на Спицына. Смотрит только в кашку кофе. Эльза – сквозь облако тумана, повисшее в ее взгляде, – на меня. И вдруг я понимаю, что не люблю ее больше. Не встретив ее случайно, я бы, может, и продолжал жить с убеждением, что люблю. Но теперь вижу только тень человека, который был мне когда-то безумно дорог.
Спицын не глядит на женщин и обращается ко мне одному:
– А как ты с Иванной?..
– Мы коллеги.
– Да, я забыл. Точно. А твой номер телефона…
– Я сменил оператора.
– Что так?
– Не устроило качество связи…
– Да, связи…
– Как ты, Эльза?
– Мне лучше, спасибо.
– Пожалуйста.

20. ТАК ПРОХОДИТ…

– Это проходит. Чувства – непрочная основа для здания. Шаткий фундамент для длительных отношений. Я любил Эльзу так, что с ума сходил, случайно обознавшись на улице. А если бы мы остались вместе, и моя любовь прошла… что с нами было бы? Зачем тогда я хотел оторвать ее от Спицына? Для чего?
– Тогда было бы что-то другое, – говорит Иванна задумчиво. – Она родила бы ребенка, это объединило бы вас по-новому.
– А вас со Спицыным?
– Нас ничто не в силах ни объединить, ни разъединить. Мы – каждый на своей орбите.
Я усмехаюсь:
– А мир тесен.
– Да, мир тесен. Думаешь, она догадалась?
– Вряд ли. Эльза всегда в своем… тумане.
Я бы не догадался на ее месте. Я пытаюсь представить Спицына влюбленным, но даже не могу поверить, что раз в неделю он способен выкроить время для встречи с женщиной. И как любовник он…
– Эльза говорила, что он плохой любовник.
– И тем не менее, она с ним.
– А ты вышла бы за него?
– Почему нет?
Почему нет? А почему да? А почему никто никогда не хотел выйти за меня?
– А почему да?
– Он надежный, уравновешенный, успешный мужчина. Он стабильный. И с ней, и со мной, и на работе. А любовник… Бог с ним, с этим сексом. Он приятен, этого достаточно. Их брак… тоже очень стабильная связь, если можно так сказать. А все остальное – это просто испытания. Ты или я – просто помехи в истории их брака. Я уверена, что у Эльзы родятся замечательные дети. А я больше не буду с ним встречаться…
Я едва вписываюсь в поворот.
– Пока не видела ее – могла, – продолжает Иванна. – Теперь не могу. У нее глаза такие, словно она ему верит. Он не должен ее обманывать.
– Обманет с другой. Ты же знаешь мужчин.
– Он не так легок в связях. Мы просто знакомы очень давно. Сейчас у него нет времени на новые знакомства. А если оно и появится, пусть лучше потратит его на семью. Я скажу ему об этом. Я умею быть очень убедительной, ты же знаешь.
– Иванна…
Я не могу поверить. Это что-то похожее на счастье, которое нисходит на меня с облаков и, проникая в машину, размывает сознание. Это умиление. Благодать Божья…
На Иванну тем временем опускается что-то другое. Когда я взглядываю на нее, притормозив на перекрестке у ее дома, то вижу, как по ее щеке ползет огромная слеза. Ползет так, словно режет не только ее лицо, но и ее жизнь на «до» и «после».
Я не задаю ей вопросов. Все и так ясно. Вспоминая о Спицыне и об Эльзе, она думает о том, что у них будет свое... счастье или несчастье, но что-то будет, а у нее – не будет ничего. Не будет ничего. Никогда ничего не будет.
Может, она молится о том, чтобы это «никогда» наступило тотчас же. Сию минуту. Уже. Может, кто-то наверху и слышит эту ее молитву. В сгустившихся сумерках я ясно вижу, как старик с целлофановым пакетом переходит дорогу, направляясь в сторону нашей машины. Я еще думаю свернуть на стоянку, когда вижу, как следом за нами пристраивается неказистая старая «лада».
И гори он красным, этот светофор! Нет времени ждать зеленого. Нет времени выпрыгивать из авто и тащить за собой Иванну…
Тысяча мыслей проносятся одновременно. О том, что старика просто попросили передать что-то хрупкое, поэтому он несет пакет в вытянутой руке так осторожно. О том, что он не знает, что внутри, и не догадывается, что это может взорваться. О том, что он неминуемо погибнет, и одна из машин… может, эта «лада»… может, «тойота» справа… тоже взлетят на воздух.
И последняя мысль о том, что я могу и ошибаться. Что я сделал вывод, увидев слезу Иванны и невесть откуда взявшегося старика с пакетом…
Мы летим на красный, едва не отрываясь от земли. Иванна оглядывается на свой дом…
И в ее глазах тоже отражается красное.
Взрыв все-таки гремит. Из последней надежды зацепить. Позади уже нет ни «лады», ни «тойоты», ни деда, ни светофора. На землю падают обломки, но это уже – позади… за нами. Я не останавливаюсь ни на секунду, ни на полсекунды. Я останавливаюсь только тогда, когда врезаюсь в пост милиции.
– Документы… взрыв… документы…
Только теперь перевожу взгляд на Иванну.
– Второе происшествие со мной за последнюю неделю.
– Вы притягиваете.
Лейтенант улыбается Иванне, а заодно и мне. И я тоже – и ему, и Иванне.
Потом она усмехается невесело.
– Я думала, у тебя нет чутья на такие вещи.
– Уже есть. Появилось. Возникло ниоткуда. Как только увидел этого старика с ослепительно-белым пакетом. Он шел, глядя исключительно на нашу машину. Наверное, чтобы передать лично в руки.
– Не будем больше об этом.
Я причаливаю к ее подъезду.
– Нет, будем! Если ты считаешь, что это кара небесная и это неминуемо, ты ошибаешься. У тебя все впереди, Иванна. Все лучшее. Все, что ты хочешь, чего ты заслуживаешь. И семья. И дети, и…
Она не смотрит на меня, держится за ручку дверцы, собираясь выйти, и никак не реагирует.
– Я тебе это гарантирую.
– Детей?
И продолжает без улыбки:
– Не напрягайся. Я поняла, что ты хочешь сказать. И так довольно красноречиво. Может, ты бы даже убедил судебных заседателей. Но то, что будет, не зависит ни от тебя, ни от твоего красноречия, ни – теперь уже – от меня. В следующий раз кто-то просто дойдет. Или успеет выстрелить. Или проникнет туда, куда раньше не мог проникнуть. Только и всего. В таких случаях я всегда думаю: так почему не сегодня? Чтобы добавить еще несколько дней? Еще немного адреналина? Еще дюжину судебных процессов и две дюжины кошмарных снов? Почему не сейчас? Не в этот момент?
– Приговор подписан окончательно?
– Да.
– И обжалованию не подлежит?
– Ни при каких обстоятельствах.
– И ты не можешь ни к кому обратиться с просьбой о пересмотре дела?
– Нет.
– А ко Всевышнему?
– Ну, разве что…
– Вот видишь…

21. ОТЕЦ

Когда я назвал Слуцкого «великим адвокатом даже для советского времени», я совсем не хотел сделать комплимент отцу Иванны. Просто Аркадий Петрович Слуцкий никогда не был по-настоящему советским человеком. В советское время он жил в Израиле, вел там дела всей русскоязычной диаспоры, чем и заработал доброе имя и славу. Вернулся в Киев сразу после перестройки, в возрасте шестидесяти трех лет, успел выгодно вложить капитал, организовать консалтинговую компанию и стать лучшим в своем весьма хитроумном деле. Иванна, выучившись в Сорбонне, в конце девяностых приехала к отцу в Киев.
Теперь ему восемьдесят.
– Поедем проведать папу? – спрашивает Иванна без особого энтузиазма.
Обычно по субботам она собиралась на свидания со Спицыным, а теперь… папу проведывать?
Отец дал ей все. Дал тот старт, который помог ей раскрыть себя. Но в ее голосе нет ни капли нежности. Старик живет один в загородном доме – доживает на Родине, как и мечтал когда-то. У него есть водитель. Есть горничная. Есть медсестра.
При мне Иванна не была у него ни разу. У нее не возникало желания его видеть, не хотелось общаться с ним, не было потребности просто заглянуть в глаза родному человеку.

Я выхожу следом за ней из авто и протягиваю руку ее отцу. Слуцкий – белоголовый высокий старик, деланно бодрый, но – такой ветхий. И Иванна рядом с ним – маленькая, непохожая на него, чужая. Они не целуются при встрече.
Деревья уже зеленеют молодой листвой. Мы садимся в беседке, жмурясь на майское солнце и на двухэтажный дом, высокий и светлый – под стать хозяину. Горничная приносит кофе, для Слуцкого – сливки, для меня – сахар, для Иванны – коньяк.
– Спасибо, Ириша, – кивает, смягчившись, Иванна. – Как ты, папа? Как ты поживаешь?
– Вчера читал о деле Ревзина. Ему бы хорошего защитника! Почему он не обратился к тебе?
– Он пользуется услугами «Короленко и Светин». Его защищает старший Короленко. Теперь подает апелляцию.
– Ты слышала, как он построил защиту?
– Да, схема несомненно ошибочна. Мы бы не разрешили Ревзину признать вину ни по одному пункту. Он мог бы вообще молчать.
Я не знаю никакого Ревзина. Может, он вообще злостный маньяк, и его место – за решеткой. Хотя Иванна больше специализируется на экономических преступлениях.
– И эти свидетели явно подставные. Просто дурной тон!
– Да, ничего умнее не придумали.
Разговор длится еще минут сорок – о самом процессе и нюансах обжалования в апелляционном суде, но из этого разговора я так и не могу понять, какое же преступление совершил этот Ревзин и в чем заключается ошибка старшего Короленко.
Наконец, Иванна уходит в дом – привести себя в порядок перед отъездом, а я остаюсь наедине со стариком. Лицо его изменяется, он прищуривается, глядя на солнце и шумно вдыхает весенний воздух.
– Не одиноко вам здесь? – интересуюсь я, оглядывая поместье.
– Одиноко. Но с этим ничего не поделать. А вы, простите, Иванна сказала, ее друг?
– Да, друг, – соглашаюсь я.
– А, скажите мне, Иванна… все работает, а остальное когда же?
– А зачем? Чтобы потом вот так жить одной, а с дочерью обсуждать только судебные процессы?
Он вдруг переводит взгляд на меня, и я вижу, что его глаза – очень спокойные и холодные.
– У нас с Иванной никогда не было особо близких отношений. Я рад, что она переняла то, что я мог и хотел ей передать. Рад, что мой опыт не пропал даром. Что касается семейных вечеров, – они не нужны ни ей, ни мне.
– Зачем тогда дети? Чтобы их не видеть?
– Надежда на детей в старости – это надежда слабого, несамостоятельного, малообеспеченного человека. Это комплекс, если хотите, издержки нашей нецивилизованной цивилизации.
– Аркадий Петрович, вы же сами сказали, что вам здесь одиноко…
– Мне одиноко – глобально, в космическом масштабе. Одиноко, потому что я немолод, потому что я отошел от дел, потому что я слабею. Но мне не одиноко – без Иванны, или без вас, к примеру.
– С кем вы общаетесь? С Ирой?
– Для общения есть телефон, есть Интернет. С Ирой – можно говорить о погоде, с Анжелой – о том, как живет молодежь.
– Анжела?
– Это дочь моих соседей. Она иногда приезжает на выходные. Девочке шестнадцать лет, и она очень мила…
Если бы при упоминании об Анжеле его глаза ожили, я задал бы еще несколько вопросов, но его взгляд остается очень и очень холодным.
– Жаль, что ее сейчас нет, – добавляет между тем старик. – Она много слышала об Иванне и хотела с ней познакомиться.
– Мечтает стать известным адвокатом?
– Вроде того. Даже просила меня позвонить, если Иванна надумает меня навестить.
– Мы обязательно еще приедем.
– Конечно.
Иванна идет к нам по тропинке, и я едва узнаю ее на фоне непривычных декораций.
– Папа, спасибо за теплый прием. Нам пора.
– Конечно.
Они пожимают руки. Я тоже подаю руку для пожатия. И старик задерживает ее в своей.
– Илья, вы очень интересный человек, хоть и не вполне адвокат…
– По специальности – юрист. Что значит «не вполне»?
– Вы так мало интересуетесь юриспруденцией!
Я смеюсь, пожимаю крепко его руку.
– Ты ему понравился, – замечает Иванна в машине. – Но если бы ты признался в том, что детектив, его мнение о тебе изменилось бы…
– А если бы признался, что всего лишь твой шофер…
Но в этот момент я чувствую себя детективом, как никогда раньше. Чувствую, что нащупал что-то весьма и весьма интересное, то, что заслуживает основательной проверки.
– Когда ты к отцу в следующий раз?
– Когда что-то изменится в деле Ревзина, – усмехается Иванна.
– Давай на следующей неделе.
– Тебе пришелся по душе мой папА?
– Это кладезь юридических знаний.
– Не спорю. Но заглядывать часто в этот… кладезь, – она поеживается. – Увольте!
– От тебя требуется всего лишь предупредить его заранее, что ты приедешь. Назначь какое-то время…
Она молчит несколько секунд.
– Не впутывай отца, Илья. Мы проверяли его окружение – все чисто.
– Ты же можешь просто позвонить.
– Могу. Но я не поеду.
– Я поеду один.
– А я?
– А тебя оставлю где-то в людном месте.
– Посреди центральной площади?
– Почему бы и нет? Желание пойти в народ у тебя не возникает?
– Абсолютно.

22. ВЫБОР

Апатия уходит. Я чувствую, что что-то сломалось, изменилось в этом ожидании. Иванна ничего не чувствует, но видит, как загораются мои глаза и про себя пожимает плечами.
Мне кажется, я ясно вижу цель. И при виде этой цели все посторонние мысли исчезают, как обычно и бывает в период максимальной концентрации. Исчезает даже мысль о том, как долго одинокая женщина на краю опасности может обходиться без секса. А эта мысль – сама по себе – многих стоит!
Иванна по моей просьбе звонит отцу и говорит хмуро:
– Мы заедем в субботу. Хочется подышать свежим воздухом. Душно в городе.
Оправдывается, что зачастила. Думаю, старик тоже немало удивлен, но удерживается от вопросов. Адвокатам не так легко быть искренними друг с другом.
Она неловко кладет трубку, и мы уходим из офиса. Телефон только в офисе. Офис под надежной охраной. А в ее пещере – прежнее, унылое, неэлектрифицированное пространство.
– Твои друзья удивились бы, узнав, как ты живешь.
– Поэтому у меня нет друзей.
– А журналисты удивились бы еще больше.
– Не забывай, что ты тоже живешь в этих условиях.
– Для меня это рай в шалаше.
– Для тебя это рай?
Это я сказал? Я не подумал. Точнее, я подумал о другом. Иванна смотрит с недоуменной кривой усмешкой, не решаясь ни высмеять меня, ни восхититься моей галантностью.
Пожалуй, я должен добавить что-то в том же духе. О том, к примеру, что ее близкое присутствие скрашивает все горести и лишения спартанского образа жизни, который я вынужден вести в ее шалаше.
– С одной разницей: укус любого гада смертелен, – добавляю я вместо этого.
Она обреченно отмахивается.
Ей не может не хотеться любви. Я понимаю это, но не хочу, чтобы она выбрала меня потому, что у нее нет выбора. Когда-то я хотел этого, теперь уже нет. Я понял это в тот момент, когда увидел Эльзу в кафе.

Женщины называют это: клин клином. Я выбил. Я вышиб. Эльзы для меня больше не существует. Это чувство проходило мучительно, и вдруг прошло. Теперь для меня есть только она – вот эта девушка с волосами цвета крепкого кофе без сахара. Этот жесткий адвокат. Эта беспомощная жертва. Только она...
И мое сердце подсказывает мне одно – спасти ее. Вернуть ей ее жизнь, от которой она уже отказалась. Вернуть ей ее будущее, о котором она боится даже мечтать. Вернуть это – бескорыстно. Не ради ее любви. Не ради завоевания ее сердца. Не ради обладания ее телом. Спасти ее ради нее самой.
Я больше не стремлюсь влюблять ее в себя. Моего чувства с лихвой хватит, чтобы заполнить доверху каждый день нашего совместного существования. И даже – чтобы заполнить холодные ночи в разных постелях. Чтобы согреть ее ледяной пол. Чтобы осветить ее темное жилище. Чтобы заслонить ее от подступающего мрака.
– О чем ты думаешь, Илья?
– Не знаю. Думаю о том, что холодно для мая. Кажется, даже листьям холодно.
– Листьям?
– Видишь, как они дрожат.
– Потому что ветер.
– Да, ветер.
Может быть, я должен спросить в свою очередь, о чем думает она. Может быть, она ответит «о тебе». Но я не сделаю этого.
Когда люди находятся рядом, у них нет вариантов чувств. Они не могут быть равнодушными и равнодушно терпеть друг друга долгое время. Они обязательно будут либо ненавидеть, либо любить друг друга. Часто говорят, что дети отплатили родителям ненавистью. Дело в этом случае не в детях, и не в родителях, и не в родстве вообще, а в том, что разные люди, независимые личности были вынуждены находиться вместе под одной крышей. К примеру, если бы Иванна жила со своим отцом на его вилле, она неизбежно ненавидела бы его. О себе не скажу: я потерял родителей очень рано, и единственное, что осталось в памяти о нашем семейном быте, – обрывки ссор и чмоканье от примирений отца и матери. По-моему, там всегда штормило.
Мне повезло, что живя с Иванной, я люблю ее так беззаветно. Так преданно. Так невзыскательно. Если бы я ее ненавидел, это погубило бы нас обоих.
Мое чувство дает мне силы переносить каждый день этой недо-жизни. И дает мне надежду изменить все. Я верю в это. Я так верю, что этого не может не произойти.
И в то же время – ничего не происходит. Я ловлю каждый миг тишины в ее квартире, и понимаю, что эта тишина по-прежнему наполнена предчувствием катастрофы.
Ее домашняя одежда – мягкий спортивный костюм. Мне всегда не нравилось, когда спортивную одежду носят не для спорта, а вместо пижамы. Но Иванна так мила в мягких контурах спортивных штанов, так мало похожа не непроницаемую леди, которой бывает в судах, что это невольно подкупает. А в то же время – я не должен подкупаться.
Она входит в мою комнату и садится на пол.
– Чаю хочется...
Нет ни плиты, ни электрочайника, ни кипятильника.
– А идти никуда не хочется.
– Завтра будет чай.
– Я знаю. Доисторическая жизнь, нет?
– Я уже привык.
– А я, как ты думаешь?
– А ты и подавно.
В темноте ее лицо кажется бледнее, а волосы почти черными. Черты лица – резче, а контуры тела – мягче. Опасное сочетание.
– Я хотела тебе сказать, Илья... И никак не могу решиться.
Если она скажет – все разрушится.
– Я должна это тебе сказать, чтобы ты не подумал, что я эгоистка или что-то вроде того. Ситуация усложнилась. Не знаю, почему, но я чувствую, что стало сложнее. Я хочу тебе сказать...
Если она скажет – сломает то, чего еще нет.
– Ты можешь уйти, – говорит вдруг она. – Ты можешь все бросить.
– Бросить эту работу?
– Да.
– Бросить тебя?
– Да.
– Ты даешь мне выбор?
– Ты мне ничем не обязан. Не обязан рисковать из-за меня.
– Есть одно «но»...
Если я скажу это – складки ее мягкого костюма ощетинятся.
– За эту работу я получаю приличные деньги.
И Иванна улыбается в темноте. Улыбается темнотой.
– Об этом я забыла...

23. СОСЕДКА

За городом действительно воздух кажется чище. Может быть, это и иллюзия, но он прозрачнее и холоднее. Слуцкий выходит мне навстречу и приглашает к столу в беседке.
– А Иванна?
– Она подъедет. Задержалась в магазине женского белья. Я не стал ей мешать.
Старик прищуривается в мою сторону. Сто процентов – хочет спросить, не любовники ли мы с Иванной, но удерживается. А может, его это не так уж и интересует.
– Какой университет вы заканчивали? – спрашивает вместо этого.
Я сажусь и мысленно готовлюсь к долгому разговору.
– А вот и Анжела, – перебивает он вдруг мои мысли.
Во двор входит тонкая девчушка среднего роста, смуглая, с большими черными глазами, темными волосами с рыжими прядями, в джинсах и короткой маечке.
Я чувствую, как дыхание перехватывает. В ее руках нет никакого пакета, нет ничего, что могло бы привлечь внимание штатного охранника. Минимум одежды. Напряженная девичья грудь под майкой.
Она приближается, и мой взгляд отталкивается от ее упругих шагов. Если она и вооружена, то это может быть только небольшой пистолет, который можно спрятать на щиколотке под широкой штаниной брюк. А если это просто девочка... дочь соседей Слуцкого... тогда я старый параноик...
– Здравствуйте, – приветливо кивает Анжела.
Слуцкий приобнимает ее за плечи.
– Это моя хорошая приятельница, Анжела, а это – друг Иванны, Илья. Она сейчас подъедет. Выпьешь с нами чаю?
Девчонка косится на меня огромными черными глазищами.
– Здравствуй, кроха...
Никогда не встречал в глазах такой глубокой черноты. Какие-то они очень уж темные и влажные. В ней нет молодежной резкости, выглядит она немного смущенной.
И ей не шестнадцать лет. Никак не меньше девятнадцати, насколько я разбираюсь в девичьем возрасте. Слуцкий просто забыл, как определяются подобные вещи. Он слишком долго живет, чтобы различать такие нюансы.
Ирина приносит чай и всякие сладости. Девчонка садится между мной и стариком. Ее рыжие пряди играют на солнце и придают ей веселость, которой нет и в помине.
– Любишь сладкое? – я пододвигаю ей мармелад.
– Не очень. Нужно беречь фигуру.
Фраза явно не из ее репертуара. У нее идеальная фигура: не очень большая грудь, тонкая талия, узкие бедра, длинные, ровные ноги. Рост, примерно, сто семьдесят. Она в кроссовках, но кажется очень стройной и изящной.
– Ты просто красавица, – говорю я. – А красавицы должны себя баловать.
Она всматривается в меня несколько секунд и берет мармеладку.
– Вы охранник Иванны?
– Я ее коллега, юрист. И ее друг.
– Простите.
– Охранник – тоже хорошая должность. Особенно, если профессионал. Думаю, Иванне не помешало бы найти такого человека.
– Да, я слышала о покушении.
– Она известная личность. А известные личности всегда в опасности. Ты тоже хочешь стать известной?
– Конечно.
Она не улыбается. Улыбается Слуцкий. Не знаю, чему именно, но глядя на Анжелу, он немного оттаивает, его лицо разглаживается и морщины добреют.
– У Анжелы большое будущее.
У нее смуглое, слегка желтоватое лицо. Тонкое... Правильное, с длинными губами. Она красива. Наконец, я замечаю, что она красива, и напряжение немного спадает. Я перевожу взгляд с ее лица на соски, оттопыривающиеся под майкой, и чувствую, как напряжение перемещается совсем в другое место. Спешу глотнуть чаю...
Она вдруг делает резкий жест – поправляет волосы. Вскидывает руку и проводит по волосам. Я едва не подпрыгиваю. В это время у старика звонит мобильный, и, как мы и договаривались, Иванна говорит в трубку:
– Папа, извини, меня отвлекли. Я не приеду сегодня. Отпусти Илью ко мне.
Анжела рассеянно смотрит по сторонам. Она бывала у старика раньше, ей не очень интересно. Слуцкий передает мне слова Иванны, и я поднимаюсь. Ситуация никак не проясняется, девчонка – за непроницаемыми шторами, их не прошибить.
– Я тоже пойду, – поднимается вдруг следом за мной.
Мы прощаемся со Слуцким и выходим вместе за ворота.
– Подвез бы тебя, но ты почти дома, – улыбаюсь я на прощанье.
– Вот наша дача, – кивает она на соседний коттедж за высоченной каменной оградой. – Вы очень торопитесь?
– Честно говоря – не очень.
– Пойдемте, посмотрите, как я живу.
Пойдемте-посмотрите? К чему это? Я заглядываю в ее чернющие глаза. Круглые зрачки – два солнца, которые угасли. Может, от взрыва. Может, разорвались от боли. А слезы... еще не вытекли все. Застыли и сияют злыми льдинами… в мае.
А там, внутри, может, банда ее сообщников? Может, их человек пятнадцать, и сама она вооружена до зубов. Где она прячет оружие в таком случае? Я хочу это знать...
– Да, это интересно, – киваю я. – У тебя шикарный дом.
И она тоже улыбается, но в меня почему-то перетекает ощущение ее боли. То, которое струится из ее глаз.
– Только машину отгони, – говорит она вдруг на «ты».
Я отгоняю «опель» в сторону ее виллы и вхожу за ней во двор.
– Тебя, правда, Илья зовут?
– Правда.
– И ты, правда, юрист?
– Правда, – я иду за ней к дому, ступая в ее следы. – А тебя как зовут?
– Те, кто меня знает, зовут Энджи.
– Мне тоже можно?
– Да.
Коттедж двухэтажный. Внутри вовсе не пустой. Мы проходим несколько дорого меблированных помещений и останавливаемся посреди огромной комнаты с плазменным экраном во всю стену.
– Это гостиная, – говорит она. – Нравится?
– Очень. А родители твои где?
– Они в Англии живут. Постоянно. Бизнесом занимаются.
– Значит, ты самостоятельный ребенок?
– Я не ребенок.
Банды вооруженных ребят нет, но ощущение опасности не покидает меня.
– Включить тебе телевизор? – спрашивает Энджи.
– Нет.
– Нет?
Она подходит ближе.
– Показать другие комнаты?
– Нет.
Теперь она смотрит мне прямо в глаза.
– Ты любовник Слуцкой?
– Нет.
– Ты очень красивый. Напоминаешь мне что-то... очень-очень давнее. Или то, чего никогда не было.
– И ты, – дыхание снова перехватывает. – Ты очень красивая. И я очень хочу тебя.
Где-то на заднем плане сознания проносится мысль, что я давно не был с женщиной и могу облажаться, но желание настолько сильно, что затмевает все остальные мысли.
– Я тоже, – говорит она просто. – Не могу отпустить тебя просто так.
В ее поведении сквозит и уверенность, и робость. Похоже, что желание тоже накрыло ее с головой. А ведь ей нет и двадцати. Наверное, я хорошо выгляжу сегодня.
– Энджи, – я делаю шаг к ней, и она оказывается в моих объятиях.
Хватается за меня обеими руками, стаскивает рубашку. И я почему-то думаю о том, что если пистолет на щиколотке, она не сможет при мне раздеться. Да и я, пожалуй, не смогу. Посмотрим, у кого из нас двоих больше тайн.
Я стягиваю ее майку и приникаю к соскам, которые меня так манили, обхватываю ее ноги в тугих джинсах.
– Мне надо в ванную. Ненадолго, – она отступает.
Оставшись один, я оглядываю комнату и, не обнаружив глазков видеокамер, снимаю обе кобуры и прячу под снятую рубаху. Одеться будет сложнее, но не невозможно. Уверен, что сейчас она занимается примерно тем же, что и я.
Энджи возвращается совершенно голой, подходит и прижимается ко мне всем телом. И я перестаю думать о том, какие мотивы заставляют ее поступать именно таким образом.

24. ЭНДЖИ

Потом это снова настигает – мысль о том, что ее проблемы, ее причины, ее мотивы заставили ее затащить меня в постель. Она не очень активна, но предельно податлива, как кусок пластилина. Я думаю о том, способна ли она чувствовать, пытаюсь растормошить ее скованные эмоции, но она очень напоминает новичка, который плохо знает те вариации, которые могли бы его удовлетворить вероятнее всего. Она просто подчиняется мне. Я ласкаю ее изумительное тело, пытаясь выхватить его из постоянной боли и ввергнуть в стихию совершенно иного свойства.
Наконец, Энджи со стоном нетерпения подается ко мне, обрывая мою нежность. И вдруг я понимаю, что я первый мужчина в ее жизни. Она зажмуривает глаза и никак не реагирует на боль, которую я ей причиняю. И я, о Боже, я не хотел этого!
– Энджи!
Я приникаю к ее губам, пытаясь вернуть ее к прежним желаниям, если только они были. И она отвечает мне, она всхлипывает, ее тело вдруг обретает способность получать удовольствие. Ей доступно это. Я счастлив. Я счастлив за нее. Я счастлив за себя. Я счастлив.
Мы лежим потом молча. Я закрываю ее груди своими руками и прижимаю ее к себе. Не даю ей подняться, не отпускаю. Целую ее пестрые волосы. Уже не думаю о мотивах, которые могли ее подтолкнуть отдаться незнакомому мужчине при первой встрече. Но мысль о том, что у нее никого не было до меня, немного пугает.
– Энджи...
– Что?
– Простила меня?
– За что?
– Я прибавил тебе боли.
– Ненамного.
– А было много?
Она оборачивается.
– Когда? – уточняет неохотно.
– До меня.
– Боли?
– Мне так показалось. Глаза у тебя такие. Черные.
– Глаза от отца.
– Ясно. Встречаться будем?
– Когда? – спрашивает она снова.
– Вообще.
– Не знаю.
– Спросишь разрешения?
Она молчит.
– Энджи...
Она молчит.
– Энджи...
Еще пристрелит сгоряча чего доброго.
– А ты точно не встречаешься со Слуцкой?
– Встречаюсь, но мы не любовники. У нас деловые отношения.
– Я это проверю.
– Проверь.
Она все-таки поднимается и уходит в душ. Дает мне время одеться и собрать оружие. Возвращается в своих джинсах и маечке. Я смотрю на ее успокоившиеся соски и думаю, прикидываться мне и дальше дурачком или выхватить у нее пистолет, положить ее на обе лопатки и повторить всю процедуру.
Может, и она думает о чем-то подобном, потому что говорит вдруг, оглядывая мою фигуру.
– Ты очень мощный. И очень нежный.
Соблазн схватить ее за ногу велик, но я сдерживаюсь.
– Поцелуй меня, – прошу, останавливаясь у двери.
Она подходит своей легкой походкой. И я делаю это машинально – хватаю ее за ноги, задираю штанины и целую в холодные коленки. Оружия нет...
Ничего нет. Она могла оставить его в ванной, конечно. Или в любой другой комнате этого особняка. А могла не оставлять нигде. Его просто могло не быть. Она могла оказаться просто девчонкой, которая мается от скуки, родители которой далеко и которая предоставлена сама себе. Всего лишь...
– Что это было?
Она отступает с улыбкой.
– Приступ нежности.
Я тоже смущенно отступаю, берусь за ручку двери.
– Мы не поговорили толком, но я думаю, еще увидимся и познакомимся поближе, – говорю с надеждой.
Звучит парадоксально: ближе некуда.
– Запиши мой мобильный, – заканчиваю все-таки.
Она щелкает кнопками своего «сони эриксона». Неплохая вещица, недешевая. Ее родители – бизнесмены в Лондоне. Передо мной – обычный золотой ребенок, достойная соседка Слуцкого. Только... боль в ее глазах меня сбила.
Сейчас ее взгляд кажется еще более влажным. Застывшая влага. Лед, который не тает. Даже от моего тепла.
– Моя милая девочка, – говорю вдруг я. – Я не знаю, кто ты. Но я хочу только одного – чтобы от этого свидания тебе стало хоть немного легче…
Она смотрит очень холодно. Нет даже прежнего расположения ко мне в ее черных глазах. Я чувствую отчуждение. Похоже, что мой «приступ нежности» подействовал на нее отрезвляюще.
– Спасибо, – наконец, говорит она. – Очень мило. Но, думаю, тебе пора возвращаться к своим обязанностям, если ты о них не забываешь ни на секунду.
Я пожимаю плечами.
– У меня, к счастью, нет никаких серьезных обязанностей.
– А твоя работа?
– Это всего лишь работа. И сейчас я о ней не думаю.
– Это возможно?
Мне хочется спросить, если это невозможно, то почему она решила переспать со мной, но я ухожу, не задав больше ни одного вопроса. Думаю об этом всю дорогу в авто, но так и не нахожу ответа.
Потом думаю об этом, глядя на Иванну.
– Выяснил что-нибудь? – спрашивает она без особого интереса.
– Нет.
– Кого ты подозревал в этот раз? Садовника?
– И его тоже. Моя работа – подозревать всех.
– И меня?
– И тебя.
– В чем?
– В сокрытии мотивов.
– Я тоже тебя подозреваю! – бросает она сердито.
– В чем?
– В черствости!
«Ты очень мощный. И очень нежный», – звучат в ушах слова Энджи.
– Я умею быть другим.
– Не замечала.
Пожалуй, я изменил ей. Я изменил своей любви к ней. Формально, наверное, это так. Но я-то знаю, что все люди разные, и все чувства разные, и не бывает двух одинаковых чувств, даже если они возникают при похожих обстоятельствах.
– Заметишь, если доживем.
Она криво усмехается.
– Не пугай меня еще больше, чем я напугана.
– Ты не выглядишь напуганной.
– А ты выглядишь растерянным.
– Потому что мне нужна помощь одного из моих старых друзей, и я не уверен, что он согласится мне помочь...
– Если он сейчас успешен, он протянет тебе руку помощи только в том случае, если ты об этом попросишь, именно попросишь, унизившись перед ним. Таков мир.
– Я попрошу. Я унижусь, – киваю я. – Мне действительно нужна его помощь. Я запутался.
– В своих фантазиях, – добавляет любезно Иванна.

25. РАСТВОРИМЫЙ

Контакты утеряны. Мобильные телефоны, адреса, – все вычеркнуто из памяти. Но, оставив Иванну в офисе, я ныряю в суету города и выныриваю у одного из фитнес-клубов, где обычно можно было застать Сахара – в прежние времена.
На часах едва десять утра, но Сахар уже на месте.
– Илья? – таращится удивленно.
– Соскучился...
Говорить тяжело. Звучит то, что не произносится. И от этого жутковато. Неуютно. «Зачем пожаловал? Твоей конторы уже нет. Тебя, считай, тоже нет. А ты тут возникаешь, как тень отца Гамлета», – читается во взгляде Сахара. И ведет он себя в клубе вполне по-хозяйски.
– А где Серега? – спрашиваю я о прежнем владельце.
– Мне продал. Долги достали.
Вот так все удачно сложилось.
– Значит, ты больше не занимаешься частным сыском? – интересуюсь я все-таки.
Но это риторический вопрос. Сахар криво улыбается вместо ответа.
Подмывает развернуться на сто восемьдесят и уйти. Но я вспоминаю слова Иваны. Мой друг, точнее – бывший друг, успешен. Его не интересуют деньги. Он вполне реализован. У него прочные деловые связи. Ко мне он не испытывает особой нежности. И помочь мне он может только из жалости. И я должен разжалобить его каменное сердце – заставить Сахара таять.
– Сахар, – я сажусь на подоконник, и мой голос непроизвольно рвется. – Помоги мне, пожалуйста. Только ты можешь это сделать. Только ты со своими связями. Я пытаюсь установить личность одной девушки. Не знаю ни имени, ни фамилии...
– Ты снова расследуешь? – он выпускает колючки.
– Нет. Это личное.
– Любовь?
– Похоже на то. Она кажется мне очень опасной.
– И ты хочешь, чтобы я тебя спас? От этой любви?
Вдруг мои мысли переключаются. Я вспоминаю, как сильно, с какой мукой я любил Эльзу. Как – не раздумывая ни секунды – принес в жертву все наше дело и судьбы других людей, чтобы спасти ее хрупкую жизнь. И как туманно она мне ответила... И как теперь я привязан к Иванне. То, ради чего я жил и без колебаний рисковал своей и чужими жизнями, ушло безвозвратно. Значит, мои друзья, обвинив меня тогда, были правы. А я не был прав...
И Сахар тогда был прав. И сейчас, безусловно, он имеет право смотреть на меня так презрительно.
– Я знаю, что если я извинюсь и скажу, что понял свою ошибку, это ничего не исправит...
– Оставь это! – отмахивается Сахар. – Не хочется ворошить прошлое. Не будем. Просто мне кажется, что сейчас ты делаешь то же самое. Ты хороший человек, Илья. Но как только дело касается бабы, ты теряешь контроль над ситуацией, ты об этом знаешь? Это дар Божий – влюбляться, мне этого вот не дано, но я и не жалею. Когда ты влюбляешься, ты становишься не просто необъективным, ты становишься слепым. И сейчас ты слеп. Ты даже меня сейчас не видишь и не слышишь. Повторяю тебе: я не занимаюсь расследованиями, я ни на кого не работаю, у меня другое занятие, другой бизнес...
– Помоги мне, – повторяю я тупо. – Ты же можешь мне помочь. Я больше никому не верю...
Он нервно дергает плечами.
– Ты знаешь, что я должен сделать, чтобы выполнить твою «маленькую просьбу»? Я должен связаться с ребятами, имена которых я стараюсь стереть из памяти, я должен снова встревать, возвращаться. Я должен входить в эту тень и вести себя по правилам, которые я уже забыл. Я должен рисковать, покупая секретную информацию. Кто она? Кто эта женщина? Студентка, которая приехала в Киев учиться, или агент Интерпола? Или наемный убийца? Зачем она тебе?
Я молчу. Он смотрит на меня напряженно. И я вижу, что глаза у него серые. Серые глаза человека, который никогда никого не любил и всегда прав.
– Ладно, давай ее фото, – сдается Сахар.
Я продолжаю молчать.
– Хорошо, я поеду к этим ребятам. Думаю, они что-то придумают – по старой памяти, – добавляет он.
– У меня нет ее фото.
– Нет? Никакого? Это сложнее...
– Я заплачу сколько нужно.
– Дело не в деньгах.
Сахар, якобы утративший все контакты, быстро набирает чей-то номер прямо со своего мобильного. Я слышу только: «Да, я... Сегодня... Да, через час сможем. Ок, с ним вместе. Ок». В конце даже не звучит «спасибо». И Сахар при этом пытается меня уверить, что давно ушел от дел.

Мы отправляемся на квартиру его знакомых. Это обычная трехкомнатная на третьем этаже девятиэтажки на Оболони, не очень похожая на офис. Нас встречает парнишка в очках с внешностью Гарри Поттера.
– Это Илья Бартенев, – Сахар подталкивает меня к очкарику. – А это Гарри. Ты сам на хозяйстве?
– Олег будет к вечеру. Но я могу принять заказ.
Для них это просто заказ. Просто бизнес. Но без Сахара, я бы никогда не нашел в спальном районе этот офис без вывески.
Мы входим в комнату с двумя мощными компьютерами. Какова специфика деятельности этих ребят? Конечно, поиск. Во всех его видах и вариациях. В том числе, и Интернет-поиск, но Максу до них далеко. Потому что Сетью они не ограничиваются. Это те, кто может работать в жестком реале, может войти в контакт с любым, кто владеет нужной им информацией.
Я сажусь на стул перед Гарри, и он, к моему удивлению, отвернувшись от солидных компов, достает ноутбук и раскрывает его, пряча от меня экран. Запускает программы.
– Я буду задавать вам вопросы, и вы должны отвечать очень четко, как можно точнее, потому что от вашей точности в этом случае будет зависеть результат нашей работы. Вы не должны скрывать никакие детали.
– Я не очень наблюдателен.
– Если потребуется, мы можем применить гипноз. Но сначала стоит попытаться без посторонней помощи.
Я кошусь на Сахара, который из-за спины Гарри смотрит в экран.
– Сахар, пойди... там чай есть, – выпроваживает его парень.
Сахар покорно выходит, плотно закрыв за собой дверь. Так я убеждаюсь в том, что Гарри имеет вес и по-видимому нехилый профи в своей области.
– Итак, – он бросает на меня взгляд сквозь стекла очков. – Мы будем искать девушку, которую зовут...
– Энджи. Возможно – Анжела.
– Возраст?
– Восемнадцать-девятнадцать.
– Родители?
– По ее словам, бизнесмены. Живут в Лондоне. Она обеспечена. Я видел ее на загородной даче, – называю адрес. – Но на кого оформлен коттедж, неизвестно.
– Выясним, – кивает Гарри. – Рост?
– Примерно сто семьдесят.
– Цвет волос?
– Черные с рыжими прядями.
– Длинные?
– До плеч.
– Волнистые?
– Нет... просто густые.
– Одинаковой длины? Каре?
– Наверное.
– Продел?
Я закрываю глаза.
– Не знаю. Она их поправляет назад...
– Без челки?
– Без челки.
– Лоб?
– Высокий.
– Выпуклый?
– Нет, обычный лоб.
– С морщинами, линиями?
– Нет, обычный лоб.
– Ничего такого?
– Ничего.
– Глаза?
– Черные, большие. Чуть такие...
– Какие?
– Миндалевидные...
– Но не раскосые? Не узкие?
– Нет.
– Ресницы?
– Длинные.
– Густые?
– Ну, наверное.
– Брови?
– Я не знаю.
– Натуральные, искусственные, татуажные, накрашенные, длинные, густые, тонкие, приподнятые, удивленные, выгнутые, нахмуренные, сдвинутые?
– Гарри, для вас женщины, наверное, не представляют никакой загадки?
– И мужчины тоже, – усмехается парень. – Так что с бровями?
– Натуральные, длинные, чуть нахмуренные, густые, но утончаются к краям...
– Без пирсинга? Колечки, сережки, подковы, спирали, плаги, штанги, тоннели, бананы, лабреты?
Я вздыхаю.

26. ФОТО ЭНДЖИ

Составление фоторобота довольно изматывающая процедура. Я сталкивался с этим много раз по разным делам, но сам никогда не подвергал свою наблюдательность подобной проверке.
После подробного разговора о носе, губах, подбородке, овале лица и шее Энджи, Гарри начинает задавать «нестандартные», на мой взгляд, вопросы.
– Судя по чертам, она не славянка.
– Почему же?
– У нее нет акцента?
– Абсолютно.
– Кожа белая?
– Загорелая.
– Загорелая или желтоватая?
– Загорелая.
– Лицо? Или тело вообще?
– Я не видел ее «тело вообще».
– Вы помните, что должны отвечать честно?
– Я это и делаю.
– Какие-то особые приметы?
– Ничего такого.
– Родинки? Родимые пятна?
– Нет.
– Нет или вы не заметили?
– Я не заметил.
– Хорошо, перейдем к наглядности...
Он поворачивает ко мне экран ноута. Графическое лицо девушки похоже на лицо Энджи, но это все-таки не ее лицо.
– Чего не хватает? – спрашивает Гарри спокойно. – Это всего лишь каркас. Мы будем править его до тех пор, пока он в вашем представлении не совпадет с оригиналом.
– У нее больше глаза. Больше и они... темнее. И они влажные. Глубокие. И вокруг глаз темнее.
– Круги?
– Нет, не круги. А как бы каемка. И веки...
– Что еще?
– Губы полнее. Выпуклее. Подбородок резче.
Гарри меняет черты на экране, но все равно что-то остается неуловимым. Я отворачиваюсь.
– В целом – очень похоже. Но что-то непохоже. Думаю, для идентификации достаточно и этого. Остальное – сиюминутно, ситуативно, как говорят...
– Говорят, но лучше схватить все. У нее резкие жесты? Порывистые? Черты подвижны? Это нервная особа?
– Нервная, но одновременно сдержанная. Жесты пружинят, и в то же время могут замереть.
– Вспомните, что вас поразило при первом взгляде на нее, – помогает Гарри.
– Мне показалось, что у нее что-то болит, что она страдает или в печали.
– Или в трауре?
– Она показалась мне мрачной.
– Как она улыбается?
– Не знаю. Улыбается, конечно. Но я не могу вспомнить.
И тогда Гарри наносит какие-то невидимые линии – и лицо вдруг становится лицом Энджи. Губы жестко ограничены линией скорби, глаза сияют застывшей влагой, щеки слегка западают. Волосы вдруг становятся темнее, а кожа лица желтее, и я сам уже вижу, что это не солнечный загар, а дыхание чего-то чужого, что сошло на ее черты и сковало их своей тяжелой неподвижностью.
– Так? – интересуется Гарри спокойно.
Я не нахожу слов. Более точный портрет Энджи не создал бы даже художник.
– Ты волшебник, парень.
– Отнюдь. Просто есть категории людей – тех, кого обычно заказывают. Несмотря на то, что она молода, и на то, что она девушка, она точно попадает в тип. Это на пятьдесят процентов – уже результат.
– Какой результат?
– Не буду ничего говорить заранее, – он качает головой. – Завтра вы можете прийти за ответом. Мы дадим ее данные, ее адрес, ее явки, ее контакты, ее маршруты. Если она – член группировки, то за дополнительную плату вы можете получить список всех участников.
Я сглатываю.
– А если она – просто студентка?
– А если она просто студентка, вы получите название ее вуза, курс, специальность, адрес ее родителей и их данные. Цена заказа от этого не изменится, – говорит Гарри холодно.
– Вам здесь... приходится сталкиваться со всяким, – делаю вывод я.
И Гарри закрывает ноут.
– До этого я работал в Москве. И вот там действительно мы сталкивались со всяким. Работали тесно с иностранными поисковиками. Мы – тот же Rambler или Google, но мы в реале. Мы получали такие заказы, что закачаешься. Я тогда не умел еще предвидеть результат. Я не мог понять по фото, ищут пропавшего сына-наркомана или лидера террористической группировки. Потом я научился улавливать это. Я узнал много всякого. А потом, честно, захотелось более спокойного места. И я вернулся домой. Здесь намного спокойнее. Но и здесь бывают заказы, которые надо решать не здесь.
Я едва успеваю удивиться, что Гарри идет на такую откровенность.
– Ты знаешь меня, Гарри?
– Конечно. У вас было неплохое агентство. Я знаю и Сахара, и вашего Макса. Вы работали честно. Я знаю, что вам можно доверять. О деле, над которым вы работаете сейчас, мне ничего неизвестно. Но, насколько я понял, это что-то довольно опасное, то, что ваших ребят уже не касается.
Подводя черту под разговором с Гарри, я достаю бумажник.
– Завтра, – говорит он на это. – Завтра, в это же время приходите. Без Сахара...

В авто Сахар не спрашивает ни о чем. Пожалуй, ждет вопроса от меня. Но не интересоваться же, сколько я ему должен за его «дружескую услугу».
– Спасибо, – выдавливаю я насилу. – Подсобил. Если что-то понадобится от меня...
– Буду иметь в виду.
– Ты тренируешь?
– Угу.
– Женился?
– С чего бы это я женился?
– Так и живешь один?
Теперь Сахар мрачно умолкает. Похоже, он никогда не поймет моих вопросов: не испытывает никакой потребности быть не одному. А мне... что дало мне это состояние «не одиночества»? Бесчисленное количество проблем и намного меньшее количество денег?
– Живу один. Хорошо, спокойно. Ничего лишнего. И никого лишнего.
Похоже, что Сахар тоже хочет о чем-то спросить, но ищет наиболее окольный путь.
– Поужинаем где-то?
– К сожалению, нет времени. Я на работе, – отказываюсь с чистой совестью.
– А что с той женщиной, ради которой ты разрушил бюро?
– Это Макс сказал? Она выжила.
– И у тебя новое помешательство?
– Я не считаю, что это дурно. Жизнь человека должна состоять не из одного эпизода.
– Все эти эпизоды – это одно и то же, – отмахивается он. – Повторение бессмысленности.
– У тебя холодное сердце. Ты нерастворимый какой-то, Сахар...
– Наоборот. Думал, не смогу с тобой говорить после смерти того пацана. А вот... изо всех сил пытаюсь тебя оправдать.
Пространство раскалывается от этих слов.
– Тебе ребятишек бы воспитывать...
Пожалуй, такой правильный, параллельно-перпендикулярный Сахар запросто бы смог быть верным, постоянным, жить с одной женщиной и учить малышей уму-разуму.
– Почему нет? – спрашиваю снова.
– Потому что есть ритм, который сломать – все равно, что хребет самому себе.
– А между тем, многие женщины мечтают о таком надежном и постоянном спутнике жизни, как ты.
– А как ты?
– Увы, – я вынужден усмехнуться. – Мои женщины обычно не хотят за меня замуж.
– А Маша?
– Маша?
Если я скажу, что Маша погибла... И если добавлю, что из-за меня...
– Мне нужно выйти, – почти на ходу открываю дверь. – Дай Бог тебе здоровья, Сахар, добрую жену и много-много детишек...
И много-много. И очень. Только давай не будем больше говорить.

27. АНГЕЛ

Не знаю, было ли между нами раньше хорошее взаимопонимание. Но сейчас встреча с Сахаром лишает меня напрочь доброго расположения духа.
– Как все прошло?
– Терпимо.
– По тебе не скажешь, – Иванна вглядывается в меня.
– Иногда не хочется делать ни одного шага назад. А встреча с Сахаром – это сто шагов назад. Ради одного шага вперед.
– Странные вещи говоришь...
После секса с Энджи я могу смотреть на Иванну спокойнее. Нет бешеного желания ее тела, но с другой стороны... обладание другой женщиной, тем более, случайное обладание – это не выход. Не альтернатива. Не решение проблемы наших отношений.
А ведь проблема существует. Такие близкие отношения, как у нас с Иванной, не должны замирать на полувздохе. Иначе они застынут навсегда – перегорят, точнее, перетлеют.
Я должен действовать быстрее. Но все предельно заторможено. Только завтра Гарри ответит на мои вопросы об Энджи. А сегодня я вынужден оставаться в полном неведении и в этом же неведении беспомощно смотреть в глаза Иванне.
– Домой? – спрашивает она устало.
– Домой...
А дома, уже переодевшись для сна, садится у окна, кладет руку на подоконник и подпирает голову, глядя на меня. Она никогда раньше не делала ничего подобного...
– Ты считаешь меня некрасивой? – спрашивает строго.
Пожалуй, это вопрос адвоката, но не женщины.
– Я считаю тебя красивой, – это тоже ответ адвоката. – Не выдумывай, Иванна, ты очень красива, – исправляюсь я.
– Что тогда?
– Тогда...
– Постой, не отвечай! Понимаешь... Я знаю наверняка, что скоро все закончится. Неважно, как, каким образом. Я это знаю. Знаю, что остается просто ждать. Ни ты, ни я, никто из живущих не может ничего изменить. Я живу в свои последние дни. И они проходят для меня так обыденно, так безрадостно, в заботах, в тревогах о других людях, в зарабатывании денег, которые я уже не смогу потратить. И я благодарна судьбе за то, что в такое... такое тяжелое время рядом со мной оказался ты. Когда я выбирала охранника на этот период, я не думала ни о защитнике, ни о друге, но судьба сжалилась надо мной и подарила мне не просто приятного и умного человека, но и привлекательного мужчину. Я не хочу быть одна, Илья. Сейчас – не хочу...
Может, она говорит все это не с целью меня разжалобить, а на самом деле так чувствует. А я думаю о том, что если бы это были не ее «последние», а, к примеру, «предпоследние» дни, она бы мне этого не сказала. И в целом это очень неверный ход с ее стороны.
– Я не хочу, – я качаю головой, – быть для тебя привлекательным мужчиной. Я хочу быть профессионалом. Я хочу быть для тебя ангелом-хранителем.
– Ангелом?
– Ангелам нельзя заниматься сексом с людьми.
Она вскакивает.
– Импотент ты, а не ангел!
Когда-то я сам ей сказал, что меня мало интересует секс, а теперь – убедил на все сто процентов. И я, рискуя своей непорочностью, хватаю ее за руку и целую в губы... Хватаю ее руки, ее губы. Она отвечает тоже перепугано, жадно, пока я не отстраняюсь.
– После этого ты оставишь меня?!
– Я оставлю тебя, чтобы никогда тебя не потерять!
– Ты сам запутался в своих парадоксах!
И в это время у меня звонит мобильный.
Да, я ношу с собой мобильный телефон! Я не неандерталец. Я не могу совершенно отказаться от цивилизации, как того требует Иванна.
Она смотрит на меня так, будто у меня в кармане брюк взорвалась атомная бомба.
– Ты понимаешь, чем это грозит?!
– Да, слушаю.
– Илья, это халатность, равносильная предательству!
– Илья, это Энджи.
– Это и есть предательство!
– Я понял.
– Я соскучилась.
– Прекрати этот разговор! Мобилка – живой индикатор человека!
– Завтра увидимся?
– Да. Только скажи, когда...
– В три часа, – говорит Энджи. – На «Старте». Знаешь?
– Знаю.
– Целую.
– Целую.
– Целую?!
В глазах Иванны стоят слезы
– Я не должен из-за тебя отказаться от личной жизни! – говорю я на это.
Но в то же время понимаю, что перегнул. Иванна может и отвернуться от меня, сталкиваясь ежеминутно с такой черствостью.
– Я не сплю с ней. Это приятельница из моего бюро.
– Твоего бюро больше нет!
Иванна – такая же собственница, как я сам. Конечно, она хочет меня всего – целиком и полностью. Может, всего на одну ночь, но всего.
– Я не изменяю тебе, Иванна...
– Ты даже со мной мне не изменяешь!
Я улыбаюсь. Кажется, она назвала меня привлекательным мужчиной? Теперь и она улыбается, влага, исказившая ее взгляд, высыхает. Желание одно – привлечь ее к себе и расцеловать. И...
И я отступаю еще на шаг. Еще шаг – и брошусь вниз, распахнув пуленепробиваемые стекла.
– Это не Эльза? – спрашивает на всякий случай Иванна.
– Нет.
– Я не ревную, но... есть общечеловеческие правила порядочности.
– Конечно.
– А с Эльзой у тебя... получался секс?
– Это было очень давно.
– А, может быть... ты попробуешь? Я бы могла...
Моя девочка. Она бы могла... Я бы тоже мог. И, несмотря на это, мы ничего не можем. Пожалуй, она не должна так унижаться передо мной. Или она меня любит? Или ее так влечет недоступное? Или желание весело провести «последние дни» затмевает разум?
– Значит, судьба все же недостаточно добра ко мне, – делает вывод Иванна.
И я произношу четко, почти по слогам, претендуя на некий пафос:
– Иванна, я хочу быть для тебя и настоящим адвокатом, и привлекательным мужчиной. Но больше всего на свете я хочу быть профессионалом. И я обещаю тебе, что сделаю все от меня зависящее, чтобы эти дни не были последними ни для тебя, ни для моего чувства. Чтобы ты делала выбор не в «последние дни» и все равно выбрала меня.
Она, наконец, смягчается, роняет снисходительно:
– Ты мог бы стать настоящим адвокатом. Иногда говоришь очень убедительно.
Я стараюсь не слушать шорох ее одеяла. Май стоит холодный. Ночи леденят кровь. Я почти не сплю, почти не дышу, почти не смотрю в окна.
И мысль об Энджи тоже не греет. Мы увидимся... Но до этого я должен встретиться с Гарри. И все это наваливается холодными предчувствиями и вдавливает в ледяной матрац на ее ледяном полу. Энджи – девочка-призрак. Чего мне ждать от этого призрака? К добру или к худу?
А может... ни к тому, ни к другому. Может, просто девочка. Мои предчувствия могут и обманывать. Такое уже бывало – и я не очень-то им доверяю.
День измотал напряжением, и ночь продолжает изматывать. До меня доносится всхлипывание. Укрывшись с головой, уткнувшись лицом в подушку, Иванна плачет о том, что не хочет умирать молодой, не хочет считать эти последние дни и прислушиваться к тиканью невидимых часов. О том, что совершила когда-то ошибку. О том, что есть необратимые поступки и неотвратимое возмездие. И о том, что не верит в ангелов-хранителей.
Я предпочел бы не слышать ее плача. И я уверяю себя, что не слышу его. Я не умею утешать. И пока еще не сделал ничего такого, что могло бы утешить ее хоть немного: ничего не нашел, ничего не решил.
Говорят, это будет очень холодное лето. Не холоднее, конечно, чем была зима, но очень-очень холодное. Я стискиваю зубы и сжимаю кулаки, представляя этот коварный летний холод. Хорошо бы сбежать вместе с Иванной на Кипр, или на Бали, или на Канары. Хорошо бы сбежать вместе с Иванной – из этой темной квартиры, от этого плача – на светлый, залитый солнцем остров. На пуленедосягаемый, невзрываемый остров...
Я снова влип в такое дело, от которого сжимается сердце. Я сам готов уткнуться носом в подушку и оплакивать свое безрадостное существование.
Но я не сделаю этого.
Я мужчина.

28. ИНФОРМАЦИЯ К РАЗМЫШЛЕНИЮ

Утром она вообще не смотрит в мою сторону. Может, решила для себя что-то важное. Может, она решает для себя что-то важное каждое утро, а к вечеру заходится в рыданиях.
  Я тоже напряжен и спешу расстаться с Иванной, но она, словно угадывая мою тревогу, вдруг приглашает меня войти в офис. Я кошусь на стрелки часов и вхожу. Сажусь в кресло для посетителей в ее роскошном кабинете. Вижу перед собой успешную, известную VIP-персону.
– Мы редко видимся... в нормальных условиях. При дневном свете, – усмехается она, по-прежнему избегая моего взгляда. – Я хотела бы... поговорить с тобой, Илья. То есть нет, не поговорить. Я не хочу, чтобы ты отвечал мне, спорил, противоречил, чтобы ты вообще как-то реагировал на мои слова. Не хочу услышать даже «да» или «нет» в конце... Кофе?
– Отвечать?
Она снова криво усмехается, словно морщится от резкого ветра. Жмет кнопку для вызова секретаря.
– Два кофе.
Сима приносит чашки и сахар. Кивает мне жизнерадостно – давно не виделись. Иванна провожает его взглядом и говорит, глядя в чашку кофе, словно гадая на кофейной гуще растворимого Jacobs:
– Я вдруг подумала о том, что это дело, которое перешло мне от отца, не должно остаться без присмотра. Это довольно успешный бизнес, слаженная команда, компания, которая и без меня будет продолжать свою работу и будет процветать. Я бы могла уже иметь взрослого сына... ну, почти взрослого, который подхватил бы наше дело, дело нашей семьи, дело Слуцких. Но у меня нет сына, нет дочери, и меня уже почти нет. Мне жаль оставить все... постороннему человеку, Орлову... или кому-то другому... мне это обидно. Ты мало знаешь дела этой компании, ты не «настоящий юрист», но я оставлю это все тебе. Сегодня же я оформлю все необходимые бумаги. Твоего ответа не требуется. Мне все равно, будет ли это наследство подарком для тебя, проблемой или обузой. О ночных разговорах – забудь. Ночь – не лучшее время для здравого смысла. Но при свете дня я могу рассуждать целиком здраво.
Я молчу. Прячу взгляд. Ответить нечего. После такого заявления я – в первую очередь – должен быть заинтересован в ее смерти.
– А все остальное? «Опель»? Квартиру? Твое состояние?
– Хочешь все?
– Конечно.
Теперь и она от удивления не находит слов.
– Наверняка, у тебя еще есть драгоценности. Акции. Счет в швейцарском банке.
– Есть. Ты хочешь это все?
– А кому ты это оставишь? Платья, косметику... вот этот пояс, прошитый серебряными нитями? Нижнее белье?
– Прекрати!
– Завещай это мне! Почему нет? А я обеспечу тебе пышные похороны! По крайней мере, это я могу тебе гарантировать!
И снова ее лицо искажают судороги рыдания. Она прикладывает руку к глазам. Пытается сдержаться из последних сил.
– Уйди...
Я остаюсь неподвижным.
– Выйди! За что же ты мучишь меня? Мне и без того... и без тебя... я не могу...
Отрывает руку от лица.
– У меня впереди рабочий день. Меня ждут люди. Уйди!
И всматривается в меня пристальнее. Стою, глядя ей прямо в глаза. Пожалуй, я несокрушимая скала, выросшая в ее кабинете.
– Ты плачешь?
Она подходит и стирает своей крошечной ладошкой слезу с моей щеки.
– Плачешь. Мучишь меня и сам плачешь. И себя мучишь тем, что не можешь мне помочь. Глупый мальчик...
Боль – всего лишь иллюзия. Иллюзия того, что в этот миг ты теряешь то, что тебе очень дорого. Никакой боли нет. Ничего не дорого. Все проходит и все можно пережить. Но в этот момент адски больно...
А раньше мне было очень больно из-за Эльзы. И вот – история Эльзы для меня закончилась, и теперь мне так же больно, если не больнее, из-за другой женщины. Зачем же тогда была та боль? И зачем эта?
– Илья, ты хорошо себя чувствуешь?
– Вполне.
Я выхожу – оставляю за собой успешный бизнес, слаженную команду, дело Слуцких. Это чужой бизнес, чужая команда, чужое дело. Но Иванна… Иванна не чужая мне.

Гарри ждет меня по другому адресу. Перезванивает и сообщает новые координаты. Вот так и откажись от мобильной связи – рискуешь остаться навсегда вне зоны доступа.
Встречаемся в квартире, ничем не похожей на офис. Обстановка – обычная, но не жилая.
– Пиво будешь?
– Нет.
Он вручает мне несколько листов, пропечатанных мелкими буквами.
– Гарри, – я опускаюсь на табурет в кухне. – Я это прочту, спасибо. Но ты... расскажи мне, что там. Расскажи сейчас, кратко. У меня было тяжелое утро, я ничего не соображаю.
Гарри поправляет очки и достает из холодильника две банки пива.
– Ты влип в какую-то мрачную историю, – говорит просто, забыв о своем подчеркнуто отстраненном «вы». – И если она связана с этой Энджи, то дна у нее не видно.
Я откупориваю пиво.
– С Энджи она связана косвенно. Но все равно... Кто она?
Гарри дергает плечами.
– Конечно, не дочь английских бизнесменов, хотя дача зарегистрирована на имя человека, проживающего в Лондоне. Ее мать умерла, когда ей было четыре года, и она – дочь своего отца, если можно так сказать.
– А он?
– А он был чеченским командиром и погиб пять лет назад, в горах. Тогда же был приказ захватить и его родственников, девочка спаслась только благодаря тому, что один российский офицер пошел против своих во время операции, помог ей и ее тетке бежать из Грозного. Парня потом убили чечены – на ее глазах... не отпускать же? Да и свои все равно уничтожили бы его.
– Она чеченка?
– Она – киллер. За ее плечами – серьезная подготовка и серьезный список жертв.
– Но она же совсем... девочка...
– Она начала в пятнадцать, а другие начинают тренироваться намного раньше. Убить неверного во славу Аллаха – благословенный поступок, как ты понимаешь. Работала сначала в Чечне, потом в Ингушетии, потом в Москве. Исключительно по заказу. Ее оружие – оптика и пистолет Макарова. Ее связной – Зак. Он – член группировки, но на кого работает конкретно... Это, знаешь, уже другой заказ. Она замкнута только на нем одном.
– Они любовники?
– Нет. Никогда. Ей не положено это как бы. Она – орудие мести. Не больше.
– За что она мстит?
– Она лично – не мстит. Но все они в целом мстят, конечно, за предательство чеченского народа и национальных интересов.
– Здесь? В Киеве?
– Такое возможно. С Заком она попрощалась в Москве три недели назад, раньше здесь никогда не бывала. В городе живет в квартире на Крещатике, за городом – на даче, где ты был.
– Ты сразу понял, что она не славянка...
– Она – яркий представитель типа. И ее боль... это даже ты заметил. Ее отца взяли живым, и то, что он выдержал, пока не остановилось сердце... это... Там это написано, Илья.
– Да...
Пожалуй, Гарри хочет сказать, что после этого у Энджи был только один путь – путь мести. Но путь слепой мести... это уже не ее путь. Это чужой путь, которому она следует.
– Ее зовут Энджи?
– Ее зовут Анна.
Анна. Хрупкая девочка в розовой маечке...
– А где она обычно носит ствол, который при ней, не установили, случайно?
– Две кобуры обычно: под мышкой справа и на щиколотке левой ноги.
– Кто прикрывает оптику?
– Никто. Она работает одна. В этом ее плюс.
– Фишка.
– Преимущество, так скажем.
Гарри берет у меня деньги и прячет в карман.
– Я искренне желаю тебе удачи.
– И я тебе. И себе. И очень.
Выхожу, оставляя позади... другой успешный бизнес, слаженную команду, перспективное дело. Информация, которая стоит тысячи, дрожит на листах в моей руке. Я сворачиваю бумаги и сажусь за руль.
В «Старте» меня ждет моя хрупкая девочка Энджи.

29. СХВАТКА

«Старт» – открытый бар, не очень большой, днем тихий, но вечерами крикливый. Энджи сидит одна за столиком и вертит в руках бокал молочного коктейля. Прикладывает его то ко лбу, то к щеке.
Я обнимаю ее за плечи. Она вздрагивает, как от холода, потом вскакивает и обвивает мою шею. Мы целуемся. И я снова хочу ее не меньше, чем тогда за городом...
– От этого зубы болеть будут...
– От поцелуя?
– Нет, от холодного стакана...
Сажусь не напротив, а рядом с ней на диванчик, кладу руку на ее колено.
– Чем ты занимаешься? – спрашивает меня Энджи.
– Сейчас?
– Вообще.
– Разными делами...
– Юридическими?
– Да.
– Со Слуцкой?
– В ее офисе.
– Интересно?
– Нет. Просто работа. Хорошо платят. А ты?
– Учусь.
– А кроме?
– Ничего.
– Книжки-кино?
– Нет.
– Интернет?
– Ну, иногда Инет. Иногда кафе. Иногда выпиваю.
Я стискиваю ее колено и поворачиваю к себе ее лицо. Длинные темные губы чуть растягиваются в улыбке...
– Тебе не было после меня плохо?
– Нет, – говорит она удивленно. – Почему?
– Потому что обычно ты так не поступаешь...
Она улыбается шире.
– Иногда надо менять тактику. Жизнь коротка. Поедем ко мне?
– Поедем...
Теперь я уверен, что она задумала меня убрать без лишних сантиментов. И именно для этого отдалась мне. Ну, и еще приятное с полезным, то есть минимум сантиментов, пожалуй, присутствовал. И жизнь, действительно, коротка. Я мешаю ей подступиться к Иванне. И сегодняшний день для меня, скорее всего, последний.
В авто мое желание почти пропадает. Думаю, ей не составит особого труда выстрелить прямо в этот момент и выпрыгнуть из машины. Но она медлит. Мы приезжаем в ее квартиру в центре города и входим внутрь. Меблировано скромно, но с учетом того, что квартира в самом сердце столицы, обходится она недешево.
Пока Энджи решает дело Иванны, точнее выполняет заказ, никто другой не получит этого задания. Если я уберу Энджи, Зак передаст заказ следующему исполнителю. Только и всего. Но даже если смерть Энджи спасет Иванну от преследования, смогу ли я убить Энджи?
А сможет ли она убить меня? Устранив меня, она легко выйдет на Иванну. Значит, сможет. Потому что путь ее мести упирается строго в Слуцкую.
– Нравится тебе у меня? – спрашивает моя хрупкая девочка.
Я слежу за ее жестами. Она стягивает майку, под которой, по обыкновению, нет белья, и прижимается ко мне. От такого, действительно, можно стать импотентом. Заняться сексом перед смертью, зная, что в последний раз? Не вижу в этом особой прелести!
– Тебя что-то смущает?
Меня смущает то, что я не определил в ней ребенка гор. Эта вызывающая майка, эти пестрые пряди в черных волосах, эта страсть...
Наконец, инстинкт самосохранения пересиливает. Я не хочу соперничать с ней в скорости, но делаю выпад к ее ногам и выхватываю пистолет из ее кобуры. В прошлый раз его там не было. Но я чувствую оружие по его ауре, по его холодному излучению. Особенно, если прислушиваюсь к подсказкам Гарри.
И ее скорость, которая угадывалась в сдержанных жестах, тоже прорывается наружу. Я получаю удар в подбородок и отлетаю уже с пистолетом в руке. С трудом удерживаюсь на ногах.
– Энджи...
Новый удар настигает. Она бьет ногой в солнечное сплетение – я сгибаюсь пополам, хватая ртом воздух. Наконец, взвожу курок и направляю на нее ствол.
– Стоп!
Взглядом она уже измерила расстояние до моей руки с оружием и разделила на свою скорость. Она успевает.
Но теперь и я успеваю. Я дрался на ринге. Я побеждал крепких и тренированных мужчин. Это не проходит бесследно.
Просто... бить ее – это разбивать собственные иллюзии о хрупкой девочке, скорбящей по отцу. Я ставлю блок, ее удар приходится на мое плечо, боль мгновенно улетучивается, и я делаю выпад, от которого она отскакивает в сторону. Снова свистит рядом с ухом ее пятка. Я хватаю ее в воздухе, дергаю на себя, но другая – чудом – успевает зацепить мое лицо. Оружие вываливается, и единственное, что я успеваю, отпихнуть ствол ногой куда-то под шкаф. Энджи снова бросается на меня с кулаками.
Но атака уже не пугает меня. Все вдруг вошло в колею, и я уже почувствовал себя победителем.
Я обхватываю ее руками, сковывая ее движения и лишаю ее возможности сопротивляться. Заламываю руки за спину и связываю ремнем от своих брюк. Для ног приходится применить кухонное полотенце.
Толкаю ее на стул и достаю из-под шкафа ее пистолет.
– Хочешь об этом поговорить? – спрашиваю вежливо.
– Я знала, что ты боксер...
– Но все-таки решилась затащить меня сюда и пришить?
– Я не думала тебя убивать.
– Конечно.
Еще секунду она смотрит на меня своим злым влажным взглядом.
– Стреляй... чего ждешь?
Чего я жду? Если я выстрелю, Зак передаст этот заказ другому исполнителю.
– Тогда... на даче... ты тоже не хотела меня убивать?
– Ты мне понравился. Я подумала: почему бы и нет? Нельзя же оставаться всю жизнь девушкой. Я не в ауле выросла, как вы все думаете! Чего ты ждешь?
– Кто решил убрать Иванну?
– Я не знаю.
– Кто отдал приказ Заку?
– Я не знаю.
– Не знаешь?
Я гляжу на ее маленькие голые груди.
– Я тоже не хочу тебя убивать... Я считаю, что, несмотря на твое задание, несмотря на мою работу, при любых обстоятельствах, даже на войне, люди должны оставаться людьми. Должны прощать и должны быть милосердны...
Она встряхивает волосами. Дотягивается подбородком до плеча и вытирает кровь. Я все-таки разбил ей лицо...
– Стреляй же, урод!
Оружие смотрит прямо ей в глаза. И она смотрит прямо в дуло собственного пистолета.
– Я не хочу тебя убивать, – повторяю я. – Я хочу спасти жизнь Иванне, но не ценой твоей жизни или еще чьих-то жизней. Я уверен, что произошла ошибка, что она не совершила ничего такого, за что должна быть покарана настолько жестоко. Я должен узнать у твоего связного имя заказчика и отменить заказ.
Энджи смотрит на меня как на сумасшедшего.
– Это невозможно! Этого ты не сделаешь никогда!
– Помоги мне встретиться с Заком!
– Это невозможно!
– Почему? Зак – обычный смертный, как ты или я. Почему я не могу поехать в Москву и поговорить с ним об этом деле?
Ее глаза округляются.
– Не знаю, где ты раздобыл эту информацию, но Зак никогда не выйдет из тени ради встречи с тобой!
– А с тобой?
– Я не сделаю ничего для этого!
– Почему?
– Потому что решение принято, и я не имею права ни с кем его обсуждать.
– Но это ошибочное решение!
– В таких делах ошибок не бывает!
– Даже Бог ошибается, Энджи. А решение о смерти Иванны принял не Господь Бог... Разве Бог не ошибается?
– Бог?
Ее глаза наполняются черными слезами.
Если бы Бог не ошибался... не было бы никакой войны. Она жила бы с отцом в Грозном, училась бы в университете, мечтала бы об успешной карьере, семье и детях, а не носилась бы дорогами чьей-то мести.
Ей всего девятнадцать лет. Я не знаю, как она рассуждает. Но я вижу, как по ее лицу ползут огромные слезы и смешиваются с кровью, струящейся из рассеченной губы.
– Бог не ошибается, – говорит Энджи. – Ошибаются только люди... когда верят другим.

30. УВОЛЬНЕНИЕ

Я оставляю ее связанной, но живой. Я оставляю ее, оставляю ей ее оружие и уже через полчаса причаливаю к офису Иванны. Сердце не на месте. Мне вдруг приходит в голову мысль, что Энджи могла затеять это все просто, чтобы отвлечь мое внимание, могла перезаказать Ивану. Никто не даст гарантии, что она работает самостоятельно.
Иванна выходит с Симой. Тот, заслоняя ее собой, провожает до машины и открывает ей дверцу. Парень внимателен. Просто молодец, не то, что я. Результат с Энджи – это ни «да», ни «нет». Это промежуточный результат. Если результат вообще.
– Как ты провела день? – спрашиваю у Иванны.
И вдруг вспоминаю нашу утреннюю ссору в ее офисе, слезы, которые я не сумел сдержать, и – как отражение – слезы Энджи.
– Как обычно, – отвечает она спокойно. – Устала...
– Ты ужинала?
– Да, в офисе.
Отрываю руку от руля и кладу на лоб. Жар, кажется.
– А твой день?
– Так себе.
– Результат?
– Промежуточный.
Она усмехается. По ее мнению, что бы я ни предпринимал, стрелка результативности не сдвинется с нуля. Я уже не спорю с ней, но теперь, по крайней мере, я вижу направление, в котором буду толкать эту неподвижную стрелку. И я расшибусь, но сдвину ее!
Раньше я не знал, от кого или от чего должен защищать Иванну. Было несколько покушений, но исполнителей так и не установили. Не знаю, что с ними стало. Это истории, которые закончились.
Теперь началась история Энджи. Очень непростая история. Потому что я ее знаю. Она мне близка. И мне не все равно, что с ней случится.
– О чем так задумался?
– Дни увеличиваются.
Когда мы входим в непроглядную темень ее квартиры, мне начинает казаться, что жар усиливается. Присутствие Иванны не успокаивает меня, дневное напряжение не проходит. Я не могу избавиться от мыслей об Энджи, брошенной связанной в пустой квартире. Влага ее слез не высыхает из памяти.
Нелегко вести дела с женщинами. С женщинами-жертвами и с женщинами-убийцами – одинаково нелегко.
– Когда я вспоминаю свою жизнь, не могу припомнить ни одного счастливого дня, безоговорочно счастливого, – говорит вдруг Иванна. – Кажется, таких дней не было. Просто не было. Обычно я спрашиваю людей, были ли они счастливы. Некоторые говорят: «Когда родился мой ребенок», «Когда я поступил в институт», «Когда меня взяли на работу». Один клиент сказал: «Когда я его убил». Он убил – и решил все свои проблемы одним махом. Я добилась для него минимального наказания. Через год он вышел на свободу – и это тоже был счастливый для него день. Но о себе – не могу сказать ничего такого. А ты?
– Я...
Стоит задуматься. Иванна очень критична. И ее аналитический склад ума мешает ей чувствовать. Мне тоже что-то мешает. Жар что ли...
– Ты был счастлив со своими женщинами?
– Я плохо помню.
– А когда стал чемпионом по боксу?
– Может... Но это стирается. Как ощущение опасности, как боль. Чувства не вечны, это тревожит меня больше всего.
– Хорошо, что чувства не вечны, – улыбается Иванна. – Иначе пришлось бы намного тяжелее. Почему ты не хочешь ничего рассказывать?
– Ты знаешь достаточно. Разве нет? Ты же составляла досье... или что-то в этом роде, прежде чем предложить мне работу...
Я правда, не хочу говорить. Не хочу думать о том, что было и чего не было. Тем более, о счастье и несчастье.
Снова звонит мобила и говорит голосом Энджи:
– Я не могу развязать руки!
– А телефон чем ты держишь?
– Зубами!
– Энджи, дорогая, я не могу сейчас приехать...
– Я никогда не была ни с кем, кроме тебя, ты знаешь. Но теперь я не хочу быть одна. Мне плохо... после тебя, как ты и говорил. Я не хочу выть здесь от тоски!
– И я хочу быть с тобой, но я сейчас не могу, я на работе.
– Скажи ей, что я ничего ей не сделаю!
– Она очень напугана.
– С ней ничего не случится, я тебе это обещаю. Я договорюсь о твоей встрече с Заком... Завтра, обещаю. Я сделаю все, что смогу. Но сегодня я не хочу быть одна. Это не... не шантаж, не думай. Просто ты мне нужен, – ее голос срывается.
– Я приеду утром...
Я ей верю. Она не врет и не заманивает меня в ловушку.
– Я приеду утром, – повторяю я. – Развяжу тебе руки, поцелую каждый твой пальчик. Энджи, подожди немного. Подожди меня, Энджи. Ты же недавно бросалась на меня с кулаками, ты должна остыть, – уговариваю я ее.
– Я хочу тебя.
– Остынь еще немного.
– Тебе нравятся холодные девушки? Может, мертвые?
– Я сумею вдохнуть в тебя тепло, поверь мне. Ты очень красива, ты очень молода, ты восхитительна. Ты не можешь быть холодной...
– С тобой – нет.
Наконец, она соглашается потерпеть. Я прячу телефон и вдруг замечаю за своей спиной Иванну. Она стоит, прислонившись спиной к темной стене, практически сливаясь с темнотой и задыхаясь от гнева.
– Ты уволен!
Вот так? Посреди ночи?
– Убирайся сейчас же!
Еще утром она хотела оставить мне все свое состояние.
– Уходи! Я не заплачу тебе больше ни копейки!
Для меня все закончилось – я могу больше не заниматься этим делом, не заботиться о ее жизни, не пытаться спасти ее.
– Ты больше на меня не работаешь!
Я киваю.
– Согласен. Ты хорошо это решила. Я не работаю на тебя больше – это правильно. Мы не будем больше видеться – это тоже очень хорошо. Не знаю, насколько я тебе неприятен, но обещаю, что появлюсь еще раз на твоем пути – в том случае, если отменю заказ. Уверен, что охота на тебя – следствие ужасного недоразумения. И когда я это исправлю, я возникну перед тобой снова – не как призрак сегодняшней бессонной ночи, а как знак того, что все плохое в твоей жизни окончилось, и эти «последние дни» больше не повторятся...
Она делает рукой непонятный жест, кажется, хочет спорить, но потом резко отворачивается и уходит вглубь своей темной пещеры. В ее глазах не проносится даже искорка надежды. Она уже не верит в свою жизнь. Ей она уже не нужна. Нужна только вот эта – сегодняшняя – ночь секса. Но в эту ночь я не могу быть с ней. Потому что забочусь о ней – даже после своего увольнения. Потому что думаю не об одной ночи, а обо всей ее жизни, о ее будущих детях, о ее семье, о деле Слуцких...
– Потому что я люблю тебя!
Но это любовь в темноте. Любовь, не подкрепленная никакими действиями. Любовь – обещание лучших времен. Любовь-призрак.
Я закрываю за собой дверь. Ей будет страшно, но она переживет это. Уверен, что переживет.
Оставляю ее «опель» у подъезда. Представляю, как завтра она будет звонить Симе. А может, поедет в офис на метро... Меня же ждут завтра совсем другие дела.
Я иду некоторое время пешком, а потом беру такси.
– Когда потеплеет? – интересуюсь у таксиста.
– Хрен его знает.
– А по радио не говорят?
– А я радио не слушаю. Никому не верю.
Ничего, потеплеет. По крайней мере, в сердце одной хрупкой девушки, вооруженной до зубов, сегодня будет очень тепло.
Я нахожу ее дом на Крещатике, поднимаюсь и стучу в дверь. За дверью тихо. И пока еще – холодно.

31. ПРИЕМЫ

– Энджи, это я.
Тишина продолжается.
– Энджи?
– Илья? Разве уже утро?
Ее никто не знает в этом городе. К ней никто не может прийти, кроме меня, но она опасается открыть дверь. Может, в целом мире ее никто не знает, кроме меня и Зака.
Пожалуй, немного времени прошло с момента нашей драки до бурной сцены примирения. Но Энджи зла не помнит, она бросается мне в объятия и целует в губы... Энджи не помнит зла?
Потом мы катаемся по ее ковру, целуемся, стягиваем друг с друга одежду и оружие. Мы меняем позы и никак не можем насытиться друг другом. Мы слишком долго были одни. И я, и она в свои девятнадцать. Мы – сами по себе, мы – одинокие волки.
– В этот раз лучше, – говорит, наконец, она, встряхивая пестрыми волосами.
Поднимает с пола мой пистолет и вертит его в руках.
– Тяжеловат...
Я усмехаюсь.
– Возьми что-то полегче...
– Ну, если это полегче.
Она снова целует меня.
– Как я жила без тебя?
Когда женщина привыкает так быстро, это тоже не очень хороший симптом, тоже проявление ее комплексов или затянувшихся неудач.
– Сколько лет Заку?
– Двадцать пять. Он тоже одиночка.
– Он еще молод.
– Он нашел свое дело. И он не свернет с этого пути.
Я спокойно соглашаюсь:
– Он прав. В целом – он прав. С его точки зрения – тем более. Но и в его деле могут быть исключения.
– Как со Слуцкой?
– Как со Слуцкой. Он исполняет поручение, не зная, что оно ошибочно.
Энджи поднимается, потом снова садится и смотрит на меня своими чернющими глазами:
– Думаешь, если дать ей шанс... если потянуть время, то ситуация прояснится?
– Ты же знаешь, как важно бывает дать человеку шанс... единственный шанс. Этого может быть достаточно для его спасения.
В отместку за смерть своего отца Энджи убила не менее полусотни людей, безоговорочно подчиняясь приказам Зака. Но я заставил ее сомневаться. Заставил поверить в возможность ошибки. Теперь ее мысли заняты не убийством, а спасением человека. Для нее это необычно. И я не могу понять, какие параллели она для себя проводит.
Может, думает о шансе для своей матери, или для отца, или о своем собственном шансе жить иначе. Может, она решила, что если заказ Иванны – ошибка, она оставит это занятие и попытается выйти из дела. Не знаю, насколько это возможно. И не знаю, насколько я прав в своих предположениях.
Может, она снова думает о сексе. И я снова думаю о сексе. Она очень молода для меня. И у нее обалденное тело. Невольно я засматриваюсь на ее маленькие груди. Я хочу ее снова. Я всегда хочу ее. Она не очень ловко целуется, но ей хорошо со мной, и это меня вдохновляет.
– Ты все время жила одна?
Не умею говорить с ней о ее жизни. Она бросила, что не из аула, но у нее все равно другие ценности. Пожалуй, мы из разных племен Конго, из разных кусков разорванной Вселенной. Мы очень разные.
– Я жила одна. Но я – часть моего народа.
– А я – часть космоса.
– В космосе много пыли.
– Может, я пыль...
И Энджи улыбается всей влагой своих глаз.
– Ты не пыль. Ты солнце сквозь тучи. Я не думала, что когда-нибудь буду с мужчиной. Я была уверена, что посвящу свою жизнь более важным делам. Но когда увидела тебя... Я не должна говорить такого?
– Мне интересно, – я улыбаюсь.
– Когда я увидела тебя, почувствовала, что это дело отодвигается от меня, а остаешься только ты... со своими голубыми глазами...
– Видишь, сердце подсказало тебе, что это исключительный случай, – вставляю я.
– Я очень хочу в это верить. Я устрою твою встречу с Заком, чтобы знать точный ответ.
Она задумывается, а потом продолжает:
– И если это, действительно, ошибка, я отступлю. Но если это решение принято обоснованно, я выполню этот приказ без колебаний. И ты уже не сможешь меня остановить.
Я киваю. В этом случае она будет вынуждена убрать и меня, несмотря на мои «голубые глаза». Голубые ли они? Я подхожу к зеркалу.
– Что? – Энджи оборачивается.
– Всю жизнь думал, что у меня серые глаза.
Она смеется. Подходит голая к трюмо, обнимает меня сзади и тоже заглядывает в зеркало.
– Я не должна быть с тобой. Я это знаю. Может, я буду наказана за это.
– Почему?
– У тебя другой Бог, – объясняет она доходчиво.
– На другом небе?
– Бог – внутри. И у тебя он другой.
Ее глаза снова влажнеют.
– Я все время была одна. После лагеря – все время одна в своем космосе.
– А что в лагере? Училась стрелять?
– И драться.
– Покажи приемчик! – я оборачиваюсь и становлюсь в боксерскую стойку, поднимая сжатые кулаки к лицу.
Хочу отвлечь ее от печальных мыслей. Любуюсь ее голым телом.
– Давай свое таэквондо!
– Это айкидо. И немного карате.
– Давай!
Энджи уже хохочет. Переводит взгляд от моих кулаков ниже пояса и снова заливается смехом.
– Ни за что не боишься?
– Я сильнее!
– А я быстрее!
– Докажи!
Я уже готов к удару ее босой ноги, но она бьет по корпусу ребром ладони, я блокирую ее руку, но колено врезается мне в челюсть. Сопротивляться не хочется, к тому же подбородок слегка ноет. Я падаю на ковер, раскинув руки.
– Придуриваешься? – спрашивает Энджи недоверчиво.
– Изнываю от боли.
– Где болит?
Я показываю пальцем.
– Не выдумывай, – она приближается осторожно.
– Пожалей меня...
– Как?
– Ты же знаешь все приемы.
– Оказалось, не все...
Она садится рядом и созерцает мое тело.
– Ой-ой, – усмехается, наблюдая за реакцией на ее пристальное внимание.
– Энджи, не медли...
– Я не знаю, что делать.
– Иди ко мне.
Она садится сверху, оставаясь невесомой. Все мои печали и боли растворяются в воздухе, космос теплеет.
– Я люблю тебя, – говорит мне девочка.
– Мне тридцать семь лет.
– Это ничего.
– И глаза у меня не голубые.
Она смеется, целует меня в ударенный подбородок. Действительно, побаливает. Я ощупываю языком края зубов – к счастью, ничего не сломано. Хотя Энджи скора на расправу...
– Серые?
– Может быть. Не знаю точно, не хочу тебя обманывать.
– Это хорошо... Хорошо, что мы встретились. И что ты не врешь.
– Это счастье.

32. ЗАК

Бывал ли я счастлив? Правда, это стирается. Конечно, я был счастлив, подняв над головой чемпионский пояс, но мой соперник сразу после боя умер в больнице, так и не придя в сознание. Это все перечеркнуло. Его убил спорт, не я, конечно. Но его убил я.
Получив диплом юриста, я был счастлив. Это дало мне возможность начать собственный бизнес. Но и этот бизнес остался позади.
Бывал ли я счастлив с женщинами? В постели с Эльзой, то есть в постели Спицына, в тумане Эльзы, я тоже был счастлив, но это счастье было таким зыбким, что растаяло само по себе.
Целуя Иванну в губы – после работы, в ее темной пещере, в декорациях ее каждодневной опасности – я был неимоверно счастлив, потому что держал в своих объятиях самую желанную женщину на свете.
И с Энджи я счастлив. У меня хорошие отношения со счастьем – я открыт для него и умею его чувствовать. Я не обрезаю ему крылья беспощадной критичностью, как Иванна.
Об Иванне стараюсь не думать, но каждый мой шаг, мой жест – воспоминание о том поцелуе. Это движение в том направлении, которое может ее спасти.

Мы едем с Энджи в Москву. Разными дорогами. А может, все дороги в мире ведут к Заку.
Он удивился, что я знаю о нем. Но если мышь знает о существовании кошки и сама идет к ней, это не грозит кошке особой опасностью. Энджи сказала, что информация получена не от нее и что дело очень важное... что я оказался достойным соперником и заслуживаю того, чтобы Зак поговорил со мной. Она поручилась, что я не из ФСБ, не из СБУ. Сказала, что я отступлю после этого разговора и буду нем, как могила. Для Зака, пожалуй, этот случай – прецедент. Но его не очень беспокоит, что будет «потом»...
Я отлично понимаю, чем рискую. Я беззащитен. Но с другой стороны – я и безопасен. Зак назначил встречу в отеле. Энджи осталась за дверью, а я вошел в номер.
Я вошел. Номер чем-то напоминает пещеру, в которой Иванна прячется от пуль и взрывов. Полумрак, шторы задернуты, в углу, в кресле – силуэт человека...
Темная фигура. Зак – призрак в большей степени, чем Энджи. Он нематериален. Он не снимает черных очков и не торопится говорить, рассматривает меня.
– Я очень благодарен вам за то, что согласились на эту встречу, – говорю я вежливо. – Не знаю, послужит ли для вас это гарантией, но моя жизнь целиком и полностью в вашей власти...
– Это гарантия не имеет особого значения, – Зак качает головой. – Ваша жизнь, господин Бартенев, нас не интересует. Что интересует вас?
– Всего лишь один вопрос, который касается дела Иванны Слуцкой.
Сросшиеся брови Зака изгибаются над черными стеклами очков.
– Кто отдал этот приказ?
Он усмехается. Поднимается.
– Разговор окончен.
– Но вы же знаете, что эта женщина невиновна! Этот заказ – ошибка. Я понимаю, что в вашем деле не случается ошибок, то есть не должно случаться. Я уважаю интересы вашей организации, но этот заказ идет в разрез с вашими интересами. Слуцкая не имеет и никогда не имела отношения к военной кампании...
Зак смотрит молча. Его реакция теряется за очками.
– Поэтому я здесь, Зак. Я прошу вас исправить эту ошибку.
– Мы ничего не намерены исправлять. Нет никакой ошибки.
– Вы не можете это знать наверняка!
– Я получил приказ.
– Даже Бог ошибается!
С Заком сантименты не работают.
– Мой Бог не ошибается! – отрезает Зак. – Вы зря потеряли время. И напрасно рисковали. Приказ не может быть отменен, потому что приказы не обсуждаются.
– Но вы же не знаете ни одной причины!
– Я не спрашиваю о причинах распоряжений моего начальства. Это не... не левая работа, за которую берутся наемники. Это дело – в наших интересах. Приказ должен быть выполнен в течение строго определенного времени. Было несколько имитированных покушений и одна неудачная попытка. Энджи – последний исполнитель. Вы, насколько мне известно, уволены с должности телохранителя. Для вас это дело уже должно быть закрыто. Энджи совершила ошибку, отложив выполнение задания. Я позволил ей это. Теперь вижу, что и сам ошибся.
– Зак!
Я пытаюсь ухватиться за тонкую ниточку, за соломинку, за собственные волосы, только бы вытащить жизнь Иванны...
– Зак... еще одна секунда! Вы не слышите самого себя! Так, как вы говорите, – так не бывает. Не может быть, чтобы я ошибся, чтобы Энджи ошиблась, чтобы заставила ошибиться вас. Такого никогда не случалось раньше. Зак, ошибку совершил только тот, кто отдал этот приказ! Пусть ваш Бог не ошибается, но не он решил отнять жизнь у Иванны. Я прошу вас только убедиться в том, что ошибки нет, что ее не перепутали с кем-то. Я поверю вам. Я приму любое наказание за свою настойчивость...
Зак хмурит брови.
– Как вы связаны с этим делом?
– Я люблю ее.
– Вы любите Слуцкую? И это... мелкое личное чувство заставило вас проделать такой сложный путь... в поисках истины?
По сравнению с национальными интересами, которым служит Зак, это – мелкое... личное... незначительное... ничтожное...
– Я прошу вас... прошу только об одном – связаться с вашим Богом...
Парень вдруг снимает очки. Я вижу, что он совсем молод, что у него тонкие, колкие, птичьи черты лица и нос с небольшой горбинкой. Глаза – раскаленные угли, губы – белая нить. Губы, привыкшие к молчанию. Он тоже смотрит на меня очень внимательно.
– Я не имею права на подобные «уточнения» приказов моего руководства, – говорит веско. – Но, господин Бартенев, я сделаю исключение – для вас и для себя, чтобы лишний раз убедиться, что ошибок в нашем деле не бывает, и чтобы вы знали, что все публикации о многочисленных невинных жертвах этого конфликта – ложь. Мы не русские, которые оставляют за собой горы трупов. Понимаете это? У нас случайных жертв не бывает.
Я молчу. В данном случае меня интересует только одно конкретное дело. И ничего больше.
– Я позвоню вам завтра, и мы договоримся о месте встречи. Я вижу, что вы понимаете наши ценности, и мы уважаем ваш народ. Не уверен, что смогу узнать причины этого распоряжения, но подтвердить его актуальность, думаю, сумею.
– Спасибо, – говорю я едва слышно.
Зак закрывает лицо очками.
– Ваши личные переживания мне понятны, но, поверьте мне, очень часто субъективное отношение мешает видеть истину.
Не киллер, не наемник, не посредник. Зак – воплощенное возмездие, и одновременно – полноценная личность с глубокими знаниями, стойкими убеждениями и сформированными понятиями о добре и зле. По его мнению – ангел мести, по моему мнению – ограниченный исполнитель.
Выражение его лица не оставляет особой надежды. Мы прощаемся, Зак уходит первым. А я сажусь на его место в кресло. Закрываю глаза ладонью, как черными очками. Кто из нас слеп?
Перед глазами мелькают какие-то розовые пятна. Может, розовая майка Энджи. Может, это розовые стекла, через которые я вижу этот мир, когда, на самом деле, все вокруг черным-черно, выжжено, взорвано.
Я открываю глаза. В номер входит Энджи.
– Завтра он даст ответ. Тебе. И мне... У меня плохие предчувствия...
– Я уверен, что произошла ошибка. Иванна ни в чем не виновата. Завтра Зак подтвердит это.
– Тогда я получу другое задание...
И вдруг я понимаю, что это значит. Энджи получит другое задание. Мы никогда не увидимся больше. Не знаю, отпустят ли меня живым. Но для нее – все будет по-прежнему.
А если это не ошибка – она должна будет закончить работу. Убрать Иванну, убрать меня, замести следы...
Каким бы ни был ответ Зака, мы расстанемся.
– Энджи...
Личное мешает видеть. Теперь ей тоже мешает. Она спешит отвернуться.
– Идем, идем, Илья. Отсюда нужно уходить. А уходить всегда нужно быстро.
Жить вообще нужно быстро. Пока успеваешь.

33. ОТВЕТ

Мы не ужинаем вместе в ресторанах, не слоняемся по проспектам и не ночуем в одном отеле. Энджи растворяется в своей темноте, а я – в своей. В темноте чужого мегаполиса. В ожидании ответа.
Я не вижу ничего вокруг: уже чувствую, что мне ответит Зак, и все это наваливается и расплющивает меня.
Я умираю в чужом городе. Без авто непривычно. А, может, и не в авто дело. А просто рыбу вытащили из воды и бросили на раскаленный песок. Точнее, она сама выпрыгнула – в надежде исполнить всего одно желание.
Время до звонка Зака – вечность. Вечность, скрученная спиралью в сутки, но все равно – вечность. Когда я подношу мобильный к уху, замечаю, как трясутся мои руки. Зак называет другой отель и время – через час. Неизвестно, где этот отель. Я беру такси, за час – успеваю.
Дежавю нет. Совсем другой отель, другая обстановка, светлый номер. Зак без очков, в белой футболке и джинсах. Зак – просто темноволосый парень, может, студент столичного вуза. Тонкий и хрупкий, со слабыми руками. Никак не связной военизированной группировки. Просто настороженный малый. Просто Зак.
Его лицо мрачно. Настолько мрачно, что я замираю в дверях номера, глядя на его тонкую фигуру. Я еще не знаю, имеет ли выражение его лица отношение к его ответу, но сердце задыхается в предчувствии неминуемой беды.
Он кивает сдержанно.
– У вас несчастье? – вдруг спрашиваю я, уже не дожидаясь его слов.
– Несчастье? Гибель наших братьев – это несчастье личного характера. Главное, чтобы от этих смертей не пострадало наше общее дело. Это... касается и вашего дела тоже, – говорит он неожиданно. – Вчера я узнал, что человек, который отдал приказ по поводу Слуцкой – погиб.
– Погиб?
– Несколько дней назад. Но я узнал об этом только вчера, когда попробовал связаться с ним.
Я смотрю на него в полнейшем недоумении.
– И что это значит?
– Дело не в плохой связи, а во внезапности этой смерти… и этой жизни... Понимаете меня?
– Но это же не доказывает, что приказ имел основания!
Зак смотрит мне прямо в глаза. И его глаза похожи на глаза Энджи: в них и влага, и огонь, и сожаление, и решимость. И в этих глазах – ответ.
– Отмените приказ! – молю я.
– Это невозможно.
– Вы же не смогли его подтвердить!
– Мне не нужны подтверждения. Помня о том, кого уже нет с нами, я вдвойне старательнее должен выполнять его приказы.
– Зак...
– Я понимаю ваше отчаяние, но существуют законы, которые я не вправе нарушить!
Разговор окончен, но я продолжаю смотреть в его мертвые зрачки.
– Уезжайте немедленно! – отрезает он и выходит, оставляя меня наедине с моим отчаянием.
Я перевожу взгляд на дверь, на окно... и ничего не вижу. Смотрю на все его мертвыми глазами…

С Энджи я встречаюсь в шесть вечера в кабинете ресторана «Шарм». Она немного опаздывает, но я жду терпеливо и слепо. Это наше прощание.
Она входит, закрывает за собой дверь, и мы целуемся. Только потом Энджи всматривается в мое лицо так же, как совсем недавно я сам с надеждой всматривался в лицо Зака.
– Ты говорил с ним?
Моя задача – не колебаться, не сомневаться, не молчать ни секунды, не раздумывать.
– Он сказал, что это ошибка. Это был ошибочный приказ. Слуцкая не имеет никакого отношения к Чеченской кампании. Никакой связи нет. Ее с кем-то перепутали.
Энджи слушает, затаив дыхание. И я чувствую, как на моих глазах выступают слезы.
– Но это ничего не меняет.
– В смысле? – теряется Энджи.
– Отменить приказ он не может, потому что человека, который его отдал, нет в живых. Его убили.
– Его убили?
– Он погиб в Чечне, совсем недавно. Я не успел...
– Мы не успели, – эхом откликается Энджи.
И добавляет через секунду:
– Зак ждет меня вечером. Он сказал мне, что ты уже уехал.
– Почти уехал.
Девочка всматривается в меня, словно что-то ищет в моем лице.
– Илья, что же будет дальше?
– То, что и было...
– Я не смогу остаться в Киеве.
– Киев – не самый лучший город на свете.
– Иванна будет убита.
– Ежедневно на земле погибают тысячи невинных людей.
– Я могу никогда больше тебя не увидеть.
Входит официант. И я заказываю гору еды и коньяк. Мы не ходили с ней в рестораны, не гуляли вместе по ночному городу, не целовались в кинотеатрах. Мы не делали тысячу вещей, которых уже и не сделаем. На память останется драка, несколько ночей секса и этот ужин в «Шарме».
– Энджи, ты знаешь, что мир несправедлив. Если бы мир был справедлив, твой народ не знал бы войны, твои родители были бы живы, на Иванну никто не охотился бы, и мы не прощались бы сегодня. Ты веришь, что выполняя приказы Зака, борешься за справедливость, которой нет. И Зак верит, что, подчиняясь командам своего руководства, он служит общему делу. Но ни его, ни твое занятие не исправляет мир, не делает его справедливее…
Энджи молчит, смотрит на еду и молчит. Не может ни к чему прикоснуться.
– Я не знаю, как ты будешь жить дальше, попадешь ли когда-нибудь в Киев и увидимся ли мы снова. От меня это не зависит, и я не могу тебе ответить. Пожалуй, на эти вопросы может ответить Зак, потому что от него твоя жизнь зависит больше, чем от меня или от тебя самой. Если, по-твоему, это справедливо, то ты на верном пути...
Я наливаю ей коньяку, но она неподвижна.
Наши жизни – это дороги, которыми мы идем. Пересекаются они или расходятся в разные стороны. Выбираем мы их осознанно или попадаем на них случайно...
Моя дорога пересеклась с дорогой Энджи. Можно сказать, что для меня Энджи – средство, но чем являюсь я для нее, понять сложно. Если бы я стал ее целью, она изменила бы свою дорогу, точнее изменила бы своей дороге и пошла бы по другой. Но я не уверен... В Энджи я не очень уверен...
Сейчас в ее глазах – застывшие слезы и ничего больше. Те же слезы, которые она проливала по матери, отцу и Родине. Те же, которые сопровождали ее холодное одиночество, ее будни в лагере, ее скитания по миру, ее заказы, ее безрадостные, беззвездные ночи.
Чернота смотрит из ее глаз мне в лицо. Воронки взрывов, холод оружия, обрывки разговоров с Заком, переезды, заказы, крест прицела.
– Энджи, мой ангел...
И вдруг она поднимается. Внезапно, словно молнией раскалывает неподвижные воздух.
– Прощаться очень больно. Я не хочу плакать. Не думала, что будет так тяжело. Я задала тебе много вопросов, на которые ты не можешь ответить. Но есть еще один. И для меня он важнее всех остальных. Обещай, что не обманешь меня...
При этом она делает еще шаг назад.
– Ты меня любишь? – спрашивает Энджи.
– Я очень люблю тебя.
И она выскакивает. А я остаюсь перед накрытым столом. Пью коньяк и вспоминаю ее чернющие глаза. И глаза Зака. Московская ночь высыхает вместе с последней каплей в стакане.
Может быть, я алкоголик. У меня не очень стойкая психика, я курю, бывает, нюхаю кокаин. Я не люблю ни газет, ни телевидения, у меня нет кумиров и идеалов, я не очень верю в Бога.
Но есть еще одна очень плохая черта. Пожалуй, недостаток. Пожалуй, с этим надо бороться. Может, когда-нибудь я исправлюсь, но пока рай для меня закрыт.
Я лжец.

34. ЗДРАВСТВУЙ!

Здравствуй, Киев, мать городов русских! Уже совсем лето. Уже капают кондиционеры, молодежь курит дешевый Next, и я знаю, что я тоже – следующий.
Я возвращаюсь в июнь.
В Киев. В свою квартиру. В начало пути.
Я больше не несу ответственности ни за жизнь Иванны, ни за жизнь Энджи, ни за все мировое зло. Это мне не по плечу – увольте!
У Макса новая «ауди». Он сигналит мне на светофоре и орет в окно:
– А я по номеру тебя узнал!
– Идентификационному?
– Ну! Бухнем?
– Я за рулем.
– Теперь я тоже. Дадим работу таксомоторному парку!
И мы среди бела дня заваливаем в кафе. Я рад Максу, как родному. И он мне, кажется, тоже.
– Ничего так выглядишь.
– Ты тоже вроде поправился.
– Похорошел?
– Зареально.
– «Авдотья» как тебе?
– Великолепная тачка!
Но свою «бэху» я бы на его «ауди» не променял.
– Про наших знаешь?
Наших-не наших?
– Сахар фитнес-клуб купил, тренирует. Соня в крутой криминальной газете. Мастер расследования. Мотается по миру.
– На мотоцикле?
– На самолете!
– Ого! А ты?
– А я... как обычно. За компом сижу. Написал, кстати, прикольную игруху. «Миссия К» называется. Слышал?
– Не.
– Купи. Оч рекомендую.
Макс поправился, но мало изменился. Кепку снял, но волосы – косое каре. Даже когда он приколы мочит – изысканный такой малый.
– А ты как? – интересуется у меня.
– Ничего такого. Было одно дело – кончилось.
– Все погибли?
– Почему?
– Шучу. У тебя ж обычно все погибали. А как твоя «любимая девушка», ради которой?...
– Разлюбил.
– Разлюбил? Вот так просто?
– Да.
– А твой «лучший день»? Так и не было?
– Пока не было.
– Будет?
– Обязательно.
– Ты очень спокоен.
– Я перестал метаться.
– Давно?
– Недавно. В Москве. Понял, что бессилен. Это меня преследует, Макс. Ситуация повторяется – я бессилен помочь. Когда я болею, мне это снится: бегу – и не успеваю, стреляю – и осечка.
– Ты не импотент пока еще?
– Нет, это не по Фрейду. Это по жизни. И это мучит. Думаю, я выбрал не ту профессию. Мне нужно было что-то другое – без живых людей. Пока я не нашел ничего подходящего. Но метаться, суетиться – бесполезно. Больше не стану...
– Сможешь?
– Хотя бы попытаюсь, – я дергаю плечами. – А ты... встретил девушку своей мечты?
– Когда это у меня были мечты о девушке? Не помню, – лыбится Макс. – Я вижу всех насквозь. Это отталкивает.
– А ты не импотент пока еще? – спрашиваю я ему в тон.
– Ха-ха. Очень смешно. Все в порядке.
– А как же ты знаешь? Онанизм не в счет.
– Проверим?
И я смотрю на Макса, словно вижу его впервые в жизни.
– Не знал, что я по тебе сохну? – продолжает Макс.
Шутка? Честно, не знал. Даже в голову не приходило.
Кепки, стрижки, гладкое бритье, да мало ли таких пацанов? Неприятного ощущения нет. Но прежнее визуальное удовольствие от созерцания Макса проходит.
И вся его веселость тоже куда-то улетучивается.
– Родители давят на меня. Жениться типа надо. А я не могу. И маму расстраивать не хочется. Я маму оч люблю. Она меня вечно знакомит с кем-то из лимиты. Знаешь, хата, тачка, бабки – я выгодный жених.
– Тяжело тебе.
– Иронизируешь? Тебе этого не понять. Но, правда, тяжело. У меня постоянных связей нет в последнее время. Я людям не очень доверяю. И все это... тяжело одним словом.
– А выглядишь здорово.
– Ну, спасибо.
Почему-то мне уже не так легко шутить и дурачиться с Максом. Что-то сломалось.
– Зря я сказал? – понимает он.
– Нет, все нормально. Конечно, нормально.
Но я тороплюсь распрощаться с Максом и пойти по другой дороге.

А в моей квартире меня ждет Энджи.
 Энджи!
Она не делает мне сюрприз-неожиданность. Я открываю дверь ключом, и она выходит навстречу и говорит громко:
– Илья, не бойся. Это я.
Я бросаюсь к ней и сжимаю в объятиях. И только потом беру ее за плечи и вглядываюсь в ее бледное, исхудавшее лицо. Траур разлит по нему сильнее, чем обычно.
– Как ты нашла меня? Этот адрес...
– Этот адрес дал мне Зак. Знаешь, зачем?
Я отступаю.
– Он дал мне твой адрес. И напомнил мне адрес Слуцкой.
Я молчу. Жду ее действий. Просто жду...
– Зак... – Энджи отворачивается. – Зак был для меня единственной ниточкой, связывающей меня с моим народом. И он был во мне уверен. А я не стала спрашивать его об ошибке. Может, ошибкой была наша с ним встреча – много лет назад. Он учил меня быть незаметной в большом городе, жить, получать заказы, выполнять свою работу и быть незаметной. Я верила ему, а он верил мне. Очень верил... И больше нет никакого Зака. Я оставила его в номере отеля и бежала. Бежала незаметно из большого города, как он меня учил.
Я не любила никого никогда. Но тебя я люблю. И ты меня тоже любишь. Это взаимно. Это справедливо. И это не может быть ошибкой. Слуцкая – пускай живет себе, пускай. Если бы не она, мы бы никогда не встретились. Теперь о ней забудут: заказчик погиб, заказ замкнулся на Заке, а Зака больше нет...
– Но есть другие...
– Другие есть, но им нет дела до Слуцкой. До меня – может быть, если они узнают, что это сделала я. Но они не узнают. Я для них не существую. Связь была только через Зака. Зака нет – и меня для них нет...
Я подумала, знаешь, о ней. О том, что она погибнет из-за чьей-то ошибки. А, может, у нее тоже есть любимый человек, может, она кого-то любит, и ее смерть оборвет эту любовь. А если не будет этой смерти – они поженятся, и у нее родятся дети. Она красивая женщина.
И я подумала о себе. О том, что выполнить заказ Зака и убить тебя, я не смогу. Я люблю тебя. Мне проще принести свою жизнь в жертву, чем отнять твою. И что любовь к тебе – это тоже любовь к моей Родине и к моему народу, потому что я... я тоже хочу быть матерью, хочу растить детей, хочу нормальную жизнь.
Она говорит это без слез и спокойно. Она думала над этим. Она это выстрадала. Приняла решение и уже выполнила его. Она поверила мне, а не Заку. Поверила мне. Она спасла Ивану.
Я падаю в ноги этой хрупкой девочке.
– Энджи, мой ангел! Энджи!
– Не надо, Илья. Не говори так. Я не ангел. Это ты – ангел, который открыл для меня добро и зло – заново.
Я не могу поднять на нее глаз. В этот момент понятия добра и зла уходят от меня совершенно.

35. ЗЛОСТЬ

Заботу о своей безопасности Иванна поручила Симе. Он встречает меня на пороге офиса довольно неприветливо.
– Не знаю, примут ли вас.
Кажется, мы были на «ты» раньше...
Парень уходит, оставив меня без ответа. Я бы и сам мог позвонить, но мне хочется, чтобы все было официально.
– Внутри ты тоже сторожишь? – спрашиваю, когда он возвращается.
– Не очень.
– А в ее квартире?
– Нет.
Нет. Ему Иванна не решилась открыть прелести своего пещерного быта. Итак, я избранный. Я посвященный.
– Проходите.
Прохожу знакомыми коридорами. И с каждым шагом все труднее становится сдержать рвущиеся удары сердца.

– Здравствуй! – она оборачивается от окна.
Я плотно закрываю за собой дверь.
– Рада меня видеть?
– Пока не знаю.
Я сажусь в кресло. Гляжу на нее. Кажется, все по-прежнему. В ней ничего не изменилось. Но я так соскучился...
– Я обещал появиться в случае, если я отменю заказ.
Она садится за свой стол и подпирает голову кулаком.
– Ну-ну...
– Я отменил его. Ты в безопасности. Тебе больше ничего не угрожает.
– Почему я должна тебе верить?
– Я всего лишь сообщаю о том, как решили твою участь чеченские лидеры. Можешь не верить мне.
– Я не говорила тебе ничего про Чечню.
– Не говорила.
Секунду она думает.
– Ты узнал это сам и отменил заказ?
– Они признали, что ошиблись.
– И они больше не будут меня преследовать?
– Нет.
– С сегодняшнего дня?
– Со вчерашнего.
Она пожимает плечами.
– Я этого никак не почувствовала.
– Тем не менее, это так. Можешь упразднить должность телохранителя, выбросить миноискатели, подключить к квартире электричество, купить кровать.
– Двуспальную?
– Это решай сама.
Наконец, она приходит в себя настолько, чтобы улыбнуться.
– Илья, я обязана тебе всем. Можешь просить любую награду.
Такое выражение бывает на лице у людей, которых что-то умиляет до слез. Иванна застывает на некоторое время, совершенно позабыв обо мне. Потом спрашивает снова:
– Что ты хочешь?
– Я еще думаю.
– Сложно будет перестроить свой быт, – продолжает она рассуждать вслух. – Все равно, что заново учиться ходить. Я так счастлива! Мы должны это отметить!
Я поднимаюсь.
– К сожалению, не могу. У меня другое дело.
– Другая женщина?
Я мечтал сказать ей все как-то не так. Я спасал ее – и ради себя тоже. Может, эгоистично, но тем не менее.
– Женщина, но у нас деловые отношения, – отвечаю я.
– Как со мной?
– Нет, Иванна. Тебя я люблю.
– Ты меня любишь? Почему же уходишь?
– Я ухожу, когда ты уже в безопасности, когда тебе ничего не угрожает, когда тебя никто не преследует. У тебя теперь все будет по-другому.
– Ты сделал ради этого невозможные, невероятные вещи, – говорит она задумчиво. – Честно говоря, я выбрала тебя в охранники – безо всякой надежды, просто чтобы рядом был симпатичный мужчина, хоть и неудачник. Приговор уже был подписан, и меня предупредили об этом. С их точки зрения, я оскорбила интересы целого народа и разрушила какие-то планы. У них оказались очень длинные руки. И, представь себе, с чего все началось. Я вела дела одного олигарха, который финансировал чеченскую компанию, освободительное движение и т.п. – в силу своих, конечно, интересов в тамошнем бизнесе. Потом мы расстались, расстались в жизни, и в делах, и вообще. А через год ко мне обратился сотрудник одного французского бюро. Не знаю, сталкивался ли ты с такими агентствами. Их цель – поиск информации самого различного свойства. И они абсолютно независимы. Кому-то понадобилась информация о моем бывшем клиенте. Мне предложили очень серьезную сумму. С моей стороны разглашать сведения о его делах было не вполне законно. Но я была так зла на него, так зла… Я не из-за денег это сделала. Раскрыла его связи, источники его доходов, его сделки. И буквально через неделю он был убит в Москве. Конечно, я не была с эти связана напрямую, но косвенно...
И потом мне пришло письмо по электронной почте. Я читала и перечитывала его столько раз, что помню наизусть. «Госпожа Слуцкая! Это письмо – не ошибка почтовой программы. Мы предупреждаем вас о том, что вы будете наказаны за свои преступные действия. Вы юрист и должны уметь отличать ложь от истины. То, что вы совершили, неистинно. Вы стали причиной смерти человека, который был нашим другом и помогал нашему народу в освободительной борьбе. На вашей совести – тысячи жертв среди мирного чеченского населения, которые произошли вследствие его гибели, не говоря уже о смерти в российских застенках человека, который был нашим лидером. Собственные интересы помешали вам увидеть то, что является ценным для целого народа. Не сомневайтесь, что кара настигнет вас. В течение четырех лет вы будете убиты. И все это время вы будете пытаться отличить свой страх от настоящей угрозы, и, может, это научит вас различать ложь и истину. Возмездие свершится!»
Согласись, это было дурацкое письмо. Я сдала Ольховского вовсе не из ненависти к его чеченским друзьям, а только потому что была зла на него тогда. Я могу быть очень злой, ты знаешь. А потом начались эти покушения. И мне очень хотелось спастись. А потом – даже желание остаться в живых притупилось.
– И ты нашла меня, – киваю я, – просто, чтобы приятно провести свои «последние дни». Но все это не было ошибкой по сути.
Она пожимает плечами.
– Это терроризм. Это международный терроризм, с которым пока никто не в силах бороться. Не знаю, как тебе это удалось.
– Я так верил, что ты к этому непричастна, что убедил полмира.
– Я к этому, действительно, непричастна...
Я поднимаюсь.
– А сколько ты получила от этого бюро?
– Да ну! Илья! Ты же не думаешь, что я из-за денег?
Мне не хочется думать.
– Я люблю тебя, – говорит мне Иванна. – Не заставляй меня нервничать. И так слишком много было нервотрепки в последнее время. Я не хочу страдать еще и из-за тебя!
И мне вспоминается совсем другое страдание – навсегда застывшее черной влагой в глазах тоненькой девочки с пистолетом на щиколотке.
– Не знаешь, как звали того чеченского командира, которого ты помешала освободить?
– Откуда я могу это знать?! – бросает Иванна.
Судьба – странная штука. Да и мало ли на свете чеченских командиров? И мало ли нечестных адвокатов? И мало ли дорог, которые никогда не пересекаются?
Я подхожу к Иванне и беру ее за плечи.
– Хорошо, что все проходит, Иванна. Твоя злость на Ольховского прошла. Опасность прошла. И твоя привязанность ко мне тоже пройдет, я уверен.
Она тянется и целует меня в губы. Моя когда-то желанная женщина!
– Неужели ты сможешь уйти? – силится улыбнуться.
– Иногда я могу делать невозможные, невероятные вещи, ты же знаешь...
Сима провожает меня взглядом победителя. Может, она назначит его «симпатичным мужчиной». Потом, когда ее «злость» на меня пройдет, и когда она сдаст меня нескольким иностранным агентствам и Интерполу.
Эх, женщина – исчадье ада!

36. РЕПОРТЕР

Ничего не потеряно, ничего не окончено, пока меня ждет Энджи. Впереди у нас – миллион дней для того, чтобы делать те вещи, которых мы не делали. И миллион дней для того, чтобы память об Иванне стерлась.
Энджи ждет меня на открытой террасе кафе «Восток». Кафе не очень людное, тем более, среди бела дня, расположенное на шумном и пыльном перекрестке. «Восток» – всегда в центре всех автомобильных пробок и выбрать такое место для встречи могла только малознакомая с нашей столицей Энджи.

Первая, кого я встречаю рядом с кафе, – моя давняя знакомая, моя бывшая коллега, девушка, которую я никогда не хотел, – Соня Климович. Настораживает даже не истерический блеск ее огненных волос, который я уже успел позабыть, а то, что Соня выходит из кафе следом за двумя милиционерами и, закинув цифровик на плечо, направляется к своему мотоциклу.
– Соня? Ты снова в эпицентре событий? – я пытаюсь сделать ей комплимент.
Она узнает меня, притормаживает.
– Приходится. А ты? Перекусить?
– Вроде того.
– Сейчас это не лучшее место для обеда. Будет полно милиции. Тут только что пришили девчонку...
Я судорожно оглядываю ряды столиков на террасе.
– С той стороны, – Соня следит за моим взглядом, – за крайним столиком. Никто не видел, как это произошло. Она была одна, время-то раннее. Оружие бросили, но на нем нет отпечатков. Интересно тебе это?
– А тебе?
– Мне – да. Я сейчас занимаюсь подобными случаями. Это моя специализация – терроризм.
– При чем тут терроризм?
Похоже, Соня торжествует. Может, эта смерть – последняя точка в ее расследовании. Я с трудом хватаю воздух.
– Пойдем – присядем где-то. Мне тоже хочется есть, – говорит Соня. – Здесь сейчас шумно будет. Хорошо, что я раньше всех успела.
Я иду за ней покорно. Пытаюсь вспомнить значение слова «хорошо».
Мы молча проходим несколько кварталов, и мимо нас – одна за другой – проносятся милицейские машины. Потом шум стихает. Соня сворачивает к пиццерии «Мачо» и оглядывается на меня.
– Что молчишь?
– Думаю об этой девочке...
Она кивает. И только внутри, заказав пиццу с ветчиной и салями и отложив в сторону свой фотоаппарат, говорит, бросая быстрые взгляды на посетителей.
– Да, это было очень интересное дело. Я, конечно, не тешу себя надеждой, что смогу проникнуть в глубины психологии этих горцев, но дело занятное. Статья выйдет завтра. А сегодня я могу раскрыть тебе эксклюзивную информацию...
– Например?
– Знаешь, кем была эта девочка?
Я молчу.
– Сегодня в кафе «Восток» была убита Анна Джамандиева, дочь чеченского командира, погибшего около пяти лет назад под Грозным. И знаешь, кем она была? Она была их карающим мечом, действовала четко по заказу. На ее счету...
– Откуда ты это знаешь?
– Мне организовали встречу в Чечне с Даудовым, другом ее отца. Он не подпускал к себе никого из прессы. Но я же не российский журналист, я добилась встречи с ним – он был очень вежлив и рассказал мне много такого, о чем я должна была молчать. Он рассказал мне это просто, не для печати, а для «правильного представления вашего народа о нашем народе», как он выразился. В том числе и о судьбе Анны. О том, как погиб ее отец, о том, как ее тренировали, какую подготовку она прошла. Даудов сказал тогда, что она обязательно отомстит за смерть своего отца. Не знаю, за кем приехала она сюда, но, значит, она выполнила свое задание, и ее жизнь оборвалась...
– То есть они сами планировали ее убрать?
– Ты же знаешь, что для них человек – звено в цепи общего дела. Каждый выполняет свою функцию. Не больше. Тогда мы не говорили с Даудовым ни о чем конкретном, и уже не поговорим. Он был убит совсем недавно, на Родине. Его больше нет, нет Анны. И теперь я могу опубликовать этот материал.
Я молчу. Пытаюсь понять, как Соня оказалась на месте убийства раньше всех.
– А как ты нашла ее здесь?
– Я не искала. Я нашла ее уже после ее гибели. Позвонил мой знакомый из милиции и сказал, что убита девушка, очень похожая на чеченку. Они взялись устанавливать ее личность, а я понеслась в «Восток».
– У тебя интересная работа, Соня. Пожалуй, интереснее, чем была в нашем бюро.
– Наверное. Хотя тогда, в бюро, я тоже верила, что занимаюсь нужным, полезным делом.
Я наблюдаю, как решительно и агрессивно она жует пиццу, как вздуваются жилки на ее висках, как топорщатся ее рыжие волосы. Такая неестественная и такая естественная Соня Климович! Неутомимая искательница нужных и полезных дел.
– А ты? – она смотрит мне в лицо, продолжая жевать.
– Я ничего не ищу. Ни во что не верю.
– Ну, брат. Хоть в прогнозы погоды, во что-то надо. Сегодня, говорят, дождь будет.
– А как ты напишешь об этом?
– О чем?
– Об Анне...
– Так и напишу – ясно и просто. Общественность должна знать, что терроризм не оставляет белых пятен на карте. С этим нужно бороться. И информированность населения – первый шаг в этой борьбе.
Я почему-то думаю, что на месте Даудова никогда не согласился бы встретиться с Соней Климович. Да и на своем бы месте... не очень.
– Рад был тебя видеть.
– Ты же не ел ничего. Ну-ну, – Соня словно отмахивается и пододвигает к себе мою порцию.

Дождя еще нет. Только ветер, налетевший на город, бьется в рекламные щиты.
Я иду обратно к кафе «Восток», сажусь в авто и кружусь между светофорами. Между их красными и зелеными глазами, и так длится примерно с час, пока, наконец, я не торможу на какой-то парковке, не бросаю машину и не возвращаюсь домой.
Домой. Туда, где я никогда не жил по-настоящему и где всегда был одинок. То же нежелание думать, которое накрыло меня во время разговора с Иванной, сплющивает мои мысли. Кажется, зависаю в каком-то зыбком, сгущенном пространстве, наполненном искалеченными, изуродованными полуистинами: полудобром, полузлом, полуправдой, полуложью.
Дождя нет. Ветер носится над городом, хлопает рамами и шуршит уже потемневшей листвой. И если бы полил дождь, кажется, смыло бы эту зыбкость, все встало бы на свои места и приобрело бы прежние очертания. Но прогнозам погоды тоже нельзя верить.
Я не включаю телевизор и не слушаю радио. Днем в многоэтажке тихо, и если бы не шум ветра за окнами – тишина была бы полной. Безысходной. Бесконечной. И если это тишина – на миллион дней вперед, то я не вынесу ее... чисто физически – не смогу.
Проваливаюсь в сон и просыпаюсь. Просыпаюсь в темноте и не зажигаю свет. Этого не может быть! Это мне приснилось... в кошмаре.
«Прощаться очень больно, – сказал тогда Энджи. – Я не хочу плакать. Не думала, что будет так тяжело». И мне очень больно, и я не хочу прощаться. Но это не кошмар, это реальность моих будней!
Это всего лишь будни. И я могу это вынести. Я смогу это пережить. Я выполнил свою работу. Я никогда не любил Энджи. Ничего личного. Ничего лишнего. Даже дождь не нужен. Просто заболело так остро, но я не очень сентиментален. Я мужчина. Я боксер. Я детектив. Я человек будней. Я легко это выдержу...
Может, с годами такие случаи задевают сильнее, но ничего экстраординарного в них нет. Причина в моем одиночестве, в замкнутости, в недостатке общения, в моем чрезвычайно ответственном отношении к своим обязанностям.
К утра я уже вполне овладеваю собой. Аутотренинг идет на пользу. Может, и аутотренинг – тоже ложь, и рай становится от меня еще дальше. Но я целиком и полностью возвращаюсь в сферу материального. Чтобы убедиться в ее смерти, мне надо видеть ее тело. Не тело моей хрупкой девочки, а просто – тело убитой. В интересах дела. В интересах дела, которое, благодаря аутотренингу, меня уже почти не волнует...

37. ОШИБКА

Я не видел Романюка с того самого раза. И вот снова пришло время увидеться. За это время его отношения с окружающим миром нисколько не испортились, не ухудшились его отношения ни с тещей, ни с женой, ни с детьми, ни с учителями детей...
От меня он отмахивается и продолжает говорить по телефону:
– Три творога? Каких творога? Сырковой массы? С изюмом? А с чем? С ванилью?
Наконец, взглядывает на меня.
– Жена творог заказала. Надо выскочить ненадолго.
Похоже, без него она никак не в состоянии купить три сырка с ванилью. Он нужен ей – и для этого тоже. И она нужна ему, чтобы чувствовать свою нужность.
– Подожди... немного. Потом вместе выскочим. Вопрос есть...
Я подхожу к окну в его кабинете. Голос не дрожит. Я в порядке.
– Ты все в делах, – вздыхает Романюк.
– Такая профессия. Вчера к тебе привезли девушку... из кафе «Восток».
– Да, привезли. Потом еще нагрянули из милиции. Потом еще журналисты. Как мухи на мед. Знаешь, морг – это не публичный дом все-таки.
На лице Григория появляется недовольное выражение.
– А сегодня я прочитал статью – о смерти этой девушки. Понимаешь, когда у журналистов есть своя версия, все заключения медэкспертизы – не в счет. Никто же не потребует опровержения. Главное, что для них все согласуется идеально. Она была киллером – ее убрали. Может, был какой-то другой источник информации. А ментам копаться в этом деле – зачем? У них других дел – завались...
Я смотрю на него растерянно.
– То есть? Ее не убрали?
– Блин, Илья, хоть ты меня не смеши! Выстрел был произведен с минимального расстояния, из оружия, которое нашли рядом с убитой. Траектория пули... нарисовать тебе?
– Нет!
– Это типичное самоубийство. Она выбрала момент, когда никого не было на террасе и выстрелила. В шуме города выстрел – хлопок. Тело осталось в сидячем положении. Она попала точно в сердце. Ствол выпал под ноги. Вот и вся картина. Никто ее не убивал.
– Но мотивы...
– «Восток» – дело тонкое, – Романюк пожимает плечами. – Хочешь видеть тело?
Тело Энджи? Энджи, которая покончила с собой? По никому не известной причине? Ее тело мне ответит? Вряд ли...
– Да, хочу.
Я вхожу за Григорием в «морозильник». Труп Энджи ничем не прикрыт и отличается от других номером бирки на щиколотке. Я гляжу молча на ее продырявленную грудь. Романюк тоже молча стоит рядом, и хотя я знаю, что он не пошутит грязно по поводу ее фигуры, не скажет ничего пошлого, что для него это – просто работа и что он профессионал, я все равно боюсь, что он решится как-то прокомментировать.
Энджи бледна. Глаза закрыты. Я считаю про себя до двадцати, не сводя с нее глаз. Это Энджи.
– Знал ее? – спрашивает Романюк.
– Немного.
И он бросает на меня пристальный взгляд. Задерживается на моем лице, на глазах.
– Я тебя точно таким тогда видел, когда тому пацану голову отрезало. Помнишь?
– Смутно.
– А я думал, ты тогда вообще не переживешь...
– Нет, нормально. Это же моя работа. Профессия... как и у тебя вот. Ты же можешь, делая свою работу, думать о сырках с ванилью и любить жену. И я тоже могу... могу жить дальше.
Романюк качает головой.
– Не то говоришь. Это не одно и то же. Я – в стороне от этого, я не знаю никого из них, – он кивает на дверь, которую закрыл за собой.– Для меня это не люди, а трупы. А для тебя – люди. К людям у меня другое отношение. И я бы твоей профессии врагу не пожелал!
И это мне говорит патологоанатом.
Я спешу выйти из морга, но, оказавшись на улице, понимаю, что нигде не ждут и идти некуда, кроме как домой.
А дома, в почтовом ящике меня ждет письмо от Энджи. Но я уже знаю, что это – прощальный привет с другой стороны добра и зла.
Это не угроза, но стиль почему-то очень напоминает мне то письмо, которое наизусть цитировала Иванна. Я никогда не видел почерка Энджи, но кажется, узнаю ее мелкие, дрожащие буквы, которые прыгают в строчках одна выше другой.
«Привет. Если ты получил это письмо, значит, меня уже нет на свете. Но сейчас, когда я пишу его, я еще есть. Знаешь, как я решилась на это? Я решилась на это, наблюдая за тобой и за Слуцкой в прицел оптической винтовки. Мне было интересно, куда ты пойдешь, оставив меня. И ты пошел к ней. И вы целовались.
Глупо сказать: «Ты меня использовал, я не прощу!» Еще глупее сказать: «Ты никогда меня не любил».
Самое простое решение – убить ее. Но ведь она не виновата в том, что ты любишь ее и не любишь меня.
Ты меня обманул, Илья. Но если я сейчас выстрелю и убью ее, ты никогда этого не поймешь.
А я хочу, чтобы ты это понял.
И чтобы помнил обо мне всегда.
И помнил о том, что ты меня убил.
С любовью, Энджи»

Это по-детски. По-детски безумно, беспомощно и жестоко. Жестоко – к самой себе, чтобы потом «все всю жизнь плакали».
Это глупо. Может, никакое самоубийство не бывает умным. А может, смерть обещала найти Энджи в этом городе и нашла ее.
Я целовался со Слуцкой в ее офисе? Я прощался с ней. Энджи не знала, что чувства не вечны и проходят. И даже ее чувство ко мне неминуемо прошло бы. Любая экзотика рано или поздно набивает оскомину.
Действительно, это точка. Для Иванны – своя, для Сони – своя, для меня – своя. Письмо Энджи вдруг вернуло миру его четкие очертания. Человек с подорванной психикой, убийца, она не смогла бы воспринимать адекватно повседневное течение нашей жизни. Впереди у нас никогда не было «миллиона дней». Это была иллюзия. Последняя иллюзия, которая разрушилась.
Я курю, глядя, как кривые буквы Энджи тлеют в пепельнице.
Не думаю, что я выбрал не ту профессию. Просто мое лучшее дело еще впереди. Может, вообще все лучшее впереди. И любимая женщина, и семья, и спокойный быт. А может, ничего из этого мне не нужно.
После моей страсти к Иванне, после гибели Энджи осталась одна пустота. Но сколько сил было затрачено на эту пустоту!
Письмо Энджи догорает, и я снова закуриваю. Ветер за окнами затихает, так и не принеся дождя пыльному городу. Летом тянет в субтропики, туда, где больше влаги и меньше пыли. Подальше от мегаполисов...
Может, стоит снова перечитать об аутотренинге и аффирмациях, Луизу Л. Хэй и феншуй? Можно даже – в знак укоренившейся паранойи – повесить на дверь колокольчик. Или даже на люстру. И биться пустой башкой об этот колокольчик. И звенеть. Другим же это помогает.
Итак, лучшее – впереди. Нужно только взять себя в руки и не думать о прошлом. Не обвинять себя в смерти девятнадцатилетней любовницы и не сожалеть о непостоянстве своей натуры.
Я гашу сигарету и закрываю глаза.

ЧАСТЬ ВТОРАЯ

1. ВВЕДЕНИЕ

– То есть вам это абсолютно чуждо?
– Абсолютно.
Не помню, о чем конкретно он спросил. И мне кажется – в целом о той жизни, которую я вел до встречи с этим коренастым парнем с армейской выправкой.
– Я изучил немного... ваши дела, Илья. То есть, – он улыбается самому себе, когда произносит «то есть», – покопался в вашем личном. Не хочу задавать ненужных вопросов. Скажу прямо: вы нам подходите. При одном условии: вас не должно шатать из стороны в сторону. Понимаете, что я имею в виду?
Парень вежлив и прямолинеен. Это редкое сочетание.
– Да.
– Вы уверены, что излишние эмоции не сорвут вас?
– Мне это чуждо, – ловлю я потерянную мысль.
– Хорошо. Мне очень хочется вам верить. Если хотите, я проведу введение в должность. Или обойдемся без формальностей?
– Без введений. Но можно на «ты».
– Ок, тебе тоже можно.
Парень немного моложе меня. Мой новый Босс.
– Мы не очень давно в бизнесе, – говорит он прямо.
– Я знаю.
– И я знаю, что ты – дольше. Но это было в Киеве. А здесь все по-другому. Здесь другие масштабы и другая жесть. А теперь минимум личного. Живешь где?
– Снял.
– С документами есть проблемы?
– Пока нет.
– Друзья-родственники в городе есть?
– Нет.
– Женщина?
– Нет.
– К командировкам готов?
– Не вопрос.
– А к командировкам в ад?
– Всегда готов.
– Аванс нужен?
– Нет.
– Ну, ок. С ребятами сойдешься, я уверен. Отдыхай пока. Акцента у тебя нет, это хорошо.
– А ты сам москвич?
– «Бентли»! Из Рыбинска я, с Волги. Но это неважно.
И я вдруг думаю, а что важно? Для человека тридцати пяти лет, у которого позади военный университет, разведшкола, военная кампания и успешные антитеррористические операции?
– Почему ты ушел? – спрашиваю неожиданно для самого себя.
– Потому что появился шанс уйти, выйти из игры. Чистый и гладкий шанс, – отвечает он совсем не то, что я рассчитывал услышать. – Психика не пострадала. Разрешение на ношение оружия есть. Хорошая репутация. Надежные связи. Это нормальный старт.
Его зовут Геннадий Никифоров. У него светлые волосы и стальные глаза. Бывают такие глаза – без определенного цвета. Светлые, но какие именно – серые, голубые, зеленые или светло-карие, никогда не скажешь наверняка. Блестят холодной сталью...
А я – прежний и совсем другой. Пытаюсь разобраться в том, что успел ему наговорить, и не могу. Работать в новой команде... Работать с новым Боссом. И вообще – работать с Боссом, которого у меня никогда не было...
Ребята Никифорова – обычные ребята легальной детективной конторы. В прошлом – менты, программеры и экономисты. Может, они и лучше моих ребят – Сахара, Макса и Сони Климович, а может, хуже, но они держатся скромно и на расстоянии, никто не лезет знакомится и не пристает с тупыми вопросами. Я вхожу в курс текущих конторских дел и не нахожу ничего необычного.
В команде есть девушки: Юля – секретарь, Ирина – агент (блондинка-приманка), Рита – тихая наружница. Мозговой штурм – мужчины. Александр Васильевич Киреев – дядька лет пятидесяти с бородой с усталыми глазами старого следока, какие-то парни с видом сотрудников элитной охранной конторы, самый зеленый из которых – Эдик. Компьютерный гений Роман. Супер-поисковик Игорь. Силовики Стас и Колян. Обособленный экономический отдел – со своими заунывными тяжбами. Я им не нравлюсь и не не нравлюсь. Все ровны и индифферентны. Только Никифоров взглядом снова просит меня задержаться.
– Еще на пять сек.
Я останавливаюсь у шкафа. Он стоит у окна ко мне спиной и глядит, раздвинув жалюзи, на город.
– Как? – спрашивает не оборачиваясь.
– Все понятно.
– Машину дадим – «тойота» есть лишняя. Поводишь одного чела недолго. Сравним его жизненные ритмы. Несколько дней за ним Рита ходила, еще ты теперь походи.
Задание простейшее, без особой техники. Поглядеть на одного банкира со стороны – снять его контакты. Фотоаппарат прилагается – миниатюрный и очень мощный. Зверь! Рите он не пригодился: не было ничего интересного.
Никифоров, наконец, оборачивается ко мне.
– Значит, все ясно?
– Хорошо бы знать, кто дал заказ и с какой целью.
Он кивает и вдруг ухмыляется.
– Хорошо бы. Но не в этом случае. Я не могу разглашать это.
– Значит, вы так работаете? Твои подчиненные могут не знать всего о заказах? То есть непрозрачно?
Я спрашиваю это просто с познавательной точки зрения. Но Никифоров резко качает головой в ответ.
– Стоп, стоп! Эти вопросы не входят в твою компетенцию.
И я невольно опускаю глаза перед сталью Босса.
– Да я просто.
Он снова невесело усмехается и хлопает меня по плечу.
– Ты сейчас журналиста напоминаешь, который решил разнюхать сенсацию, а не моего собственного сотрудника.
Звучит странно – «моего собственного», но я тоже усмехаюсь.
– Просто сравнил со своим бюро.
– Как известно, твое бюро почило в Бозе, безвременно усопло, – Генка улыбается уже веселее и вдруг предлагает: – Помянуть не хочешь? Мы – люди не публичные, негламурные, но модные места надо знать. Как?
Меня вовсе не привлекает перспектива провести под прицелом ухмылок Никифорова остаток вечера, но я соглашаюсь.
О, знаменитые московские тусовки! Я понимаю, что для нашей импровизированной мини-вечеринки Генка выбрал не самый шикарный клуб, но и здесь мне встречаются лица, странно знакомые из телепередач, рекламных роликов и обложек глянцевых журналов. Ощущение такое, что здесь, внутри огромного воображаемого телевизора, эти герои самые настоящие, живые и реальные, а я сам – какой-то мультяшный, нереальный и неживой.
Мы пьем виски, вокруг – шумно и хаотично. Генка с кем-то здоровается, с кем-то даже целуется, кому-то указывает на меня, я тоже что-то отвечаю и улыбаюсь. Но в целом – мне не очень весело. Может потому, что я чужак. Может, потому что мне недавно исполнилось тридцать восемь.
– Нравится?
– Нравится.
  А может потому, что я не из Рыбинска и не с войны, а из стольного града Киева.
От виски энергии не прибавляется. К нам подсаживается девица лет двадцати пяти, в ярко-красной куртке с розовым мехом и в высоких, тоже красных, сапогах из сказки Шарля Перро. Между курткой и сапогами – ноги в чулках. Ноги кажутся настоящими, а сама она – почему-то нет. Генка подмигивает мне и весело нас знакомит:
– Это Илья. Это Лада.
– Приятно.
И дальше – в том же духе до тех пор, пока нас не выплескивает в ночь. Генка закуривает сотую за вечер сигарету.
– Нет? Не по душе?
Я пожимаю плечами.
– Здесь душе-то и спрятаться некуда от грохота.
– Не такой уж и грохот! Иногда надо расслабляться. Это красивое место. А Лада – дочка Мамонова, одного ресторатора. Но у отца ей скучно тусоваться.
– А ты женат?
– Нет. Не берут меня, – смеется Генка. – Так, на ночь берут, а надолго – нет. Я ж Мальдивы никому не обещаю.
– А ты именно принцессу хочешь? – уточняю я.
– Честно – никого не хочу. Я когда сюда приехал – в восторге был от всей этой маеты – от дорогих сигар, от качественного секса, от кокаина, от клубов. Думал перебить то, что там...
Он обрывает сам себя, умолкает. И продолжает неожиданно:
– А на самом деле – затратно и невесело. Подкинуть тебя домой или будешь такси ловить?
– Буду ловить.
Он не прощаясь садится в свой «мерс» и уезжает. А я остаюсь перед клубом. Потом беру такси и, кажется, засыпаю прямо в машине.

2. «АМУР»

Первый день слежки ушел за горизонт. Даже встреча в офисе с хмурым Никифоровым уже позади. Банкир вел себя адекватно – сидел в кабинете, ужинал с партнерами в ресторане и благополучно вернулся домой.
И я тоже мог вернуться домой. Но нужно было где-то перекусить, и я зашел в кафешку «Амур» неподалеку от моей квартиры. И теперь сижу за столиком и жую жесткую свинину с подгоревшей картошкой фри – невкусную и нездоровую пищу. Передо мной газета с неинтересными новостями. Вокруг – незнакомые, непривлекательные лица. Девушки у бара... в недорогой одежде. Кафе явно не блещет шиком. Многолюдно и накурено. Сквозь сигаретный чад еще просачивается запах жареного масла и чего-то несвежего. Может, так пахла свинина до того, как ее приготовили...
Я ем и думаю о том, что даже в самых дешевых фаст-фудах обычно бывает чище, что можно было пойти в «Макдоналдс» на углу, а я почему-то свернул сюда. В конце концов, можно было заказать пиццу по объявлению, а не дышать гарью этого заведения. И в то же время я продолжаю жевать и созерцать публику. Рядом со мной что-то дожевывает молодой парень в кепке. Мне почему-то кажется, что это студент-заочник какого-нибудь непопулярного, например, математического факультета. Он торопливо уходит, официантка торопливо протирает стол, место парня занимает девушка с порцией такого же нездорового на вид фри, как и у меня. Я отворачиваюсь к окну, и в темном окне вижу, как ее отражение пытается наколоть что-то вилкой в тарелке так быстро, словно это что-то может уползти. Тянется за солью, я вежливо подаю ей солонку.
– Пожалуйста...
– Спасибо, – кивает она.
И только теперь я вижу ее лицо, немного заслоненное упавшими каштановыми волосами. И это лицо заставляет меня позабыть обо всех остальных посетителях кафе. У нее милые и тонкие черты, смуглая кожа и огромные зеленые глаза. Даже в тусклом свете кафе – это два сияющих зеленых огня. Она не очень молода, сухость черт и линий фигуры говорит о том, что ей не меньше двадцати восьми, а может, и все тридцать, и это были не самые легкие годы ее жизни.
– Здравствуйте, – вдруг говорю я.
Она усмехается:
– Здравствуйте.
– Приятного аппетита.
– Взаимно.
– Вам здесь нравится?
– Что может здесь нравиться? – она пожимает плечами. – Здесь можно быстро и недорого поесть после работы. Вот и все, что мне здесь нравится.
– Вы работаете в этом районе?
– Да. Ради посещения этого кафе я бы не ездила на другой конец города.
Она смотрит на меня без доброты. Ее зеленые глаза излучают холод. Она не бывает немотивированно добра к незнакомым.
– Илья, – представляюсь я и протягиваю через стол руку.
– Лариса, – говорит она и подает мне соль.
Я усмехаюсь.
– Вы очень любезны.
– А вы здесь случайно?
– Живу поблизости. Не знал, что тут настолько невесело. Я совсем недавно приехал. А вы москвичка?
Ее длинные, темные губы кривятся.
– Никогда не задавайте в Москве этого вопроса, иначе вас побьют. Вы в Москве, значит, вы москвич. Вы в Париже, значит, парижанин.
– А если я в Нью-Йорке?
Черты ее лица чуть-чуть добреют.
– Думаю, в Нью-Йорке нет таких плохих кафе.
– У нас в Киеве тоже нет.
Она отмахивается:
– И ничего не рассказывайте! Охота вам говорить!
– А вы откуда?
– И я тоже не буду рассказывать. Было бы что-то интересное, рассказала бы, а так – нечего.
– Снимаете жилье здесь?
– Ну, да. Как все. Нас шестеро в однокомнатной квартире, между кроватями пройти невозможно, на кухне – хозяйка живет. В ванную утром очередь, туалет всегда занят. Девчонки официантками работают, в домах горничными. Интересно вам это?
– Да. А вы кем работаете?
– И я тоже.
– Горничной?
– Какая разница?
– А учились на кого?
– Историк, преподаватель истории. А вы?
– Юрист.
– И кем работаете?
– По специальности.
– И живете один?
– Да.
Она кивает.
– Семья дома осталась?
Ох, маленькая женская хитрость...
– Нет, у меня нет семьи.
– Кончилась?
– Не было. Моя девушка... погибла.
Это звучит трагично. Погибла? О ком я говорю? Может, о Маше? А может, это Эльза погибла для меня в тот день, когда я ее спас? А может, Иванна... и погубила заодно мою маленькую Энджи? Наверное, в моих глазах отражается что-то жуткое, потому что Лариса спешит отвести взгляд.
– Простите.
Я не могу продолжать жевать. Начатый разговор оставляет тысячи вопросов.
– Зачем вы... работаете здесь? То есть... на что копите?
Теперь она не поднимает глаз, тоже не ест и не отвечает.
– Должна же быть... какая-то цель. Сумасшедшая цель, чтобы выдерживать все это. Лариса?
– Я хочу собрать денег.
– На квартиру?
– Нет, на квартиру мне никогда не собрать. Я хочу жить в большом городе, а в больших городах на жилье, сами понимаете, нереальные цены. Я хочу скопить на ребенка.
– На ребенка?
– Я хочу родить ребенка. Это тоже стоит недешево.
– В каком смысле? Искусственное зачатие?
– Нет, обычное зачатие. Просто обычное зачатие тоже не получается. То есть, как вам объяснить? Родить от кого-то можно, но кому я буду нужна со своим ребенком? Как мне его дальше воспитывать? На какие средства? Вот я и коплю.
– Да что вы говорите такое? Почему так? Вы красивы, умны, совсем еще молоды…
– Тридцать. Мне уже тридцать. Это уже тикает. И я должна это решить. Сама. Потому что я хочу быть матерью. Многие женщины не хотят, везет им, но я хочу.
Она отодвигает тарелку с едой.
– Невесело это как-то. Извините, Илья, я вам вопрос задам, только не подумайте, что я пристаю к вам или грязно домогаюсь.
– Задавайте.
– Переночевать у вас можно? Не в свете всего вышесказанного, а в прямом смысле этого слова. Нет сил терпеть сожителей.
– Я понимаю. Но... это служебная квартира. Я не имею права приводить туда гостей.
– Ясно. Простите.
– Но я могу снять вам номер в отеле. В самом ближайшем – на сутки, давайте! Отдохнете, расслабитесь, примете ванну. И я не буду мешать вам, кстати, как ваши сожители.
– Нет, спасибо.
– Почему нет?
– Я не хочу.
Я всматриваюсь в ее непроницаемое лицо.
– А ко мне хотите?
– Уже нет.
– А если в отеле я составлю вам компанию?
– Нет, я же сказала. Спасибо!
В Киеве на это говорят «тю!» Сама же предложила.
– Не понимаю вас, – я пожимаю плечами. – Или вы считаете, что теперь я вас «грязно домогаюсь»?
– Нет, для вас в этом нет никакого смысла.
– Разве во всем должен быть смысл?
– Обычно – да.
– Давайте поступим необычно.
Честно говоря, я не хочу ее. То есть, может, и хочу, но сейчас вообще не думаю об этом. Думаю только о мотивах ее внезапной просьбы и внезапного отказа.
Разговор на этом обрывается. Она резко поднимается и уходит. Я провожаю ее взглядом – высокая, стройная, с тонкой талией. У нее очень напряженная спина. Такая напряженная, словно она постоянно следит за осанкой. А может, постоянное напряжение так проступает в контурах тела и отрывистых фразах.
Как бы там ни было... она уходит.
Запах горелого фри, въевшийся в одежду, преследует меня до самой квартиры и еще долго не дает уснуть.

3. НЕ-ПО-НЯТ-НО

– Так что эта банковская крыса?
Я пытаюсь сосредоточиться. Генка выглядит традиционно бодро. Я – традиционно – пытаюсь.
Бывают моменты, которые выбивают из колеи. Не этот вопрос о результатах наблюдения, а вот такие случаи, как в кафе «Амур», когда мотивы поведения человека, мотивы его поступков, мотивы его решений – абсолютно непонятны. А все непонятное выбивает.
Может, я показался ей неприятным? Такого со мной никогда еще не случалось. Но все-таки время идет. Когда я смотрю в зеркало, вижу себя прежним – молодым и подтянутым, а что видят во мне другие? Что видят во мне женщины? Может, я уже утратил в их глазах последнюю привлекательность?
И дело даже не в этом, а просто не-по-нят-но. Я еще помню, что не хотел эту девушку, но уже будто бы и не помню. Помню только, как она подхватилась и ушла.
– Ген, я привлекательный?
– В смысле? – ловлю перекошенную улыбку Босса. – Для меня? Или для женщин?
– Допустим, для женщин.
– Для москвичек – нет. Ты для них ноль.
– А вообще?
– А вообще вроде ничего, как на мой вкус, – он усмехается. – Не дал кто-то? Я знаю недорогих и аккуратных девочек – твои, кстати, землячки.
– Смеяться?
– Да, типа шутка была.
– Ха-ха.
– Так что? Дать телефоны?
– Нет. Просто у меня обломов никогда не было.
– Сложно быть в Москве первым ковбоем.
– Даже тебе?
Он чему-то смеется. Смотрит на меня и смеется. Я приглаживаю волосы. Наконец, он словно одергивает себя.
– Ну, если вчера не дали, то сегодня точно дадут. Только москвичек не выбирай. Так что с банкиром?
– Жив-здоров.
Я выкладываю отчет. Генка едва пробегает его глазами.
– Но непрозрачно это, – добавляю я.
– Это я уже от тебя слышал. В чем теперь проблема? – он резко становится серьезным.
– Нет проблемы, но есть разные подходы. Если банкиру грозит опасность – это одно, если жена хочет застать его с любовницей – это другое, если он замешан в дела по легализации денег – это третье.
– Для тебя это что-то именит?
– Конечно. Мне показалось, что за ним ходит кто-то еще. Вот эти машины мелькали очень часто поблизости, – я выкладываю список номеров и марок. – Вот эта девушка тоже висела в радиусе и, как мне показалось, пристально наблюдала. А может, это и есть его ревнивая жена, – я выкладываю фото коротко стриженной брюнетки.
Генка берет фото и начинает разглядывать.
– Да нет, это не жена. И не наша сотрудница.
– Круг подозреваемых заметно сузился.
Но ему не до смеха.
– Как ты ее засек?
– У нее черная «ауди», и она ее не меняет. И она все время рядом. Даже в ресторан входила, когда он ужинал с компанией. Не знаю, насколько она опасна.
Смотрю вопросительно на Генку, а он смотрит так же вопросительно на меня и возвращает фото.
– Я ее не знаю.
– И что дальше? А вдруг она киллер? Какова цель нашего бюро, можешь мне сказать?
Генка выглядит озадаченным не меньше моего.
– Она тоже тебя заметила?
– Думаю, нет.
– Но ты не уверен?
– На сто процентов – не уверен.
– Ешкин кот! Ты пробей это дело. Узнай, кто она и зачем. Но в контакт не входи.
– А если она меня того – чик-чирик?
– Лишь бы не изнасиловала! – чувство юмора возвращается к моему Боссу.
Но я отказываюсь смеяться его шуткам.
– Ок, Гена. Давай это проясним. Если нет – я дальше не работаю. Вот и все.
– Вот и все? – Генка прищуривается. – Ловко! Смотри, что выходит: работала по этому банкиру Рита целую неделю – ничего. Походил ты два дня – тысяча машин, которые за ним ездят, какая-то дама, которая его пасет. Как я должен на это реагировать? Сейчас я дам задание ребятам – пробьют номера, установят ее личность, составим общую картину и будем что-то решать.
То есть это ответ.
– А пока я не могу ничего тебе сказать, – подтверждает мою догадку Босс.
– Это я понял.
Настолько странного ведение дел не найти даже в отсталом свиноводческом хозяйстве.
– А ты пока продолжай в том же духе, – дает последнее наставление Никифоров.
И это тоже не-по-нят-но. А все непонятное мучит. Как можно делать что-то, не зная цели этого дела? Поэтому я решаю пока не предпринимать никаких активных действий. Любуюсь издали брюнеткой за рулем «ауди», иногда поглядываю в сторону банкира или на окна его офиса. Вижу, как она выходит к киоску за колой и нахожу, что у нее худая подростковая фигурка, узкие бедра и впалый живот. Такое... на любителя. Абсолютно не в моем вкусе. Девчонка задерживает взгляд на моей машине и проезжает мимо.

Вечером паркуюсь у кафе «Амур», но не выхожу из авто. Зачем? Зачем это делать? Встретить ее в кафе? Сесть с ней за один столик? Попросить передать мне соль? Спросить, как она провела вчерашнюю ночь? Зачем? Чтобы узнать, почему она ушла внезапно? А зачем мне это знать? Чтобы привлечь ее? Но она мне не нужна.
Я отъезжаю от кафе. Почему-то показалось, что она – близкий мне человек. Две особи в стаде никак не могут узнать друг друга. Нужны отличительные признаки, общие для них двоих. Какие у нас общие признаки? Мы не местные? Мы одиноки? Мы ели одно и то же фри? Кошмар!
Сделав круг, я снова возвращаюсь к кафе и паркуюсь. Аргументов явно недостаточно, но я все равно вхожу.
Столик, за которым мы сидели вчера, занят какими-то ребятами, которым тесно, но весело. Ее нигде не видно. Я подхожу к барной стойке.
– Ты же всех тут знаешь, правда? – спрашиваю у девчонки с надписью на груди «Валя».
Она дежурно улыбается.
– Чем вам помочь?
Выкладываю банкноту средней паршивости и говорю тихо:
– Я ищу Ларису. Она здесь ужинает каждый вечер. Высокая, темные волосы до плеч, волнистые.
  Девочка берет деньги и бегло оглядывает зал.
– Знаю. Ее сегодня не было. Можете подождать... заказывать необязательно.
Я беру чай, кашляю от запаха горелого фри и жду. И понимаю, что уже так поздно, что она попросту не может прийти в это время. Но жду...
Вале я понравился. Она помнит обо мне. Подходит и присаживается рядом.
– Вряд ли она придет.
– Я понял. А ты не знаешь, где она живет... или работает?
– Нет.
– Жаль.
– Можете ко мне зайти... в гости, – она хлопает длинными ресницами.
– А сколько вас в комнате?
– Трое. Но все сознательные, – заверяет Валя.
– Спасибо. Воздержусь. Но спасибо.

4. СТРЕЛЬБА

От баранки тошнит. Чувствую себя начинающим таксистом. Следующий шаг – шансон. На дорогах немного скользко. И немного неуютно в потоке машин. Словно сквозит откуда-то. Февраль задержался в городе, и мне почему-то кажется, что в Киеве уже тепло.
Банкир – Николай Олегович Гавриш, застрял на совещании и нет его. Но по тому, что появляется машина Леди Х, я понимаю, что уже подошло время его отъезда домой. Черная «ауди» паркуется прямо перед зданием банка. Тоже ждет.
Информации от Генки по поводу ее личности пока нет. И я пока не спешу с ней знакомиться. Я вообще никуда не спешу. Все ждем.
Наконец, Гавриш высовывается наружу. Его авто берет курс в сторону дома. Плывем все вместе – джип банкира, чуть поодаль – «ауди» Леди Х, и в самом хвосте – я. Качаемся в потоке машин, виснем на перекрестках. Стабильность.
И вдруг я чувствую, как февраль становится резче. Словно опять сквозняком обдувает лицо. Машинально оглядываю закрытые окна. Звонит мобильный.
Наконец, это Босс.
– Слышишь, Илья, есть информация. Давай срочно в офис. А это дело – оставь, ну его!
– Ок. Доведу его до дома, как обычно, и сразу приеду.
– Нет, Илья. Ты не понял. Больше не нужно. Нет необходимости. Давай ко мне прямо сейчас.
– Ок.
Я был последним в заплыве, дальше – без меня. Я уже ищу взглядом удобное место для поворота на встречную полосу, но впереди – бесконечная череда автомобилей, а позади – то самое холодное дыхание февраля. В зеркале заднего вида отражается джип не меньше банкирского, с абсолютно непроницаемыми стеклами, оттесняет меня и вклинивается в поток, раздвигая в стороны мелкие легковушки. И я уже совсем явственно ощущаю тот холод опасности, волной которого меня зацепило.
В ту же секунду я пристраиваюсь за джипом и рулю по его следам под громкие маты ошеломленных такой наглостью водил. Но впереди уже начинается следующий акт этой сумбурной драмы. Как только авто Гавриша тормозит под светофором, слышатся автоматные очереди.
Из банкирской машины выскакивает охранник и тоже палит во все стороны. Два ствола, торчащие из окон джипа, не стихают. На зеленый автомобиль Гавриша не трогается с места, и я понимаю, что водитель убит.
В то же время «ауди» Леди Х резко преграждает дорогу черному джипу. Она выпрыгивает из машины, зажав в руке небольшой пистолет, который уже гремит в воздух. Где-то впереди маячит перепуганный охранник Гавриша со своей бесполезной пушкой. Со стороны Леди Х – это самоубийство, но она продолжает стоять перед машиной преследователей в полный рост, и один из их стволов глохнет.
С этого момента я перестаю анализировать. Я врубаюсь в эту сумятицу, выхватываю ствол и тоже палю. От такой наглости из джипа вываливают двое уцелевших: один с автоматом, дуло которого так зловеще торчало из окна, и другой с короткоствольным пистолетом, из которого сразу же убирает чудом живого до сих пор охранника Гавриша. Леди Х скрывается за «ауди». А я продолжаю стрелять, совсем не целясь и руководствуясь исключительно интуицией, недостаточными навыками владения огнестрельным оружием и желанием жить. Амбал падает, а автоматная очередь еще сечет морозный воздух. Леди Х – прицельно – снимает второго. И в тот же миг бросается к джипу Гавриша.
– Николай Олегович, вы живы?
Жив? Я подхожу ближе.
Жив. Так и сидит на заднем сидении, закрыв голову руками. Страшно...
– Все в порядке, Николай Олегович, – тормошит его Леди Х. – Вы в безопасности. Сейчас я вызову ваших...
И только теперь оглядывается на меня. Прячет пистолет в кобуру под курткой.
– Выручил, друг.
– Ты тупо сделала, понимаешь? Это было самоубийство – броситься под их джип! – я никак не могу прийти в себя.
– А что было делать? – парирует она спокойно. – Дать им уйти? Убить и уйти?
– Да. Это наемники. Заказчиков ты на трассе не найдешь!
Она поводит рукой по короткому ежику волос.
– Ты мелькал где-то, но я не сосредоточилась на тебе... Как-то вскользь. Выпить не хочешь?
– Я за рулем.
– Хватит рулить на сегодня.
– Мне еще в офис. И срочно.
– Ясно. Ладно. Захочешь – позвони, – она швыряет мне тонкую визитку с золотой линией: «Детективное агентство «Тимур», Наталья Вележкина, частный детектив».
Я усмехаюсь и протягиваю свою: «Детективное агентство «Спартак», Илья Бартенев, частный детектив».
– Но у тебя визитка красивее, – говорю честно. – Вот эта золотая линия... украшает безмерно.
– А чей заказ был на наблюдение? – хмурится она.
– Не знаю толком. Но если узнаю, расскажу...
Леди Х криво улыбается.
– Ладно, ясно с тобой. Давай как будто тебя тут не было. А я ментов дождусь. Свободен!
– Слушаюсь!
Разворачиваюсь и возвращаюсь в свою «тойоту». Вполне жива и в состоянии двигаться. Где-то под сидением пищит мобила – голосом моего Босса:
– Ты едешь или где?
– Еду. Пробки.
– Рули давай!
К семи вечера приезжаю в «Спартак». Из сотрудников – один Босс-полуночник.
– Что за срочность? – делаю с порога удивленные глаза.
Генка кивает мне на стул.
– Упади на пять сек. Дело в общем вот в чем...
– Ты о банкире что ли?
– Да. Теперь по чесноку, – он не улыбается. – Это один его конкурент, мой хороший знакомый, просил собрать о нем информацию – обычную, самую общую: явки, контакты, квартиры, финансовые операции, амурные дела. Ничего криминального, просто думал перехватить у него банк. Я тебе это поручил – чисто для проверки, так, пробное задание. А ты тут нарыл такого. Эта мамзель с фото – детектив «Тимура» (тоже контора типа нашей) и отвечает за личную безопасность Гавриша собственной шкурой. А все эти левые тачки, скорее всего, тех, кто рано или поздно его порешит. Так что нам от этого дела лучше держаться подальше, чтобы ни нас, ни моего знакомого с этим не связали, а там – оно все само собой, без нашего участия, решится.
– Значит, проверку я прошел? – интересуюсь равнодушно.
– Ты – да, а Рита – уволена.
– А «Тимур» – круче нашего агентство?
Генка дергает плечами.
– Не сказал бы. Народу там больше, но ничем они таким особым не прославились. Сам Тимур – бывший эфэсбэшник, лет ему под пятьдесят. Нервный тип.
– А девчонки его? Типа этой?
– Типа этой? Это Вележкина. По отзывам – сумасшедшая девица. Арсенал – огнестрельное оружие, таэквондо, еще какая-то хрень.
– Фехтование?
– Вполне возможно. И вязание! Что еще с бабы взять? Лично я ее не знаю, – добавляет Генка. – Но, судя по отзывам, я бы ей оружие не доверил. Наверное, трагедии в прошлом и крах личного. Что еще может толкнуть на такую работу?
– А нас что толкнуло?
– Нас? – Генка вскидывает глаза. – Риск, опасность, охота, деньги. Это благородно.
– Но не для женщины?
– Поедем со мной в «Армагеддон»? – смеется чему-то Генка.
– Нет, спать домой поеду.
– Тогда – спокойной ночи, малыш!
Мы весело прощаемся и разъезжаемся в разные стороны.
Что ж... день прошел вполне удачно. Почти все целы и невредимы.

5. ДРАЙВ

Это благородно. Это драйв. Почти весь следующий день я нахожусь под впечатлением своего благородного поступка. Дел в офисе негусто, но Генка выглядит озабоченным.
– Новости слышал? Покушение было на нашего Гавриша.
– Он же уже не «наш» вроде. И как?
– Шофер убит, и охранник. А сам жив. Контора Тимура постаралась.
– Вот та девчонка что ли?
– Похоже, что она. Но это... уже не наше дело, ты прав.
Какую-то долю секунды он всматривается в мое равнодушное лицо.
– Завтра о делах говорить будем, а сегодня – можешь быть свободен.
 
В Москве зима, хотя февраль уже перевалил за Масленицу. По-прежнему ветрено, скользко и неуютно. И есть еще что-то такое... Воспоминание, которое может испортить самый удачный и самый спокойный день. Воспоминание о том, как резко она поднялась и ушла...
Я приезжаю в «Амур» посреди бела дня. Походкой завсегдатая дешевого фаст-фуда подхожу к Вале.
– Не было Ларисы?
Она улыбается как старому знакомому.
– Не было ни разу.
Я записываю на салфетке номер телефона (светить визитку детектива не очень хочется) и протягиваю девушке.
– Позвони мне, если она вдруг появится.
Подкрепляю просьбу обычной для нашего общения купюрой.
– Хорошо, конечно, – Валя прячет в кармашек красных форменных брючек и салфетку, и номер телефона, и купюру, и мои надежды.

Потом возвращается прежний драйв. В авто достаю карточку с золотой линией и набираю номер Леди Х.
– Наташа?
– Да. Здравствуйте.
– Это Илья.
– Здравствуй, Илья, – повторяет она.
– Здравствуй, Наташа! – смеюсь я.
Беседа обещает быть содержательной. Она тоже смеется.
– Есть свободная минутка? – интересуюсь вежливо.
– Есть, но вечером.
– Хорошо. Где можно тебя найти?
– Найти? Ну... найди меня в кафе «Бонжорно» на Кузнецком мосту. В восемь вечера. В том зале, который справа от входа.
Я обещаю. Так или иначе, с Леди Х у меня должно быть больше общих опознавательных черт. Да и просто интересно, как вчера рассосалась та пробка на дороге.
До вечера – стреляю в тире. Не очень люблю это занятие, но на волне нахлынувшего драйва палю по мишеням, надеясь за один день улучшить свои снайперские способности до невозможного – выбить сто очков призрачного счастья из ста. В этом тире мы уже бывали с Генкой, когда он тестировал меня на предмет соответствия его организации. Тогда он показал намного лучший результат. Намного – не то слово.
Менеджер тира Андрей меня идентифицировал с первого взгляда.
– Как работается? Что Гена? Крокодил?
– Нет, нормальный, – усмехаюсь я. – Отлично работается.
Андрею – не больше двадцати пяти, и, наверное, он считает, что нашел самое тихое и уютное место под солнцем. Эта мысль тоже меня веселит.
– А у вас как работается? Тихо?
– Шумно. Но тоже отлично.
Не люблю вот таких худых и долговязых. Хотя говорят, что высокие люди не так часто замышляют недоброе, как низкие. Низкий человек – низкие поступки. Весьма спорно, конечно.
Леди Х вовсе не высока, но стройна и на этот раз более изящно одета: в двойную блузу с длинными и короткими рукавами и джинсы, расклешенные штанины которых видны из-под стола. Молодежная такая мода, и лет ей всего-то двадцать шесть-семь, а на первый взгляд – так и вообще восьмиклассница. Пьет какой-то безалкогольный коктейль из высокого бокала и наблюдает, как я подхожу к ее столику. Не машет рукой и не улыбается. Изучает меня молча. Короткий ежик волос лежит смирно. Глаза – большие, серые, с искорками – кажутся веселыми, хоть она и не улыбается.
– Здравствуй, – здороваюсь я в третий раз за сегодняшний день и сажусь напротив.
Ежик подкупает. Беззащитно это... Полупрозрачные, хрупкие, маленькие уши без дырочек... и совсем коротенькие, едва отросшие, темные волосы...
Она тоже смотрит оценивающе. Я не очень молод, не очень красив, но у меня добрый взгляд. Именно таким я хочу показаться ей сейчас – опытным и нежным товарищем по оружию.
– Прекрасно выглядишь, Наташа... в нерабочее время, – делаю пробный комплимент.
– А в рабочее – похуже?
Она, наконец, улыбается.
– Тогда, на трассе, я перепугался за тебя не на шутку!
– Не подумал, что я тоже киллер?
– Не знаю. Кажется, не подумал.
– Я продолжаю, кстати, охранять Гавриша. Пока это все не прояснится окончательно.
– Это твоя специализация? Охрана?
– Не люблю долгих расследований, всей этой маеты, тягучей резины. Я люблю действия. Горячее действие. Скорость.
Я смотрю на ее розовые губы, и чувствую, что внутри теплеет.
– Скорость? То есть офисное осадное сидение не для тебя?
– Ни в коем случае! Охрана тоже... не совсем мое, но тут больше вариантов, больше риска, веселее...
А в прошлом – крах личной жизни? Прав был Генка.
– А в прошлом?
– Институт МВД. Я всегда знала, что хочу бороться с преступниками.
А вот и не прав был мой Босс: нет никакого бегства от трагедии. Правда, говоря это, она кривит розовые губы так, словно повторяет мне то, что уже произносила много раз на разные голоса.
– А у тебя?
– Так же.
Я заказываю такой же безалкогольный коктейль, давая ей понять, что я из ее отряда, что у меня те же вкусы и ориентиры.
Она глядит на меня очень пристально, мне в лицо, потом – на мою грудь, на руки, на пальцы, на зажатую между зубами соломинку...
– Давай поедем ко мне, – говорит вдруг без всякого перехода.
– Сейчас?
– Почему нет? Я живу одна, не очень далеко. Ты можешь даже остаться до утра. Конечно, у нас не получится встречаться часто и подолгу, но сегодня может получиться...
Выйдя из кафе, она направляется к знакомой черной «ауди».
– Оставь свою машину здесь, я сяду за руль
Я подчиняюсь. В авто слушаем «Ночных снайперов», в лифте молчим. Я почему-то думаю, что не помешало бы выпить.
В квартире – однокомнатной, но довольно просторной – я уже не думаю о выпивке. Сбрасываю куртку, а Леди Х стягивает с меня все остальное. Едва включив, мы опять выключаем свет и падаем в постель. Она горяча и хороша... моя стремительная незнакомка. Ее тело – хрупкое внешне и очень энергичное – кажется мне невесомым, я определяю ее присутствие только чувственно. Она очень самостоятельна в сексе, если можно так выразиться. Она обращается со мной, как с механизмом, который попался ей в руки. Она не спрашивает и не интересуется моим согласием, и я просто таю от ее расправы над моим телом.
И только позволив ей все ее бесчинства, я обхватываю ее, сковываю, прижимаю к себе ее узкие спортивные бедра и целую в ежик взъерошенных волос. Она стонет в подушку и кусает ее край.
– Ох, Илья...
Честно говоря, не думал, что она помнит мое имя.
– Я знала, что с тобой будет прикольно, – говорит, вернувшись из душа, – но что так прикольно...
– Курить у тебя можно?
– Кури.
Я курю, и она засыпает. Потом я тоже ложусь на край ее дивана и думаю о том, что даже если бы она не спала, говорить нам было бы не о чем, несмотря на то, что мы из одного отряда, а может, именно поэтому.
Потом я тоже проваливаюсь в какой-то хаотичный сон, а утром она толкает меня в плечо.
– Вставай давай! Нас ждет новый рабочий день.
Не целует меня, и я ее не целую.
Прощаемся у кафе, где я оставил на парковке свою машину.
– Удачи! – кивает она и пропадает из виду.

6. НОВОЕ ДЕЛО

На этот раз в кабинете Никифорова обсуждают погоду несколько человек: Ирина с золотисто-русой копной ослепительно блестящих волос, компьютерный гений Роман и Александр Васильевич. Общее мнение – зима затянулась, но ввиду ранней Пасхи без вариантов скоро должно потеплеть. Я присоединяюсь:
– А когда Пасха?
– Восьмого апреля.
– Ого! Рановато.
Генки еще нет. Но раз собрал не всех, значит, будем обсуждать дела вот таким тесным кругом. В этом тесном кругу радует глаз только Ирина. Я мысленно представляю ее в ярко-красном облегающем вечернем платье, в красных туфельках, с маленькой красной сумочкой на тонкой золотой цепочке. Ох, это уже не весна, а жаркое лето. Осталось дорисовать красной помадой ее губы...
Мне хочется спросить, есть ли у нее красное платье. Это что-то из «Матрицы» – не я придумал эту девушку. На самом деле, она одета в черные брюки-капри и свитер каких-то темно-синих тонов. В офисе, для коллег, она вовсе не стремиться быть шикарной женщиной. Но я видел у Генки ее фото на приемах, ее фото в дорогих ночных клубах, ее фото с нужными людьми в нужном месте в нужное время. И меня очень интересует, что же ее привело на путь Маты Хари – интересует намного больше, чем причины худышки Леди Х встревать в любую пальбу на дороге.
Вопрос об алом платье стоит на повестке дня в моей голове. Наконец, появляется Босс. Жмем руки. Но ладошку Ирины Генка подносит к губам.
– Ты не выспалась?
– Все отлично, – отрезает она.
Он скользит по ее лицу холодным взглядом. Она спешит открыть свой ежедневник.
– Итак, дело, которое на нас свалилось, в общих чертах, наверное, известно каждому. Речь идет об убийстве Прохорова.
Киреев кивает бородой и что-то черкает в блокнот. Все молчат.
– Мне ничего не известно, – говорю я.
– В прошлый понедельник был убит бизнесмен Прохоров, Виталий Владимирович, – повторяет для дебилов в моем лице Босс. – Обстоятельства следующие: в восемь вечера Прохоров и его друг, Олег Валентинович Сотник, вышли из ресторана «Кара-Кум» и направились в сторону автомобилей, припаркованных перед заведением. Оба подошли к машине Сотника (черная «тойота прадо»), еще о чем-то говорили, когда из авто, проезжающего мимо, открыли огонь. Машина не остановилась. В результате огнестрельного ранения в грудь и живот Прохоров скончался на месте. Сотник был ранен, сейчас находится в больнице, угрозы для его жизни нет. Милиция, прибывшая на место преступления, обнаружила шестнадцать гильз от автомата Калашникова калибра пять-сорок пять миллиметра. По факту убийства возбуждено уголовное дело. Следствие рассматривает различные версии, приоритетная – на почве личных неприязненных отношений.
– К кому? – интересуюсь я снова.
– К Прохорову.
– А чем он занимался вообще?
– Строительный бизнес, целиком легальный. Профессиональная деятельность вне подозрений.
– И кто обратился к нам с этим? – спрашивает Ирина.
– Его жена, Прохорова Ольга Николаевна, вдова то есть. Ему было тридцать четыре года, остался сынишка шести лет. Она не верит, что милиции это по силам. Заказное, наглое убийство.
– А кто этот Сотник? – спрашиваю я снова.
– А Сотник – менее известный, но тоже довольно успешный бизнесмен. Тридцать девять лет от роду, директор софтвеерной компании «Tetnet»: Интернет, программное обеспечение, ничего в этом не понимаю, но Рома разберется.
– Но если Прохоров был убит случайно, а заказ был направлен на Сотника, – Кир чешет бороду.
– Да, в том то и дело, – кивает Генка. – Это не очень простое дело. Как бы двойная работа, я понимаю. Поэтому сделаем так. Илья и Ирина – возьмутся за Сотника, поговорят по душам и покопаются в его делах. Рома проверит его бизнес. АлВас разберется в связях убитого Прохорова – были ли там «неприязненные мотивы». Это пока предварительно. На эту предварительность – два дня. Послезавтра утром обменяемся информацией и будем думать дальше.
Совещание окончено. Радует только то, что я попал в команду с Ириной, а не с бородатым Киром. О выжившем Сотнике у меня нет никаких мыслей.
– А почему он до сих пор в больнице? – спрашиваю я у Генки.
– А почему бы ему там и не быть? Что-то повреждено там серьезно, ключица пробита что ли. На месте разберетесь.
АлВас косится на меня подозрительно. Подозревает в дилетантизме – не иначе. Ирина захлопывает блокнот.
– Свободны?
И я думаю о том, чем будет заниматься сам Генка. Не иначе, как продолжать задушевные беседы с вдовой Прохорова.
Мы выходим из офиса, Ирина запахивает куртку и ежится.
– Да где же весна эта?
Идет к моей машине.
– Сама не водишь?
– Вожу, но не на работе. Я нервная, а повсюду пробки и посты. Откуда ты приехал?
– Я в Москве, значит, я москвич, – повторяю чужую установку.
– Ясно. Что думаешь по Сотнику?
– Ничего не думаю. Сейчас пообщаемся. То есть... ты пообщаешься, прольешь бальзам на его израненную... ключицу.
– Шутник ты однако, – она улыбается. – Ты легкий человек, мне кажется. Никифоров сказал, ты профи.
– У меня было свое бюро... в Киеве.
– В Киеве? Ясно. И что там?
– Тоже зима.
– А в бюро?
– Надоело. Здесь больше драйва.
– Драйва? Так ты это называешь? Ну, возможно, – она усмехается.
– А ты?
– Что?
– Почему в «Спартаке»?
Она не отвечает. И я вдруг совсем иначе вижу ее грустное, бледное лицо, обрамленное светлыми волосами. И вопросы о красном платье отпадают сами собой. Можно было догадаться...
– Ясно, – повторяю я за ней.
– Что тебе ясно? – огрызается она и продолжает с глухой обидой на весь мир: – Ты знаешь, как я его люблю? До какой степени? «Очень» – это слабо сказано. Я все бросила: подиум, карьеру в рекламе, свои маленькие телероли, чтобы быть рядом с ним, чтобы быть ему полезной, чтобы ему удобнее было мной пользоваться! Но, если бы он хоть что-то чувствовал, не стал бы подкладывать меня в постель к нужным людям – ни ради какой информации, ни ради какой цели, ни ради какого задания! Понимаешь меня? Он ничего ни к кому не чувствует. Живет одним эхом войны, словно у него внутри разорвалась бомба. Я потом только сообразила, что так все и осталось по-прежнему: он в своем мире, а я – в своем, но рядом.
Я явственно вижу перед собой стальные глаза Генки и понимаю, что это целиком в его стиле.
– Сейчас не встречаетесь?
– Очень редко, когда ему уж совсем пойти некуда. Но это... как свидания без слов, в пустоте и темноте.
Зачем она рассказала мне это?
– Зачем я рассказала тебе это?! – поражается она сама.
– Потому что мы – маленькая команда. И как командир нашей маленькой команды, я скажу тебе, что рано или поздно самая сильная боль проходит, самая страшная печаль забывается.
Она кивает головой.
– Да. Еще говорят: время лечит. И я очень хочу, чтобы это в конце концов прошло... это все, эта мука. Но мне кажется, что она пройдет вместе с моей жизнью.
– Не выдумывай!
– Так я чувствую. Но...
Ее губы находят забытую улыбку.
– Но что?
– Но мне казалось, что это я командир нашей маленькой команды, а ты – новичок.
И я тоже улыбаюсь.
– Хорошо. Я согласен быть новичком, мэм. Согласен быть стажером и даже чернокожим напарником.
Она оборачивает ко мне бледное лицо.
– В твоей жизни тоже... было много страшных вещей?
– Много, мэм. Очень много. Но я все еще новичок...

7. КЛИНИКА

В клинику нас пропускают беспрепятственно, но попасть в палату Сотника – далеко не так просто. В коридоре у белых дверей дежурит рослый парень.
– Личная охрана Олега Валентиновича! – останавливает нас резко.
Предъявляем удостоверения. Он долго сверяет наши лица с фотографиями в документах, потом скрывается за дверью.
– Входите, – наконец, пропускает нас. – Только недолго.
Сотник пытается подняться навстречу. По словам Генки – успешный бизнесмен тридцати девяти лет. Сейчас он не выглядит успешным, но и на тридцать девять тоже не выглядит. Это моложавый, невысокий парень, с загипсованным левым плечом и желтоватым лицом под темными растрепанными волосами. У него карие глаза и некрупные черты лица. Он небрит и помят. И если бы я не знал о его ранении и о том, что он потерял друга, я бы спросил, сколько дней до этого он пил не просыхая.
Мы здороваемся, он кивает на стулья для посетителей.
– Я знаю, что Ольга вам звонила.
– И теперь мы пытаемся выяснить детали.
Он сжимает губы, хмурится.
– Да обычный был вечер. Мы иногда встречаемся так с Виталькой. Встречались... Сидели обычно в «Кара-Куме», выпивали. А тогда я не пил даже, потому что собирался еще по делам заехать, и предложил его подкинуть. Подошли к моей машине, остановились... что-то он рассказывал, а я ключи вертел в руках... Что он рассказывал... блин, не помню. Про какой-то проект, но так – горячо, как он обычно. А, вот о чем, вспомнил... О том, что городские власти отказали ему в аренде земельного участка. Там, сложная схема нарисовалась, кто-то выискался нелояльный. Что-то такое. И тут с дороги стали стрелять. А быстро же – никто ничего не сообразил. И если бы мы за тачкой стояли, а так – впереди, чуть в стороне, достать легко. Меня вырубило тогда, я только в больнице очухался. И, говорят, если бы ниже пуля попала – сердце, легкие... А так ключицу перебила. А Витальки нет. Я уже в больнице узнал – Оля приходила, рыдает.
– Олег Валентинович... – начинает Ирина.
– Да знаю я, о чем вы спросите... Кого я подозреваю? Милиция уже спрашивала. Никого я не подозреваю. У всех полно недоброжелателей, и что? Вот я одного придурка с работы уволил и зарплату ему не выплатил, так что теперь его подозревать?
– А почему не выплатили? – спрашиваю я.
– Не заслужил.
– А в каких отношениях вы с Ольгой Николаевной? – уточняю снова.
– С Ольгой? В хороших. Отдыхали вместе с Ольгой и Виталькой в Египте, в Таиланд летали. И тут тусили вместе, дома я у них бывал часто. И что?
– Вы не женаты?
– Был женат – с девятнадцати до двадцати двух. Потом развелся. Женитьба тормозит прогресс личности, тем более – ранняя. Другие заботы начинаются, человек уже не может ничего достичь. А я выстроил вот неплохую фирму, а моя жена выстроила неплохую личную жизнь – с одним престарелым провинциальным чиновником. И все довольны.
– А дети довольны? – спрашивает Ирина.
– А нет детей. И у нее тоже нет, – Сотник пытается изобразить вежливую улыбку, обращаясь к Ирине. – У меня к вам большая просьба. Не могли бы вы узнать у дежурного врача, когда мне сделают обезболивающий укол, потому что совсем хреново... передайте ему.
Ирина уходит на поиски доктора.
– Раздражает меня ваша девочка, – говорит мне Сотник прямо. – Не люблю, когда на меня так смотрят, словно это я кого-то пришил на дороге. Как вы считаете, Витальку хотели убить или меня?
– Вы этого парня от дверей пока не отпускайте... на всякий случай.
Он кивает.
– Ясно. Но мы же не разбойники какие-то. Мы честно вели свои дела, относительно честно. Мы же не на рэкете поднимались. Ни с кем ничего не делили.
– В близких вы уверены? В вашей девушке?
– Моя девушка – мой бухгалтер. Я ей плачу за то, чтобы в ней не сомневаться. Светлана Лаврова – можете проверить.
– Проверим.
– А вы не пробовали тех ребят найти, которые стреляли? И от них дальше плясать? – интересуется немного едко.
– А вы опишите их. Укажите номер машины. Составьте их фоторобот. Обозначьте особые приметы. И мы их сразу найдем.
Сотник скрипит зубами.
– Понятно. Глухое это дело. Темно же было. И внезапно все. Только одно могу сказать – это недорогая машина, старая, мелкая.
– Кто ж дорогие машины так пачкать будет.
– «Мазда» или что-то такое. Черная.
– А ребят не заметили?
– Нет.
– Вы увидели машину уже после того, как услышали выстрелы?
– Да. Я обернулся к шоссе.
– Она остановилась или просто сбавила ход?
– Притормозила... дернуло ее в сторону что ли. В нашу сторону.
– Черная «мазда»?
– Или «шкода». Я не уверен.
– Сколько человек стреляло по-вашему?
Сотник думает.
– Сколько стволов было?
– Два. С переднего сидения и с заднего. Стекла опустили... с нашей стороны.
– Лиц вообще не было видно?
Он качает головой.
– А что там поблизости, кроме «Кара-Кума»?
– Да это хороший, центровой район. Парковка, бутики.
– Солидные?
– Вполне.
– Солидные бутики иногда позволяют себе системы видеонаблюдения. Мы это проверим. А вы пока... вспоминайте своих врагов, Олег Валентинович. И – пока не вернулась Ирина – еще один вопрос: между вами и Прохоровой – никогда ничего?
– Никогда ничего. Должно же оставаться в мире что-то чистое. Дружба например. Женщины – дрянные кошки. Из-за них не стоит терять друзей.
– Ясно. Это позиция, – киваю я.
Возвращается Ирина с доктором, и мы прощаемся с нашим пациентом.
– Что он еще сказал? – интересуется она в машине.
– Что женщины – дрянные кошки.
– А он – грязный кобель!
– Не понравился?
– Нет. А тебе?
– И мне нет. Не знаю, почему. Не из-за кошек. Иногда действительно женщина мешает... ясно видеть этот мир.
– Потому что она украшает его.
– Она искажает его, так точнее. Украшает и тем самым искажает. Но я не обижен... на своих женщин.
– А на себя?
– На себя больше.
– Какие выводы по Сотнику?
– Проверим еще его девушку, его сотрудников, его контакты и сложим общую картину. Пока – нет никаких выводов.
– Поражаюсь, что у него есть девушка.
– Это его бухгалтер.
– Тогда понятно. Все колесики механизма должны вертеться и приносить пользу, – она снова поеживается, как от холода.
Мы едем в офис Сотника и до конца дня общаемся с персоналом. Светлана Лаврова – тихая, безликая девчушка, которая не позволяет себе даже громких сожалений о случившемся, вышколенная холодной требовательностью своего шефа.
К вечеру мы устаем от обилия лживых штампов, высказанных по поводу трагедии. Сотрудники Сотника выглядят придавленными его властью даже в отсутствие начальника. И я почему-то думаю, что каждый из них, на самом деле, рад своему спасению от железной хватки босса хотя бы на время его больничного.
Наконец, прощаюсь с этим рабочим днем и Ириной и отправляюсь в кафе «Амур».

8. ОБЛАКО ОБМАНА

К вечеру немного теплеет. Совсем немного, но воздух оттаивает, отстает от машин и домов, густеет, словно оседает мутно-белым облаком.
В сумерках я подъезжаю к кафе и паркуюсь на обычном месте. На том самом, где я уже не раз думал: «Зачем? Зачем я ищу ее так настойчиво?»
И снова это «зачем?» задевает меня. Может, просто ущемленное самолюбие? Девушка отказалась общаться со мной и исчезла так внезапно. Это впервые, пожалуй, в моей практике. Но у меня нет особой практики. Только чувства. Я отнюдь не ловелас.
Может, это не должно быть обидно. Может, в мои годы уже стоило привыкнуть к отказам, а может, самое время начать привыкать. Ясно, всем мил не будешь. И никто не застрахован от поражений. И она не так уж мне и нравилась, точнее – она не нравилась мне вообще. Но смириться с этим я не могу.
Мне кажется, что просто случилось недоразумение. Она могла поддаться сиюминутному ощущению и прекратить разговор, а теперь мы никак не можем встретиться и его продолжить. И в то же время я понимаю, что она уже давно могла позабыть о нашей встрече и о нашем случайном разговоре. А я сижу за рулем и все думаю, машинально разглядывая посетителей сквозь стеклянные двери кафе.
И вдруг вижу ее. Она идет к выходу своей обычной – натянутой походкой. В один миг я узнаю ее лицо, ее темные волнистые волосы, ее напряженную осанку. Она останавливается у бара, о чем-то говорит с Валей, улыбается и, наконец, выходит.
Я гляжу на нее и не могу поверить своим глазам. Она никуда не пропадала, не исчезала. Она живет своей обычной жизнью, ужинает в том же кафе и каждый вечер той же дорогой ходит домой. Она просто отрезала меня – случайного знакомого – от этой жизни. Она умышленно это сделала.
Я слежу за ней до двери ее подъезда. Потом сижу в авто и думаю, почему она так поступила со мной. Если бы я был ей неприятен, она не предложила бы первой ночевать вместе. Простора для мыслей явно недостаточно, мы так мало говорили друг с другом, что ни вспоминать, ни делать какие-то выводы из этих воспоминаний абсолютно невозможно. Ясно одно: она не хочет ни видеть меня, ни говорить со мной...
Я возвращаюсь в «Амур» и подхожу к барной стойке.
– Здравствуй, Валя. Не было Ларисы?
– Нет, не появлялась.
Она мотает головой, продолжая вытирать замусоленный стакан явно несвежей салфеткой.
Я хватаю ее за руку.
– Прекращай врать мне! Скажи только одно: почему она не хочет меня видеть?
Она отшатывается, но рука с грязной салфеткой остается в моей руке. Я и так слишком долго позволял водить себя за нос.
– Хватит врать из женской солидарности! Ты сказала ей, что я приходил?
– Да.
– И что она?
– Она сказала, что вы к ней привязались, и чтобы я не говорила, где она живет...
– Но я не привязывался к ней!
– А зачем тогда вы все ходите?
– Ты сказала ей, что я оставил номер телефона?
– Да.
– Она его взяла?
– Нет.
Подходит охранник, и я отпускаю ее руку.
– Все нормально, – Валя потирает запястье. – Это мой знакомый.
– Не нервничай, парень! – успокаивает меня тот. – Выйди на воздух, проветрись.
– У нее есть парень? – спрашиваю я у Вали.
– Не знаю.
– Не знаешь?
– Сюда она обычно приходит одна.
– Не говори ей ничего!
Я выхожу по совету охранника на воздух – проветриваться.

Какая глупость! Особенно для детектива... И как стыдно! Она все это время знала, что я хожу и ищу ее. Хорош профессионал!
Да кто она вообще? Какая-то беженка, гастарбайтерша? Комната на шесть персон и хозяйка на кухне? Но ее зеленые глаза – мерцание в темноте... Ее глаза... И эта ее обреченность: «Кому я буду нужна со своим ребенком?» Конечно, если убегать и прятаться от людей, ты никому не будешь нужна!
Итак, можно поехать к ней домой. Думаю, зная подъезд, я легко смогу установить и номер ее квартиры, но... теперь уж точно... не стоит этого делать. Найти ее, чтобы услышать «нет»? Еще чего не хватало! Она не знает, что потеряла!
А что она потеряла? Я не очень богат, не очень умен, не очень красив, не очень молод. Может, кому-то и гожусь, но я не помню случая, чтобы кто-то любил меня безумно. Эльза, наоборот, с ума сходила от того, что не могла выбрать между мной и Спицыным, и выбрала все-таки Спицына. Вот разве что Энджи. И то по неопытности. От этой истории холодеют пальцы, и лучше не вспоминать.
И эта девушка... Лариса. Мне не нравится ее имя. Не нравится ее резкость. Мне вообще с самого начала не нравится эта история, и я не могу понять, почему она не выходит у меня из головы.
И вдруг я это понимаю.
Дело в том, что несмотря на то, что все было обычно, что воняло горелой картошкой, что мне не понравилось ее имя, в том кафе «Амур» меня вдруг накрыло с головой ощущение безоговорочного счастья. И как только она ушла, это ощущение кончилось. И чтобы вернуть это состояние, я искал ее. И готов был искать дальше. Мне не нужен секс. Пожалуй, я не вру. В этом случае мне не нужен секс. Просто хочу видеть ее, видеть ее глаза перед собой. И этого мне будет достаточно...
Я еду к ее дому, гляжу на дверь подъезда, но не вхожу. Во-первых, разведку лучше проводить в дневное время суток, чтобы никому не показаться подозрительным. А во-вторых, на сегодня достаточно эмоций. И достаточно обманов.
«Нет, эта история не закончена!» – решаю я, наконец, и отправляюсь к себе. Квартира в спальной районе, за окнами – тихо, в телевизоре – рекламные ролики товаров, которыми я не пользуюсь. Выпить бы сейчас в клубе с Генкой – развеяться. Но звонить ему неохота. Генка – Супермен. Он никогда не попал бы в такую историю, как я с Ларисой. Нет даже варианта. Он кроит мир под себя.
Постепенно мысли возвращаются к Сотнику, к истории Прохорова, к Ирине. Да, хорошей командой мы с ней оказались – оба со своей перекошенной неразделенностью.
Вспоминается еще Леди Х, с которой так легко и все предельно ясно.
Я совсем недавно на новом месте, а уже не только безошибочно ориентируюсь в автострадах, но и успел обрасти связями и контактами. Уже сформировался круг общения, и появились определенные цели. Жизнь начала новый виток. У меня все получилось.
У меня удобное жилье, нормальная машина, интересная работа, классная любовница. В лице Леди Х, конечно. А Ларису...  я тоже отыщу рано или поздно. И мы обязательно поговорим начистоту.
Бывало хуже. А сейчас – нормальная ситуация. Идет поиск. Идет поиск. Идет поиск...

9. ПОИСК

На следующий день еще уточняем детали, встречаемся с Ириной и все согласовываем. Она уже успела пообщаться со всеми знакомыми Сотника и даже с его родителями по телефону. Я же успел обойти все бутики в районе «Кара-Кума» и опросить их владельцев на предмет наличия видеокамер. Некоторые мне даже предоставили записи. Потому что с таким вежливым и обаятельным детективом лучше не ссориться.
Весь день проходит в этой маете – мы просматриваем записи вместе с Ириной, сверяем время и куски трассы, которые попали в зону видеонаблюдения. Ищем черную «мазду» или не «мазду». Сами не знаем, что ищем.
– Похоже, вот эта, – я останавливаю запись и смотрю в остановленный кадр.
Опять сверяем разные версии. Похоже, что эта. В темноте не особо видно, но стекла авто еще опущены, в другой версии – уже подняты. Из-за скорости все расплывчато.
– Кажется, старая «шкода», – я увеличиваю номера в кадре. – Попробуем ее отыскать.
– Это зацепка, – кивает Ирина. – Но киллеры – всего лишь киллеры.
– Посмотрим. А кто у нас сможет пробить эти данные?
– Это к Игорю.
– Нужно распоряжение Босса?
– Нет, можешь сам его озадачить.
Я еду в офис и озадачиваю Игоря. Игорь – парень лет тридцати, мастер электронных картотек и библиотек. Обещает все выяснить «быстренько».
– Игорь, я тут новичок немного. «Быстренько» – это как быстренько? Насколько?
Парень отводит взгляд от компа.
– Ну, я тут не в носу ковыряюсь и не порнуху качаю!
– Нет, не вопрос. Просто непонятно, когда будет результат. А насчет порнухи – я тоже не против.
Он смеется.
– Илья тебя зовут? Это ты Риту того?
– Я – Риту? Не помню...
– Опасный ты черт, Илья. Завтра инфа будет, утром. Нужно с людьми связаться, ментовские архивы дернуть – разумеешь?
Похоже, что какие-то нехорошие легенды ходят обо мне в офисе детективного агентства «Спартак». Я молча гляжу на Игоря – смысл спрашивать?
Сажусь на стул и думаю.
– Ты чего? – оглядывается Игорь. – Перезагрузка?
– Да, процесс проходит нормально.
Думаю, не заняться ли мне выяснением номера квартиры Ларисы, если уж сегодня везет с поиском.
– Значит, до завтра? – прощаюсь с Игорем.
– Давай!

Дом выглядит очень тихим. Это старое девятиэтажное здание, обычной планировки. Дверь на кодовом замке. Я вхожу вслед за мальчиком с собачкой. Такса поворачивает ко мне лисью морду и нюхает мои ботинки.
Внизу дежурит консьержка. Бабулька под восемьдесят. Проще было бы пообщаться с таксой.
– Здравствуйте, бабушка! Я издалека приехал. Мне этот адрес дали, а квартиру я не знаю. Не подскажете, где Лариса живет?
– Какая Лариса? – следует закономерный вопрос.
– Она тут квартиру снимает, вместе с девочками. Их там много. С хозяйкой живут.
– Да у нас и не сдает никто.
Я теряюсь. Бабка может путать. Но и Лариса запросто могла врать.
– Лариса... высокая, темные волосы. Короткая стрижка, до плеч. Не знаете?
А вдруг она и не Лариса вовсе?
– Да по имени не знаю я их.
– Кого их?
– Да девчонок этих.
– А в какой квартире?
– Так это у Матвеевны, наверно. Или у молодой из тридцать четвертой.
– А Матвеевна в какой?
– На шестом этаже, сразу справа, не помню, какая у нее. А Лариса, которая молдаванка?
– Молдаванка?
– Черная такая, тощая?
– Наверно.
И я представляю, как бабка сейчас спросит: «Это к которой офицер ходит?»
– А ты тоже молдаван что ли? – спрашивает она вместо этого. – Что-то туго соображаешь.
– Да-да, я жених ее, бабушка. Соскучился и приехал. Только вы ей не говорите ничего. Я сам потом... сюрприз ей сделаю.
Бабулька, наконец, проявляет живую заинтересованность.
– Следить небось приехал? Знаем мы такие сюрпризы. А она не изменяет тебе. Никогда я ее ни с кем не видела. Никто к ней не ходит. Правда, куда и ходить-то, там повернуться негде. А сама на работу – с работы. Скромная такая девочка, здоровается всегда.
– Вы не говорите ей, что я был, бабушка, – прошу я снова.
От проведенного расследования становится как-то зябко. И выяснять вот так, за спиной, о человеке, который тебе небезразличен – это не то же самое, что о постороннем.

Между тем в городе теплеет. Даже вечера пахнут весной. Кажется, что весенняя страсть уже притаилась где-то поблизости и дышит на город. И от этого предчувствия страсти у меня, как у школьника, перехватывает дыхание.
И вдруг звонит Леди Х. Как всегда, энергична и лаконична.
– Приедешь?
– Приеду, – отвечаю без колебаний.
И еду. Я и Леди Х – одно и то же. Нам не нужны никакие пустые фразы, чтобы скрывать то, что явно, и облагораживать то, что неблагородно.
Она открывает мне дверь и проводит в квартиру.
– У меня неожиданно пустой вечер, – говорит, словно извиняясь.
– Я очень рад. У меня тоже пустой.
Можно спросить о деле Гавриша, но это дело мне абсолютно неинтересно.
– Чай будешь? – она идет на кухню.
– Нет. Но коньяка бы бахнул.
Она находит мне коньяк.
– Ты странный человек, Илья. Тебе говорили?
– А тебе?
Я пью коньяк и уже различаю под черной блузкой контуры ее белья. Ее спортивное тело становится ближе.
– Ты фехтованием занималась?
– Хочешь сразиться на кухонных ножах?
Я привлекаю ее к себе. Хочется одного – поскорее стащить ее одежду. Этому есть вполне физиологическое объяснение: у нее очень мальчишеская фигура, почти бритая голова, оголенные беззащитные уши, и подсознательно мне хочется убедиться, что она все-таки женщина. Она не противится. Через секунду оказывается передо мной в черном белье, впрочем, без кружев и рюшей. Тоже какой-то спортивный вариант. Но жар близости уже увлекает нас обоих в постель. Я целую ее впалый живот, и чувствую, как она горяча. Моя маленькая Леди Х.
Потом я, как всегда, не могу уснуть в ее постели. И мысли лезут не самые радужные. Думаю почему-то о том, что со временем ее перестанут удовлетворять такие отношения. И она либо порвет со мной, либо захочет большего. И то, и другое... будет не очень весело. Но пока нет проблемы, не нужно ее создавать из бессонницы и полумрака чужого жилища. Тем более – посреди ночи, в постели с голой спящей женщиной.

10. ПРОТИВНИК

Игоря еще нет на месте, а в кабинете Генки пока только старый Кир – готов к утреннему совещанию. Я приветливо киваю, но он смотрит мутно. Не исключено, что уже раскрыл дело Прохорова, над которым мы все только начинаем париться.
Входит Юля с предложением чай-кофе.
– Геннадий Павлович чуть-чуть задержится.
– Тогда чайку, – прошу я.
– Черный, зеленый?
– Зеленый, но с сахаром.
– И с лимоном?
– И с лимоном.
– Послушай, парень! – вдруг срывается на меня АлВас.
Юля спешит выскользнуть за дверь. Я слегка цепенею. Во-первых мы никогда не переходили с ним на «ты», а во-вторых, в этом кабинете я для него отнюдь не «парень», даже если я его раздражаю.
– Ты не хочешь умерить тут свой пыл и свою жажду бурной деятельности?!
– По поводу чая с лимоном?
– Из-за тебя уже пострадал честный и достойный сотрудник – Рита. И я тебе напоминаю, что ты тут не самый крутой. Так что – веди себя скромнее. Тут тебе не Хохляндия!
– И не КГБ, – отвечаю я.
– Да что ты понимаешь? КГБ – это такая школа, которая тебе – офисному мальчику – даже не снилась!
Неужели я так молодо выгляжу, что кажусь Кирееву офисным мальчиком?
– Александр Васильевич, я не очень понимаю ваше расстройство по поводу моего поведения, но уверяю вас, что есть современные лекарственные препараты для успокоения нервной системы, которые можно купить и без удостоверения сотрудника КГБ.
Он вскакивает. Дядька с бородой, сжатыми кулаками и славным прошлым. Не будет же он со мной драться? Мне не очень интересно это...
Входит Роман с бумажками.
– Привет, лесная братва. Как оно? Теплеет?
– Да классно вообще! – соглашаюсь я.
Появляется Ирина – в длинном весеннем плаще из легкой и хрустящей ткани, поправляет волосы, прихорашивается перед зеркалом, улыбается мне.
– Как ты? Есть результаты?
– Пока нет.
И наконец, приходит Генка. Немного всколоченный, но тоже веселый. Кир хмурится в сторону окна. Есть люди, которым весна по барабану.
Потом начинаются отчеты. Первым отчитывается АлВас, затем мы с Ириной, после нас – Роман. В итоге получается довольно странная картина: Прохоров вел добропорядочный образ жизни и не имел никаких порочащих связей, у Сотника тоже вполне легальный бизнес и никаких отношений с криминалом. Генка трет лоб, разглаживая тонкие горизонтальные морщины.
Ни я, ни Ирина не рассказали о том, что номера подозрительной машины ушли на проверку. Это не очень большая зацепка. И Роману, убедившемуся в прозрачности бизнеса Сотника, тоже рассказать особо нечего. Ни у кого никаких мыслей.
АлВас кряхтит в кресле, избегая смотреть в мою сторону. Генке тоже не очень хочется думать. А может, хочется, но о чем-то другом, никак не связанном с делом Прохорова.
– Ладно, ребята, – сжаливается он над нами. – На сегодня все. Но... чтобы завтра все пришли с мыслями и рабочими версиями.
И уже когда все поднимаются, роняет, не глядя на меня.
– Илья, на пять сек.
Ох, уж эти Генкины «пять сек»!

Я снова сажусь и провожаю коллег взглядом.
– Понял, как мы работаем?
– А что тут понимать? Пока никаких мыслей в тему.
– Потому что вы сейчас оба выступили как адвокаты.
– Кто мы?
– Ты и Киреев, – растолковывает Генка. – Он сказал: «У моего клиента все чисто, он тут ни при чем». И ты сказал: «И у моего клиента все чисто, он тут ни при чем». А на самом деле, ни Прохоров, ни Сотник не являются вашими клиентами. И в следующий раз нельзя ограничиваться позитивом.
– В следующий раз твой суперагент КГБ уже все раскроет, – усмехаюсь я.
Генка приковывает ко мне холодный стальной взгляд.
– Что такое? Ссоры да раздоры?
– А что с Ритой?
– С какой Ритой? А, с Ритой... У меня – ничего. Это его протеже была. Не знаю, что там у них было. Секс, наверное, – ухмыляется Генка. – Но мне непрофессиональные сотрудники не нужны. Нет в них надобности. А что собственно? Старик наехал на тебя?
– Да это пустяки.
– Это пустяки? В общем – да. Пустяки. Но я очень хочу, чтобы это дело раскрыл ты.
– Ну, не надо, – мне становится немного не по себе. – Вот это уже действительно «ссоры да раздоры». – Или мы команда, или тянем одеяло каждый на себя.
– Тяни на себя, – разрешает Генка. – И натяни всех!
И он предлагает это серьезно.
– Постараюсь не разочаровать вас, Босс, – выдавливаю я.
– Тусим сегодня?
– Давай. Только мне сейчас по делам надо.
– Набери меня вечером – выйдем в люди.

Покинув кабинет Никифорова, я иду к Игорю.
– А вы чай не пили! – кричит мне вслед Юля-секретарь.
Я останавливаюсь.
– Да, дяк. Отвлекли. Я выпью холодный.
Девочка протягивает мне чашку с поплавком в виде лимонной дольки.
– А что такое «дяк»?
– Спасибо.
– По-вашему?
– По-моему, да, – смеюсь я.
Сегодня Юля хорошо на меня влияет. А Игорь – еще лучше. Выкладывает фотографии людей и краткую информацию по каждому:
– Это владелец машины. Шалеев Василий Константинович, под судом и следствие не был, и вообще честный бизнесмен – производитель рыбных снастей, крючков и мормышек. Но... но вот его приятели – никакие не заезжие, а наши московские бандюки! Вот этот – дважды судимый в свое время за рэкет, Сухаренко Петр Иванович по кличке Сухарь. Эти – из круга Сухаря, мелкие хулиганы, вероятные соучастники всех его темных дел. Хорошая инфа?
– Супер! А группировка какая их прикрывает?
– Нет, они вольнонаемные, внештатные.
– Я в восхищении!
– Налаженные каналы. И кстати... Кир интересовался, не заказывал ли ты какой экспертизы, – говорит между прочим Игорь. – Я сказал, что нет.
На миг я зависаю, складывая бумажки.
– Зачем соврал? – спрашиваю все-таки.
– Ой, ладно. Нужна будет порнуха – обращайся!
Ого! Игорек единственный нормальный человек из всей этой конторы! И не настораживает меня, как Генка.
Но сейчас не до Генки. Я еду по адресу Шалеева с единственным намерением – выяснить, знает ли он о ночных приключениях своей старой «шкоды».

11. ШАЛЕЕВ ЭНД КО

Вот это и есть дух расследования. Почти утраченный, но незабываемый. Я рулю, а вспоминается почему-то встреча с чеченским связным Заком в отеле. Вот тогда этот самый дух расследования толкал меня на сумасшедший риск, решал за меня и заставлял забыть об опасности. И еще толкала в спину любовь к Иванне.
Я думаю над тем, проходит ли любовь бесследно. Много лет подряд я был влюблен в Эльзу, боготворил ее и молился на ее фото, как на икону. И так долго уходило от меня это чувство... Потом так порывисто влюбился в Иванну. И в один миг понял, что не люблю. И сейчас я не хотел бы встретить никого из этих женщин. Не хотел бы даже увидеть издали. От моей огромной любви к ним не осталось даже капельки теплоты.
Впервые в Москву меня привело безумное дело Иванны. Это безнадежное, безвыходное, отчаянное дело. Я решил его, но окончилось оно еще большим отчаянием.
И вот я снова рулю по московским улицам и уже не чувствую себя здесь чужим, несмотря на едкие выпады Киреева. И все мои женщины в прошлом, и вся моя любовь в прошлом. А история в кафе «Амур», не более, чем иллюзия. Иллюзия счастья. И – рано или поздно – я обязательно выясню, насколько она далеко от реальности, и так ли трудновоплотима в жизнь, как хотела мне это показать Лариса.
Но сейчас меня захватывает ритм расследования. Я нахожу контору Шалеева и грозно подхожу к секретарскому столу. Контора мелкая, скромная до убожества, а секретарский стол – просто огромный. Девочка вскакивает, едва не выпрыгивая из мини-юбки.
– Вы к Василию Константиновича? Вам назначено?
– Не назначено, но я по важному делу.
Похоже, что «велено не пущать».
– Доложись ему быстренько, как положено! – распоряжаюсь я, протягивая визитку.
Клетчатая мини-юбка исчезает за дверью. Наступает тишина. Я думаю, как бы подозреваемый не улизнул через форточку.
Наконец, девочка возвращается и смотрит на меня перепугано.
– Ну, пройдите...
Я «ну-прохожу». В этом случае самое главное помнить о том, мир состоит не только из интеллигентных, культурных и высокообразованных личностей, а и из индивидуумов абсолютно противоположного свойства. Я не делаю ставок ни на сознательность, ни на интеллект производителя мормышек Шалеева.
Хозяин кабинета – приземистый мужчина лет сорока пяти, с маленькими глазками на широком квадрате лица.
– Господин Шалеев, буквально несколько вопросов, – предупреждаю я его реплику.
– По поводу?
– По поводу вашего автомобиля и ваших друзей.
– А в чем дело? И вы же не из милиции, как я понял? – вскидывается он.
– Довести информацию до сведения милиции – пара пустяков.
– Какую еще информацию?
– О том, что ваше авто было замечено на месте убийства бизнесмена Прохорова, и одним из его пассажиров был ваш знакомый Сухарь.
– Сухарь? Когда это было?
Шалеев бледнеет. И я четко понимаю и верю: не знал. Называю дату убийства, и Шалеев садится в кресло с застывшим выражением лица.
– Видели, что это он стрелял? – уточняет у меня.
– Да, есть свидетели и записи камер видеонаблюдения, – блефую я немного.
– Твою мать! Киданул как, сука! А тачку вернул утром – все окейно типа. Так нагадить! Вот и дружочки – зона и есть зона. На такое дело подписался – бизнесмена валить. Ну, не урод?
– Урод однозначно. Но вы, я надеюсь, не в доле от этого дела?
Шалеев не находит слов.
– Киданул так киданул!
– Василий Константинович, дело пока не у милиции, и если вы согласитесь помочь в поиске Сухаря и его друзей...
– Да залегли где-то. Или, может, уже и свалили куда – бабки тратить.
– Адреса какие-то его знаете?
– Знаю несколько. В одной баба его живет. Остальные так, на случай.
Шалеев называет адреса нескольких квартир и имена компаньонов Сухаря.
– А зачем вы ему машину-то дали?
– Да, хер его знает. Он говорит: «Моя в ремонте, а телок снять хотим». Не напрокат брать же?
– Да уж, не напрокат брать...
Беседа, на удивление, приносит свои результаты.
– А как вы думаете, – Шалеев пялится в мою визитку, – Илья, если это дело попадет к милиции, они же меня затаскают по следокам? Еще и замесят в это – чего доброго...
– Я лично не собираюсь передавать им это дело, – успокаиваю я. – Моя задача – найти убийц Прохорова и установить заказчиков.
– Да-да.
Шалеев кивает. Я иду к двери, а он продолжает кивать головой.
– Вы бы не ехали к нему один. Это такой тип. Может, правда, надо ментам его сдать – они-то сумеют дознаться, кто ему заплатил за мокруху, – добавляет Шалев.
Я останавливаюсь. Шалеев явно дорожит установленным контактом и не хочет меня терять.
– Спасибо, Василий Константинович.
Секретарша провожает меня перекошенным неприязненным взглядом.

За рулем машины я сижу некоторое время без действия. Ехать по адресу жены Сухаря точно не имеет смысла. Скорее всего, он действительно залег где-то. Не исключено, что вместе с братвой. Я мысленно уже определяю из адресов Сухаря наиболее вероятный – в самом дальнем районе. Но явиться туда одному может быть опасно.
И где же моя пресловутая команда? Кого я могу взять с собой в компанию? Ой-ой. Я вдруг чувствую, что абсолютно один застрял на перекрестке этого расследования
Честно говоря, в такой ситуации не помешала бы даже группа захвата. Не знаю, как такие дела решались в «Спартаке» раньше. Нужно бы спросить об этом у Босса... Но Босс... он же хотел, чтобы я преподнес ему это дело уже решенным – на блюдечке с золотой каемочкой. И я смогу это сделать!
Просто нужно какое-то прикрытие. Нужен надежный человек. И желательно – профессионал. На всякий случай, набираю номер Ирины.
– Есть неэротический вопрос. Ты огнестрелом владеешь?
– Что случилось, Илья?
– Просто ответь.
– Нет.
– Оки.
Глупо было и спрашивать. И вдруг понимаю, что единственный человек, который мне может помочь сейчас – это Леди Х. И никто другой. И никто – лучше, чем она.
– Наташа, мне очень нужна твоя помощь.
– Очень? – она усмехается в трубку.
– Сейчас я смотрю на окна квартиры, в которую мне нужно войти. Внутри может быть несколько человек. Нужно, чтобы они открыли мне дверь...
– Они вооружены?
– Да.
– Сколько их?
– Не больше трех.
– Знаешь окончание этого анекдота?
– Нет.
– «Не вижу смысла».
Я смеюсь.
– Скажи адрес, – говорит она просто.
Я называю адрес, и через полчаса Леди Х подходит и садится рядом со мной в авто.
– Я сегодня на метро. И еще – моя пушка зарегистрирована на мое имя.
– Мы не будем стрелять, – успокаиваю ее я.

12. СУХАРЬ

– Я хочу предложить вам христианскую литературу! – Наташа прислоняет к глазку подобранный около скамейки журнал. – Вы знаете, что Господь Иегова видит каждый ваш шаг на земле?
За дверью тишина. Она звонит снова и говорит громко:
– Я никуда не уйду, пока вы не впустите и не выслушаете меня. Я пришла рассказать вам о той жизни, которая ждет нас всех после смерти.
На ней – обтягивающие черные брюки и коротенький кожаный жакет. Невинное лицо и непослушный ежик волос.
– Иди отсюда, девочка! – доносится из-за двери.
Стоя на лестнице, я облегченно выдыхаю, услышав этот голос: братва на месте.
– Я никуда не уйду, пока вы не впустите меня в свое сердце...
Она снова жмет кнопку звонка. Слышится брань.
– Пошла нах отсюда! Не звони, я сказал!
– Мужчина, вы не правы. Я никуда не уйду, пока вы не выслушаете меня, – настаивает маленькая проповедница.
Пожалуй, они могут знать, что свидетели Иеговы не носят брюки.
– Впусти ее – хоть развлечемся, – вмешивается голос помоложе.
– Что за телка вообще? – ругается первый. – Наделала шуму!
– Мужчина, я никуда не уйду. Я достучусь до вашей души! – продолжает Наташа.
– Чокнутая сука! – дверь открывается. – До *** ты достучишься! Ну, заходи! Послушаем, что ты нам расскажешь!
В ту же секунду я бросаюсь на открывшего дверь. Похоже, это и есть Сухарь. Вталкиваю его обратно в квартиру, а Леди Х берет на мушку его напарника.
– Тихо, ребята! Кто здесь еще?
Но тихо уже не получается. Тот, который «еще», третий, оставшийся внутри квартиры, стреляет первым и целится явно в женщину. Он не похож ни на кого из досье Игоря, но времени на идентификацию личности нет. Я отталкиваю Сухаря и стреляю. Вариантов очень мало. Парень падает на пол. Леди Х тоже стреляет, и в результате этих нехитрых действий мы остаемся втроем.
Сухарь, без сомнения, тоже вооружен, но под двойным прицелом не рискует выхватить ствол.
– Мы просто поговорить зашли, – говорю я.
– Поговорить? Вы положили двух моих парней!
– Но нам не нужна твоя жизнь.
Он смотрит на нас, потом наклоняется и медленно поднимает с полу окровавленный пистолет убитого парня. Его ладонь становится красной, и он переводит взгляд на свои пальцы, окрашенные мертвой кровью.
Сухарь – дядька лет сорока восьми, долговязый, потрепанный, лысый, с замедленным, недобрым взглядом. Очень недобрым.
– От кого вы?
– Кто заказал убийство Прохорова?
– Я отвечу, и вы дадите мне уйти?
– Да. Мы понимаем, что ты наемник. Ты нам не нужен. Нам нужно знать, кто заказал стрельбу возле «Кара-Кума».
– И если я отвечу, вы оставите меня в живых?
И вдруг я понимаю, что он издевается над нами – не более того.
– Можем еще поговорить с тобой о твоем земном пути! – бросает Леди Х.
Сухарь, наконец, отводит взгляд от своих окровавленных пальцев. Оглядывает еще раз убитых дружков. И я думаю о том, что в одном из них – пули Вележкиной, а в другом – мои, и что мы с ней очень попали. Очень. Понятно, что мы пришли просто поговорить, и как бы самооборона... как бы.
– Мы дадим тебе уйти, если ты ответишь на наш вопрос, – повторяю я без особой надежды.
– А если я не отвечу на ваш вопрос? – кривится Сухарь.
– Короче, Илья, я стреляю, – предупреждает меня Леди Х.
– Постой.
Я прислоняюсь спиной к стене, держа Сухаря на мушке.
– Послушай, Сухарь... Я – частный детектив. Я просто делаю свою работу. Ты – сделал свою. Грязную, преступную, но ты ее сделал. Мне нет никакого интереса сдавать тебя милиции или отнимать у тебя заработанные деньги. Понимаешь меня? У меня только одна цель – узнать, кто покушался на Прохорова. Кто и зачем. Если ты мне не скажешь этого, я сейчас же вызову ментов. Мы пришли спокойно пообщаться, вы первыми начали перестрелку. Они не будут особо церемониться, понимаешь меня?
– Понимаю. Все ты правильно говоришь, детектив, – откликается Сухарь. – Только вот этот парень, – он указывает своим медленным взглядом на распластавшегося на полу в кровавой луже, – мой сын...
Ах, черт! Я вжимаюсь спиной в стену. Прилипаю. Вижу, как рука Сухаря вскидывает ствол. И так же автоматически опережаю его выстрел. И так же автоматически он падает и роняет поднятый пистолет обратно в кровь.
Ах, черт!
– Дьявольщина! – выдыхает Леди Х.
– Извини, – говорю я просто. – Не заладилось.
Я роюсь в его карманах и забираю себе маленький блокнот, исписанный почти до конца.
– Нужно убираться отсюда.
– Что если будет экспертиза? – спрашивает она все-таки.
– Вряд ли. Вот этот твой клиент – в розыске, сам Сухарь – отпетый рецидивист.
Мы быстро выходим и спешим убраться из этого района.
– Хреново, – констатирует Наташа.
– Можешь сказать, что потеряла ствол.
– Потеряла? – она усмехается. – Тимур тогда меня так потеряет! А у тебя – и того хуже. Что за контора, если некому прикрыть твою задницу?
– Просто я один работаю над этим делом.
– Ладно. Думаю, в записях ты что-то раскопаешь. Такие уроды обычно не полагаются на память. Они все пишут.
Верещит мобильный, высвечивает слово «Никифоров».
– Здравствуйте, девушка, – ржет Генка. – Вы стесняетесь мне позвонить? Напоминаю, что мы с вами, милочка, сегодня идем тусить в клуб.
– Я готова, – откликаюсь я.
– Тогда в десять в «Тореадоре».
– Что за ролевые игры? – усмехается Наташа.
– Это мой Босс приглашает меня в ночной клуб.
– Странная у вас контора.
– Спасибо тебе. За сегодня.
– Все нормально. Значит, ты к Боссу?
Про себя я ужасаюсь. После пролитых луж черной кровищи эта тонкая девочка смогла бы запросто заняться со мной сексом.
– Я не должен вызывать у него подозрений.
– Ок. Тогда я здесь выйду.
Она покидает меня на каком-то перекрестке, и мне кажется, что сегодняшнего дня не было – не было никакого грохота бесполезных выстрелов, никакой стремительности смерти, никакой замедленности мертвой крови, никаких ночных дорог, никакой Леди Х. Все это померещилось мне в ужасном сне, таком мучительном, таком болезненном, что хочется поскорее проснуться.
Почему-то мне кажется, что если бы я не взял Леди Х с собой, все сложилось бы как-то иначе. Может, я не застрелил бы сына Сухаря, и он рассказал бы мне всю правду. А может, я сам остался бы лежать с простреленной башкой в луже крови – остался бы навсегда в этом мучительном, болезненном сне. И тогда я бы уж точно не смог проснуться.
– Где ты пропадаешь? – встречает меня Босс на пороге клуба, как на крыльце родного дома.
– С девушкой встречался.
– Изменяешь мне?
– Слегка.
– А пить хоть со мной будешь?
– А... ничего покрепче нельзя найти?
– Можно при желании, – он усмехается. – Есть желание?
– Страшное.

13. ПОХМЕЛЬЕ

«Страшное» желание переходит в «страшное» алкогольно-кокаиновое похмелье. Я давно уже не употреблял ничего крепкого, тем более – в таком жутком сочетании.
Утром я удивляюсь, что прихожу в себя в своей квартире. Понятия не имею, как я сюда попал, с кем, в котором часу. Помню только, что Генка тоже пил, было весело, что была еще какая-то женщина. Может, Лада...
Превозмогая головную боль, нахожу в телефоне слово «Никифоров».
– Очень кстати, – откликается он. – Все уже в офисе. Ждем только тебя.
– Я потому и звоню. Я не приеду.
– Что случилось? – спокойно интересуется Генка.
– Не могу. Мне очень плохо.
– Ты отравился? – спрашивает он, и я понимаю, что при всех.
– Да.
– Чем?
– Кокаином, ****ь! – срываюсь я тупо.
– Что-что? – переспрашивает он. – Я плохо расслышал. Через пятнадцать минут будь на месте.
Я падаю на постель. Остатками здравого смысла понимаю, что Генка прав. Делаю усилие, но островки боли в моей голове становятся все шире, сливаются в материки и разрывают череп.
В аптеке я мямлю что-то такое, что девушка в белом чепчике подает мне презервативы.
– Нет... От похмелья, – наконец, с трудом выдавливаю я.
– Голова болит? Или тошнит?
– Да. Все вместе.
Она качает чепчиком, подозревая во мне законченного алкаша.
– День рождения...
– Что?
– День рождения был, – оправдываюсь я.
– Сколько лет?
– Тридцать восемь.
Она смотрит на меня как на динозавра, приползшего из мезозоя в ее аптеку с жутким похмельным синдромом. Мне не стыдно.
В офис приезжаю через час. Все сидят в кабинете Босса в молчании.
– Теперь можем начинать, – произносит Генка при моем появлении.
Я пробираюсь к свободному месту за столом, задевая по пути три стула, в том числе и стул Киреева. Вижу, как ржет Роман, больше, чем в аптеке, ощущаю себя динозавром, но никак не могу прийти в себя.
Тем временем Генка говорит:
– Итак, в прошлый раз вы все здесь рассказывали, насколько, в целом, ваши герои честные и добропорядочные граждане. Теперь мы послушаем другие истории – о том, что в жизни самых честных и добропорядочных граждан есть свои темные стороны, конфликтные ситуации и «неприязненные» отношения. Но поскольку искать соринку лучше в чужом глазу, наши команды обменялись клиентами и подготовили компромат на своих героев.
Мне почему-то кажется, что я ничего не знал об этом задании. Генка просто сказал: «Придете с новыми мыслями». Может, они собирались без меня? Или получали задания по телефону? Или по Интернету? Я изо всех сил пытаюсь придать своему лицу осмысленное выражение.
Первым, как всегда, отчитывает престарелый отличник Кир. В этот раз он собирал негатив о Сотнике и теперь рассказывает о том, что Сотник – жесткий и деспотичный руководитель – по-свински вел себя не только с конкурентами, но и с собственными сотрудниками. Руководители многих IT-компаний обязаны ему своим банкротством, а уволенные им будто бы за сокрытие доходов директоры филиалов давно точат на него ножи. Короче говоря, врагов у парня – пруд пруди.
Право голоса переходит к нашей команде. Я чувствую себя учеником, не записавшим домашнее задание и не готовым к уроку. И вдруг начинает говорить Ирина:
– Нам с Ильей удалось установить, что недавно, в декабре прошлого года, у Прохорова был серьезный конфликт с одним из его должников, бывшим партнером, Игорем Сычевым. Разговор происходил в офисе Сычева, который теперь руководит логистической фирмой. Тот отказался вернуть деньги, мотивируя это тем, что в долг никогда не брал, а полученные от Прохорова деньги честно заработал. Прохоров пригрозил ему тюрьмой, Сычев сказал, что тот ничего не докажет. Речь идет о сумме в семьдесят пять тысяч долларов.
– Прохоров подал иск? – уточняет Генка.
– Нет.
– Ясно. Наметим основные линии.
– Сычев, – говорит Ирина.
– Глушко, – добавляет Кир имя одного из разорившихся конкурентов Сотника, связанного с криминалом еще со времен перестройки.
– Илья, есть версия? – обращается Генка с мою сторону.
– Нет.
– Ок, работайте. Время нас не торопит. Но проверьте все связи очень тщательно.
– А что у милиции? – интересуется Кир.
– Пока тоже ничего. Все свободны.
Я не спешу подниматься.
– Илья, на пять сек, – как я и ожидал, произносит Генка.

Когда мы остаемся одни, он молчит. Молчит, пока я не теряю терпение и не вскидываю на него глаза.
– Что это было с утра? Я не понял, – говорит он четко.
– Сорь. Голова болела.
– «Сорь»? Ты понимаешь, что «сорь», «бухалово», «кокс», «бодун», «туса» – за пределами офиса? А здесь я тебе абсолютно не приятель.
– Я знаю, Босс.
– Ты взрослый мужчина, красивый, умный, просто мачо. Что ж ты потерянный такой?
– Я знаю, – повторяю я. – Это нервное.
– Ты еще и нервный? Может, тебе и ствол доверять нельзя? Может, ты уже положил полгорода?
Генка шутит, а я зеленею.
– Есть вопросы? – спрашивает он, смягчаясь.
– Есть. Как я вчера, точнее... сегодня домой добрался?
– Вместо того, чтобы расследовать дело Прохорова, ты расследуешь, как ты добрался домой. Да, нескучно тебе. Нескучно, и занят, и деньги получаешь. Ну, что, нашел ты свою молдаванку?
– Какую молдаванку? – меня бросает в зеленый пот.
– Ну, ты вчера в клубе кричал в клубе: «Я ее найду! Я все равно ее найду!»
– Я такое кричал?
– Ну, да. Я еще посоветовал тебе все строительные бригады проверить, – он усмехается. – Не помнишь?
– Не помню. А... мы с Ладой... ничего?
– Нет, Лада со мной уехала. Тебе другое такси вызвали.
– Хорошо. Я редко так злоупотребляю.
– Я понял, – кивает Генка. – Но сегодня ты зачудил конкретно.
Он пожимает плечами. И я вдруг понимаю, что только что он мне комплиментов наговорил, а мог и в челюсть двинуть. И был бы прав. Что ему во мне?
– Задумался? – усмехается Генка. – Крепко задумался, боярин?
– Крепко.
– О деле хоть?
– Кстати, а когда ты давал это задание – обменяться клиентами и искать негатив?
– Не записал в дневничок?
– Не было меня что ли...
– Может, ты тогда из класса выходил пописать? – помогает мне Генка.
И я не знаю, как реагировать. Мне не смешно.

14. БЛОКНОТ

Наконец, у меня доходят руки до маленького блокнота Сухаря. «Такие уроды обычно все записывают», – сказала тогда Леди Х. Действительно, блокнот просто испещрен мелкими кривыми буквами: номера и марки машин, какие-то финансовые подсчеты, выписки из телепрограммы. Первым делом следовало бы установить даты этих записей. Я начинаю листать блок с конца.
«Встретить Колю», «16.00, четверг – м. Пражская, «Экстрим», «Эд.Сем. – 20.00, позвонить», – вот те немногие записи, которые привлекают мое внимание на последних страницах.
Коля, как выяснилось из досье Сухаря – его сын. Парень совсем недавно вернулся из мест не столь отдаленных, но в досье не было его фото. А если бы и было. Я не стал бы ждать, пока он меня убьет. «Встретить Колю» – примерно месяц назад. Чуть позже – «16.00, четверг – м. Пражская, «Экстрим». Не самая близкая станция метро. И это было незадолго до убийства Прохорова.
Вооружившись фото Сухаря, я еду в кафе «Экстрим». По пути звоню Ирине:
– Спасибо, спасла.
– Не за что.
– А когда он давал это задание – обменяться клиентами?
– Он не давал. Мы всегда так работаем: сначала позитив, потом негатив на соперников, потом рабочие версии, потом наиболее вероятная версия. Такая у нас схема.
– Я ничего о ней не знал.
– Теперь знаешь, – усмехается Ирина в трубку.
– Мне кажется, он играет со мной в какие-то игры, – признаюсь вдруг я.
– Он всегда играет в какие-то игры. Главное, чтобы ты научился использовать это в своих интересах.
– Ты научилась?
– Нет.

У покойного Сухаря была обычная внешность – ничего запоминающегося. В «Экстриме» вряд ли кто-то обратил бы на него внимание, тем более – настолько, чтобы вспомнить через месяц. Я вхожу в кафе без особой надежды.
Показываю его фото нескольким белым фартучкам, мило улыбаюсь, но никто из них не может вспомнить этого человека.
– Может, вам лучше хозяина спросить? Он многих посетителей знает лично, – советует мне официантка Тамара.
Хозяина зовут Борис Сергеевич Ковалев, и он на месте. Выходит ко мне с вопросительным выражением на лице. Я представляюсь. Не могу понять его реакции. Круглый, невысокий, с открытым лицом и седоватыми волосами.
– Частный сыщик, значит?
– Он самый. Есть к вам вопрос как к хозяину этого заведения.
– Валяйте.
Я достаю фото.
– Этого человека знаете?
– А что такое?
– Он пропал. И мы его ищем.
– Ну и что, что пропал?
– Так знаете или нет?
– Ну, знаю. Сухарь это. Сухаренко Петр Иванович.
– Откуда вы его знаете? Как долго?
– Долговато. На зоне познакомились, в девяносто шестом. Я в тот год освободился, а он еще доматывал.
– Вы давно его видели?
– А кто это его ищет? – Ковалев трет переносицу.
– Да все его ищут. Жена, сын.
– Милиция?
– Нет. Об этом я ничего не знаю.
– Нет? Да видел я его вот здесь... в кафе, не очень давно. Он говорил тогда, что уехать собирается. Так что лучше вам его не искать. Если вы на ментов не работаете...
– Я не работаю на ментов, – снова заверяю я. – Просто хочу убедиться, что с ним все в порядке. Он хорошо выглядел? Не показался вам больным? Расстроенным чем-то?
– Сухарь? Хорошо выглядел? Да как обычно он выглядел, – Ковалев пожимает круглыми плечами. – Не лучше, не хуже.
– Он был один?
Ковалев задумывается. По лицу видно, что, действительно, пытается вспомнить.
– Один, кажется. Это ж не вчера было. Нет, не один. Он тут встречался с какой-то бабой. Точно! Он пришел один, мы побазарили, я предложил ему выпить. А он сказал: «Не могу, мне еще о делах говорить».
– А ее вы видели?
– Да. Мне тогда стало интересно, что за дела такие, что нельзя уже и выпить со старым другом. А тут пришла эта фифа. Высокая такая, модная. Шарфом каким-то замотанная.
Я напрягаюсь. Описание расплывчато.
– Вы не можете... описать ее точнее? Это очень важно.
– Ну, я понял, что не любовница, а, правда, дела какие-то. Знаете, что подумал? Что Сухарь хочет сына на работу куда-то пристроить. Хотя я говорил ему, возьму Коляна к себе охранником без базара.
– Молодая эта дама была? – направляю я мысли Ковалева в нужное русло.
– Молодая. Но не очень. Она ж в шапке была и в шарфе. Шапка такая пушистая – ничего непонятно.
– Лицо не запомнили? Смуглая? Светлая?
– Не запомнил, не знаю.
– Никаких примет вообще?
– Ну, а какие? Высокая, стройная, ноги худые. Она в брюках была. Лицо закрыто. Я подумал, что дама не очень солидная, а так – чья-то содержанка, а Коляна может тоже охранником хочет.
– На машине приехала?
– Без понятия.
– А при встрече вы бы ее узнали?
– Шапку бы узнал.
– Опишите хоть шапку.
– Как мужская ушанка, только уши пушистые, не завязаны, а висели просто.
Полным-полно таких шапок...
– Ясно. Спасибо, Борис Сергеевич. Увидите Сухаря – скажите, пусть жене позвонит.
– Скажу. А она сама звонить не пробовала? – уточняет Ковалев.
– Пробовала. Он где-то вне зоны постоянно.
Я выхожу из «Экстрима» в полной растерянности. Женщина? Чья-то содержанка? Не исключено, что она и заказала Прохорова. Или Сотника? Или обоих сразу? Но кто она? Чья она? Откуда она взялась?
Еще остался один вариант. «Эд.Сем. – 20.00, позвонить». Запись сделала позже, возможно даже после убийства Прохорова. Эдуард? Эдуард Семенович? Вариантов не так уж и много. Я снова звоню Ирине.
– Ир, ты не помнишь среди контактов наших пассажиров человека с инициалами «Эд.Сем.»?
– Не помню. Поискать?
– Поищи.
– Поищу. А ты чем занят?
– Тоже ищу. Одну женщину.
– Cherchez la femme? Старая история. Избитая. Никому не интересная.
– Кроме меня.

15. LA FEMME

Действительно, старая, избитая история. Но я возвращаюсь уже хожеными тропами к ее дому. Вхожу в подъезд вслед за мальчиком с таксой. И бабулька-консьержка мне кивает:
– А, молдаван, ты вернулся.
Поднимаюсь на шестой этаж и звоню в дверь справа. Выходит женщина лет сорок пяти – в длинном лиловом халате с желтыми цветами. Не смотрит в глазок и не выспрашивает из-за двери, а просто выходит.
– Кого вам?
– Ларису.
– Лариса! – кричит она внутрь квартиры и не торопится исчезнуть.
Все просто до банальности.
Выходит Лариса.
Это, на самом деле, Лариса. Та самая девушка, которая ушла от меня в кафе. У нее зеленые глаза и темные волнистые волосы. Она высока, стройна и напряжена до звона невидимых струн.
– Здравствуйте, – говорю я, не надеясь, что она меня помнит. – Я искал вас, чтобы просто поговорить. Не подумайте ничего плохого. Я не маньяк.
Она кивает без улыбки. Но некоторое удивление застывает в чертах ее лица. Такое, словно она меня узнала...
– Давайте... выйдем что ли.
Она возвращается в квартиру за курточкой. В ее отсутствие соседка созерцает меня молча и мрачно. И я тоже не нахожу простых фраз для нехитрой беседы.
Мы входим в лифт, и она провожает нас взглядом.
– Вы с ней живете? – спрашиваю я у Ларисы.
– Да. И не только с ней. Но остальные – моложе и веселее. Хотя... у каждой свои прибабахи. А вы...
– А я искал вас в кафе, признаюсь честно...
По ее лицу пытаюсь угадать, насколько я ей неприятен, но ничего не могу разобрать толком.
Бабулька-консьержка выходит следом за нами из подъезда и тоже таращится с явным интересом.
– Посидим в машине? – я открываю Ларисе дверцу.
Она садится.
– Зачем вы меня искали?
– Страшно одному в городе.
Она хмыкает.
– Не верите? А это правда. Просто поговорить по душам не с кем. Я не буду приставать к вам, не подумайте. Но хотя бы видеть вас иногда... это возможно?
– Иногда?
Ее удивление становится еще более выразительным.
– Если бы я знала, что... что вы будете искать меня... и найдете, я бы... не так себя вела, понимаете? Я бы не говорила вам того, что сказала. Я была бы другой. А я с вами... просто как с попутчиком в поезде говорила. Не для того, чтобы вы сделали обо мне какие-то выводы. Как это объяснить? Я уставшая тогда была, страшная и резкая...
– Это неправда.
Она кивает.
– Спасибо, приму за комплимент. Мне приятно, что мы снова встретились, если честно. Как вам удалось меня разыскать?
– Я – частный детектив.
– Шутите?
– Нет, это моя профессия.
– Я думала, такое только в кино бывает.
– В кино – чаще.
Она смеется.
– Я была знакома с одним пожарным инспектором, он все время рассказывал, какой сладкий, тошнотворный запах у горелого человеческого мяса. У вас, наверное, тоже есть жуткие профессиональные истории?
– Есть, но о них не рассказываю.
– Напишете когда-нибудь мемуары.
– А вы знаете, бабушка за нами наблюдает, – я киваю на консьержку, застрявшую на скамейке у подъезда.
– Возьмите ее на работу в ваше агентство!
– Нужно предложить Боссу. Нам как раз не хватает хорошей наружницы.
Лариса смеется.
– Поедем ужинать? – предлагаю я.
– Я уже ела.
– В «Амуре»?
– Ну, да.
– Тогда давайте договоримся, что завтра вы не будете там ужинать. Я вам позвоню – напомню.
Мы обмениваемся номерами. Меня подмывает спросить, правда ли, что она молдаванка, но я боюсь ее обидеть. И о работе ее тоже лучше не спрашивать – это может быть неприятно.
– А театр вы любите? – спрашиваю я.
– Люблю. Но здесь не была ни разу. Не до театра как-то.
– Так может, и не любите?
– Нет, люблю. На спектакли по телевидению иногда попадаю.
– Давайте тогда попадем вместе в Большой или в Современник?
– Конечно. Когда-нибудь. Я оденусь соответствующе.
Я гляжу на ее длинную юбку и ноги в ботинках.
– А что тогда сейчас? Мне хочется вас развлечь как-то.
– Расскажите что-нибудь.
– Так я уже все рассказал.
Я так рад видеть ее снова, что у меня нет слов по обычным темам. И проанализировать ситуацию я тоже не могу. Чувствую, что ощущение счастья заполняет пространство вокруг нас и хочется ловить каждый его миг.
– А какое у вас краткое имя? Лора?
– Лара. Но вы зовите, как вам удобно. Мне ни то, ни другое не нравится.
– А какое вам нравится?
– Ольга. Или Татьяна.
– Лара, даже не думайте! У вас замечательное имя!
Я, на самом деле, так считаю. Хотя помнится, раньше ее имя казалось мне дурацким антиквариатом.
– Покатаемся? – предлагаю я, наконец, самое умное из того, что приходит в голову.
– А это ваша машина?
– Моего Босса.
– Ну, давайте.
Мы исчезаем из поля зрения бабули. Ныряем в поток машин и виснем на перекрестках.
– Вы в этом районе работаете? – спрашиваю я.
– Да. Сиделкой. Я когда-то на курсы медсестер ходила, еще в школе. И вот где пригодилось – через столько лет. Ухаживаю за одной старушкой. Ее дети хорошо платят.
– Не ночуете там?
– Нет. Ночью другая сиделка приходит. Бабушке скучно с одной – ей нужно разнообразие. Да и сидеть с ней постоянно – можно с ума сойти. Тяжело это.
– Значит, вы медсестра... – я улыбаюсь.
– Ну да. Уколы умею ставить, клизмы. Опять что-то не то говорю.
Мы делаем круг почета в ее районе. И я не осмеливаюсь предложить ничего другого. Когда снова останавливаюсь у ее подъезда, она говорит:
– Спасибо за компанию. С вами весело. А целый день – так грязно, так смрадно. У нее ведь рак, она умирает. Такие дни, что «хорошие» деньги уже не кажутся хорошими. После этого – тяжело быть умной, изящной, тонкой. Вы про театр спросили, а я перепугалась от неожиданности. Из другой жизни это. Такие пироги.
– У нас тоже так говорят: «такие пироги». Вы очень сильная, Лариса. У вас есть цель, это понятно. Но иногда нужно быть слабой, нужно повесить все свои беды на кого-то другого и быть предельно беспомощной. Это мило, это по-женски.
Она отворачивается.
– И нужно кому-то верить, – добавляю я.
– Может, и нужно. Но это сложно. Спасибо за вечер, – благодарит еще раз и выходит.

16. СНОВА ЗДОРОВО

Рыть, рыть, рыть. Копать землю, песок, вязкую глину. Долбить гранит. Это и есть работа частного детектива. Не только экстрим, не только драйв, но и рутина.
Я копаюсь в контактах наших пострадавших и увязаю окончательно.
– Ничего нет, – говорит Ирина. – Ничего такого. Никакого «Эд.Сем.»
И я понимаю, что сейчас начнется второй круг ада – повторные встречи с теми, кто не особо хочет нас видеть.
Сотника я нахожу дома – в его загородном коттедже. Все здесь напоминает о весне, почти незаметной в городе. Энергия набухающих почек, мокрый чернозем, подснежники, – все так и просится в дневник наблюдений за природой, который уже давно никто не ведет в мегаполисе.
Открывает мне уже знакомый парень из охраны Сотника. Позвонив хозяину, пропускает в дом без лишних вопросов. Сотник – по-прежнему загипсованный – выходит навстречу. Почему-то он кажется мне еще более бледным, чем в больнице.
– Как вы, Олег Валентинович?
– Приехали узнать, как я?
– Да.
– Не особо, – отвечает Сотник. – Как-то медленно заживает и очень болезненно. А вы... что-то выяснили?
Он указывает мне на кресло, а сам остается стоять. Я сажусь.
– Вы один здесь... на этой вилле?
– Один. С охраной вот. А с кем я тут еще могу быть?
– А Светлана?
– Светлана? – удивляется Сотник. – Ей работать надо... и вообще. У нас не такие отношения, чтобы привлекать ее к моей жизни.
Как всегда, когда разговор заходит о женщинах, Сотник начинает срываться и нервничать.
– Зачем мне тут Светлана? – спрашивает он снова. – Чтобы она гипотезы свои излагала или планы строила? Терпеть этого не могу! Ольга Прохорова приезжала недавно – навещала. Спрашивает: «Так кого же хотели убить? Тебя или Виталика?» Тоже в сыщики подалась. Достало меня это! Вот уже где! – он чиркает пальцем уцелевшей руки по горлу. – Сил нет никаких! Вот оклемаюсь и сразу на работу. Хоть займусь чем-то полезным, отвлекусь. Что там у вас за вопросы снова?
И я спрашиваю об инициалах «Эд.Сем.». Он думает, молчит некоторое время.
– Что значит «инициалы»? – спрашивает вдруг. – Имя и отчество? У меня есть знакомая – Эдита Семакова. Так «Сем.» – это фамилия.
– Эдита Семакова?
– Депутата Семакова дочка. Он сейчас в Думе заседает, в какой-то фракции. Не скажу точно, не интересуюсь политикой. И ее саму сто лет не видел.
– А у вас с ней было что-то?
– Что-то? Ну, был секс пару раз.
– Давно?
– Давно.
– Насколько давно?
– Ну, лет пять назад. Тогда Семаков еще депутатом не был, был просто владельцем фармацевтического концерна. Солидный там капиталище.
– А почему не сложилось?
– У меня с Дитой? А что там могло сложиться? Там ничего серьезного не было – пошалили от скуки.
– А вообще у вас с кем-то было «серьезно»? – просто из любопытства спрашиваю я.
– А это вообще к делу относится?
– Относится.
– Нет, не было, – он пытается пожать плечами, но гипс мешает.
– А конфликта у вас с Семаковой не было... на почве личных интересов?
– Так у нас и личных интересов никогда не было, – отрезает он.
Про себя я ставлю крест на этой Эдите.
– Других «Эд.Сем.» не припоминаете?
Сотник морщит лоб.
– Нет.
И я вынужден попрощаться и пообещать информировать его в случае...
Сотник чем-то напоминает мне Сахара. И если в первый раз я более или менее оправдал его резкость, то теперь... как-то зашкалило. Нельзя же быть резким по любому поводу – на ножах со всем белым светом. Не по-человечески как-то.

Мобила высвечивает кодовую запись «Леди Х». Кажется, мы расстались с ней не при самых благоприятных обстоятельствах.
– Илья, как ты? – интересуется она, и голос невольно выдает ее беспокойство.
– Что-то случилось?
– Нужно поговорить.
Через полчаса встречаемся в кафе. Много молодежи и как-то неуютно. Леди Х выглядит всколоченной. Я беру ее за руку.
– Что-то серьезное?
– Ты не знаешь продолжение этой истории?
– С Гавришем?
– Нет, с Сухарем.
Я качаю головой.
– Короче, была там все-таки баллистическая экспертиза, хотя все жмуры в розыске. А пули-то мои. Менты вызвали Тимура. Тимур вызвал меня. Я сказала, что покойнички крутились возле Гавриша. Я зашла к ним – просто проверить обстановку, ну и такое...
– А мои... пули?
– Тимур сначала наехал, что я не доложилась – ни предварительно, ни по факту. Я согласилась, что это было неумно с моей стороны. И потом он спросил про твои пули.
– Ясно.
– Я сказала, что со мной был друг – тоже детектив. Он услышал выстрелы и не мог не вмешаться.
– Скандал?
– Разумеется. Посторонний в деле. Тем более – из конкурирующего агентства. Думаю, меня уволят. И думаю, твоему Боссу это все уже доложили.
Я смотрю на телефон – мобила молчит.
– А могли не докладывать?
– Вряд ли. Тимур рвал и метал.
– Прости меня. Твоя карьера... – мне жутко стыдно.
Но Леди Х реагирует совершенно неожиданно.
– Я не делаю карьеры в детективном бизнесе. Не о чем тут жалеть вообще. Тимур злится, а я рада, что есть повод уйти. Я получила хорошее предложение от ФСБ. Специальный отдел по борьбе с организованной преступностью. Там все серьезно, и они во мне очень заинтересованы.
– Но, Наташа... это в тысячу раз опаснее! – ужасаюсь я.
– Именно то, что нужно.
Про себя я думаю, что она чокнутая. Окончательно повернута на экстриме. И это так странно для миниатюрной и хрупкой девочки.
– Значит, тебя это все не напугало?
– Абсолютно.
– Но мне показалось, что твой голос...
– Да, я переживала – за тебя. Ты же только начинаешь в своем бюро, и сразу такие виражи. А тебе еще жить...
Пожалуй, она говорит это неопытному, несмышленому, бестолковому новичку. Не мне.
С другой стороны, известно ли об этом Генке? И если известно, почему он молчит? Ни крика, ни шума, ни пыли.
Леди Х смотрит на меня вопросительно.
– Поедем ко мне?
Я киваю. Нет смысла избегать секса, если рядом такая заботливая, такая надежная, такая верная подруга.
– Ты верна мне, моя девочка?
– Дать презерватив?
– Не надо.

17. ЖАР

И только утром вдруг соображаю, что из-за моей встречи с Леди Х Лариса не дождалась ужина. Если ждала его вообще. Звонить с извинениями в течение дня неловко. В течение дня я сижу в офисе, курю с Игорьком и прошу его – на всякий случай – узнать координаты Эдиты Семаковой.
– Ого! Это для тебя лично или по делу?
– Свои личные дела я пока сам могу утрясти.
– Не растряси!
Мы ржем. Курим, дурачимся. Появляется Ирина.
– Что за веселье? Вырабатываете гипотезы?
– Тестостерон! – поправляет Игорь.
– Зависнуть бы где-то вместе, – предлагает она. – Хоть расслабиться.
– Давайте сегодня в «Юнге». Прикольно там!
– А где «Юнга»?
Они спорят о клубе и меня тоже пытаются втянуть в спор.
– Ты же за «Юнгу»?
– Я пас сегодня. У меня свидание.
– Свидание? Да, ну! Брось ты это! – смеется Ирина.
– Бери девушку с собой! – предлагает Игорь. – Посидим вместе. Можем и Кира взять. Кстати, опять о тебе спрашивал.
– В смысле?
– Не ищешь ли ты каких данных.
– А у меня просто спросил, как продвигаются наши с тобой дела, – добавляет Ирина. – Но как-то так, знаешь, двусмысленно...
– Эротические фантазии замучили старого чекиста! – делаю вывод я. – Ок, сегодняшний вечер мне нужен, а потом – куда угодно.
Игорь устанавливает адрес и телефон Семаковой. Я помню, что поставил крест на своих подозрениях относительно Эдиты, но продолжаю поиск по инерции. Просто, чтобы не остановиться и не признать свое поражение.
Эдите тридцать два года. Она работает PR-директором в компании отца и, наверное, очень профессионально общается по телефону. Но я не хочу ей звонить. У меня нет никаких веских оснований втягивать ее в это дело.

Вместо этого, ближе к вечеру я звоню Ларисе.
Весна зеленит редкие деревья и немощные городские кустики. На газонах подрастает короткая зеленая трава и кое-где лезут одуванчики. Это радует и как-то отвлекает. Хочется бродить пешком по паркам и нести ахинею.
Она говорит, что уже свободна, и я могу забрать ее на автобусной остановке. Я забираю. Пожимаю ее руку и открываю ей дверцу.
– Простите меня за то, что вчера не вышел на связь. Возникли неожиданные проблемы на работе.
– Ничего, все нормально. Я тоже была занята. У бабушки случился приступ...
Я гляжу на нее. Она поправляет волосы, вытягивая одну прядь до носа. И мне вдруг приходит в голову, что она врет. И может, по той же причине, что и я.
– Зачем вы это придумали? – спрашиваю я неожиданно для самого себя.
Она пожимает плечами, оставляет волосы в покое.
– Не знаю. Наверное, чтобы вам не было неловко из-за меня.
– Но мне действительно неловко. Я сожалею, что не смог прийти.
– Наверное, я тоже.
Я совсем теряюсь. Вдруг с ней перестает быть легко и становится так же зыбко и неясно, как в тот момент, когда она ушла из кафе «Амур».
– А у нее, правда, был приступ. Только днем, – добавляет она. – Куда мы едем?
– Ужинать.
– В шикарный ресторан?
– Не в шикарный, просто в ресторан. Или вы снова не голодны?
– Не голодна.
– Тогда будете разглядывать публику.
– И официантов.
Повисает пауза.
– Японскую кухню любите?
– Да. Но суши не люблю.
– А что вообще любите?
– Апельсины.
– Просто апельсины?
– Да.
– Мои друзья приглашали нас в клуб. Но там... грохот. Мне хотелось побыть с вами в тишине.
– У вас есть тут друзья?
– Коллеги.
– Сыщики. Они смотрели бы на меня подозрительно.
Я тоже смотрю на нее подозрительно.
– Мне кажется, у меня жар, – говорит она.
Дотрагиваюсь до ее лба, и она кладет свою руку на лоб поверх моей. И у меня тоже начинается жар. Я останавливаюсь, пристав к обочине.
– Вы не хотите в ресторан?
– Нет.
И я снова не знаю, что ей предложить.
– Хотите купим много апельсинов?
– Я много не съем, а для девчонок – не нужно. Я жадная.
Я понимаю, что она не оставляет мне вариантов. И она прекрасно отдает себе отчет, к чему подталкивает нашу беседу.
– Хорошо, я куплю всего килограмм, мы поедем ко мне и все съедим.
– Вы же говорили, что у вас «Посторонним вход воспрещен».
И снова проскальзывает что-то такое... не очень ясное в наших общих намерениях. Я гляжу прямо ей в глаза и никак не нахожу слов, чтобы высказать то, что меня смущает.
 – Я поняла, – говорит она вдруг. – Выходит, что я снова сделала вам непристойное предложение. Как и в прошлый раз...
– То есть вы имели в виду именно это? И в тот раз тоже?
– Наверное, вы так выглядите. Очень привлекательно. Но если вы не хотите меня, значит, у вас есть женщина, есть полноценные отношения, которые вас устраивают.
Я пожимаю плечами.
– А если хочу?
– Значит, эти отношения вас не устраивают.
– Но они все равно есть?
– Это ясно.
– Я боюсь, что секс разрушит... что-то очень нежное, настоящее, – признаю я. – Вы не боитесь этого?
Она смотрит удивленно, непонимающе.
– Так вы купите мне апельсинов?
Я снова выруливаю на шоссе, но, честно говоря, чувствую себя не очень уютно. Я чувствую разочарование, словно передо мной в музее Венера Милосская слезла с постамента и сказала:
– Вот же мои руки. Я не из камня, я живая женщина – возьми меня! Только купи мне кило апельсинов.
Может, это молдавские традиции. Я захожу в супермаркет, покупаю апельсины, бананы, киви, и мы поднимаемся в мою квартиру.

18. БЛИЗОСТЬ

Я ставлю чайник, а моя гостья, оглядев квартиру, опускается на кухонный табурет и начинает чистить апельсин. Молча и сосредоточенно.
– Черный-зеленый?
– Что?
– Чай. Черный или зеленый?
– Зеленый. Я думала, служебные квартиры не такие.
– А какие?
– Как офисы. С кожаными диванами.
– Это ваша эротическая фантазия.
Она не отвлекается от апельсина.
– А ваша?
– Не знаю. Меня не мучат эротические фантазии, даже эротические сны никогда не снятся.
– Значит, вы в этом смысле вполне реализованы.
– У меня, скорее, романтические фантазии, – сознаюсь я.
– Например?
– Свидание на берегу моря – при луне. Чтобы на воде дрожала лунная дорожка...
– У вас такого не было?
– Нет. А у вас?
– У меня было.
– И какое было море? Черное?
– Нет, Средиземное. Я там отдыхала с одним парнем. Давно, в молодости, еще когда в институте училась.
– И чем закончилось? Никто не утонул?
– Никто. Но наша любовь утонула. Исчерпала себя. Люди очень быстро заканчиваются друг для друга. Будете апельсин?
– Нет. Спасибо. Как ваш жар?
Я снова касаюсь ее лба и не нахожу никакого жара. И у себя тоже не нахожу. Снова, как и при нашей первой встрече, мне кажется, что она вызывает у меня не сексуальное, а какое-то другое желание. Но какое?
Я сажусь напротив и гляжу на нее. Она не сутулится и не расслабляется по команде «вольно». Выглядит привычно напряженной.
– Мне кажется, вы работали моделью.
– Работала. Но это тоже утонуло в Средиземном море. У меня многое утонуло. Ой, чайник у вас кипит.
Я завариваю чай из пакетиков. Холостяцкий чай с искусственным ароматом. Она созерцает зелеными глазами зеленую жидкость в чашке.
– Расскажите, что вы сейчас расследуете, – просит вдруг.
– Одно убийство. Но это неинтересно.
– Понятно. Неинтересно убийство. Холодное и циничное.
– Глупое и шумное – так точнее.
Она звенит ложечкой.
– А сахар вы мне положили?
– Нет. Вы же модель.
– Уже не модель. Две ложки, пожалуйста.
Она подходит с чашкой к окну.
– Почему-то кажется, что вы здесь не живете.
– Потому что я много работаю.
– А потом?
– Когда?
– Вернетесь домой?
– Не знаю. А вы?
– Я куда-нибудь уеду. Но не домой.
– Не хотите жить в Москве?
– Не хочу жить в городе, где я была горничной или сиделкой. Понимаете?
– Да. Но это потому, что вы здесь одиноки.
Я поднимаюсь и делаю шаг к ней. Приближаюсь и беру ее за талию. Ловлю запах апельсинов. Она не подается назад, так и остается стоять прямо и напряженно перед темным окном, глядящим на спящий спальный район.
– Вы встречаетесь с кем-то? – спрашиваю прямо.
– Нет.
– Как долго?
– Долго.
И почему-то мне кажется, что ее ответы ничего не проясняют. Точнее, не проясняют самого главного: что она делает в моей квартире. Пьет зеленый чай и смотрит в окно? Зачем?
– Вы же никуда не спешите? – оборачивается она ко мне, словно угадав мои мысли.
– Конечно, нет.
– Мне так спокойно, что не хочется... ничего.
Ясно. Я киваю самому себе.
– Могу предложить мягкий диван, душ и чистое постельное белье.
Она все принимает. Уходит в ванную. Я расстилаю постель и уже приглядываюсь к напольному ковру – спать мне, видимо, придется в холодном одиночестве.
Гостья возвращается в моем халате, непривычно обвернутом вокруг ее талии. Ложится, закутывается в одеяло и отдает мне халат.
– Это я напрокат брала. Спасибо...
Я тоже иду в душ. И чувствую себя как-то странно. Вроде бы и бытовуха, а так все вывернулось наизнанку. Возвращаюсь в том же халате и выключаю свет.
– Как вы? – спрашиваю у гостьи.
– А вы?
– Я на полу лягу.
– Не вздумайте! С вами мне теплее будет.
Ого, заявочки! Честно говоря, не знаю, что делать. Ложусь в халате и тоже натягиваю одеяло. И все это так жутко на меня непохоже, что я ощущаю себя на другой планете.
Она приникает ко мне, кладет голову на плечо, я провожу рукой по ее спине, по голым ягодицам. Моя гостья абсолютно обнажена и максимально доступна. И халат мне начинает мешать.
– Лара... вам не холодно?
– Холодно. Но с вами сейчас теплее.
Я глажу ее спину. Она приникает ближе. И, наконец, я нахожу ее губы и целую ее. Мне хочется видеть ее лицо, но я угадываю ее черты интуитивно. Она улыбается, и я целую ее улыбку.
– Вы же сказали, что вам спокойно, и вы ничего не хотите, – напоминаю я.
– Я передумала.
Теперь и она целует меня, развязывает пояс и стягивает с меня халат.
– Вы же от меня прятались! – напоминаю я давнюю обиду.
– Я не хотела... влюбляться в вас. Вы мне показались шикарным и резким. Это опасное сочетание.
– Но я не такой.
– И я не такая, – роняет она между поцелуями.
Но уже слишком горячо. Мне уже хочется верить, что она давно ждала меня. А я ждал ее. Искал ее и нашел. Это ли не счастье?
После секса я снова обнимаю ее, но это уже совсем другие объятия. Ее тело – уже мое тело, ее дыхание – уже мое дыхание, ее сердце – уже мое сердце.
– Хорошо, что ты приехала в Москву из своей Молдовы и дождалась меня здесь, – говорю я.
Она приподнимается на локте и заглядывает мне в лицо.
– Мистер частный детектив, откуда у вас такая информация?
– О чем?
– О том, откуда я приехала.
– Читаю по твоей солнечной коже. Не угадал?
– И что еще вы обо мне угадали?
– В остальном я, скорее, ошибся.
Да, ночь удалась. Более того – жизнь удалась. Вива, Лара!

 19. ВИШНИ

Утром она исчезает. У нее обычный рабочий день. А я остаюсь один и никак не могу вернуться мыслями к делу Прохорова. Мысли рассеиваются. Сознание вдруг наполняется чем-то легким, невесомым, по-весеннему ароматным и солнечным. Если мысли складываются из слов-понятий, но вполне объяснимо, почему мысли закончились: слова рассыпались на солнечные блики.
Это любовь. Абсолютно уникальная любовь. Абсолютная любовь.
Меня выплескивает в город, где все движется быстрее и радостнее. Кажется, весь мир переполнен осязаемым, весенним, благоухающим счастьем. И меня – волной этого счастья – заносит в компанию Семакова. Я представляюсь репортером агентства новостей и спрашиваю Эдиту Валерьевну. Не потребовав ни удостоверения, ни предварительной записи, секретарша проводит меня к кабинету Эдиты. Мне чудится, что все вокруг поглощены, как и я, своим счастьем и не хотят отвлекаться по пустякам.
Эдита тоже не отвлекается. Она делает мне пальцем знак «Тссссс!» и кивает на диванчик для посетителей в углу кабинета, а сама продолжает говорить по мобильному телефону. Потом, не прерывая разговор, поднимается из-за стола и, повернувшись ко мне спиной, подходит к окну.
За окнами разливается солнце. Она говорит что-то быстро, четко, приводя какие-то цифры. Эдита – высокая, с длинными гладким черными волосами. Она острая. У нее тонкие, острые черты лица, острые локти. Но в этой своей остроте и четкости цифр она безумно мила. Теперь она стоит ко мне в профиль, и я разглядываю ее фигуру, обтянутую коротким темным платьем с высоким воротником. На плечи накинут то ли шарф, то ли платок серо-синего цвета. Разговор между тем становится более понятным. Теперь речь идет о выпуске серии новых антиаллергических препаратов, широко разрекламированных в средствах массовой информации перед летним сезоном бесконечной аллергии. Она отвечает на вопросы, постукивая ногтями по стеклу, словно приглашает кого-то снизу подняться на четвертый этаж.
 Наконец, захлопывает телефон и оборачивается ко мне.
– Вот, ваши конкуренты жаждут горячих новостей. Здравствуйте, господин...
– Илья Бартенев, частный детектив.
И вдруг, даже в своей всепоглощающей радости, я замечаю, что лицо у Эдиты совсем не радостное.
– Но мне сказали, что вы...
– Я не хотел объявлять свою должность в коридорах компании.
– По поводу?
Она не садится на свое место, а продолжает стоять у окна и смотреть на меня. И на фоне окна кажется еще тоньше и острее, чем есть.
– По поводу убийства Виталия Прохорова.
– Чем я могу помочь?
Она спрашивает это спокойно. Но голос заметно ломается. Что-то звенит в нем еще, кроме простого вопроса. Она думает, чем еще должна поинтересоваться, и, наконец, находится:
– Почему вы спрашиваете об этом? Я не знала его при жизни. Вообще не знала.
И моя весенняя радость мгновенно меркнет. Так, словно из весеннего дня я попадаю в полосу бесконечного, серого, непроглядного дождя. И я... попадаю в эту полосу случайно – совершенно случайно, иду сквозь дождь, как по туннелю, и понимаю только одно: он не приведет к свету. Я уже не вернусь в тот солнечный день, из которого пришел. Этот день уже никогда не будет прежним.
– Эдита Валерьевна, в момент убийства Прохоров был не один. Рядом с ним находился его друг, Олег Сотник. Вы знакомы с этим человеком?
– Нет.
– Никогда не встречались?
– Никогда.
– Курить у вас можно?
– Курите.
Я закуриваю.
– Эдита, я не из милиции, – говорю ей внятно. – Я расследую это дело не для того, чтобы сообщить результаты правоохранительным органам. Вы это понимаете?
– Меня не интересует, кто вам платит.
– Хорошо, скажу иначе: у вас нет необходимости врать мне. По словам Сотника, вы не только знакомы, но даже состояли в сексуальной связи.
Она медленно садится.
– Это для него... это расследование?
– Нет.
– А для кого?
– Я не имею права разглашать эту информацию.
Она кивает самой себе и говорит абсолютно неожиданно:
– Мне сегодня приснилось, что я рву вишни... с ветки. И красный сок течет по рукам. Такого никогда не было со мной наяву. Но этот сон – к стыду...
– Вам стыдно?
– Не то чтобы стыдно... А очень гадко. Я надеялась, что никто никогда не придет ко мне с такими вот... вопросами.
Она снова стучит длинными острыми ногтями по полированной поверхности стола. Выцарапывает свою истину.
– Что было наяву, Эдита?
– Наяву... было очень много всего. Если вы... хоть когда-нибудь кого-то любили... Не знаю, как объяснить это мужчине, – она дергает плечами. – Мы познакомились, когда он только приехал в Москву. У него горели глаза и совсем не было денег. Не то что на собственный бизнес, даже на вход в ночной клуб. Я брала деньги у отца и отдавала ему. Потом продала машину. Потом отец догадался – мы много спорили, но в конце концов он сдался, сказал мне, что я помешалась, и он бессилен открыть мне глаза, что остается только ждать, пока это помешательство пройдет.
Потом бизнес Олега, организованный на мои деньги, стал приносить доход. Я перестала быть ему нужна – начались измены, ссоры, провокации. Он сказал мне:
– Ты всего лишь богатая телка с упругими титьками. Ты мне надоела. Я не хочу тебя больше! Когда же ты поймешь это?
Я поняла. Мы порвали отношения. Я ушла в работу, пытаясь хоть как-то загладить свою вину перед отцом. Читала об успехах Сотника и рыдала, закрывшись в офисе. Потом... постепенно... стало легче. Не настолько, конечно, чтобы я вышла замуж за другого или просто завела новый роман, но я, по крайней мере, перестала жить новостями о его жизни. Прошло пять лет.
Отец знакомил меня с мужчинами, а я была уверена, что их интересую не я, а его деньги и связи. Наконец, мы выбрали вместе с ним одного – наиболее обеспеченного, но заискивающего в моем отце по политическим соображениям. Мы стали иногда видеться и однажды вместе поехали ужинать в «Галерею». И в тот вечер в «Галерее» я встретила Олега с какой-то моделью.
Как и не было пяти лет рыданий и пузырьков со снотворным. Он подошел ко мне и сказал:
– Если ты меня еще помнишь, поедем сейчас со мной!
И я поехала. Оставила своего спутника за столиком и ушла с Олегом. Он привез меня в свой загородный дом. Все было так хорошо, что я боялась поверить, что это наяву. Все казалось честным и настоящим до самого утра.
А утром он сказал:
– Как видишь, я легко обхожусь без тебя и твоего папаши. Хотел показать тебе это воочию. А ты – ворона – так никому и не нужна? Сколько ни давай за тебя приданого, нет охотничков? Ну-ну! Покаркай погромче! Авось и отзовутся люди добрые – помогут твоему горю!
Я гляжу на нее во все глаза. Не потому, что она решилась на такую откровенность перед незнакомым человеком, а потому что мое сердце... стучит все глуше... и глуше... и глуше. Весенний день мрачнеет настолько, что становится беспросветным.
Эдита тонка и хороша собой. Другая бы на ее месте пользовалась всеми преимуществами положения богатой невесты, а она... она выбрала такой зыбкий путь, следуя за своим сердцем.
– О, Боже! – выдыхаю я наконец. – Эдита, что вы наделали?!

20. ПЛАНИРОВАНИЕ СЕМЬИ

Она роняет голову на руки.
– Да, я наделала... Стала искать людей, которые могли бы взять такой заказ. И через третьи руки получила номер Сухаря, как его называли. Он назначил мне встречу в каком-то кафе на окраине. Я оделась, как проститутка – в шорты, какую-то блестящую майку, сверху натянула полушубок. Лицо спрятала за меховой шапкой. Надела высокие ботфорты, чтобы все на ноги смотрели, а не в лицо. Принесла ему задаток и назвала те места, где Олег обычно бывает вечерами. Договорились, что после выполнения работы я отдам остаток суммы.
А потом из новостей я узнала, что возле «Кара-Кума» убит Прохоров, а Олег доставлен в больницу с ранением, но опасности для его жизни нет. Вот тогда я поняла, что наделала. Я даже не знала этого Прохорова, не знала его семью.
Я ждала, что Сухарь выйдет на связь, но он, видимо, понял, что вторая часть обещанной суммы ему уже не светит. И так и тянулись эти дни – до вашего прихода, господин Бартенев. В ожидании звонка от Сухаря или из милиции...
– Меня Илья зовут...
– Что мне теперь делать... Илья?
Я думаю.
– Что сделано, того уже не вернуть и не исправить. У Прохорова остались жена и сын шести лет. Сотник жив, почти здоров, сидит с охраной на своей вилле и планирует скоро вернуться на работу. Запомните одно: ваша жизнь уже пошла мимо этого человека... дальше.
– Дальше? В тюрьму? – она смотрит прямо мне в душу синими глазами.
– Я не Господь Бог, чтобы судить о степени вашей вины и глубине вашего раскаяния... Эдита, уезжайте из Москвы! Поживите где-нибудь за границей... А ваш отец, я думаю, сможет здесь, на месте, нейтрализовать эту ситуацию. Только расскажите ему обо всем честно, как бы ни было стыдно. Прямых улик против вас нет... и не будет.
– А Сухарь? Если он во всем признается?
– Он убит. И те, кто был с ним в ту ночь, тоже...
– Но... Вы ведь все равно расскажете заказчику о результатах расследования...
– Расследование заказала Ольга Прохорова. И она, безусловно, имеет право знать правду о смерти мужа.
– Она заявит об этом в милицию?
– И это тоже ее право. Мы не можем этому помешать. Но подтвердить результаты нашего расследования и доказать вашу вину – это уже дело милиции. Поэтому единственное, что я могу вам посоветовать, уезжайте! Пока еще есть время...
Она возвращается к окну.
– А он... он узнает обо всем. И будет смеяться надо мной.
Я подхожу и становлюсь рядом с ней у окна. Иногда чувствуешь себя по одну сторону баррикад с посторонним, малознакомым человеком.
– Не думайте об этом, Эдита. Знайте только, что вы красивая, умная женщина. Вы просто немного сбились с пути. Убить человека – еще не значит убить свое чувство к нему, не значит стереть всю боль, которую он причинил. Вы должны были победить не его, а именно свое чувство, свое сердце, которое так ошиблось. Понимаете меня? Я тоже совершал ошибки, которые стоили жизни других людей, поэтому сейчас не могу осуждать вас. Уверен, что вы обязательно встретите... другую любовь. Совершенно, абсолютно другую. Абсолютную любовь...
Я протягиваю ей визитку со своим номером телефона.
– Звоните, если вдруг возникнут проблемы.
Иду к двери, а она продолжает смотреть на мое имя на карточке. И вдруг окликает так, словно забыла спросить у меня самое важное.
– А вы?
– Я?
– Вы встретили?
– Да.
Я выхожу из компании Семакова в весенний день с тяжелым сердцем.
Снаружи, как по команде, бойко начинает звонить телефон: Никифоров, Ирина, потом Леди Х. Я не отвечаю ни на один звонок. Вместо этого сам набираю пока еще не очень знакомый номер – непривычный номер любимого человека.
– Ну, что ты? – спрашивает Лара шепотом. – Бабушка спит.
– Я... Знаешь, я дошел до конца... этого дела.
– Здорово! – шепчет она.
– Здорово... и не здорово. Иногда самое светлое чувство может толкнуть человека на самые темные поступки и привести к ужасным последствиям. Я люблю тебя. Не отвечай ничего. Прости, что по телефону. Но я хочу сказать это сейчас...
– Не волнуйся, – смеется она. – Ты сказал. Все нормально.
– Нет, не это, – я тоже усмехаюсь. – Не то, что я тебя люблю. Я не впервые люблю и не впервые признаюсь в этом. Я хочу сказать другое – впервые. Я хочу...
И вдруг понимаю, что слишком много «хочу» и много «я» в этом телефонном диалоге, и так мало ее самой...
– Лара, давай поженимся. Здесь, в Москве, где мы встретились...
Теперь в этом разговоре нет ни меня, ни ее, есть «мы».
– Пошутил? – спрашивает она.
– Нет.
– Но ты же меня не знаешь.
– И ты меня не знаешь. Мы в равных условиях. И оттого, что мы будем встречаться дальше, мы не узнаем друг друга лучше, мы узнаем друг друга по-другому. А я хочу, чтобы мы поженились сейчас – такими, какие мы есть.
Она отвечает что-то невнятное.
– Не хочешь?
– Мне кажется, ты жалеешь меня...
– Жалею? И награждаю таким подарком – собой? Тебе кажется, что я подарок? Тогда пожалей и ты меня – согласись.
– А вдруг ты маньяк?
– Я справку тебе покажу, о вменяемости.
– Хорошо, – она торопится закончить разговор.
– Согласна?
– Да, я согласна. Потом поговорим.
Она отключает связь. Я нахожу себя в потоке машин на шоссе – еду в офис.
И вдруг она звонит снова. Я пугаюсь от неожиданности и от внезапной мысли, что она могла передумать.
– Забыла сказать самое главное. Я люблю тебя. И спасибо за то, что...
– За что?
– За то, что это наяву...
Когда я подъезжаю к офису «Спартака», день передо мной немного светлеет. Высыхает в сознании непроглядный дождь Эдиты. Снова проступает весна с ее ритмами и живыми эмоциями. Но внутри этой весны все равно остается зыбкая влага.
Последний звонок перед входом в «Спартак» – Леди Х.
– Поздравь меня, мой милый. Я – агент ноль-ноль-семь.
– Поздравляю.
Каждый идет своим путем. Широким или узким, прямым или путаным. Леди Х выбрала свой и шагает очень уверенно, так, словно другого варианта никогда не существовало.
– Поздравляю.
Главное – это душевное равновесие и внутренняя уверенность.
– Поздравляю.
Это все, что я могу ей сказать.

21. ИТОГ

Может, в «Спартаке» без моего непосредственного участия прошло уже не одно заседание, но в кабинете Никифорова я застаю всех членов нашего тайного общества в сборе – Кира, Игорька, Романа, Ирину и самого Генку со странным выражением на лице.
Это выражение передает то ли скорбь, то ли траур – и не иначе, как по моей заблудшей душе.
– На звонки мы не отвечаем? – осведомляется Генка вежливо.
– У меня была важная встреча.
– Встреча? В рабочее время?
– Да, деловая встреча.
– Не касательно ли дела Прохорова?
– Касательно.
– И что вы можете нам сообщить касательно этого дела?
– Можем сообщить, что расследование закончено и заказчик покушения установлен.
Не знаю, что они обсуждали в кабинете Босса до моего появления. Может, снова выдвигали рабочие версии и искали наиболее правдоподобную. При моем ответе у Киреева отвисает челюсть.
Генка сразу оставляет насмешливый тон.
– Есть доказательства?
– Есть. Но сначала я хочу уточнить при всех некоторые детали. Я впервые участвовал в расследовании дела вашим бюро. Мы работали над ним вместе, мы обменивались информацией. Теперь я хочу знать, могу ли я не разглашать результаты расследования до определенного срока и настаивать на прекращении следствия?
Никифоров смотрит на меня не моргая.
– На каком основании?
– Не могу сказать.
– Понимаете, господин Бартенев, – вмешивается Кир, – если дело расследует бюро, это уже не ваше личное дело и не ваши личные основания.
– Перед твоим приходом, Илья, Александр Васильевич почти убедил нас в виновности Сычева, бывшего партнера Прохорова, – поясняет мне Генка.
– Главное, как я понимаю, не убедить кого-то в своей гипотезе, а представить доказательства, – парирую я.
– И ты хочешь сказать, что обладаешь достаточными доказательствами, чтобы мы прекратили работу над этим делом? Я могу положиться на тебя и сообщить клиенту, что виновные установлены? – нажимает он.
– Да.
– Хорошо, – Босс кивает. – Так и сделаю. Все свободны.
– Геннадий, в таких делах нельзя доверять человеку, который умышленно скрывает пути и методы своего расследования! – взвывает Кир.
– Александр Васильевич, я принял решение, – обрывает его Никифоров.
Все выходят, слегка огорченные тем, что все окончилось так неинтересно. Все выходят, а я остаюсь.
– Задержусь на пять сек с твоего разрешения, – усмехаюсь Генке.
– Да уж, будь так любезен. Что за интрига с недо-разоблачением?
Он закуривает и швыряет мне пачку.
– Покури, успокойся. И расскажи все по порядку.
Я спокоен, но закуриваю. Снова думаю о том, что Генке могли доложить об убийстве Сухаря, и не знаю, как рассказать ему эту историю... какой монтаж ей сделать. Блокнот с именем Эдиты не должен выплыть на поверхность.
И впервые жалею, что работаю не на самого себя, а на этого парня, перед которым должен отчитываться. Наконец, подбираю подходящие слова и рассказываю о том, что Сотник упомянул имя женщины, с которой расстался не самым лучшим образом.
– Ее зовут Эдита...
– Не Пьеха хоть? Самое время говорить о неразглашении: любимая певица нашего Кира, – ржет Генка.
Я предельно кратко рассказываю историю Эдиты, очень упирая в авторитет ее отца. Генка присвистывает.
– Понятно, что Прохорова передаст все материалы милиции, – продолжаю я, – поэтому я и прошу тебя – не сообщай пока ничего Ольге. Дай Семаковой время уехать. Остальное уладит ее отец.
– Что тебе в ней? – удивляется Генка. – Ты же поборник законности в любом ее проявлении.
– Так обо мне говорят?
Я умолкаю. Что мне в Эдите, действительно?
– Да, просто... Если честно, она же не виновата, что этот дебил Сухарь убрал не того.
– Абсолютно неправовой подход.
– Исключительно неправовой.
Генка трет лоб, разглаживая горизонтальные морщины, а потом кивает.
– Ладно. Для Прохоровой несколько дней ничего не решают, а для Семаковой этого времени будет достаточно, чтобы уехать из страны. И, как знать, может быть, когда-нибудь нам придется обратиться за помощью к ее отцу...
Он вглядывается в меня. Снова закуривает.
– Молодец. Раскрутил.
– Я же обещал.
– Потом расскажешь на совещании подробно – пусть молодежь учится.
Кажется, самое сложное – позади.
– Гудим сегодня? – предлагает Босс.
– Я сегодня... свидание у меня.
– Не часто?
– Да я нашел ее просто.
– Кого? Молдаванку свою что ли? – удивленный холодный взгляд Босса врезается в меня.
– Да. Женюсь вот.
– Женишься?
– Будешь свидетелем?
– Свидетелем? Свидетелем чего? А, на свадьбе?
Может, слова «свидетель» и «свадьба» плохо сочетаются в его сознании, но Генка продолжает смотреть на меня недоуменно.
– Ты с ума сошел?
– Почему?
– Да это все... не стыкуется вообще...
– Что не стыкуется?
– Все, что я о тебе знаю.
– Смотря, что ты обо мне знаешь.
Он отворачивается.
– А она знает, чем ты занимаешься?
– Где я работаю? Ну, знает.
– Нет, не «где ты работаешь», а чем ты занимаешься?
– Ты про онанизм? Да, ладно! Все этим занимаются.
Его взгляд из недоуменного становится просто безразличным. Он не смеется моим шуткам и ни о чем больше не спрашивает. Я понимаю, что беседа окончена, и выхожу из кабинета.
Снимаю немного денег в первом же банкомате и заезжаю в ювелирный магазин. Телефонные объяснения – актуально и модно, но каждая женщина мечтает о традиционном золотом кольце с традиционным драгоценным камнем.
Оказывается, у колец есть размеры. Хм. Я не знаю, какой у нее размер, и даже не знаю, какой у меня.
– У нее тоненькие пальчики, – объясняю продавцу-консультанту.
– Какие это «тоненькие»? Как мои или вот как Танины? – она подзывает свою напарницу.
Я таращусь на их расписной маникюр. Останавливаемся на размере шестнадцать с половиной. Выбранное кольцо запирают в коробочку.
– А если не подойдет, его переделать можно будет в мастерской, – информирует Таня на прощанье.
Шопинг имеет свойство успокаивать. Конечно, это женский подход – сглаживать стрессовые ситуации реализацией своего права на обладание красивыми вещами. Но я очень надеюсь, что это кольцо вовлечет меня в другой виток жизненного лабиринта – тот, в котором я еще ни разу не был. И это предчувствие, безусловно, бодрит и отвлекает от воспоминаний о недоуменном взгляде моего Босса.

22. ОФИЦИОЗ

И все-таки ресторан. И все-таки чудесный вечер. У Лары нет ни вечернего, ни коктейльного платья, зато есть замечательная блузка черного цвета. Не очень праздничная, но я не устаю ее успокаивать.
Мне это нравится.
Мне нравится то, что я сказал ей по телефону, и еще больше – то, что я собираюсь добавить. Подталкиваю ей коробочку с кольцом и предупреждаю:
– Если оно не по размеру, мне сказали, его можно перешить...
Она улыбается. Открывает сюрприз.
И сюрприз точно впору. Она смотрит на свой окольцованный безымянный пальчик и спрашивает меня:
– Ты много раз дарил кольца?
– Нет. Это впервые. Никогда не делал этого раньше. Кольцо – это особый знак, наверно.
– Я не знаю, что нужно говорить в таких случаях, – она прячет руку под стол. – Знаю точно, что лучше не благодарить...
– Потому что подарок, как и секс, предполагает взаимное удовольствие. Скажи лучше, что ты довольна.
– Я довольна.
Потом мы просто молчим. Я думаю о том, что не представлял такого вечера в своей жизни. И если бы и представлял, то – как-то иначе, более нервно что ли. А сейчас все очень спокойно. Не пошло. Не приторно. В меру романтично.
Мы пьем шампанское и смотрим друг на друга.
– Переезжай ко мне, – предлагаю я своей невесте. – Не хочу, чтобы ты жила в рабочем улье. И не хочу, чтобы пропадала на гнилой работе. Это вообще противопоказано беременной девушке.
– Но я не беременна.
– Я это исправлю.
Она задумывается.
– А кем тогда будет мой ребенок по гороскопу?
А-а-а, умор-р-ра! Вот, о чем нам стоит беспокоиться. Я смеюсь.
– Так переезжаешь?
– А ты жил когда-нибудь с женщиной? – спрашивает серьезно.
– Нет. Но и с мужчиной не жил. Все впереди.
– Ты несерьезный!
– Твоей серьезности хватит на двоих. Чего ты опасаешься?
– Того, что я тебе надоем.
– Или я тебе надоем...
И я тоже становлюсь серьезным.
– Такое возможно. Мы взрослые люди и знаем, что чувства проходят. Но я уверен, что настоящая любовь не проходит, то есть она не проходит совершенно, от нее остается хорошая память, на которой будут держаться отношения. И эта память – в нас самих, в наших детях, в доме, в быте. Что еще тебя тревожит?
– Что у меня сейчас нет хорошей работы...
Она опускает глаза. И она не кокетничает – ей действительно до слез неловко, что до нашей встречи она не успела скопить миллион долларов и что я вынужден буду ее содержать. Я беру ее руку в свою.
– Даже не думай об этом. Хватит и того, что я работаю. Но если тебе станет совсем скучно, можешь искать что-то для души, а не для того, чтобы ценой собственного здоровья заработать на «бентли».
– Мы останемся в Москве?
– Я не знаю. В Киеве у меня квартира в центре и BMW шестой серии. Но здесь... у меня хорошая работа.
И Босс, который меня так настораживает.
– Я пока не решил, – признаюсь честно.
– Там остались родители? – спрашивает Лара.
– Нет. Никого не осталось. Родителей уже нет в живых. А твои?
– А мои в селе под Кишиневом. С тех пор, как я уехала учиться, мы виделись всего несколько раз...
– Пригласим их на нашу свадьбу.
– А у нас будет свадьба?
– У нас все будет по-настоящему. Только выбери удачный по гороскопу день.
Вот и вся официальная часть. Может, у нее еще остались вопросы, но она их не задает. Не решается спрашивать о том, опасна ли моя работа и смогу ли я не изменять ей.
И только когда я прошу ее собрать свои вещи сегодня же, она признается:
– Мне страшно.
– Почему?
– Я мало тебя знаю.
– Рискни. Ты же рисковая девчонка! Ты уехала от родителей, учила свою историю, была моделью, встречалась с парнями, топила свою любовь в Средиземном море, искала работу в чужом мегаполисе. Ты же умеешь рисковать! Рискни еще раз!
Но, может, под воздействием ее внутреннего смятения, меня тоже охватывает некоторая паника. Вспоминается гибель Маши... такая нелепая смерть, в которой был виноват я один. Я гоню мрачные мысли, но они наплывают. И словно на зло самому себе, я нажимаю на нее:
– Если ты меня любишь, ты рискнешь!
Она вдруг усмехается.
– Вот. Теперь узнаю тебя больше, шикарный и резкий мужчина. Конечно, я рискну... ради тебя. И ради своего чувства.
Мы берем такси и едем на ее квартиру. Она собирает скромные пожитки. Женщина в неизменном халате, еще четыре девчонки и старушка-хозяйка следят за нами пристально, опасаясь, чтобы мы не прихватили чужого. Лара прощается со всеми очень сухо, и я понимаю, что никакой особой дружбы тут не было.
– Подружка у тебя есть вообще, чтобы быть свидетельницей на свадьбе? – спрашиваю я.
– Нет. Можешь занять мне... какую-нибудь из своих женщин.
Хм. Да уж... Леди Х точно перестреляет половину гостей... Госпожу Семакову вряд ли можно считать «моей женщиной», хотя ее острая красота и ее боль задели меня до живого. А вот Ирина... будет хорошей парой для свидетеля со стороны жениха.
– У меня нет никаких женщин, кроме тебя. Остальные женщины – коллеги, официантки, киоскерши или киноактрисы – существуют в параллельном пространстве.
В моей квартире она чувствует себя сиротой, взятой дальними родственниками на время каникул из интерната. Спрашивает, куда можно положить сумку и повесить одежду.
– Куда хочешь, – я пожимаю плечами. – Ты такая же хозяйка, как и я. Делай все, как тебе нравится.
– А если тебе это не будет нравиться?
– Не будет нравиться, я скажу. Не волнуйся, я не очень деликатный.
– Мне показалось – очень.
– Это первое обманчивое впечатление.
Она садится на кровать и роняет руки между колен.
– Блин, так странно... это все.
– А то!
Я обнимаю ее за плечи.
– Мне тоже это все странно. Но я уверен, что это правильно.
Она приникает ко мне и целует в щеку.

23. ШУМ И ПЫЛЬ

– Большой секрет для маленькой, для маленькой такой компании, – напевает невесело Генка, бросая на меня колючий взгляд. – Что сияешь?
– Весна!
– В который раз – весна...
Я вполне готов к утреннему совещанию. Лара дома – наводит порядок, готовит ужин и ждет меня с работы. Мне кажется, что мы играем в какую-то чудесную, отнюдь не компьютерную, а какую-то старинную игру. В тили-тили-тесто...
Генка саркастичен более, чем обычно. Видно, что что-то напрягает его, точит изнутри и ему нужен всплеск – шквал эмоций и лавина гнева. Но мне не очень интересны причины. Он сам сказал, что в стенах этой конторы мы всего лишь коллеги, даже более того, он – мой Босс, и по правилам субординации я не имею права лезть ему в душу.
Весна катится к горячему лету. Солнце – к зениту. А мои мысли – к Ларе. Наконец, все собираются. И я замечаю, что долгожданное потепление никого особо не радует и не бодрит, кроме меня. Ирина выглядит хмурой, АлВас избегает глядеть в мою сторону, Игорь не может никак закончить какой-то разговор по телефону, Ромка надвигает черные очки, пряча за ними прищуренный взгляд.
– Итак. Это совещание – своего рода формальность. Точка в деле Прохорова. Мы работали над ним все вместе, у каждого были свои версии. Но так бывает, что пели хором, а один спел раньше всех, вернулся домой и уже успел поужинать, – Генка усмехается своему сравнению. – Может, не вполне удачная параллель, но сегодня нам остается только услышать о результатах расследования, проведенного Ильей.
И я не узнаю Никифорова. Его сарказм начинает разъедать те нити дружеских отношений, которые только начали протягиваться между нами в безжизненном пространстве его компании. А ведь он сам просил меня... спеть раньше всех в этом нестройном хоре. И он был доволен моей работой, еще недавно был доволен.
Мне не составляет руда повторить ребятам ту историю, которую я уже рассказывал Никифорову. Она уже прошла проверку на правдоподобность и ее итог целиком соответствует действительности. Я опускаю перипетии чувств, но замечаю, что лицо Ирины все равно становится каменным. Задевает помимо ее воли.
– Вот и результат, – подытоживает Генка. – Я сообщу его Прохоровой, а завтра мы займемся другим делом. На сегодня – все свободны.
– Постойте! – взвывает вдруг Киреев. – Я понимаю, что сейчас самое время поздравить нашего солиста с первым успехом, но давайте уточним некоторые детали. Лично у меня есть вопросы к его партии!
Генка смотрит заинтересованно. Я киваю.
– Давайте уточним.
Внутри покалывает. Не от страха перед вопросами Кира и не от неловкости за сокрытие фактов от своих коллег, а от того, что его враждебное отношение выплескивается наружу и заводит меня самого.
– Во-первых, начнем с того, что ранее ни в одном разговоре Сотник не упоминал о связи с Семаковой. А если и упоминал, то мы в свое время об этом ничего не узнали. Во-вторых, наемный убийца Сухарь, его сын Николай и их общий приятель Рубик, были найдены убитыми в квартире, зарегистрированной на имя Сухаренко. Как показала проведенная баллистическая экспертиза, оружие, из которого стреляли около четырнадцати-тридцати в квартире на пятом этаже девятиэтажки, принадлежит детективу агентства «Спартак» Илье Бартеневу и детективу агентства «Тимур» Наталье Вележкиной.
Все просто подаются к Киру. У Ирины округляются глаза.
– Закономерный вопрос – причем тут Вележкина? А при том, что подобная ситуация уже случалась совсем недавно, на трассе – при покушении на Гавриша. Господин Бартенев, который получил задание вести наблюдение (всего лишь) за банкиром, оказался очевидцем происшествия на дороге. Вот тогда он, не долго думая, открыл огонь по предполагаемым киллерам, спасая госпожу Вележкину, которая отвечала за личную безопасность Гавриша.
Речь сейчас не о том, что господину Бартеневу следует объявить благодарность за благородство по отношению к малознакомой даме, а о том, что детективное агентство – не поле для реализации личных амбиций, и о том, что верить человеку, который утаивает от коллег половину своих ходов, достаточно опасно. Мы расследуем дело об убийстве Прохорова, а получаем в результате еще три убийства, участие постороннего детектива и выхолощенный итог, который никак не отражает реальную картину. Я объясню, почему. Потому что два дня назад, как мы все помним, господин Бартенев отказался ознакомить нас с результатами дела. С какой целью? Ответ прост: чтобы дать виновной скрыться. Из каких таких соображений? Разумеется, из корыстных. Выходит, что удостоверение частного детектива дает право безнаказанно убивать, вымогать взятки и набивать карманы. Вот настоящий результат этого дела. Поздравляю, господин Бартенев! Вы делаете колоссальные успехи как для новичка, еще вчера изучавшего карту автомобильных дорог Москвы.
Я киваю.
– Спасибо, Александр Васильевич. Вы сами ответили за меня на все вопросы. Добавлю только, что на трассе наемники обстреляли машину банкира, а Вележкина – одна – должна была давать им отпор. В квартире Сухаря я оказался, чтобы расспросить его о Прохорове, а вынужден был защищать свою жизнь. А вина Семаковой – это… из другой области знаний и ощущений.
– Определять степень и характеристики этой вины – не ваше дело! – перебивает меня Кир.
– А учить меня вести расследование – не ваше.
Кир вскакивает.
– Геннадий Павлович, как вы позволяете ему такие выходки?!
И Генка, оставив вдруг свой саркастический тон, говорит очень четко:
– Потому что, Александр Васильевич, это действительно не ваше дело! Все, что предпринял Илья в целях расследования, он совершил с моего ведома и сообщил вам сейчас только, что я посчитал нужным. Это было непростое дело, и мы вышли из него очень достойно. Другое, будем надеяться, не доставит нам столько хлопот. Помните, что мы команда. Но иногда случаются исключительные случаи. А госпожа Вележкина нам абсолютно не конкурент, с недавних пор она сотрудник ФСБ и уполномочена бороться с организованной преступностью. Оказать помощь правоохранительным органам – долг каждого законопослушного гражданин, не так ли, Александр Васильевич?
Кир хватает со стола бумаги и выскакивает из кабинета.
Вдруг становится тепло и по-весеннему радостно.
– Ок. Нас всех можно поздравить, – говорит Ирина, подводя черту под непростой беседой.
И когда все выходят, Генка скашивает на меня взгляд.
– Молчишь?
– Молчу.
– Понял, как важно доверять Боссу?
– Понял, Босс...
– Думал, я ничего не знаю?
– Думал, ты не станешь меня выгораживать.
– Надоел мне этот Кир. Это был его последний спич в нашей славной организации.
Я отворачиваюсь. Не хочу участвовать в принятии подобных решений.
– Такой ты, значит, парень, – рассуждает вслух Генка. – Рискуешь. Куришь. Кокаин нюхаешь. Пьяный за руль садишься. Убиваешь людей. Соблазняешь агентов ФСБ...
– И что?
– Женишься зачем?
– Люблю ее.
– Лечиться тебе надо. Вряд ли ты можешь любить. Это паранойя какая-то.
Я пожимаю плечами.
– А ты?
– А что я?
– Дружком будешь?
– А дружка симпатичная?
– Ирина.
– Ирина? Куда ни плюнь – везде одна Ирина. Некого любить.
Я смотрю в стальные глаза Генки. Глаза человека, прошедшего войну. Не похожие ни на лживые глаза Кира, ни на наивные глаза Игорька, ни на отчаянные глаза Ирины.
– Кому еще лечиться надо...

24. ШТРИХИ

Не знаю, как у других, а у меня после завершенного дела всегда остаются в памяти... такие штрихи, которые уже не интересуют ни одно следствие, но которые очень важны для меня самого – для самоидентификации себя как личности, четкого осознания своих отличий от других людей и отличий других людей от меня.
И именно поэтому я вхожу в кабинет Сотника и нахожу его, несколько подурневшего за время болезни, но уже довольно активного, в его привычных декорациях.
– А, это вы, господин детектив, – он взмахивает здоровой рукой. – Присаживайтесь. Слышал я уже об этом деле. Ольга мне рассказала... Заявила, конечно, на Семакову. А той будто бы нет в стране. Да и отец хода делу не дает и, видимо, не даст. Все это я слышал.
Я остаюсь стоять. Гляжу на Сотника в его огромном кожаном кресле перед тонким монитором. Шикарно...
– И что вы думаете? – спрашиваю его и подхожу к окну, глядя на город.
– О чем? – Сотник оборачивается в мою строну.
– Обо всем...
– Не понял.
– О том, почему погиб ваш друг...
– Да потому что эта чокнутая наняла тупых киллеров!
– А если бы она наняла умных киллеров, погибли бы вы.
– Еще скажите, что она спасла мне жизнь!
Я пожимаю плечами.
– Дело не в киллерах, хотя действительно это оказались на редкость неумелые ребята, а в том, что отношения между людьми могут быть смертельными. А вы мне сказали, что между вами и Эдитой не было ничего серьезного...
– И зачем вы мне это повторяете?
– Затем, чтобы вы знали, что люди вокруг вас – не роботы, не куклы, не фантомы, не мумии, не свиньи-копилки, а люди. Что им бывает больно. И страшно. И стыдно. И что это серьезно, Олег Валентинович. Чувства других людей и их судьбы – это серьезно.
– В смысле? – вскакивает Сотник. – Вы мне мораль читаете?
– Нет. Я просто предупреждаю вас об опасности...
– О какой еще опасности?! Эта больная убралась из страны и меня уже не достанет!
Я оборачиваюсь резко. Кулаки сжимаются невольно, но я сдерживаюсь.
Пожалуй, я не имею права... стискивать кулаки. Разве я сам не врал Энджи и не использовал ее сердце? Разве я не погубил ее жизнь? Не принес в жертву своим личным планам? Может, я сделал это не так цинично... А может, еще циничнее...
– Это чревато. Я знаю по собственному опыту. Относиться к миру вокруг как к трамплину для достижения личных целей – это чревато.
– Да ну! Глупо не использовать женщин, готовых ради получаса секса сыпать горы золота к твоим ногам! А чревато это или нет... Как вы видите – я в полном порядке...
На месте отца Эдиты я бы стер его в порошок, но старик оказался куда терпимее.
– Напомню вам еще одну вашу цитату, Олег Валентинович: «Мы же не разбойники. Мы честно вели свои дела, относительно честно. Мы же не на рэкете поднимались».
Сотник кривится, а я продолжаю:
– Так лучше бы вы поднимались на рэкете. Тогда – рано или поздно вы встретили бы достойного противника, а не слабую женщину. И тогда киллеры не промахнулись бы. Вот и все, что я хотел вам сказать. Мне очень жаль, что в результате вашей «относительной честности» погиб ваш друг.
– А не я?
– А не вы.
– И кто вас делегировал высказать мне подобную чушь?
– Со стороны нашего агентства – это бонус. Таковы правила – предупреждать фигурантов следствия о возможной опасности и возможных последствиях их действий. И я предупреждаю вас о том, что за нечестную игру вы заплатите очень высокую цену – выше, чем цена этого компьютера, этого бизнеса и даже вашей покалеченной ключицы. На этот раз вы легко отделались, но впредь – будьте осторожны.
Сотник смотрит на меня выпученными глазами.
– А если я позвоню вашему руководству и расскажу, что вы мне угрожаете?
– Позвоните. А лучше – напишите анонимку. Это более в вашем стиле.
Все, это последняя капля. Он бросается на меня с кулаками, но я слегка отпихиваю его левой – так, что он врезается спиной в шкаф и затихает.
– Не нужно, Олег Валентинович. Не меняйте свою тактику – вы же привыкли общаться со слабым полом.
Я оставляю его пришпиленным к дверце шкафа и выхожу из кабинета.

Передо мной – весенний, благоухающий свежим бензином и мокрыми тротуарами город. И я рад, что я сейчас здесь. Здесь и сейчас.
Мобильный высвечивает абсолютно неопознанный номер. Звонок так резко отрывает меня от мыслей о весне, что я отвечаю неуверенно, стараясь произвести на инопланетян наиболее благоприятное впечатление.
– Детективное агентство «Спартак».
– «Спартак»? Илья, это вы?
– Да.
– Это Эдита...
– Ах, – я останавливаюсь от неожиданности. – Очень рад вас слышать. Где вы?
– В Италии, в гостях у своей подруги. Здесь очень жарко, все купаются, веселятся. Так необычно...
– Здорово, это здорово. Вам нужно хорошо отдохнуть.
– А у вас как?
– У нас дождь был, но теплый. Теперь так пахнет... чем-то свежим, и пылью, и бензином.
Она смеется.
– Отец сказал, что уладил дела с милицией. И если вам понадобится хоть малейшая услуга, он всегда с радостью ее окажет. В любое время. Без лишних вопросов.
О, мне хорошо известна щедрость госпожи Семаковой. Я стараюсь перевести разговор на менее щекотливую тему.
– Ваша подруга – русская?
– Да, москвичка. Замужем за итальянцем. У них замечательная дочь Мария – год и два месяца. Они спорят, на каком языке она заговорит.
Я тоже хохочу.
– Но я все равно скучаю немного, – признается она. – По занятости, по суете, по работе, по отцу.
– Это нормально. Главное – не вспоминать ничего плохого и побольше спать. Думаю, через месяц вы вполне сможете вернуться домой – при условии, что забудете о Сотнике, – улыбаюсь я в трубку. – Лично я разогнал все дурные воспоминания. Женюсь. Через две недели – официальная регистрация. Даже заплатил, чтобы максимально ускорить процесс.
– Поздравляю, – говорит она быстро. – Это серьезное решение.
И я чувствую, как ее голос утрачивает часть радостных ноток. Я сказал это умышленно. Мне не нужна двусмысленность. Я слишком уважаю слабость этой женщины и одиночество ее сердца, чтобы играть на этом ничтожные партии. И она – в далекой Италии – в неопознанной телефонной сети – на берегу моря – и в моем воображении – берет себя в руки и продолжает весело:
– Спасибо вам за все – еще раз. Будьте молодцом – берегите свою девочку. Думаю, я скоро вернусь, и мы обязательно увидимся.
– Непременно. Я буду очень рад встрече. Сделайте побольше фотографий – я никогда не был в Италии...

25. ДРЕСС-КОД

Классно. Окейно. Суперово.
Гремит что-то в небе, хмурится, но разливается теплым дождем. Таким теплым, что хочется шлепать босиком по лужам, а не разгонять воду колесами машины.
У Генки настроение тоже весеннее.
– Сегодня у нас крутая вечеринка, ты в курсе?
Я пожимаю плечами. Смотря у кого это «у нас».
– Решили вот собраться все вместе, корпоративно, – Босс смеется.
– Я не люблю корпоративы.
– А корпоративы тебя любят! Есть традиция – отмечать каждое завершенное дело в хорошем клубе. А мы еще в «Папоротнике» не были – недавно открылся. Следовало бы там прописаться.
Я вспоминаю, что мы с Игорьком уже собирались в «Юнгу», но так и не пошли.
– А кто будет?
– Я, ты, Ирина, Игорь, Романыч, Стас и Колян – наши силовики, Эдик, ну, и Юлю прихватим – пусть на звонки отвечает.
По-моему, отмечать каждое дело – это нездраво. Но если Боссу хочется вывести коллектив в свет – почему бы и нет?
– Отметим отставку Кира, сплочение рядов и предстоящий День Победы. А потом – начистим медали и все на парад! – ржет Генка.
– Обязательно?
– Или у тебя медали ни одной нет?
– Есть. «За скромность при пожаре».
– А у меня есть... – его смех резко пропадает. – Есть немного. За особо важные операции награждали – за зачистку объектов, за взятие высоты, за освобождение заложников из захваченной больницы, такое...
– Это в Чечне все?
В глазах Генки не бывает весны. Не бывает теплого дождя. Не бывает солнечного рассвета. Гром для него – просто отзвуки далеких боевых действий.
– Да, клуб – классная идея, – быстро соглашаюсь я. – Позвоню только своей девочке.
Звоню, но она не берет трубку.
– Наверное, звук выключила, пока бабуля спит.
– Что за бабуля? Приданое?
– Не, она сиделкой работает. Не может уволиться, пока замену не найдут.
Босс никак не комментирует, не отпускает никакой колкости о гастарбайтерах из Украины и Молдовы, и я понимаю, что он настроен сегодня вполне миролюбиво.
– Я, знаешь, о чем подумал? Следовало бы пригласить еще одного человека, который помог нам в этом деле, – говорит вдруг Генка.
– Кого? – не врубаюсь я.
– Вот ты свинья! А кто прикрывал тебя на Сухаревской квартире?
Я смотрю на него, пытаясь понять, насколько он серьезен.
– Вележкину что ли?
– Конечно.
– Это ж корпоратив.
– Люди, которые нам помогают, нам не чужие.
– Да ну, Ген. Это не очень удобно будет.
– Я хочу поглядеть на нее. А ты ей вообще многим обязан, не так?
– Мы в расчете.
Босс качает головой.
– Не бывает расчета в таких делах. Или вы партнеры, или вы враги. Насколько я понимаю, враждовать у вас нет причин. Она ушла от Тимура и полностью уже акклиматизировалась на новом месте. И она – далеко не рядовой сотрудник ФСБ. У нее серьезные протекции, ей доверяют серьезные операции. Дружба с таким человеком нам совсем не помешает, скажу тебе честно.
Я уверен, что у Генки и без знакомства с Вележкиной достаточно связей в службе безопасности, и не могу понять, кому он пытается доставить удовольствие этим приглашением. Сажусь, наконец, за Генкин совещательный стол и подпираю голову рукой.
– Да у меня с ней... не только дружба. Вот в чем дело.
– Я не скажу ей, что ты женишься, – усмехается Генка.
И еще секунду всматривается в меня, ловя мой блуждающий взгляд.
– И женщине, с которой у тебя «не только дружба», ты предложил прикрывать тебя в перестрелке?
– Я не знал, что будет перестрелка.
– Да все ты знал!
Он еще думает о чем-то.
– Иногда не понимаю тебя совершенно.
– Иногда я тебя тоже...

Деревья зеленые-зеленые. Их мало, но они такие яркие, они рулят. Весна прорывается в город. Чумазые воробьи орут, как охрипшие певчие птицы, вернувшиеся из теплых стран. Голуби солидно расхаживают по площадям и гадят под двери гламурных бутиков.
Я встречаю Вележкину на Цветном Бульваре. Она садится в мою машину, и мы целуемся.
– С весной тебя! И с новой должностью!
– Спасибо, родной.
Милая, немного взъерошенная девочка. В этот раз она тонко накрашена и более сексуальна. Никаких мягких полуспортивных штанов. На ней брюки с острыми стрелками и короткий жакет, подчеркивающий талию. Все в коричневых тонах. Наверное, в офисах ФСБ введен определенный дресс-код. Даже не удивляюсь, что ее руководство утвердило коричневый цвет в качестве основного. Волосы ее по-прежнему топорщатся, и от этого она все равно кажется школьницей.
Идею Никифорова она принимает благосклонно.
– Почему бы и не посидеть с вашими ребятами?
«Почему бы и нет?» – как обычно, мы рассуждаем одинаково. Она улыбается.
– Поедем в салон красоты. Хочу прическу сделать.
Находим по пути какое-то заведение, я жду в машине. Она возвращается почти такой же, но волосы более приглажены.
– Лучше?
– Мне и раньше нравилось.
– Голова болит жутко, – достает из сумочки какие-то таблетки и глотает две сразу. – Нравилось?
Я смотрю на часы.
– Нас уже ждут. Других пожеланий нет?
– Есть. Два.
– Какие?
– Быть мужчиной и «майбах».
– Ты серьезно?
– Вполне.
– «Майбах» понятно, ладно. Хотя я и своей «бэхой» был бы доволен. Но быть мужчиной...
– Ты не доволен тем, что ты мужчина?
Я усмехаюсь.
– Доволен.
– То-то же! Я была бы сильнее. Злее. Зубастее.
– Тогда ты была бы Серым Волком, а не мужчиной.
Она хихикает.
– Моя милая Красная Шапочка, я хочу тебя, – говорит вдруг.
– Нет времени.
– Давай в машине.
– Блин, мы же в центре. И голова у тебя болела.
– Уже не болит. Сверни в переулок.
– Наташа... Тут некуда свернуть.
– Ладно, живи, – она сдается. – А где твоя «бэха»? Почему на этой гоняешь?
– Это Босса машина. Моя меня дома ждет.
– А где твой дом?
– В Киеве.
– В Киеве? Ты туда вернешься?
– Не знаю.
Она дергает плечами.
– Я думала, ты русский.
Еще пришьет чего доброго. Я обнимаю ее одной рукой и взлохмачиваю ее тщательно уложенные волосы. Она вопит – заглядывает в зеркало и начинает их снова приглаживать. Шлепает меня ладошкой по лицу.
– Ну, ты нормальный?!

26. ВЕЧЕРИНКА

Атмосфера дурачества захлестывает не одних нас. За столом ресторана «Папоротник» уже ждет вся честная компания. Тоже ржут и уже неприлично – с размаху – чокаются на попадание. Бокалы трещат.
«Папоротник» пахнет чем-то непонятным – не весенним, а тонким, восточным, одновременно сладким, пряным и острым. Дизайн в причудливом индийском стиле, официантки – в сари. Темный потолок и светлый пол. Обтянутые шелком стены и ярко-алые кресла. Никаких бамбуковых стульев и металлической посуды – перед нами искусственная и шикарная Индия.
Леди Х зачарованно оглядывается. И мне все начинает нравиться еще больше. Без Генки мы бы никогда не нашли такого места. В ресторане не очень много посетителей, но в соседнем зале – с баром и дэнс-полом – народу побольше. Музыка не очень громкая, но исключительно хаус, диджеи работают отменно.
Мы невольно начинаем двигаться в клубном ритме, наконец, садимся за столик, и Генка представляет Леди Х наш скромный коллектив. До нашего прихода они уже выпили, им весело, стол ломится от закусок, Ирина и Стас курят какие-то тонкие сигареты, судя по запаху – совсем не слимс, и все нам рады....
Генка дружески пожимает руку Леди Х.
– Очень много слышал о вас. Как на новом месте?
– Пока гладко.
Она стучит по столу. Потом по креслу. Генка подставляет ей свой лоб. Она три раза стучит по нему согнутым указательным пальцем, потом говорит:
– Я не суеверна.
Мы помираем со смеху. Мужчины пьют текилу, Ирина – мартини, Юля – белое вино, Леди Х просит водки.
– Раз уж горилки нам никто не привез...
Генка подмигивает мне.
– Зато пан Бартенев исполнит нам украинскую народную пеню в караоке.
– Я не в голосе.
Мне наливают «для голоса». Сидеть в индийском клубе, пить мексиканскую текилу и петь украинские песни – это слишком. Но в целом – смешно, никто ни над кем не потешается, каждый клоунит по-своему. Эдик расстегивает очередную пуговицу белой рубахи и начинает рассказывать, как он работал охранником у одной миллионерши, вдовы какого-то министра, и как она его домогалась – подстраивала покушения, заманивала в спальню, ходила при нем без белья и все такое. Я тоже закуриваю их слимс, передаю Леди Х. История забавная, но чем-то режет. Напоминает о моей ситуации с Иванной, когда оба вели себя истерически взвинчено. Не хочется вспоминать. Я забираю у Вележкиной сигарету: ей и так весело.
Ребята выглядят шикарно. Эдик – как голливудский актер испанского происхождения, Игорь – как местный озорник-пофигист, Стас – как успешный топ-менеджер солидной компании, Колян – как спецназовец в штатском и в отгуле. Ирина – в серебристо-сером, Юля – беж, Леди Х – коричневый дресс-код. Она сбрасывает пиджак и остается в прозрачной светло-коричневой блузке, вырисовывающей на ее теле узоры из причудливых цветов. Генка скользит взглядом то по ней, то по Ирине. Юля флиртует со Стасом. Остальные – явно не отказались бы от внезапного пополнения штата кадрами женского пола.
Но в целом – прикольно, не напряжно. Слегка обкурившись и прокомментировав кто во что горазд историю Эдика, переходим к танцам. Игорек сразу выхватывает какую-то девчонку в сари и с точкой на лбу. Мы все качаемся в волнах музыки, воображая себя героями индийского кино с американским хэппи-эндом. Я обнимаю Ирину. Генка увлекает Леди Х. Меня слегка уносит. Я оставляю свою партнершу Эдику и иду в туалет.
Тут прохладнее. Я плещу в лицо холодной водой и гляжу на себя в зеркало. Может, я уже стар для подобных вечеринок? Но – сказать честно – ни разу в жизни я не бывал в таком прикольном клубе.
Следом входит Игорек. Тоже окунается в умывальник. Встряхивает мокрыми волосами.
– Не пойму. Давно так не вставляло. Что за зелье такое...
Смотрит на меня, пытаясь сфокусироваться.
– Очухаться надо. Вроде соображаю, а вроде бы и нет.
И снова смеется.
– Если вы каждое дело так отмечаете, уже должен выработаться иммунитет, – хмыкаю я.
– Кто сказал? Никогда ничего не отмечали. Генка вообще с коллективом не очень братается. Да это и не дело особо. Так, дельце. Чисто на аналитику. Ну, ты его украсил трупами малехо, а так – ничего сверхвыдающегося... сверх... У нас такие дела бывали... о-о-о! Мама не горюй! И выкраденных детей возвращали, и заложников освобождали, и казино – по заказу – чистили!
Я как-то резко вдруг начинаю трезветь. Перестает быть смешно.
– И кто... детей возвращал?
– Генка. Ну, и Колян вот. И еще ребята прикрывали. Васек погиб тогда. В прошлом году. Я тогда задолбался по всем каналам инфу искать. очень сложно было. Зато после этого «мерс» купил. Так-то.
Снова окунается под струю воды.
– А клуб этот клевый... правда...
– А травка чья? Подарок заведения?
– Нет, Генка принес. Надо узнать дилера – реально улетная штука...
Игорек уже пришел в себя и готов продолжать развлекаться. А я стою, приклеившись спиной к стене. Не по себе как-то... словно кафельный пол стал разъезжаться под ногами. Вдруг сделалось очень неуютно. Очень зыбко. Игорь рассеян и не замечает ничего по моему лицу. Просто видит, что я стою без движения...
– Чего ты? Поплохело?
– Нет. Устал просто...
Просто я устал.
В зале нахожу Генку и быстро прощаюсь:
– Мне ехать надо. Удачно вам дотанцевать!
– Постой-постой! А... Вележкина как же?
– Извинись за меня. Мне пора, правда.
Спешу выбраться из этого фальшивых, киношных, индийских декораций. Подальше от блестящего шелка и алых кресел, подальше от бессмысленной музыки и бессмысленного веселья.
Если он хотел познакомиться с Леди Х – мог бы сказать мне об этом прямо, а не поражать мое воображение таким феерическим шоу.
Я пытаюсь восстановить в памяти утреннее настроение, дыхание весны, запах дождя и зелень деревьев. Но все это уже отполировалось дымом сигарет, шумом клуба, смехом и топотом танцующих. Город вокруг меня лежит темный, мрачный, совсем не весенний. Жизнь теплится только возле баров и круглосуточных супермаркетов.
Таксист включает шансон, и салон машины заполняет песня о трудностях пребывания в колонии строгого режима в условиях отсутствия здоровых гетеросексуальных отношений. Я пытаюсь не слушать слова, в голове еще носятся обрывки хаус-клубного ритма...
В моем районе уже нет огней. Все затихло. Я вхожу в квартиру, и запах клуба – восточный, сладковато-дурманящий, пряный, острый, кажущийся теперь приторным и душным, входит вместе со мной в мое жилище.

27. РАССВЕТ

Ничего страшного не случилось. Я просто усложнил, как обычно со мной и бывает. И даже не я виноват в этом, а дурь так рубанула по мозгам. Пора прекращать эти колебания нервной системы: от восторга до рвотных спазмов отвращения.
Смываю в душе сладковатый запах «Папоротника» и совершенно прихожу в себя.
В квартире тихо, и я не включаю свет, чтобы не разбудить Лару. Так же на цыпочках прохожу на кухню – глотнуть минералки. На кухонном столе белеет листок бумаги: «Я все-таки не могу. Не ищи на этот раз. Удачи». Под запиской – подаренное мною кольцо. Я вхожу в гостиную и понимаю, что ее нет.
Ее нет. Нет ее вещей. Нет никаких следов нашей едва начавшейся семейной жизни. Она, воспользовавшись моим отсутствием, просто улизнула, оставив на память золотое колечко размером шестнадцать с половиной.
Как и не было ничего. И, разумеется, я не буду ее искать. Это уже было и ни к чему не привело. Я не буду ей звонить, даже если она не изменит номер телефона.
Не очень поздно, слегка за полночь. Может, наши еще веселятся в клубе. Я сажусь у окна и гляжу в темноту. Что тут можно анализировать? Черным по белому написано: «Я не могу». Не может выйти за меня замуж, не может жить со мной, не может меня любить, не может заниматься со мной сексом, не может видеть меня каждый день. Попробовала – и не смогла. Думала, все у нас получится – при относительном достатке, в уютной съемной квартире, а ничего не получилось. Сердцу не прикажешь.
Я замечаю, что плачу, только когда под моим локтем на подоконнике начинает образовываться лужа. Итак, печальный итог – мне тридцать восемь лет, я абсолютно одинок и страдаю неврозом.
Хочется кому-то позвонить, но я понимаю, что это еще более опасный симптом. Звонить и рыдать в трубку – удел старых дев.
Сейчас, когда почти стукнул сороковник, мне, как никогда раньше, не хватает родителей. А с Ларой... у меня были родители, был дом, даже здесь, в чужом городе, и были бы дети... наши дети.
Я рыдаю как буйный псих в дурке. Я ненавижу свою жизнь и себя самого. Нужно принять то, что этого у меня не будет, а будет другое – бюро, дела, встречи, драки, погони, перестрелки, пьянки, «улетная» дурь. И уже поздно быть финансовым аудитором – это тоже заранее исключено.
Я плачу до тех пор, пока за окнами не начинает светать. Мне хочется видеть этот рассвет – хочется заглянуть ему в глаза. Но рассвет не чует недоброго. Начинается обычный весенний день, не предвещающий даже дождя.
Каждую секунду мне кажется, что я уже прихожу в себя, но какое-то воспоминание из тех немногих дней, которые мы провели вместе, снова вырубает меня, почище любой травки. С той лишь разницей, что тогда я хохотал, а теперь рыдаю.
Рассвет высвечивает мое опухшее лицо и красные глаза. После бессонной ночи мне не хочется спать, и я не знаю, чем можно себя отвлечь от мыслей о Ларе. За руль в таком состоянии я не сяду – боюсь самого себя...
А может... не стоит бояться? Я вдруг ясно вижу самое простое решение всех проблем. Действительно, одним махом. Нахожу кобуру, достаю ствол и снова сажусь к окну.
Дорога ли мне жизнь без нее? Не дорога.
Но когда-то мне была не дорога жизнь без Эльзы. Эльза – самая длинная и туманная история в моей жизни. Я влюбился в замужнюю женщину, заставил ее изменять мужу, мы встречались тайком почти пять лет, и я обожал ее. Я молился на нее. После нашего секса я приходил в себя неделями. Пытался оторвать ее от Спицына – заставлял ревновать, и сам мучился, и пытался забыть ее с другими женщинами, и не мог. И она ревновала, не находила себе места, но в конце концов снова выбрала его, своего мужа.
И я смог жить без Эльзы... Потом смог жить без Иванны, без ее лживого коварства и откровенной беспомощности... И я смогу жить без Лары...
Но дело не в этом. Дело в том, что потеряв Эльзу, я не приобрел ничего, никого взамен. Расставшись с Иванной, я пережил и это, но снова не нашел ничего и никого. Пересиливая одну боль, я с головой бросаюсь в новую. И снова теряю. И положить конец этим потерям можно одним простым способом...
Я смотрю на курносый ствол. Пожалуй, вчера вечером я бы умирал со смеху от одного его вида. Теперь я хочу умереть – от него.
Я никогда всерьез не думал о самоубийстве и не вынашивал подобных планов. Я закоренелый оптимист и уверен, что даже когда сплю, движусь в сторону добра и счастья. Но время показало, что течение несет меня в абсолютно противоположном направлении.
Я уехал из Киева в Москву, нашел новую работу, новую жизнь, новые отношения, снова почувствовал себя счастливым, но на самом деле – ничего не изменилось. Результат равен нулю. Тогда зачем я уезжал, менял что-то?
Можно сказать, что не в Ларе счастье. И не в теплых семейных буднях. И не в детях. И не в регулярном сексе. И не во взаимности. И вообще свет клином не сошелся. Просто привлекают трудные цели, невозможное манит, как мираж. Но прогнать это постоянное наваждение можно только убив себя.
На какой-то миг мне снова кажется, что я прихожу в сознание. Застрелиться из-за бабы? Я же не школьник! У меня и не такие бывали, и не такие еще будут! Если я захочу, даже Эдита будет моей. И Ирина. И Юля. Любая!
Любая... Но она уже не будет...
Мне так надоели эти мысли, что стоит продырявить череп только для того, чтобы прекратить этот болезненный мыслительный процесс.
Я беру пистолет в руку. Ствол хорошо мне знаком: из него я уложил Сухаря, спасая свою шкуру. Тогда я защищался. А зачем? Почему было не дать ему пришить себя? Может, Сухарь распахнул бы предо мной врата рая. Хотя погибнуть от руки такого недоумка – все равно что под колесами самоката – стыдно как-то.
А убить себя самому? Это лучшее решение? Это не стыдно? Помню, обдумывая самоубийство Энджи, я находил его «глупым». Другое дело – погибнуть в освободительной борьбе, или, например, спасая чью-то жизнь, еще лучше – жизнь ребенка. Но «жизнь ребенка» – тоже скользкая тема, от которой бросает в дрожь. Хорошо помню, как принес «жизнь ребенка» в жертву обстоятельствам, спасая Эльзу, то есть – свою любовь к ней, то есть – себя самого. И сейчас – сижу и рыдаю – жалею себя...
Я резко поднимаюсь и прячу оружие. Хорошо, что не додумался никому позвонить. И тем более – бахнуть себе в башку.
Крещусь на купола далекого собора. Нельзя звать смерть, потому что можно и накликать. И из-за кого? Из-за Лары? А была ли Лара?
Остались талисманы воспоминаний. Осталось кольцо. Я бросаю его в унитаз и смываю в канализацию. Одеваюсь и беру такси до офиса.
Меня ждет рабочий день. Ни хороший, ни плохой, ни счастливый, ни несчастливый. Просто рабочий день. Будни. Это и есть мой ритм.
Я готов. Я бодр. Я вхожу в офис «Спартака» твердой походкой. Потому что я и есть Спартак.

28. ПОЛУ-ОТКРОВЕННОСТЬ

А вот и не я. Из кабинета Никифорова слышны громкие голоса. Юли нет на месте, но вынырнувший за какими-то бумагами из кабинета Босса парень сообщает мне, что там проходит совещание с отделом экономических расследований. У него напряженное лицо, и я спешу пройти в кабинет Игоря.
Игорька тоже нет. Я сажусь за его комп, машинально открываю Google и машинально пишу в окошке поисковика «ЛАРА».
Лара, Лара...
...Лары – по верованиям древних римлян – божества, покровительствующие дому, семье и общине в целом.
...«Лара Крофт – расхитительница гробниц». Фантастический боевик.
...Лара, 23 года. Познакомлюсь с парнем.
...Лара Флин-Бойл. Все о звезде.
Входит Генка, и я закрываю окно.
– Как ты? – жмет мне руку. – Бодрячок?
– Вполне.
– Невеста сковородкой не огрела за разгул?
– Нет. Все нормально. Мы решили расстаться.
– Расстаться? Из-за какой-то вечеринки?
Генка садится на место Ромки – за другой компьютер.
– Нет, не из-за вечеринки, – отвечаю я. – Вообще. Не сошлись характерами.
Он смотрит недоверчиво. Так, словно опять меня не понимает.
– Снова будешь искать?
– Не буду. У меня к ней нет претензий.
– Пойдем-ка ко мне, – он поднимается.
В его кабинете светлее и просторнее. Я вхожу следом за Боссом и сажусь на край совещательного стола. Длинный стол у Генки – с закругленными углами и мягкими стульями по бокам, с другого конца – тоже аккуратно обтекаемый, как иномарка. Реактивный стол какой-то. Сто процентов – на заказ делали.
В голове немного мутится, я закуриваю, тянусь к пепельнице, почти ложась на этот шедевр мебельного искусства. Генка наблюдает молча. Эх, видел бы он меня ночью с мокрыми от слез локтями!
– Ты хорошо себя чувствуешь? – спрашивает все-таки.
– Да. Легко и хорошо. Я же говорил, что смогу быть один во всем мире. И я смогу.
Он молчит.
– Это правильное решение, – произносит, наконец. – Очень правильное. Знаешь, с нашей работой... Не всякая женщина способна понять, что ты можешь запросто стрелять в другого человека, а он запросто может стрелять в тебя. Возможно, и в том, и в другом случае – с летальным исходом. Не всякая может поверить, что, убивая, ты не получаешь удовольствия... Извини, что так прямо. Женитьба – это было очень скверное решение. И для тебя, и для нее, и для нас всех. В остальном ты все сделал хорошо: затеял хорошую дружбу с Вележкиной, показал себя отличным стрелком, завязал полезное знакомство с Семаковой. Напугал, конечно, между делом Сотника, но это такое – мелочи, простительные мелочи...
– Он звонил?
– Звонил, жаловался и угрожал. Я послал его – тоже не очень вежливо. На фига он нам нужен? В остальном – все хорошо, – повторяет Генка. – Теперь о деле...
Он достает из ящика стола два пистолета и подталкивает их мне. Номера на обоих сбиты.
– Это на будущее. Если дело сомнительное, не пали из своей пушки, пользуйся этими – менты в случае чего их не отследят. Людей со стороны не привлекай, на наших парней можно целиком положиться. Без дела не слоняйся – на первом этаже тренажерный зал. В тире бывай как можно чаще – желательно каждый день. Если возникнут вопросы, я есть. Я всегда на связи. Я больше никогда не потребую чистого результата. Это был своего рода экзамен...
– Как и с Гавришем...
– Как и с Гавришем. Пойми, Илья, я выбрал тебя – интуитивно. Ты не очень знакомый мне чел. Ты пришел со стороны. Есть досье, но досье – стопка бумаг. За ними не видно характера.
Спрятав оба ствола, я ложусь на стол для совещаний. Подсознательно – мне всегда этого хотелось. Я вытягиваюсь на столе и закуриваю. Боковым зрением вижу, как у Генки округляются глаза. Что-то такое он спрашивал о моем характере.
Я курю, стряхиваю пепел на ковер и чувствую себя героем анимационного кино со слабой динамикой и плохим звуком.
– Почему же тогда ты меня выбрал? – спрашиваю, глядя на дым.
Генка садится на подоконник и смотрит на меня без улыбки.
– А вот поэтому... Потому что ты профессионал, который никогда не был в структуре, не работал ни на одну систему. Это уникальный случай. Ты не чекист, не гэбист, не мент, не эфэсбэшник, не эсбэушник, не военный, не член преступной группировки. У тебя другое сознание – не скованное ничьим влиянием, не зашоренное. Ты просто юрист. Боксер. Немного стрелок. И при этом не беспредельщик, а толковый и интеллигентный парень. Ты – большая редкость, ты это понимаешь? Вот то, что ты лежишь на столе для совещаний в кабинете своего начальника и гадишь пеплом на дорогой ковер – это уникально, у меня даже нет слов, чтобы выматерить тебя, потому что я понимаю, что у тебя никогда не было начальника. Одно только «но». Нервы мне твои не нравятся. Где-то в нервной системе у тебя серьезный сбой и сильно клинит – мне кажется, на женщинах. Уважаешь ты их, ценишь, любишь – прекрасно. Но за что ты напал на Сотника – это не вполне объяснимо. У тебя – свой взгляд на вещи, у него – свой. У меня – свой. Среди баб, как мне кажется, большинство дур и проституток, остальные – уродины.
– А Ирина?
– А Ирина мечтает залезть бы мне на шею и ноги свесить. А шея у меня не казенная.
– А член казенный?
Генка беззлобно смеется. Я снова закуриваю.
– Слышь, Ген... А как на войне?
– Что «как»?
– Ну, расскажи что-нибудь. Или вспоминать неохота?
– На войне, мой друг, и проще, и сложнее. Есть приказ, и ты действуешь в рамках приказа, и знаешь одно – задание должно быть выполнено. И правильно говорят, что «ценности обесцениваются». Остается одна ценность – твоя жизнь и жизнь тех, за кого ты отвечаешь. Я отрядом командовал – мы по сопкам скакали, как горные козлы. И там совсем другое отношение к убийству. Вот твое первое убийство было на ринге – вы дрались, ты защищался, наносил удары, но, так или иначе, это было непредумышленное убийство. А на войне – всегда однозначно предумышленное, более того, убийство на скорость, на опережение. И этот рефлекс остается навсегда...
– А чем «сложнее»?
– «Сложнее»? Тем, что никакой рефлекс не может вернуть тех, кого уже нет.
– Снится?
– Нет. Я мало сплю. Если сплю, значит, так устал, что вырубает и снов не вижу. Еще есть вопросы? – усмехается Генка.
Я молчу. Есть. Но я не уверен, что Генка на него ответит.
– А зачем эта вечеринка... вчера? – все-таки спрашиваю я.
– Если честно, рад, что от Кира избавился. Бесил меня этот дед, да все повода не было его спровадить. А тут я ему честно сказал: или вы это дело решите, или Бартенев. И ты – молодец – не подвел. А если еще честнее – на Вележкину было любопытно посмотреть. Странные вещи говорят о ней – бесстрашие, которому нет границ.
– А если еще честнее?
– А дальше некуда, – Босс спрыгивает с подоконника. – Слезай со стола! Это тебе не диван психоаналитика! Еще войдет кто – подумают, что ты меня соблазняешь. Почесали языками и хватит! Работать надо.
– Ген...
– Ну?
– Знаешь... мне так хреново. Я держусь, но мне так хреново...
– Я знаю... – он подает мне руку и помогает подняться. – Я знаю. Я знаю. Иди в качалку. Не маячь тут. И не кури ничего такого больше. Это мы вчера перебрали – меня тоже колбасит.
Я плетусь на первый этаж и ложусь под тренажеры. Придавливает.

29. ПРОЕХАЛИ

Я знаю, что она не позвонит. Позвонит кто угодно, но не она.
Звонит Леди Х.
– Куда ты вчера подевался?
– Потерялся.
– А сейчас ты где?
– В качалке.
– Ого! Тренируешься?
– Не, железякой какой-то придавило.
Она смеется. И еще слышен какой-то звук. Звон чашек что ли...
– А у вас там что? Кофепитие?
– С лимоном.
– Гурманы!
– Я хочу тебя... видеть.
«Видеть» – явно добавка для посторонних ушей.
– Скинуть фоту на мейл?
Но чувствую, что перегнул с юмором, что она напрягается там – в своем кабинете, с чашкой кофе в руке.
– Я тоже соскучился, – исправляюсь быстро. – Где тебя можно найти сегодня?
– У меня еще есть дела. В восемь вечера, на Павелецкой. К этому времени я должна быть свободна.
Нельзя сказать, что я очень хочу видеть Леди Х. Но – не хочу и не «не хочу». Пожалуй, почему бы и не увидеться? Чем еще заняться вечером? Все равно не смогу уснуть...
Только одно настораживает. После нашей первой ночи она сказала, что вряд ли мы сможем часто встречаться, а выходит – довольно часто. Она хочет меня стабильно и звонит без малейших колебаний. И такая ее привязанность озадачивает меня не на шутку.
Я забираю ее около станции метро. Отмечаю про себя, что она довольно бодра после нашей вечеринки.
– Ты ушел, а мы еще джалдиру пили...
– Что за зверь?
– Лимонный напиток с травами.
– Трав с меня достаточно!
Она хихикает.
– Давно я так не расслаблялась. Прикольный у тебя Босс.
Я кошусь на нее: шутит или нет? Похоже, не шутит. Что ж... Никифоров симпатичный малый, если не считать его пустых глаз.
– Посидим где-то?
Но есть не хочется. Несмотря на изматывающий тренажерный день, мысль о еде вызывает рвотные спазмы.
– Я тебе пиццу закажу, потом.
Она снова оглядывает меня подозрительно. Но с Леди Х я не стану заводить разговоров на психологические темы, с ней лучше действовать...
И вдруг понимаю, что действовать тоже не смогу. Драйв ушел. Нет азарта. Не хочется секса – не хочется простых телодвижений. Хочется теплоты. Хочется видеть перед собой человека, которого ты не потеряешь, ни отдашь никому. Хочется вернуть свою девочку... свою жену. Или – напиться в хлам, до беспамятства, до потери чувств.
– Так что случилось? – спрашивает она снова.
– На диете.
Лара не любит меня. Она будет счастлива без меня. И я не должен мешать этому. Не должен запрещать ей жить без меня – жить своей собственной жизнью...
– А вообще?
Я резко останавливаюсь. Все начинает раздражать непомерно.
– Прости. Я сегодня расклеился немного. Мне нужно выспаться.
– Ок. Что ты паникуешь? Подвези меня домой – и свободен. За рулем не усни только.
– Я не паникую.
– Ты именно паникуешь. И дурно выглядишь. Под глазами черные круги. Я не стану разбираться, где и что болит. У меня и так полно разбирательств. Но тебе нужно успокоиться.
Она это говорит четко и мерно, но в глубине ее голоса я чувствую обиду. Я сам такой, поэтому замечаю подобные нюансы.
– Мне тяжело, Наташа. Стыдно признаться, я не очень сильный человек. Иногда... некоторые ситуации выламывают меня надолго.
Она кивает, оценив мою откровенность.
– Я понимаю, что ты хочешь сказать. Ты не можешь быть толстокожим, это заметно. Но то дело, которое ты для себя выбрал, и тот путь, которым ты идешь, требуют в определенной степени душевной атрофии.
– Я не выбирал...
Останавливаюсь у ее дома, и она выходит, не прощаясь. А я еще с четверть часа сижу за рулем без движения. Впервые так тускло в Москве и так неуютно.
Если любовь – выдумка, отчего тогда мне так плохо? Отчего мне так плохо без Лары? Отчего так плохо Ирине без Генки? Отчего так плохо Эдите без Сотника? Если любовь – выдумка, почему разные люди страдают от нее совершенно одинаково? Что за ерунда такая?
Мне стыдно за сегодняшнюю ночь – за свое малодушие, за свои мысли о самоубийстве. Стыдно за сегодняшний день – за мутное сознание, за позерство перед Генкой, за черствость с Леди Х. Мне стыдно за себя. И оставаться наедине с самим собой – нет сил, но видеть людей еще более противно.
Черная депрессия уже тянет ко мне свои крючковатые пальцы.
Словно в бреду я набираю номер телефона Лары и начинаю что-то говорить в трубку. Мобила отвечает сообщением, что абонент находится вне зоны доступа – Лара не доступна для меня, она изменила номер телефона, она не хочет, чтобы я звонил ей.
Я заставляю себя тронуться с места. Возвращаюсь домой и валюсь в постель... Она спала здесь. Она принадлежала мне. Она разрешила мне верить, что так будет всегда... Зачем она сделала это?
Я вскакиваю и несусь на ее прежнюю квартиру. Мимо светофоров, мимо консьержки, мимо женщины в неизменном халате...
– Где Лариса?
– Она же ушла, – отвечает одна из девчонок. – С тобой.
– И не возвращалась?
– Нет.
– А где живет бабка, за которой она ухаживает?
– Недалеко где-то...
– Где?
– А кто его знает...
Все начинают усиленно вспоминать, пока, наконец, хозяйка квартиры не приносит мне бумажку с адресом.
– Я места работы всегда записываю – на всякий случай.
Я благодарю едва ли не со слезами. Смотрят на меня странно. Утра дождаться я не в состоянии – несусь по адресу, звоню в дверь, мне открывает совершенно незнакомая девушка.
– Мне нужна Лариса. Она придет утром?
– Нет. Она уволилась. Сказала, что выходит замуж и уволилась. Тише... не разбудите бабушку.
– А живет где, не знаете?
– Нет. Мы не особо общались. Она где-то с девчонками живет... – мотает головой. – А вам зачем?
– Я ее потерял.
– Потеряли? Так может она домой уехала? В Молдавию?
– Может...
– Скорее всего...
Скорее всего... Это была глупая попытка. Новый поиск – после всех обещаний, данных самому себе, – не искать.
Отчего же так непросто все получилось? Или я заколдованный какой-то? Заговоренный от счастья? Ладно, проехали.

ЧАСТЬ ТРЕТЬЯ

1. КРАСНОЕ ПЛАТЬЕ

Мы сидим с Ириной в «шикарном» ресторане, и на ней – красное платье. Впрочем, ресторан более известен не «шиком», а тем что здесь, по обыкновению, собираются авторитеты полукриминального мира, здесь играют «Мурку» не на заказ, а по зову сердца, и мы здесь – на задании.
Уже нет того криминала, который пугал своей разухабистостью в девяностые, но ресторан есть, и есть довольно широкий круг его завсегдатаев.
Задание – на скорость. Кому-то очень понадобилось задержать в Москве на сегодняшнюю ночь Максима Петровича Еременко, генерального директора столичного машиностроительного концерна, не дать ему вылететь на Урал и тем самым сорвать заключение какой-то сделки. А завтра этому Максиму Петровичу предоставят совершенно другую информацию, и необходимость в ее заключении отпадет сама собой. Потом появится другая компания и замаячит перед его глазами с другим партнерским предложением. И кто-то сорвет на этом солидный куш. Генка взял этот заказ без колебаний.
Поэтому Ирина так нарядно одета. Но это алое платье – пожалуй, пародия на мою мечту. Оно короткое, с какими-то перепонками на спине, в комплект к нему идут длинные красные перчатки и колготки в сеточку. Комплект отварной креветки. Я одет потрепанно – в джинсовую ветровку, потертые штаны и стоптанные кроссовки. Но этот «шикарный» ресторан видал и не такие виды – фейс-контрольщик пропустил меня без тени сомнения.
Максим Петрович, портрет которого мы тщательно изучили, еще не появился. Он должен заехать сюда поужинать перед рейсом – без друзей и компаньонов, в сопровождении охраны. Летит не чартерным, а бизнес-классом из «Шереметьево». Его зам будет ждать в аэропорту.
Мы не пьем вина, но заказали какие-то фирменные блюда, чтобы стол выглядел привычно. Ждем. Ирина искоса поглядывает на часы.
– Ты изменился как-то, – говорит вдруг.
– Это я сосредоточился.
– Нет, вообще. В последнее время. Погрустнел.
– Старею.
– Не выдумывай!
Еще молчим. Еременко все нет.
– Нужно будет дать ему время выпить, – говорит она.
– Если он вообще будет пить...
– Перед полетом – будет.
Я пожимаю плечами. Если на утро планируется подписание документов, ему нужна светлая голова.
– Как твоя девушка? – спрашивает Ирина после паузы.
– Которая?
– Из ФСБ.
– Иногда видимся.
– И все?
– И все.
– Как и мы с Генкой.
– Нет. В вашем случае, хоть кто-то кого-то любит...
– А в вашем?
– А в нашем – никто никого.
– Почему ты так думаешь?
И я вдруг вспоминаю, как чуть было не предложил ей быть дружкой на нашей с Ларой свадьбе... Май бежит к концу. За все это время я не услышал ни одного слова о Ларе. И не произнес сам.
Наконец, входит Еременко. Охранник проводит его в зал и оглядывает публику. Похоже, большая часть посетителей ему хорошо знакома. В нашу сторону он бросает невнимательный взгляд. Ирина тянется за чем-то на блюде. Все спокойно. Парень выметается за дверь, а Еременко делает заказ. Что-то обычное. Вообще очень обычный вечер.
Мы сидим не очень далеко и видим, как официант приносит ему вино. Ирина кривится: лучше бы водку. Я пожимаю плечами.
По тому, как быстро он ест, понятно, что сегодня Максим Петрович не собирается рассиживаться в ресторане. Еременко – дядька пятидесяти двух лет, вполне бодрый, полный, высокий, и, несмотря на располагающие румяные щеки, циничный и расчетливый руководитель. Не самодур – это усложняет нашу задачу.
Есть несколько вариантов. Но, глядя в его румяное и сосредоточенное лицо, я понимаю – ни один не подходит. Ирина начинает вульгарно пялиться в его сторону, но наш пассажир увлеченно поглощает еду из тарелки. Думает о предстоящем полете и очень мало обращает внимание на окружающих. Именно поэтому занятые люди предпочитают обслуживаться в одним и тех же местах, чтобы не распыляться на внешний мир.
Ирина поднимается и, направляясь к туалету, спотыкается о его стул. Почти виснет на его плечах.
– Я вас не задела?
Он поднимает глаза, присматривается к ней. У девушки потрясающая фигура, одежда шлюхи и доверчивое лицо.
– Нет, котик, – говорит он и отворачивается.
Ирина идет «пудрить носик», а на обратном пути садится за его столик.
– Вижу, вы собираетесь в дальнюю дорогу, – говорит бесцеремонно. – Закажите мне вина и я расскажу, что вас ждет...
Она очень хороша – в меру порочна, в меру скромна. Еременко несколько растерянно подзывает официанта. Все-таки хочет узнать, что его ждет. Если я сумею помочь Ирине и отвлечь его внимание, его ждут несколько капель абсолютно безобидного снотворного.
Ирина сияет улыбкой. Официант приносит бутылку вина и бокал для девушки.
– Ты одна здесь? – спрашивает наш клиент. – Я не встречал тебя тут раньше.
– У меня сегодня прощальный вечер с моим парнем, – она указывает взглядом на меня.
Самое время появиться грозному Отелло.
– До каких же ты пор будешь изменять мне?! – восклицаю я гневно, но не очень громко, чтобы не привлечь всеобщего внимания.
Останавливаюсь несколько позади Еременко, и он оглядывается. В это время Ирина впрыскивает наше супер-средство прямо в откупоренную бутылку, потому что бокалы еще пусты, да и до бокала промышленника ей никак не дотянуться.
– Ваня, оставь меня! – фыркает Ирина.
– Пожалуйста! Хоть навсегда! – бросаю я оскорбленно и быстренько ретируюсь наружу.
Охранник ждет в джипе вместе с шофером. Я наблюдаю за ними еще с четверть часа. Парень выходит из авто и начинает мерить шагами тротуар. Наконец, взглянув несколько раз на часы, достает мобилу.
К этому времени Ирина уже должна была выйти. Не уснула же она вместе с Еременко? Я быстренько возвращаюсь в зал.
Ого! Промышленник вовсе не спит, а цепко держит Ирину за руку.
– Да, Коля! – отвечает на звонок охранника. – Я еще тут. Какая-то шлюха пыталась меня отравить. Зайди разберись – я ее держу. А, вот и ее дружок! – добавляет он, увидев меня.
Похоже, все это время Еременко и Ирина выясняли отношения. Ее лицо краснее платья, и я вижу, как крепко его пальцы впились в ее запястье.
Вариантов не остается. Я подлетаю к столику и бью промышленного магната кулаком в румяную физиономию – так, чтобы его выключило до самого отлета лайнера. Тащу Ирину за руку в сторону кухни. Мы изучили план здания – выход там есть. Охранник всего один, но топает позади, как стадо слонов. Золушка-Ирина теряет обе туфли сразу.
Возле какой-то кастрюли – под безумные крики всех поваров и посудомоек – этот амбал нас настигает. Я вырубаю его слету и подфутболиваю ногой под стол.
– Наследили...
Уже в машине разбирает хохот. Ирина сидит босая – в дурацком платье, которое оказалось совершенно бесполезным.
– Он сразу просек, что дело нечисто. Хвать меня за руку и давай выспрашивать, на кого я работаю...
Она фыркает.
– Думаешь, он не очухается скоро?
– Не должен. Но все равно надо ехать в аэропорт – страховать это дело.
– Блин!
– И нужно переодеться.
– Возьми мое платье, а я твой пиджак, – предлагает Ирина.
– Тогда нас наверняка не узнают.
Весело. Но дело серьезное. Я переодеваюсь дома, Ирина – в первом попавшемся магазине, и несемся в аэропорт.

2. КРОМЕШНАЯ ТЬМА

Я никогда не был в «Шереметьево-2». Залы, VIP-залы, кафе, эскалаторы, видеокамеры.
Наконец, среди пассажиров, ждущих регистрации на рейс «Москва – Магнитогорск», мы узнаем заместителя Еременко, Вадима Галашина. Нервничает – слабо сказано, постоянно вертит головой по сторонам и тычет пальцем в кнопки своего мобильного.
Слышно, как кричит в трубку:
– Коля? Ну, как? Пришел в сознание? Не пришел? Так что? Лететь он не может? Нет? Не в состоянии?
Если шеф не в состоянии, то Галашину – без права подписи – нечего делать на деловой уральской встрече. Он разворачивается и, помахивая дипломатом, идет к выходу. Ирина провожает его до авто.
– Уехал...
Мы выходим из здания аэропорта. Ночь ярко освещена и торжественна. Когда-то мне так нравилось наблюдать за самолетами и пассажирами, что я ездил в «Борисполь» пить кофе. Это особый дух авиапутешествий: люди бегут, спешат, летят, летят их чемоданы и сумки – все к яркому солнцу и своей мечте. Но ночью... из шикарного аэропорта в кромешную тьму? Жутковато...
– Давай возьмем кофе.
– Илья... я не очень люблю такие места... Суетно здесь. Будто сквозит все время, – Ирина отступает. – Я домой поеду. А ты Генке позвони, скажи, что мы справились.
– Сама не хочешь позвонить?
– Не хочу знать, где он ночью.
Ирина уезжает, а я иду в зал ожидания, смотрю через стекло на самолеты и панораму взлетной полосы. Потом беру кофе и присоединяюсь к встречающим. Не знаю, откуда прилетел этот самолет, но его очень ждали – море слез, цветы, переполняющая сердце радость встречи.
И вдруг вижу среди прилетевших Эдиту Семакову. О, Боже! Я не хотел этого! Я не специально выслеживал ее в аэропорту! Стаканчик с кофе обжигает мне пальцы. Ее никто не ждет, она никого не ищет взглядом, и я отступаю за спины встречающих.
В руках у нее небольшая дорожная сумка с длинными ручками. Одета в облегающий джинсовый костюм, на ногах – туфли на высокой шпильке, в волосах – солнцезащитные очки. Кажется, она загорела. Или похудела. Или устала от отдыха.
– Эдита!
Она останавливается и оглядывается по сторонам. Я подхожу и беру у нее из рук сумку.
– Илья? Вы?!
– Агентам Интерпола все известно о вашем прибытии! – пугаю ее машинально. – На самом деле, я тут на задании. Был. Но задание уже кончилось. И я случайно увидел вас...
Она не загорела, она побледнела еще больше. Похоже, напрасно я пошутил об агентах Интерпола.
– Простите, что напугал. Там темно?
– Где?
– В небе.
– Да, тьма кромешная.
– Я так и думал!
Она, наконец, улыбается.
– Не спешите? – оглядывает меня так, словно я могу убежать с ее сумкой.
– Я очень люблю аэропорты...
– Хотите, присядем в кафе?
– Хочу, но вы же устали после перелета.
– О, это был совсем недолгий перелет. Признаюсь, в самолете я пила коньяк, и мне уже хорошо и весело.
Я смеюсь. Мы идем в кафе и глядим на лайнеры, взмывающие в черное небо. И я почему-то вспоминаю, что хотел покончить с собой. Мысль очень неуместная, неудачная... и выплыла в сознании скорее всего под воздействием этого великолепного зрелища: безграничного неба, огней, лайнеров и восхитительной девушки.
– Вы знаете какую-нибудь смешную историю про самолеты? Очень кстати будет, – улыбается Эдита.
– Знаю. Но все пошлые. Про стюардесс. Или про геев в самолете.
– Избирательная у вас память.
– А вы знаете приличную?
– Ну, вот например. Самолет садится на дозаправку, и всех пассажиров просят выйти. А слепой старик летит с собакой-поводырем – ему разрешили остаться. Пилот выходит последним и видит, что дед остается в самолете. Говорит: «Давайте хоть вашего пса выгуляю». И спускается по трапу – в черных очках и с собакой-поводырем. Пассажиры – врассыпную...
– Да, это добрая история, – киваю с улыбкой. – Вы долетели без приключений?
– Женщина рядом сидела – горничной работает в Италии. Уже шесть лет не была дома, в Подмосковье. Копит детям на образование. Рассказывала что-то все время.
На миг она умолкает.
– Я вас не поздравила. Примите... самые сердечные...
Я ничего не отвечаю.
– Это такой шаг... серьезный, – продолжает она. – Я, наверное, так широко никогда не шагну. Вообще зареклась с людьми знакомиться. Ничего это не приносит, кроме печали. Но это тяжело принять... смириться. Смотрю, как легко дурнушки устраивают свою личную жизнь... необъяснимо.
– Вряд ли вы согласились бы на их партии...
– А может и согласилась бы, кто знает.
– Оставьте, Эдита. Все придет в свое время. Не нужно этого – из крайности в крайность. Что ж вы теперь ни с кем встречаться не будете?
– Нет.
– Никого к себе не подпустите?
– Никого.
– А секс?
– Обойдусь как-нибудь.
– А просто по душам поговорить?
– Я на работе так наговариваюсь, что потом не до разговоров и не до души.
– А дети? Наследники?
Она отворачивается. Ей больно. Все ее самолетно-коньячное веселье выветривается в один миг.
– Мне надеяться не на что, – отрезает мрачно. – Я уже поняла это. Я уже не заморачиваюсь на этом, живу дальше. У моих подруг дети уже на свидания бегают, а я просто живу. А вы как на допросе – кучу вопросов задаете. Испортили мне настроение своими вопросами!
– А вы мне – своими поздравлениями...
– Что так? Семейная жизнь уже надоела?
– Не сложилась моя семейная жизнь. Сбежала моя невеста...
– Бросила вас?
– И записку написала: «Не ищи – не свищи». Может, достал я ее.
– Вы?
– Я вам хорошим кажусь?
– Ну, в целом, да.
– Так это первое обманчивое впечатление. На самом деле, я бабник, травку покуриваю, и работа у меня – не очень чистая. Всякое случается.
– Вы – бабник? – удивляется она.
– Ну, может и не бабник, но мимо красивой женщины не пройду.
– А если она дура, например?
– Тем лучше.
– И сколько длятся ваши отношения?
– Одну ночь. Максимум – две.
– Глупости сейчас говорите, – Эдита качает головой. – Понятно, что не сложилось, что больно. Но наговаривать на себя.
– Вы не лучше.

3. РЕЙДЕРСТВО

В целом, это одна и та же история, рассказанная разными женщинами на разные голоса. Одна уже поставила крест на личном, другая – еще надеется растопить ледяное сердце Генки Никифорова, а третья – просто убежала от того, что ненадолго показалось ей значимым.
Они ничем не похожи друг на друга, кроме того, что это красивые и неглупые женщины. Может, действительно перевелись мужчины, которые были бы их достойны.
Только Леди Х не из их числа. У нее другие потребности – быть мужчиной и «майбах». Она копит деньги, занимается со мной сексом и всегда рада меня слышать.
Менеджер тира Андрей тоже привык ко мне, как к нехитрой мебели. А я все палю по мишеням, и выстрелы гудят в башке, вытесняя нерадостные мысли.
Тогда, в аэропорту, неожиданно всколыхнулось. И Эдита тоже перегнула со своим обетом безбрачия. Что-то хорошее было тогда... Но тогда же я понял, что везде – в самом шикарном клубе, на самом ветреном перекрестке всех авиамаршрутов – всегда буду искать запах горелого фри из кафе «Амур». Никакие подмены меня не обманут. Похожие истории, но очень разные женщины...
Андрей предлагает водки за счет заведения. Надоела ему моя пальба, да и поздно уже, но заведение – до последнего клиента.
 – А вот и последний! – хмуро констатирует он при появлении Никифорова.
Генка тоже не ожидал меня тут встретить.
– Тренируешься что ли?
– Тренируюсь, – киваю на стопку водки.
– А, тогда понятно. А я хотел звонить тебе.
– На ночь глядя?
Андрей скалится. И Генка делает свой привычный жест, мол, потом – на пять сек.
– Кстати, Еременко ищет тех, кто напал на него в ресторане, – сообщает между прочим. – По своим каналам ищет, ментов не дергает.
– Найдет?
– Может и найти. Для нас главное, что задание выполнено. Но будь осторожен...
Это говорит об одном: если вдруг тебя подстрелят в темном переулке, то, скорее всего, это сделает охранник Еременко, а «нас» это дело уже не будет касаться.
– Я понимаю, что сложный пациент попался. Получите с Ириной премию.
Премия это хорошо. Можно будет выпить и еще пострелять в тире. Андрей слушает внимательно – так, словно это долговязое создание пытается вникнуть в суть наших дел.
– Опасная работенка, – делает вывод.
– А у тебя нет? – Генка вдруг резко оборачивается к нему, и я понимаю, что он предельно взвинчен и с трудом сдерживается, чтобы просто сидеть и выпивать с нами. – Да завтра ворвется сюда любой нерусский с калашом и положит всех!
– Или русский, – добавляю я.
Теперь Андрей явно торопится выпроводить нас за дверь.
– Ребята, ну, час ночи. Имейте совесть.
Мы выходим из тира. Оба выпили и глядим на свои машины тупо.
– Ладно, я тебя подкину, – решает Генка и открывает мне дверцу своего «мерса». – Я пил меньше.
Даже если и больше, я ничего не теряю. Разбившись с Генкой на ночной трассе, я рискую только избежать выстрела в темном переулке. Босс усложняет задачу:
– О рейдерстве знаешь что-нибудь?
А я удивляюсь, что он не спрашивает у меня адрес моей квартиры. Он ему хорошо известен.
– О захватах? Да, мы сталкивались с таким делом в Киеве. Парни скупили всего пять процентов акций одной энергетической компании, подделали печать и подпись нотариуса на заявлении об изменении учредительных документов, назначили сами себя единым исполнительным органом компании – ворвались в здание, выдворили прежнее начальство и засели.
Генка слушает заинтересованно.
– Мы нашли нотариуса, доказали, что документы – фикция. Но главный вопрос был в том, что это был силовой захват: рейдеры уже были внутри – боевики, тренированные ребята, вполне профессионалы.
– И чем закончилось?
– Мы выбили их оттуда. Это была война в миниатюре: мини-осада двадцатичетырехэтажного здания, оцепление, штурм и зачистка. Сахар привел команду наемных бойцов, и у нашего клиента – прежнего собственника – была надежная защита в правительстве. Тот, кто замахнулся на его компанию, не рассчитывал на такой отпор.
– Это значит только одно: у вашего противника не было хорошей крыши, а он ввязался в серьезное дело, – резюмирует Генка.
– То есть?
– Да ничего бы вы не сделали, если бы ваша крыша не была круче, чем его...
Он замолкает, сворачивает к моему дому и продолжает спокойно:
– Выверни ситуацию наизнанку. Представь, что рейдеры – мы. Ты бы смог удержаться в здании до тех пор, пока наверху замяли бы это дело?
– Конечно.
– Вот и ответ.
Он останавливается и молчит некоторое время.
– Я думаю, наша крыша нас не подведет. Сильные компании должны принадлежать сильным людям. А наш клиент – очень сильный человек и хочет получить «Автодорстрой». Слышал? Дорожно-строительная компания. Уже внесены необходимые изменения о смене исполнительного органа в Единый Госреестр юридических лиц. Все документы готовы, все проверено.
– И мы возьмемся за это?
– Конечно. Более того – мы уже взялись. Уже все вертится. И судя по бумагам – все законно. Даже ФСБ не гнушается подобными делами.
Так все активы и перетекают в руки силовиков. Круговая порука. И Генка уже в деле.
– Завтра мы все соберемся в офисе – обсудим план захвата. Все наши и одна наемная команда. Со стороны противника – только охрана компании, а потом уже – менты и прочие, если до этого дойдет. Но я надеюсь, что наверху погасят раньше, чем начнется настоящий пожар по поводу.
Мы продолжаем сидеть в машине с выключенными фарами перед моим домом. Генка избегает смотреть на меня.
– Вот такие дела, брат, у нас на этот раз. Если есть вопросы – задавай сразу. Я сам такими вещами ни разу не занимался, но если ты с этим сталкивался – тебе вообще должно быть все понятно.
Мне все понятно. А над тем, что не понятно, я не хочу даже думать. К Никифорову у меня совсем другой вопрос.
– Ты мой адрес давно знаешь?
– Адрес? Вот этот? С тех пор, как пьяного тебя в такси домой отправлял. Да и вообще... по-твоему я не должен знать адреса своих сотрудников? А вдруг ты часом захвораешь? И некому тебе будет стакан виски подать.
– Ясно. Вопросов больше нет.
– Слушай, Илья, что не так? О чем ты подумал?
– Все так. Мы справимся.
Его черты оттаивают.
– Спасибо. А то я сам... подрастерялся немного.
– А тебе самому, кстати, незачем светиться на объекте, – ловлю я его мысли. – Не будет там ничего интересного. Мы – не гангстеры, чтобы шоу устраивать, мы – охрана нового руководства. А детали – завтра.
Выхожу, осторожно захлопнув дверцу.

4. ПЛАН ОПЕРАЦИИ «ЗАХВАТ»

Сегодня офис «Спартака» – своего рода штаб. А Никифоров как-то незаметно ушел в тень. Я сижу на его месте за его космическим столом, и мы со Стасом расчерчиваем карту района и план подступа к зданию «Автодора». Стас – бывший спецназовец, он в таких вещах нормально сечет. Генка маячит в конце стола и почти не вмешивается в обсуждение операции. Наемная команда – двадцать человек, это отряд Сергея. На Серого Генка может положиться: он его уже привлекал для разных дел. Сейчас с нами трое из его команды и сам Серый – мощный парень с тяжелой челюстью упрямого человека.
Спорим даже не о плане захвата, а о дате. Стас – за нерабочий день, я – за рабочий. Проникнуть в здание в рабочий день будет сложнее – мы должны быть предельно осторожны, чтобы не пострадал никто из сотрудников компании, но это позволит нам все решить за один день – отправить прежнее руководство за борт, привести в кабинеты новых людей и контролировать рабочий процесс до его вхождения в обычное русло. Это будет очень сильный нажим на весь коллектив компании, но мы не оставим никому выбора.
– Рискованно. Найдется какой-нибудь долбанный герой и организует сопротивление, – спорит Стас.
– А потом не организует? – спрашивает Серый.
– А потом его тихо захлопнут.
– Да там... там же не боевики. Там канцелярские крысы и обычные охранники, – поддерживает меня Колян. – Их лучше сразу в кулак.
– А охранников сколько? – интересуется Стас.
Мы снова ныряем в план-схему. Распределяем наши роли и позиции.
– Тогда завтра, – решает вдруг Генка, поднимая голову. – Мы не можем тянуть с этим и рисковать нашей поддержкой. Раз вы все обсудили...
Мы все обсудили. Жмем друг другу руки. Да, это похоже на настоящее дело. И я стараюсь не думать о том, что законность в этом случае еще более относительная категория, чем обычно. Внутренняя атмосфера офиса напоминает девяностые, тогда я здорово рулил в этой мутной воде. Я поднял неплохие деньги, купил тогда свою первую «бэху» третьей серии, потом поменял на новенькую шестерку. Она еще ждет меня в Киеве. А я продолжаю здесь хлебать мутную воду.
Генка, на удивление, выглядит взволнованным.
 – Что думаешь? – косится на меня во время наших обычных «пяти сек».
– Все будет нормально. Обычный заказ.
– Но слишком большие ставки... Кстати, звонила Ирина. Ей кажется, за ней ходят. Уже второй день. Как только разберемся с «Автодорстроем»...
Я вскакиваю.
– Где она?
– Да дома, все пока спокойно. Может, померещилось ей вообще. Не суетись!
Он явно хочет добавить, что есть дела поважнее.
– Гена, не оставляй ее сейчас. Я очень тебя прошу. Даже если она просто сотрудник для тебя, она – наша девушка, она решала с нами наши дела. Не оставляй ее в опасности.
Он морщится.
– Ну, завел песню! Я все понимаю. Ничего страшного там нет.
– Отправь к ней Эдика! Он нам завтра не нужен.
– Хорошо, отправлю. Не кипятись, разберемся. В конце концов, Ирина мне не чужая.
– Да-да. Просто я не люблю, когда женщины попадают в опасность...
– Я понимаю, – Генка кивает.
На его месте я бы понесся к ней. Хотя... я уже носился... носился... и что толку?
Отхожу от хозяйского места.
– Ладно, пора мне. Стасик ждет в тренажерке. Потрещать надо.
– Ну, с Богом...
Уже поздно. Но в эту ночь все равно никто не выспится.
– Да нет, не стремно, – Стас пожимает плечами. – Просто давно мы не влезли в такие крупные дела. «Автодор» – крутая компания. Они две тысячи километров дорог в Москве проложили, мосты. Они Московскую Кольцевую строили...
– Я впечатлен. Но мы не асфальтобетон захватывать будем. И не мосты подрывать.
Я не коренной москвич, не автостопщик. У меня нет должного трепета перед МКАДом.
– Как на счет стрельбы? – спрашивает вдруг Стас. – Избегать?
– Избегать. Но в случае необходимости...
– Понял.
В остальном у юриста и спецназовца мало общих тем для разговора. Только работа.

Я еду домой и пытаюсь отключить сознание. Пытаюсь, но оно не отключается. Звоню Ирине и натыкаюсь на долгие гудки. Может, уснула. Может, Эдик отвлек ее как-то. Что трезвонить?
Скорее бы настало завтра! Хочется действовать. Но до завтра катастрофически далеко. И вообще кажется, что завтра отдаляется, а не приближается. За окнами не светлеет. Я смотрю в кромешную тьму и вспоминаю аэропорт «Шереметьево», где побывал совсем недавно. Машинально набираю номер Эдиты. Девушке, которая дала обет безбрачия, можно звонить в любое время суток.
– Эдита, чем вы заняты?
– Вот только домой пришла с работы, – отвечает она растерянно.
– Не хотите выпить кофе?
– Кофе? Но уже поздно.
– Я знаю. Не могу уснуть. Из-за бессонницы мне хочется разбудить полгорода.
– Только не в аэропорту, – сдается Эдита.
– Скажите адрес, выпьем кофе у вашего дома.
Так я узнаю о том, что Эдита – девушка с Рублевки. Дом депутата Семакова стоит на Рублево-Успенском шоссе и в темноте кажется мне замком.
Эдита выходит к машине в брюках и длинной блузе, на которую накинут короткий пиджак с отложным воротником. Пиджак – офисный, а блуза – домашняя. Сочетание меня восхищает. У нее большая грудь и тонкая талия. Темные волосы падают на лицо. Она выглядит усталой, но ярко улыбается.
– Что это вам взбрело в голову?
– Я тут по дороге «Гоголь-моголь» видел. Это кафе?
– Кафе-кондитерская. Туда мне нельзя.
– Не любите торты?
– Я не ем сладкого.
– Но у вас великолепная фигура!
Она соглашается просто, чтобы не спорить. В кафе я не могу оторвать взгляда от ее тонкой шеи и контуров груди под пиджаком. Она поглядывает на меня озадаченно.
– Так что с вами происходит, господин сыщик?
– А почему вас назвали Эдита?
– Проведите расследование.
– У меня есть одна версия.
– Лучше держите ее при себе!
Это тот случай визуального комфорта, которые иногда со мной случаются. Мне нравится ее внешность. До чертиков. Если бы я был женщиной, я бы хотел выглядеть именно так – иметь такие ноги, такие аккуратные бедра, такую тонкую талию, такие пышные груди, такие острые локти, такие гладкие, блестящие черные волосы, такие голубые глаза и ровный, тонкий носик с небольшой горбинкой. И, конечно, такие бледно-розовые губы...
Подходит девчонка в чепчике.
– К сожалению, мы закрываемся.
Я возвращаю Эдиту к ее замку, плохо различимому в темноте.
– Законы гостеприимства подсказывают мне, что следует пригласить вас на еще одну чашку кофе...
Но я отступаю назад к авто.
– Спасибо, Эдита Валерьевна.
– Нет?
– Нет.
– Есть причина?
– Есть.
– Можно узнать, какая.
– Если я окажусь внутри, обязательно буду к вам приставать.
Она усмехается.
– Вы, как всегда, шутите, господин Бартенев. А с виду кажетесь вполне серьезным.
Я едва удерживаюсь, чтобы не взять ее за руку.
– У меня просто... завтра очень непростой будет день, поэтому хотел вас увидеть...
– Надеюсь, что вдохновляю вас на добрые дела...
Я оставляю Эдиту у ее замка с абсолютно неправильной версией и отступаю в темноту.

5. ОПЕРАЦИЯ «ЗАХВАТ»

Генка – не с нами. Он в офисе. А мы с ребятами уже на месте. Одиннадцать часов утра. Все сотрудники компании уже на работе, никто еще не смылся на обеденный перерыв. Язык не поворачивается сказать «С Богом!»
– Давайте, ребята! – решаю я.
Стас первым выскакивает из нашей «газели», дает отмашку Сергею. Связь по рации, операция начата.
Охранники на входе не стреляют. Они еще не поняли, что мы чужаки. Они пятятся, и наши ребята спешат обезоружить тех, кто уже уступил им дорогу.
Но внутри начинается возня. Незамедлительно слышится:
– Кто вы такие? На каком основании?!
– Охрана нового руководства компании. Приказ – сдать посты!
А сверху им никакого приказа не поступало. Ребята сомневаются. Но моя задача – идти дальше – до кабинета директора.
Мы уверенно прокладываем себе дорогу. И я отмечаю, что выстрелов пока нет. Охранники наваливаются с кулаками, но их легко остановить.
У приемной ситуация осложняется. По сигналу тревоги возникают другие ребята, уже готовые к нашему натиску. Они направляют на нас оружие – и нам некуда отступать. Стрельбы не избежать, гремят выстрелы.
Нет ничего хуже стрельбы в замкнутом пространстве, ограниченном стенами, углами, окнами, дверью приемной. Звон, треск, битые стекла, кровь, пачкающая бежевый ковролин... Переступая все это, я вхожу в кабинет директора.
– Что за шум? – он подхватывается недовольно.
– Этот шум означает, что вы отстранены. Приношу свои извинения.
– Чье это решение?
Мне хочется ответить просто: «Это заказ».
– Смена власти на предприятии, – говорю я мрачно. – Вы можете покинуть здание.
Директор, довольно молодой мужчина, начинает собирать со стола трясущимися руками какие-то бумаги.
– Алексей Анатольевич, без бумаг, – запрещаю я.
Он выходит. В коридорах уже чисто, уже тихо. Всех раненых Генка распорядился отправлять в какой-то загородный госпиталь – полувоенный, закрытый от посторонних глаз, полностью в ведомстве его друзей. В коридорах только кое-где остались пятна крови, но ребята уже торопливо срывают ковровое покрытие. Убитых, кажется, нет.
Я выхожу к Стасу.
– Все идет по плану. Сейчас всех успокоим. Через час явится новое руководство, будет совещание. В случае появления милиции или властей – держим здание.
– Пока вроде тихо, – говорит Стас с опаской.
Ребята уже заняли все этажи, вывезли раненых. Для сотрудников – режим «без паники» до прихода нового директора и замов. И пока без паники. Все притихли. Секретарша съежилась за монитором компьютера.
Наконец, прибывает машина руководства. И я понимаю, что новый директор, усатый дядька лет шестидесяти с немного растерянными глазами, такое же подставное лицо во всем этом шоу, как и мы все, выполняющие неизвестно чей заказ, но я выхожу ему навстречу. Даже сомнительные роли в дешевых блокбастерах нужно играть с серьезным лицом. А этот вовсе не из дешевых.
– Петр Валентинович, вы можете занять свой кабинет и приступить к работе. – Я пожимаю ему руку.
Открываю прибывшим дверь в здание «Автодора». И уже открыв, замечаю, что из-за дальнего авто высовывается чья-то голова... и может, это тот самый «герой», которого мы все так опасались. Может, кто-то из ретировавшейся охраны. Может, какой-то объявившийся секретный агент. Кто бы он ни был, он не дает мне додумать мою мысль. Он стреляет, целясь явно в директора, который входит последним. Все происходит мгновенно. Я машинально бросаюсь к директору, задвигая его спиной в дверь, и машинально выхватываю ствол. Но выстрел уже звучит...
Если бы у меня было больше времени подумать, я бы так не поступил. Потому что этот директор – всего лишь надувная кукла, которая должна занять определенный кабинет в этот переходный период. Он мне не друг, не родственник, я даже не знаком с ним. Но у меня нет времени подумать об этом, я машинально спасаю его жизнь, жертвуя своей. И эта жертвенность дает о себе знать резкой болью внутри.
Наверное, директор все-таки входит в здание, потому что я перестаю чувствовать своей спиной его спину и падаю. Рука не может удерживать оружие. Звучит еще выстрел – но где-то вверху, выше меня. В космосе. Выскакивает Колян, еще ребята, и тоже палят в космос.
Лицо Кольки приближается:
– Ты живой, Илья? Надо ж было так!
И еще кто-то восклицает:
– Надо ж было так!
– Я живой, – говорю я.
Появляется Стас. Тоже склоняется надо мной. Его лицо подергивается.
– Ребята, в машину его быстро!
Я думаю о том, куда попала пуля, но сообразить точно не могу – болит все внутри. Ранение в живот... это всегда опасно. И самое обидное в том, что это случайная пуля, которую я поймал вместо абсолютно незнакомого мне человека.
– Оставайтесь здесь, – говорю я Стасу. – Это только начало. Еще нужно удержать здание.
Ребята подхватывают меня и несут в машину.
– Только скорее! – просит Колян нашего водилу. – Скорее! Я должен остаться. Никифорову позвоню. Он там встретит.
И все пропадает. Я проваливаюсь в черноту. Кажется, что машина продолжает стоять на месте, но вдруг слышится голос Генки.
– Твою мать! Как же так?!
– На крыльце вроде. Он директора закрыл.
Генка снова ругается.
– Какого хрена? Какого хрена ты его закрывал?! У меня сто тыщ таких директоров, а ты один!
– Отойдите, пожалуйста!
Проносится яркое пятно.
– Сюда нельзя!
– Он жив?
– Жив. Но срочно нужна операция.
– Твою мать!
– Выйдите, говорят вам!
– Где Малиновский?
– У него выходной.
– Пусть он оперирует.
– Выходной говорят вам. Вы понимаете? Его нет на месте.
– Вызовите его, я сказал! Я сам позвоню.
Голоса затихают.
Я думаю, что должен увидеть свет в конце туннеля, чтобы знать, куда идти. Но я не вижу света. Я не вижу туннеля. Вижу сплошную черноту.
– Илья, Илья! – зовет меня Генка в этой черноте. – Сейчас приедет хороший хирург, самый лучший. Держись, Илья. Ты жив? Он жив?
– Вам нельзя здесь находиться!
– Он жив?!
– Да. Видно же по приборам. Выйдите из операционной!
– Здравствуйте, Андрей Львович!
– Здравствуй, Гена. Помогаешь медсестрам работать? Выходи-выходи...
– Этот человек... Андрей Львович, этот человек мне дорог. Я вас прошу... Любые затраты...
– Иди-иди. Не в затратах дело...
Про себя я улыбаюсь черноте. «Этот человек мне дорог».
Не просто «нужен», а «дорог». Любые затраты.
Я по-прежнему не вижу туннеля. И уже не чувствую никакой боли: анестезия действует.

6. ОПЕРАЦИЯ

Просыпаюсь в белой палате.
– Андрей Львович, он так и не приходит в сознание, но показатели в норме, – говорит медсестра.
На лице человека в зеленой одежде нет никакого беспокойства, только усталость. Я понимаю, что прихожу в себя не скоро. Палата одиночная. Хирург высокий, немного угрюмый черноволосый мужчина лет пятидесяти. Теперь он улыбается запоздалому комментарию.
– Приветствую вас, господин Бартенев, на этом свете...
– Очень рад, – пробую сказать я. – Оччччень рад вернуться.
Пробую слова на вкус. Терпковато.
– Вот, Светочка, наш пациент скорее жив...
Лицо Светочки – без макияжа и признаков определенного возраста – приближается и нависает надо мной. Не меньше сорока – определяю я на глаз и радуюсь тому, что чувство реальности возвращается ко мне со всеми его нюансами.
– Что со мной было?
Док делает Свете жест, указывающий на дверь, и садится на стул у моей постели.
– Пришлось доставать из вас пули и зашивать пробитый желудок. Это не самое страшное, пожалуй, что могло произойти с вами при подобных обстоятельствах. Но вы потеряли много крови – на месте и во время транспортировки. И поправляетесь вы не очень быстро, иммунитет ослаблен. Не делайте резких движений! – останавливает он мою попытку сесть на кровати. – Ни в коем случае! Лежите тихо, Илья. Мы обеспечим вам хороший уход.
– Как долго я был без сознания?
– Двое суток. К вам приходил Геннадий, но мы пока запретили посещения. Вы сейчас чувствуете боль?
– Да, немного.
– Вас нужно наблюдать, – заключает доктор.
Я улыбаюсь.
– А какие там новости, не знаете?
– Новости такие, что опасности для жизни нет, другие внутренние органы не пострадали. Но операция прошла очень сложно. Ваш организм не очень-то стремился выжить. Не знаю, каких еще новостей вы ждете.
– Где мой мобильный?
– У Гены, скорее всего. Света – ваша медсестра, она за вас головой отвечает.
– А остальные ребята?
Док качает головой.
– Забудьте пока об этом. Нет никаких ребят, никаких огнестрельных ранений. У вас была язва желудка.
Я закрываю глаза.
– Спасибо, доктор.
– Пожалуйста. Все услуги уже оплачены, не беспокойтесь. Осталось поставить вас на ноги. Так что лежите смирно и ни о чем не думайте.
Легко сказать. Я остаюсь в палате наедине со своими мыслями. И это самое тяжелое. Нет даже телефона, чтобы набрать чей-то номер.
По моей просьбе Света приносит журналы – про автомобили и женщин. Я читаю, но в сознание снова прорываются мысли о том, что я мог погибнуть – впустую – ради дела неизвестных заказчиков, ради какой-то денежной суммы. Мог погибнуть без Лары…
И то, что я выжил, ровным счетом ничего не меняет – я остаюсь без нее. Я сам накликал смерть, а она дала мне шанс. Шанс изменить что-то. А я ничего не изменю. Не могу.
Света имеет привычку торчать подолгу в палате с таким видом, как будто других дел и других пациентов у нее нет. Уверен, что следит за мной. То есть «наблюдает», как того и требовал доктор. Наконец, я прошу у нее телефон и звоню Ирине. Хочется, чтобы кто-то отвлек меня от прорывающейся в белую палату черноты, но Ирина – вне зоны доступа.
Мне нестерпимо тоскливо. В желудке что-то болит так, словно пуля осталась там до полного переваривания.
Наконец, мне разрешают принимать посетителей – в палате возникает Генка и жмет мне руку.
Генка бодр и весел. Даже его стальные глаза, по обыкновению поглощающие свет, сияют.
– Жив, покойничек?
– Жив.
Он еще трясет мою руку. Падает на стул и косится на Свету.
– Милая девушка, можете нас оставить?
И снова фыркает:
– Фу, перепугал ты меня. Кровищи! Сам без чувств!
– А чем там закончилось? – спрашиваю я об «Автодоре».
– Чем? А, ну как «чем»? Тогда и закончилось – при тебе еще. Больше не стреляли, милиции не было. В тот же день уладили все наверху и добили их документами – все гладко.
– Заказчики довольны?
– Непомерно. Короче, не самое подходящее время выражать благодарность, но ты очень хорошо сработал. Снаружи – бесшумно, внутри – минимальные жертвы. Зарплата твоя выросла, это понятно. Но за такое дело полагается и премия. Думаю, будешь доволен...
Меня разбирает любопытство. Вряд ли существует премия, которой я могу быть доволен.
– Я знаю, что ты поклонник «BMW». «BMW Concept XM» – твоя премия. Доволен?
Я молчу. Генка прищуривается.
– Доволен, – говорю, наконец, я. – Спасибо.
– Тебе спасибо – от заказчиков.
– А мой телефон?
Генка достает из кармана мой мобильный.
– Я тут пока на твои звонки отвечал.
– И кто звонил?
– Семакова.
– А Ирина не звонила? Как она?
– Ирина? Все в порядке. Не видел ее сегодня. На меня сейчас дел навалилось.
– Каких дел?
И снова он смотрит странно. Так, словно у него есть для меня еще одна премия.
– Ну, с «Автодором» этим...
И вдруг до меня доходит... откуда такая радость и такая щедрость. Я закрываю глаза, чтобы не видеть «сильного человека», который решил прикарманить такое грандиозное предприятие. Хотя, конечно, без поддержки сверху он не решился бы на такое. Значит, крыша не ниже, чем в кабинете министров.
– Ясно. Поздравляю тебя.
– Не вечно же мне неверных жен в бюро выслеживать, – оправдывается Генка. – Был, конечно, риск. Но все прошло успешно. И... мне сейчас надежные люди очень нужны, Илья...
Между Никифоровым – директором детективного агентства, и Никифоровым – владельцем крупной строительной компании, разница в сотни миллионов долларов. Конечно, был огромный риск. Но Генка рискнул и украл. Рискнул и выиграл.
В палату входит мой доктор, и Генка поднимается.
– Ок, пойду. Может, принести тебе чего?
– Принеси! – прошу я.
Он оборачивается к доктору:
– Андрей Львович, а кокаин ему можно?
– Гена, иди и иди – прямо по коридору! – отрезает док и грозит мне пальцем. – Вы как маленькие дети, ей Богу.
Я усмехаюсь. Думаю о том, что Генка мог оставить под дверью «Автодора» и сэкономить на премии. А он не оставил и не сэкономил. Значит, у него на меня еще есть планы. А у меня есть новая машина.
– А когда меня уже выпишут, док?
– Ой, я вас умоляю, отдыхайте себе. На улице ветрено сейчас, а следующая неделя – сплошные дожди, – он пожимает плечами. – Куда торопиться?

7. ПОСЕТИТЕЛЬНИЦА

Похоже, медсестра Света обижается на меня. Может быть за то, что я не хочу с ней общаться. Но подскажите мне хоть одну тему для общения с медсестрой? Результаты анализов? Я не стремлюсь ничего узнать ни о ней, ни о ее жизни, ни о докторе, ни о других пациентах. Когда она входит, я закрываю глаза или утыкаюсь в журнал.
– К вам посетительница! – оглашает она с порога и не торопится исчезнуть.
В палату входит Эдита – в деловом костюме, но элегантная настолько, что дождь прилипает к стеклам, заглядывая внутрь. Юбка немного выше колена, приталенный серый пиджак, острый силуэт, но округлые бедра. Длинные ноги в темных колготах. Блестящие черные волосы. Перепуганные голубые глаза...
Мне хочется вскочить ей навстречу. Медсестра Света так и маячит в дверях.
– Илья! Я так волновалась! Геннадий сказал, что вы ранены...
Наконец, меднадзор захлопывает за собой дверь.
– Спокойствие, Дита. Я в порядке.
– Я вам фрукты принесла, а здесь говорят, что у вас язва и нужна строгая диета, – она приглядывается к моим небритым щекам.
– Посидите со мной. Вы большая умница, что приехали...
Зачем мне отвечать на ее вопросы? Она садится и берет меня за руку.
– Так что с вами?
– Депрессия.
Эдита улыбается и качает головой. Оглядывает палату.
– Уютно, если можно так выразиться. А снаружи дождь уже второй день. У меня насморк от этой сырости.
– Не произносите здесь этого – не то вас тоже запрут в уютную палату!
Она хохочет.
– Значит, поправляетесь?
– Надеюсь. Мне намного лучше, чем неделю назад. А как дела в вашей компании?
– В компании все стабильно. Все в летние отпуска разъезжаются, а у меня уже вроде был. Чего-то так за вас испугалась, – не может она собраться с мыслями. – Здесь хорошие врачи? Может, нужна какая-нибудь помощь?
– Психологическая.
– К сожалению, я экономист.
Возникает медсестра Света, напоминает о каких-то таблетках.
– Ой, я пойду тогда, – вскакивает Эдита, – чтобы не мешать вам выздоравливать.
– Вы мне помогаете! – удерживаю ее я.
– И доктор сейчас придет на обход, – бубнит Света.
Эдита прощается. Почему-то мне кажется, что она поцелует меня в щеку, но она ограничивается воздушным «бай!».
– Ну, и где же ваш доктор? – набрасываюсь я на Светлану.
– Не мой, а ваш! Будет сейчас. А она вам кто? Невеста?
– Да.
– А чего же тогда вы на «вы»? Все понятно.
– Что вам понятно, Света?
– Все понятно. Приехала, как прынцесса, с шофером.
Ну, почему всегда я один отвечаю за все несправедливости жизни?
Когда мы остаемся с доктором наедине, я говорю напрямую:
– Андрей Львович, у меня к вам просьба – вопрос жизни и смерти!
– Что случилось? Кокаина вам нельзя, даже не просите, – отрезает он.
– Уберите от меня Свету! Мне кажется, она за мной следит!
– Илья, вы в своем уме? Света опытная медсестра со стажем!
– Уберите ее куда подальше – вместе с ее стажем!
– Ясно, – док смеется. – Вы, больной, наверное, недостаточно плохо выглядите, чтобы не интересовать женщин. Я к вам пришлю нашу новенькую – ее уж точно никто не интересует. Кстати, протеже вашего друга.
– Генки?
– Ну, да. Очень хорошая девочка, – кивает доктор. – Сейчас же отправлю ее к вам.
– Сделайте одолжение.
Избавление от сверлящего взгляда Светы уже праздник. И мне осталось не так уж долго валяться на больничной койке. Я уже поднимаюсь, нормально хожу, у меня не дрожат руки. Скоро смогу стрелять в тире и гонять на новой машине по городу. Снова пойду в качалку, и...

И в палату входит Лара…
Она в белом костюме – обычном для младшего медицинского персонала госпиталя, в белых брюках и блузе, в белом чепчике на каштановых волосах, в белом ангельском сиянии...
Я смотрю на нее и не могу вымолвить ни слова. Она пятится...
– Ой... Я не знала. Андрей Львович сказал зайти в эту палату...
Я поднимаюсь с постели и молча подхожу к ней. Может, так бывает во сне – хочется прикоснуться к тому, чего нет на самом деле.
Она есть. Она не уехала ни в какую Молдову. Но если бы не ранение, я никогда не узнал бы об этом. Протеже моего друга Генки? Моего друга?
Некоторое время мы молчим.
– Если бы я не попал сюда, то продолжал бы думать, что ты сбежала от меня в свою солнечную, виноградную страну...
– Я не сбежала...
Она подходит к окну.
– А что ты сделала?
Она прежняя – высокая, тонкая, напряженная, и в то же время ее черты стали мягче. Словно припухли от слез.
– Лара...
– Я не сбежала, – повторяет она, глядя на потоки дождя в темноте.– Пришел твой начальник, Геннадий, и сказал, что я ничего не знаю, что ты каждый день рискуешь, что ты – наемный убийца, что у тебя все нестабильно, и что я должна уехать и не искать тебя никогда. Он снял мне квартиру и оплатил ее на год вперед. Он устроил меня на эту работу – здесь хорошо платят...
Она оборачивается.
– И я понимаю, что это правда. И что это было наилучшее решение. Он очень мне помог. Теперь ты ранен. Потом случится что-то еще. Я не хочу знать об этом. Не хочу ничего знать о тебе.
Я гляжу на нее, и мне совершенно нечего ей сказать. Знаю, что в следующую секунду этот мираж растает и уже не повторится никогда. И я не знаю, как удержать этот фантом.
– Я мог бы сказать, что все брошу. Мог бы пообещать тебе все оставить, увезти тебя в Киев, устроиться на работу в консалтинговую компанию, жить спокойно…
– Но?
– Но я хочу разобраться, почему это произошло.
– Ты убивал людей? – спрашивает она вдруг.
– Но я не наемный убийца!
Снова она отворачивается к окну.
– Скажи, зачем я вошла в эту палату?
– Потому что я тебя люблю.
Я подхожу к ней и прижимаю к себе.
– Я чуть не умер без тебя.
Она вытирает слезы, но я чувствую их на своем лице.
– Сделай вид, что ты сюда не входила. Попроси у доктора замену. И моему Боссу мы тоже пока ничего не скажем. Мне нужно время, чтобы выяснить его мотивы.
Лара кивает. Плачет и кивает. И не знает, можно ли мне верить. Я целую ее и открываю ей дверь.
– Тебя здесь не было.
Сказать моей любимой девушке, моей невесте, что я наемный убийца – это удар ниже пояса. Не ожидал такого от Генки. Не могу объяснить себе этого.

8. ВЫЗДОРОВЛЕНИЕ

Однако...
Однако я не могу подхватиться и бежать к Генке выяснять отношения. И этому есть несколько причин.
Во-первых, я еще не достаточно окреп, чтобы быть ему достойным противником.
Во-вторых, если подумать, Генка не сделал ничего неожиданного. Наоборот, это был целиком логичный ход, предсказуемый и полностью в его интересах. Я нужен был ему – для реализации того плана, который документально он готовил не один месяц. И он не мог знать, что меня ранят на этом задании.
В-третьих, я остываю. От этой встречи. От этих новостей. И понимаю, что он играет по своим правилам, как и предупреждала Ирина. И чтобы перехитрить его, нужно тоже играть по его правилам. Просто мне по-прежнему не хочется играть и не хочется хитрить.
А в-четвертых, вспоминается его фраза в больнице: «Этот человек мне дорог». «Дорог» – это не просто «нужен». Это дорог.
Все вместе плохо сочетается, сбивает с толку. Хочется решить это как-то, уйти, забрать Лару, а с другой стороны, не хочется уходить.
Постепенно я отвлекаюсь от своей злости, ко мне возвращается здравое сознание. Я весело отвечаю на звонки Генки, подмигиваю новой медсестре Нине, с удовлетворением отмечаю, что тянущая боль в желудке постепенно проходит, добросовестно пью все лекарства и иногда набираю новый номер Лары.
Мы разговариваем подолгу. Может, даже так подолгу, как никогда не общались раньше.
– Квартира возле метро Киевская. Я все время думала – вот я почти и в Киеве, почти с тобой. Однокомнатная, но очень просторная. Я переехала – ничего не замечала, рыдала все время. А потом легче стало. Работа, работа, сплошная работа, как обычно. Ритм все сглаживает – кажется, уже не так больно.
– А я искал тебя. Пошел на старую квартиру, потом к твоей бабке. Потом застрелиться хотел.
– Да ну!
– Реально – сидел и смотрел на дуло пистолета. И когда ранили, все равно было, выживу или нет. Словно со стороны наблюдал всю эту суету.
– Сейчас тебе лучше?
– Лучше. Мне сказочно хорошо. Но я твое кольцо смыл в канализацию. Это меня мучит.
Она смеется.
– Взял и смыл?
– Злой был.
– Илья... ну, прости меня. Не было другого выхода. Он продиктовал мне записку, я и написала.
– Не говори мне этого! Нет сил слушать.
– Не буду.
– Лучше приходи завтра вечером.
– Ого! Похоже, что ты выздоравливаешь.
Так мы трещим ни о чем по полночи, и мне кажется, что я чувствую ее рядом.

Появляется и Леди Х. Стремительная, быстрая, бодрая, летняя – даже в дождь. В черных очках, черной майке и узких джинсах. Восьмиклассиница!
– Валяешься? – она целует меня в губы размашистым поцелуем.
– Уже встаю, хожу и самостоятельно ем.
– Инвалид детства!
Наташа садится на кровать рядом со мной.
– Хреново было?
– Я не очень помню.
– Генка мне сказал, как и что. Капец, короче. Ну, жив, и ладно. Пронесло, значит.
Она снимает очки и вертит их в руке.
– А ты знала... про Генку?
– В смысле? Про «Автодор»? – она вставляет очки в волосы. – Все знали, что движение вокруг «Автодора», и что акции скупают. А потом, конечно, пробили, откуда ветер. Но это очень обычная история.
– А откуда ветер, Наташа? Кто за ним, если между нами?
Она кривит губы.
– Точно не скажу. Скорее всего, Минобороны. Но кто именно, может, и сам министр, не знаю. Знаю, что многие дела в Генку упирались. И мне хотелось с ним познакомиться – оказалось, милый, интеллигентный парень, хорошую дурь курит, качественную. Классная тогда была вечеринка. Теперь он переходит в совершенно другой разряд – в разряд собственников крупного капитала, но я думаю, от бюро он не откажется, потому что вот такая альтернативная силовая структура ему всегда пригодится. Конечно, руководить ею – уже не солидно, но отказываться от нее – себе дороже. К тому же, это его хобби. Так что... готовься руководить лучшим детективным агентством, вполне легальной структурой.
Я встаю и подхожу к окну. Становлюсь на то место, где стояла Лара, так же смотрю на потоки дождя и так же резко оборачиваюсь.
– Ты, правда, так думаешь?
– Я уверена. Ты не рад, кажется, его успехам?
– Рад. Рад, конечно. Генка мой хороший друг.
– А вопрос можно, тоже между нами? – она усмехается.
– Можно.
– Где вы познакомились?
– Здесь, в Москве. Танцевали вместе стриптиз в одном клубе.
– Я так и думала, – она смеется.
– У меня были тут свои зацепки. Я приехал, снял квартиру. А потом друзья намекнули, что ему нужен толковый юрист в помощь.
– А мне он сказал, что сам тебя искал после того, как ты исчез.
– Я исчез? Когда это? Ну, может и так. Уже не помню хронологию.
– В любом случае, вы классно сработались.
Она не замечает, что говорит это в больнице, сидя на моей кровати, не замечает, что я едва стою на ногах, хотя за пять минут до этого спрашивала о моем здоровье. Для нее нет ничего странного в этой ситуации. В целом, она оценивает положение как удачное, как «классно сработались».
– А твоя работа как? – интересуюсь я вежливо.
– Ну, так. Ловлю всяких бандюков. В основном, заезжих. Девочек в столицу привозят и сами хотят жить роскошно. Такие сети организовывают – мама не горюй!
– Зато у отдела по борьбе с наркотикам все спокойно.
– Ага, – она кивает. – Конечно, спокойно: свои каналы, свои трафики, свои дилеры. Хотя перед выборами всех трясет. А политический отдел вообще, как угорелые, носятся – бдят!
– Нехорошие тенденции.
– Да, сплошные политтехнологии. Ничего настоящего. У меня хотя бы настоящее дело.
– Пиф-паф, ой-ой-ой?
На этот раз она не смеется.
– Сам ты «ой-ой-ой»! Выздоравливай давай, а то у меня секса давно не было.
– Нет симпатичных коллег?
И вдруг я ловлю в ее жестком взгляде такую обычную, женскую, болезненную обиду.
– Скотина! – бросает она и идет к выходу.
– Наташа!
Леди Х хлопает дверью так, словно это дверь морга.
Что я сказал такого? Пошутил о том, что она шлюха? Это как-то само собой получилось. Я не это имел в виду.

9. ВОЗВРАЩЕНИЕ В «СПАРТАК»

Я отдаю себе отчет в том, что вхожу в офис «Спартака» в последний раз. Стараюсь зафиксировать каждый момент с тем, чтобы потом вспоминать, «как это было»...
Это было обычно. На новой машине я проделал обычный путь до офиса – с обычными пробками и обычными светофорами. Только в голове носились не совсем обычные мысли. О том, что, наверное, самым лучшим решением в моем положении будет уехать.
Тогда, засушливым летом, в Киеве, после самоубийства Энджи, я мечтал, чтобы разверзлась бездна, произошло землетрясение или случилось второе пришествие, только бы оказаться как можно дальше от своей квартиры, от Киева и от себя самого. А теперь я мечтаю вернуться в Киев. И вдруг понимаю, что проблема не в городе, не во внешних обстоятельствах, а во мне самом. Во мне? Но какая проблема? Я нашел свою девушку, я счастлив. Разве у меня нет будущего?
Я вхожу в офис, и Юля вскакивает из-за компьютера.
– Илья Дмитриевич! Рада...
– И я рад, – перебиваю я. – Где Босс?
– Нет пока. Но к обеду будет. Возможно.
К обеду? Возможно? Генка не очень торопится в свой старый офис.
– А кто есть?
Юля смотрит немного растерянно.
– А кто вам нужен? Вот свежая почта.
– Зачем мне свежая почта? Игорь на месте?
– Геннадий Павлович передал, чтобы вы располагались в его кабинете. А Игоря я к вам вызову.
И что-то такое в секретарском тоне говорит мне о том, что в офисе без меня произошли серьезные перемены. Я вхожу в кабинет Генки, где, честно говоря, и раньше проводил больше времени, чем с ребятами, и почему-то вспоминается, как я валялся на Генкином столе, курил, ломал комедию и гадил пеплом ему на ковер. Не мог поверить, что он причастен к исчезновению Лары.. а все-таки, все-таки он...
Входит Игорек.
– Здорово, что ли?
– А то!
Мы жмем руки, он хлопает меня по плечу.
– Напугал нас всех.
Он садится в конец стола, а я опираюсь о подоконник.
– Как у вас?
– Все так же.
– А что говорят?
– Все то же, что и по радио.
– Да брось!
– Да сам брось! Не знаешь, будто, что говорят? Что Генка крут. Что очень крут. Что все как по нотам у него вышло – конечно, целый отдел экономистов старался, и ты здорово на месте разрулил, и крыша у него мощная, но, в целом, он крут. Вот, что говорят. Еще говорят, что тебя знатно продырявили, и что ты теперь в этот кабинет переедешь, а Генка нас будет изредка навещать, чтобы держать руку на пульсе...
Я киваю.
– Не говорят, что я уйти хочу из этого бизнеса?
Он останавливает на мне взгляд, который до этого блуждал по стенам кабинета.
– Нет. А ты хочешь уйти?
– Хочу.
– На пенсию?
– На пенсию.
– Не рановато?
– В самый раз.
– Нет, такого не говорят.
– Ну, и ты пока не говори...
Игорек вертит головой, словно пытается стряхнуть что-то тяжелое.
– А чего ты, Илья?
– Что-то не то здесь, не так идет. И я уже не очень молод, чтобы учить с нуля законы вашего бизнеса и правила вашей игры. По нашим правилам воровство противозаконно.
Парень явно чего-то не понимает.
– А кто ж тогда, как думаешь? – спрашивает у меня.
– Не думаю, Игорь. Поверь, вообще не думаю об этом! Ты, или Стас, или Колян, или Ирина – кто угодно.
– Да, Ирина...
И он осекается.
– Ты не знаешь, наверное...
– Что?
– Никифоров, наверное, не говорил тебе...
Он еще молчит.
– Ирина погибла, – говорит, наконец. – То есть ее убили. В подъезде ее дома. Стреляли, когда она вышла из лифта. Когда Эдик приехал, лифт уже не работал. Ее тело отшвырнуло назад и заклинило...
– Когда это было?
– В тот же день, когда вы брали «Автодор». Утром. Она спустилась лифтом – внизу ее ждали. Никто их не разглядел, но, кажется, двое...
– Кому кажется?
– Дедок у подъезда видел, как двое мужиков выбегали, но опознать их не сможет...
– Постой...
Я не могу сообразить.
– А Эдик когда к ней приехал?
– Ну, в тот же день – часов в десять. Там уже менты были. Они теперь расследуют это. И мы тоже...
– Эдик?
– И Эдик тоже.
Я матерюсь и закрываю глаза рукой. Отворачиваюсь от Игоря и упираюсь лбом в стекло.
– Ты не знал ничего? – спрашивает он бестолково. – На похоронах жутко было. Мать ее, отец...
– Прекрати...
Сколько уже прошло дней? Больше двух недель. Почти месяц...
– И что по ее делу? Есть подвижки?
– Ну...
– Нет?
– Разные версии, Илья. Может, это связано с каким-то из прошлых наших дел. Мы все проверяем.
– Собери мне сейчас всю информацию... чем она занималась в последнее время.
– А ты...
В кабинет входит Никифоров. Без предупреждения. Без стука. Это же его кабинет. Этот «сильный человек» с «мощной крышей» подает мне руку и говорит печальным голосом:
– Ты уже знаешь о гибели Ирины? Ужасная утрата...
Игорек спешит исчезнуть, делая мне за спиной Босса странный жест. Что-то вроде: «Решайте тут без меня». Или: «Гори оно все синим пламенем!»
Я смотрю Генке в глаза – они утратили радостный блеск от обладания сокровищем, немного остыли, немного погрустнели. Но не наполнились никаким смыслом настолько, чтобы приобрести определенный цвет. Та же холодная сталь... Со стороны, пожалуй, может показаться, что он огорчен убийством своей девушки. Но я уверен, что правды в этом ни на грош, ни на полкопейки! Он не опечален даже тем, что потерял опытную сотрудницу.
И поскольку его абсолютно не волнует смерть Ирины, он даже не ищет ее убийц. То есть формально – ищет, но на самом деле результаты этого поиска его совершенно не интересуют.
– Ты плохо выглядишь, Илья. Ты бледный.
Я машинально оборачиваюсь к окну, как к зеркалу, и вижу снаружи сияющий июньский день, в котором уже никогда не будет девушки в красном платье.
«Помнишь девушку в красном? Это я ее придумал».

10. ЛЕТО

– Почему ты ничего не сказал мне? – спрашиваю я так же бестолково, как только что спрашивал меня Игорь.
– О чем? Об Ирине?
Генка закуривает и садится в свое кресло. Пододвигает пепельницу.
– Потому что в тот момент твое здоровье было для меня важнее твоей информированности. Что ты застыл у окна, как гость? Ты не гость в этом кабинете, Илья. Иди сюда и садись...
Я подхожу и сажусь на ближайший к нему стул.
– Ну, задавай свои вопросы, пан следователь, – разрешает он.
– У меня нет к тебе вопросов. Я даже не хочу знать, почему Эдик поехал к ней только на следующий день после того, как она тебе звонила!
– Потому что я замотался, Илья. Я не каждый день планирую такие операции, не каждый день делаю такие ставки. Я послал к ней Эдика утром – оказалось, уже поздно.
– Она же была твоей девушкой!
– Если бы я посылал Эдика ко всем своим девушкам, мы бы никогда не видели его в офисе. Девушки – это всего лишь девушки.
– А деньги – это всего лишь деньги.
– Ну, не впадай в патетику! Да, деньги – это деньги. Денежные потоки – это денежные потоки. Власть – это власть. Ты не школьник, и я не хочу объяснять тебе на пальцах простую арифметику. Ты толковый детектив, опытный юрист и, как оказалось, неплохой стратег. Я, как учредитель этой фирмы, назначаю тебя ее директором и уверен, что ты справишься. И я надеюсь, что в дела «Автодора», ты тоже начнешь постепенно вникать. Этот кабинет – твой кабинет. Эта фирма – твоя фирма.
Я смотрю на дубовый стол. На его полированную поверхность, на блестящее лаковое покрытие. Думаю о том, что раньше этот эксклюзивный стол был огромным деревом под синим небом, а стал предметом мебели в Генкином кабинете. Он стал функциональным придатком и не видать ему уже синего неба и родного леса. И дальше только на дрова. На дрова...
– Так что?
– Кто убил ее?
– Ты меня слышишь вообще? Или у тебя башка тоже прострелена? – спрашивает Босс прямо.
– А ты меня слышишь? Я спрашиваю, кто ее убил? Кто ее убил, пока мы разруливали эти гребаные денежные потоки?!
– Никогда не ругай деньги, идиот, иначе никогда их не увидишь! – взрывается Генка. – Что тебя интересует? Кто ее шлепнул? Да кто угодно! Мы детективы, мы всегда в зоне риска. И не кисни здесь! Хочешь искать – ищи! Хочешь мстить – мсти! Но не забывай, что ты руководишь этим бюро и работаешь на меня.
Генка вдруг смягчается.
– Ну, Илья. Ну, я знаю, что ты умеешь чудить. То морали кому-то вычитываешь, то напиваешься, то по каким-то девкам рыдаешь. Такой у тебя характер. Я понимаю. Но не испытывай мое терпение! Не прикидывайся дураком! Или ты пока еще не понял, как мы выросли? Как мы взлетели вверх?
– Я найду, кто ее убил, – говорю я тупо.
– Вот-вот, найди! – одобряет Генка. – Займись делом, вместо того, чтобы истерики тут устраивать. Соберись, брат, чивас будем ведрами глушить.
– Не в чивасе счастье.
– Не в чивасе, верно. Но когда ползешь раненый по их ****ским сопкам, поливаешь своей кровью их землю, когда от неба ждешь не счастья, не милости, а гул нашей вертушки, и знаешь, что своему государству ты – полумертвый и ни на что не годный – на хер не нужен, то понимаешь – и в чивасе тоже. А значит и в том, чтобы нужных людей в нужное время поддержать, чтобы выжить, чтобы подняться. А ты учись, пока я добрый. А ругать деньги и ненавидеть богатство – это любой может, любой бомж.
Видно, задел я Босса за живое. И это удивительно – значит, есть в нем еще «живое», осталось где-то, не перетлело окончательно.
– Да ведь не война же, Ген. Война кончилась, даже для тебя. Что ж ты так через людей переступаешь?
– Через каких людей? – щурится он. – Через Ирину?
– Она же только ради тебя все это...
– Не говори мне об этом! Ради меня? Ради того, чтобы бабки нехилые получать и на тачке крутой гонять. Ну, и чтобы со мной трахаться, само собой. Ты усложняешь просто. Ты все перекручиваешь. Уверен, чтоб тебе уже кажется, что это я пришел и убил ее, превозмогая свою боль, ее любовь и еще какую-то херь, которую «невозможно превозмочь». Так, Шекспир?
Я, конечно, ценю здоровый стеб, но оттого, что Генка так зло это подметил, становится неприятно.
– Ты же не такой, Илья. Ты же быстро схватываешь тему. Ты можешь разобраться – холодно и без сантиментов. Но вот эти твои эмоциональные припадки… Пока они меня только забавляют. Потому что погода хорошая, и солнышко светит. Но в целом, ты с этим борись. Найди убийц – убей их, реши это, а не задавай мне психологических вопросов. Тут нет никакой психологии. Уяснил?
Я молчу. Смотрю на дубовый стол и ясно вижу вековые кольца, которые оборвались.
– Ты бледный, говорил я тебе? – продолжает Генка. – Тебе нужно есть побольше и витамины принимать, а не изводить меня дурацкими вопросами.
– Дай сигарету.
– Не дам. Куда тебе курить?
– Я свои в машине оставил.
– Кстати, как тачка?
– Обалденная.
– И мне понравилась, когда я выбирал. Поехали – прокатишь меня. Пообедаем.
– Да я хотел... инфу проверить по Ирине.
– Завтра проверишь. Это, так сказать, наше внутреннее расследование. Чтобы врагам неповадно было.
Я поднимаюсь.
Чувства, которые вызывает у меня Никифоров, как всегда, противоречивы. Это и резкое неприятие, и в то же время – восхищение его холодностью. Эмоции не травят ему душу и не мешают достигать поставленных целей. А у меня – разве меньше было сил и возможностей? И чего я достиг? Сплошное бегство: от самого себя – в разные концы карты мира.
В «Гудмене» на Тверской Никифоров уже вполне свой человек. Традиционный стейк, традиционный джаз. До ведер алкоголя, конечно, не доходит. Мы пьем вино – очень в меру. Я впервые пью после ранения и желудок отвечает задумчивостью.
– Ну? Нормально? – беспокоится за меня Генка.
– Я спасибо тебе так и не сказал – по большому счету.
– И не нужно. Ты же не прощаешься?
– Не прощаюсь.
– Отлично. Я рад и тому, что ты свои обличительные речи закончил.
Он поднимает бокал за мое здоровье. А я пью за его. И жизнь вдруг начинает казаться легкой и приятной. Абсолютно одноцветной. Скорее всего, розовой.
Так наступает розовое, теплое, чудесное, замечательное лето.

11. БЕРЕМЕННОСТЬ

По поводу дела Ирины у меня нет особых сомнений. Я бегло просматриваю ее досье, проглядываю все дела с ее участием, но хорошо помню только одно дело – то, где мы наследили.
Вечером того же дня я отлавливаю охранника Еременко, с которым однажды уже встречался на кухне одного московского ресторана. Парень возвращается домой, я вхожу следом за ним в подъезд и останавливаюсь рядом с ним перед дверью лифта. Лифт приходит. Мы входим.
– Вам на какой? – интересуюсь я вежливо.
– На восьмой.
– Мне тоже.
Не знаю, узнает ли он меня. Но я одной рукой жму «стоп», а другой врезаю ему в живот так, что его сгибает пополам и ртом он не может схватить ни глотка воздуха. Падает на колени. Я отбираю у него оружие и ногой прижимаю его башку к полу.
– Вспомнил меня?
– Вспомнил, – выкашливает он в пол.
– А Ирину вспомнил?
– Вспомнил.
– Ты ее убил?
По его телу пробегает судорога. Похоже, он хочет замотать головой, которая прижата моим ботинком.
– Не ты? – я ослабляю тиски.
– Не... не я. Приказа не было. Мы тогда пробили, кто она и откуда – не стали связываться. Не стали. Потому что вы просто... свою работу сделали... работу просто.
– Гладко выходит. И правдоподобно.
– Это правда.
Я убираю ногу. Парень встает на четвереньки, потом, держась за стенки лифта, приводит тело в вертикаль.
– Я не вру. Так и было. У Шефа спросите.
– Нужно будет, и у Шефа спрошу, – заверяю я.
И снова нажимаю «восьмой». Я был настроен убить этого слона, но я ему верю. Возвращаю ему его пушку и говорю на прощанье:
– Свободен. Только держи язык за зубами.
– Не вопрос.
Двери открываются, и он вываливается на лестничную площадку, а я спускаюсь вниз.
В машине думаю о том, что теперь нужно подойти к этому делу с другой стороны. Со стороны тех, кто потерял на несостоявшейся сделке с Еременко. А это, конечно, сложнее.
Почти в одиннадцать вечера я возвращаюсь в офис и начинаю искать материал об уральской компании, которая планировала поставлять сталепрокат на машиностроительный завод Еременко. Судя по данным – не производители, а дилеры крупного сталелитейного завода. Дилеры – мутная вода. О московском представительстве компании – информации нет, а может, нет и самого представительства. Неизвестно, кто проталкивал эту сделку в Москве. Проталкивал до такой степени, чтобы убрать тех, кто ей помешал.

Я сижу в кабинете до часу ночи, а потом звоню Ларе.
– Прости, что так поздно...
– Я не сплю.
– Почему?
– Жду, может, ты позвонишь...
– А сама почему не звонишь мне? Стесняешься?
– Да.
– Да? – я смеюсь. – Скажи мне адрес – приеду.
Она говорит адрес. И я приезжаю.
Вхожу и осматриваюсь в ее новом жилище. Ничего, аккуратно. Ремонт и новая мебель – не очень роскошная, но и не допотопная. Лара в брюках и широкой футболке, по-домашнему, но с макияжем. Я привлекаю ее к себе и целую. Не верится, что это она...
– Я не могу пока оставить работу. Есть одно дело, которое я не имею права бросить. Убили нашу сотрудницу.
Она кивает. Может, не хочет ничего слышать ни о моей работе, ни обо всех этих делах, но кивает.
– Лара...
– Что?
– Что ты скажешь?
– А что тут можно сказать? Я не хотела, чтобы мне было больно. И вот каждый день я переживаю за тебя.
– А ты можешь не переживать?
– Нет. Не могу.
Я сажусь. Откидываюсь и падаю на диван.
– Но у меня все нормально.
– Просто убили сотрудницу.
Она засовывает руки в карманы и смотрит на меня хмуро.
– Иди ко мне! – говорю я. – Я соскучился.
Ее насупленные брови только подзадоривают меня.
– Давай же...
Я расстегиваю рубашку и ремень брюк. Она смотрит несколько удивленно. Пожалуй, я не был с ней таким. Мы целовались в темноте и занимались любовью под одеялом. Но те времена давно прошли. Я ловлю дикий кайф от того, что она не узнает меня.
Снимаю рубаху и подхожу к ней. Она опускает глаза.
– У тебя шрамы.
– Может, ты все-таки окажешь мне первую помощь?
Я притискиваю ее к себе, но ее безволие уже начинает озадачивать. Стягиваю ее футболку и бросаю на пол. Расстегиваю тугой лифчик. Она продолжает бездействовать.
– Ты не хочешь? – спрашиваю прямо.
– Я беременна, – говорит она вдруг.
– Ну и что?
То есть не «ну и что?». Я хотел сказать что-то другое. Я имел в виду, что пока еще можно заниматься сексом, и что я рад, и что это не проблема, а наоборот, здорово. Но за «ну и что?» она не угадывает этого. Она закрывает лицо руками и плачет.
– Ну, прекрати, – бормочу я. – Я рад... я очень рад. Мы вместе. И ребенок... Я рад...
– Хочешь, я сделаю аборт? – спрашивает она.
– Ты с ума сошла! Ни в коем случае! Я хочу ребенка. И ты же всегда хотела, Лара. Ты же хотела!
Честно говоря, ни одна из моих прежних девушек никогда не преподносила мне таких сюрпризов. Кажется, я умышленно сделал ее беременной, но все это было так давно, что я не думал о результате. Я просто искал ее, потом обижался на нее, я не обдумывал, готов ли в тридцать восемь лет стать отцом.
– Но мне можно, наверное, – говорит она о сексе.
– Я тоже так думаю.
Мой драйв затихает, мне уже не хочется быть с ней резким. Мы пьем чай на кухне, потом ложимся в постель, и я понимаю, что с ней я дома, что мне уютно и легко. Что она – именно тот человек, который мне нужен. Я не ошибся...
И в то же время я начинаю бояться, что не смогу быть ей верным. Не знаю, поймут ли меня женщины. Но именно в тот момент, когда я осознаю, что люблю ее, и что рад ее беременности, и что она – мой дом, я начинаю беспокоиться о том, чтобы никакой ветер не унес меня из этого дома.
Я пялюсь в темный потолок ее комнаты и чувствую себя не очень здорово. Кажется, до нашей разлуки я легче относился к нашей связи. А с ее беременностью эта связь стала тяжелее. Ощутимее. И еще я думаю о том, что, по большому счету, не достоин ее доверия.

12. БУДНИ

– Ты меня не бросишь? – спрашиваю у нее утром.
Ее любовь ведь тоже теперь другая. Ее любовь – больше к малышу, который еще не родился, чем ко мне.
– Нет, – говорит она, глядя мне в глаза.
Я кладу руку на ее плоский, впалый живот.
– Пока ничего не понятно.
– Я знаю. Только два месяца.
– Тошнит?
– Уже нет. Но поначалу немного тошнило.
– Ты испугалась?
Она приподнимается на локте.
– Вчера ты ни о чем не спрашивал.
– Мне хочется знать, что ты чувствуешь.
– Я испугалась... Потому что я хотела все распланировать – до дня, до часа. Хотела родить ребенка, когда у меня будет свой дом, немного денег. Но это же твой ребенок... Он будет напоминать мне тебя, даже если мы никогда больше не увидимся. Ты как бы будешь со мной, – она улыбается, а на глазах выступают слезы. – И я стала ждать каждого дня, чтобы чувствовать, что ты со мной. Не знаю, что это за чувство, но так я ни к кому никогда не относилась. С того дня, как встретила тебя в «Амуре», не могу видеть других мужчин: они все хуже тебя.
Ого! Такой подход меня очень радует.
– У тебя есть сердце, – продолжает Лара. – Только на всех его не хватает. От этого хаос.
– Хаос?
– В твоей жизни.
– В моей жизни хаос? Что бы ты о моих коллегах сказала!
Я поднимаюсь.
– На работу? – спрашивает она.
– Конечно. Но можем где-то позавтракать.
– Я уже не успею, – отказывается она.
Я спрашиваю, нужны ли ей деньги, и после ее отказа оставляю немного, на витамины.

Да уж. Есть о чем подумать на досуге. Моя любимая считает мою жизнь хаотичной и не очень-то мне доверяет. Но все равно я уверен, что теперь мы не расстанемся и не потеряемся в хаосе.
Досуга нет. Разве что за рулем в пробках. Я приезжаю в «шикарный» ресторан, где мы с Ириной когда-то слушали «Мурку», провожая Еременко в дальний рейс, и действую по старой схеме.
– Кто помнит девушку в красном платье?
Кто-то помнит. Помнят, что был скандал. Что она что-то украла у клиента. Что бежала с другом через кухню. Что перевернула кастрюлю. Что за ними гнались. Что ее преследовал любовник. Что она была проституткой, которая зашла на чужую территорию, и конкурентки с ней разобрались. Много всего помнят...
Тест усложняется. В моей руке появляются долларовые купюры как безотказный стимулятор способностей человеческой памяти.
– А кто еще, кроме меня, спрашивал о девушке в красном?
На лице обслуги – отупение. Наконец, одна девчонка мотает головой.
– Нет, не о девушке в красном. Он спрашивал, был ли здесь господин Еременко и как получилось, что он не успел на свой самолет. Тогда кто-то и рассказал о девушке в красном.
Оно! Я даю ей купюру. Продолжаем наш тест.
– Как он выглядел?
На лице страдание.
– Я не помню. Обычный такой... В костюме.
– Он был похож на охранника?
– Нет.
– На милиционера?
– Нет.
– И он никак не представился?
– Сказал, что он друг Еременко.
– Ясно. Думай еще. Как он выглядел?
– Не очень высокий. Лысоватый. Плотный. В костюме, с галстуком.
Ясно, что не голышом.
Убивать Ирину было глупо. Если он понял, что она частный детектив, то не стал бы этого делать, как не стал этого делать Еременко. Если он не понял, то мог решить, что какая-то шлюха просто сорвала ему сделку. Но убивать? Зачем?
Я отдаю девчонке купюру. Она заслужила, хотя и не очень мне помогла. Найти этого господина по таким приметам абсолютно нереально.
Еду в офис и снова сажусь за бумаги. Наконец, зову Игорька...
– Слушай, такой вопрос к тебе, как к специалисту. Нужно узнать, кто представляет одну уральскую компанию в Москве, что за ребята, есть ли у них офис. А если представительства нет, то кто из сотрудников летал недавно в Москву и по каким делам?
– Пробью, – обещает он. – А ты как? Освоился в конторе?
И только теперь я обвожу глазами Генкин кабинет.
– Тут же все по-старому.
Игорь переминается с ноги на ногу.
– А ты совещание собрал бы что ли...
– Пока я не разберусь с делом Ирины никаких совещаний!
– Тебе виднее.
И мне ясно, что Игорь еще хочет что-то спросить.
– Ну? – я вскидываю глаза.
– Не уходишь уже?
– Пока нет...
Наконец, он покидает кабинет, а я снова и снова пролистываю материалы Еременко.
Входит Юля.
– Илья Дмитриевич... может, чаю?
– Нет, спасибо.
– Может, переставить тут что-нибудь, чтобы вам было удобно?
Я смотрю на нее молча.
– Может, кондиционер включить?
– Ну, включите.
Это явно не все. И мне вдруг приходит мысль, что с Генкой, скорее всего, она иногда спала и надеялась, может, что он возьмет ее с собой в «Автодор», а он не взял, и ей теперь придется работать со мной, а я хоть и свой вроде бы парень, но не любовник же...
– Юля, выключите кондиционер и возвращайтесь на свое место! – отрезаю я.
И набираю номер Генки.
– Привет, Босс. Что поделываешь?
– Поделки – скворечники и мышеловки. Мебель выбираю для своего кабинета. Приезжай, меня тут буклетами завалили.
– Тут Юля по тебе вздыхает...
– Передай ей, что у меня тут такая блондинка с розовыми губками – она не попадает! – ржет Генка. – Приедешь?
– Может и заеду. Вечером.
– Ок. До встречки.
– До встречки, – прощаюсь я с Боссом.

13. НА КРАСНЫЙ

Я очень хорошо помню крыльцо этого здания. В этот раз охрана более дружелюбна. Может, тут есть кто-то из тех, кто штурмовал вместе со мной эту компанию в тот злополучный день.
Я помню, где находится кабинет директора. Но Генка – не директор компании, он ее собственник, и где располагаются его апартаменты, мне неведомо. Да и зачем ему вообще нужны здесь апартаменты? Понты, не иначе.
Я поражен – кабинет Генки занимает огромную площадь на последнем этаже здания, за окном во всю стену открывается панорама целого города. Вид великолепный. Мебель пока отсутствует. Но сам Генка на месте. Стоит посреди кабинета и осматривает каждый угол по очереди.
– О, очень кстати! – обращается ко мне. – Вот там, в предбаннике, будет сидеть секретарша. А тут... Слушай, может фэншуиста пригласить – пусть мебель расставит? И аквариум с рыбами. Стеллаж – под стенку, это ясно. А стол куда? Диван? Аквариум? Кресла? Это надо рассовать по углам.
Он опять рассматривает углы.
– А ты как?
– Думаю, фэншуист не помешает.
– И я так думаю. Алена! – кричит секретарю. – Найди мне пять-шесть фэншуистов, из ведущих контор, устроим им конкурс.
– По идее, взгляды должны совпасть, – я тоже оглядываю углы. – Если судить по направлениям...
– Ну, посмотрим, что у них там совпадет с их фэншуем. Ты как? – спрашивает он снова.
– Веду дело Ирины.
– Ага, веди-веди.
Он, наконец, оглядывается на меня.
– И экономистов периодически подгоняй. Они там тяжбы всякие разбирают, и так их тянут, что аж мутно. Ты это вентилируй. И сам больше на месте сиди – клиенты любят, когда их уважают, уделяют им внимание. Сейчас клиентов кто принимает? Стас?
– Стас.
– Стас осел! Между нами, девочками. Не вешай на него серьезные дела. Ему бы только кулаками махать. Понял меня?
– Понял.
– Нравится кабинет?
– Нравится. А на фига он нужен?
– Для того же – вести переговоры с солидными клиентами.
– В дела что ли входишь?
– Ну, не детально. По-крупному перетереть. В мелочи не вхожу. Команду привел надежную.
Разговор о бизнесе быстро надоедает Генке, и он подходит к окну. А я вдруг вспоминаю, как он говорил, что главное в жизни – это дело, работа. А что сейчас, интересно, для него главное? Расставить мебель в кабинете?
– Помрачнел? – чувствует он спиной.
Я молчу. Тянет к этому... и отталкивает одновременно.
– Посидим где-то с девчонками? – спрашивает он, не дождавшись ответа.
– С какими?
– Найдем. Хочешь, Вележкину позовем?
– Нет, у меня с ней непонятка вышла.
Генка заинтересованно оглядывается.
– Что за непонятка?
– Да, так. Получилось, будто я намекнул, что она легкого поведения особа.
– Лажанул, брат. Вележкину нельзя обижать. Надоела она тебе что ли?
Как же просто он все объясняет. Вот что меня и подкупает в Генке...
– Надоела.
– Ну, пригласи ее – я отобью. А ты не простишь потом.
И вдруг я вспоминаю наши с Леди Х ночи. Как она была горяча, как срывала с меня одежду, как целовала. Как я был рад, что все так легко и кайфово. Я представляю, как она будет делать то же самое с Генкой, и почему-то эта идея не кажется мне удачной.
– Что такое? – он ловит мою настороженность. – Жалко?
– Да на здоровье!
Если она сможет и с ним – пожалуйста. Мне-то что? Я ей не муж. И она действительно мне надоела. Как-то много стало ее в моей жизни.
Я звоню Леди Х, глядя на Генку.
– Здравствуй.
– Хочешь извиниться? – бросает она.
– Хочу.
– Извиняйся.
– Извини.
– Принято.
– Посидим сегодня?
– Полежим, – острит как обычно.
– Только Гена с нами будет.
– Лежать?
– Нет, ужинать.
– Ясно.
Мы договариваемся о встрече. Я понимаю, что, в целом, это будет нормальное решение ситуации, но как-то неприятно.

Кажется, она рада нас видеть. Подходит к столику и целует меня в губы.
– Как ты, великомученик?
– Что пьем? – перебивает Генка.
– Водку, если можно, – скромно решает дама.
Все довольны выбором. Играет живой оркестр, мы под легкую музыку употребляем водку, и я понимаю, что, по большому счету, мне все равно, что будет дальше. Леди Х одета небрежно – в летние брюки и длинную тунику. Для ресторана – как-то диковато, но она гоняла целый день по городу, и ей тоже плевать, где и чем закончится этот вечер.
Шутим, веселеем. Генка что-то рассказывает. Она запоздало поздравляет его с «Автодором», тоже как-то шутливо, но ему все равно приятно. И хотя в зале пока никто не танцует, он приглашает Леди Х танцевать и продолжает что-то говорить, склонившись к ее уху. Вряд ли они обсуждают мою персону, но мне становится как-то колко. Леди Х усмехается, встретив мой взгляд.
Генка весьма хорош собой – высокий, крепкий, русоволосый, по-августовски загорелый в июне. А она словно «восьмиклассница», приглашенная на вечеринку выпускников.
На крыльце ресторана Генка предлагает Леди Х подкинуть ее на такси, и она, не глядя в мою сторону и даже не прощаясь, садится с ним в авто.
Я тоже ловлю машину и уезжаю к себе. Я пьян, все немного плывет, водила косится на меня добродушно. В квартире я натыкаюсь на мебель и дверные косяки. Ругаю за что-то Генку и включаю радио.
И вдруг звонит Наташа и говорит почти спокойно:
– Ну, спасибо тебе за вечер. За такие расклады следовало бы отстрелить тебе башку. Но я тебя пожалею – живи. Только вычеркни мой номер из своей мобилы. Гене – привет. Вы оба конченые уроды.
Я трезвею мгновенно. Но мне нечего ответить – даже самому себе. Может, она воспринимала наши «легкие» отношения вполне серьезно, может, доверяла мне. Но я не понял этого, не почувствовал. Считал, что мы с ней удачно решили несколько дел, что мы квиты. И теперь хорошие отношения закончились очень нехорошо. Подло. Бесчестно. Впрочем, как и любое дело с участием моего Босса.
Но, так или иначе, закончились. И жалко, и... легче. Наши дороги разошлись, потому что я проскочил на красный. Но уже проскочил, уже не поверну обратно.

14. СОВЕЩАНИЕ АЛЕС

Такой жары в июне никто не ждал. Ждали всю зиму тепла, но не такой же душегубки. Весны не было вовсе. Сразу грянуло лето, высушило листву, испачкало воробьев, дало работу всем системам кондиционирования одновременно. Уже были зафиксированы случаи солнечных и тепловых ударов, лесных пожаров и рекордных температур воздуха, и по мокрым лицам моих сотрудников мне было совершенно ясно, что добраться до офиса и пытаться мыслить на совещаниях при таких погодных условиях равносильно подвигу.
А на самом деле, каждый нырял из кондиционируемого салона своего автомобиля в кондиционируемое помещение офиса «Спартака» и изображал на лице нечеловеческие усилия борьбы с немилосердной стихией.
Мои сотрудники... Стас, Коля, Эдик... Игорек, Виктория – завотделом экономических расследований, Юля... Это не мои сотрудники, если честно. Я не выбирал этих людей. И до сих пор я их не очень хорошо знаю. Может, это «недостаточное знание» тоже входило в Генкин расчет – между нами должны были установиться деловые, а не приятельские отношения. Это молодая и способная команда, подобранная на его вкус.
На первом совещании следует сказать что-то максимально ободряющее, но я не нахожу слов, потому что не знаю, что думают обо мне эти ребята. Может, думают, что я выскочка, который втерся в доверие к их Боссу. Может, что это место должен был занять Стас. Сам Стас хмурится и рассматривает свои ногти. Все уже собрались, а я все медлю. И это непонятно.
Коля читает свой ежедневник, начав примерно с сентября прошлого года. Эдик – начальник всех охранников нашей конторы, смотрит на кондиционер, пытаясь разобраться, на какую температуру он выставлен. Роман играет в телефоне. Вика глядит в окно, Игорь – в свои бумаги.
А я медлю. Мои ребята – моя последняя киевская команда – Макс, Сахар, Соня... Мы были такими друзьями, такими родными, и так быстро они отказались от дружеских отношений, когда не осталось рабочих. Вот и ответ. Не нужна дружба. Не нужно никакое приятельство. Нужна строгая иерархия и жесткое подчинение.
Я еще медлю, и Колян, просмотрев свои записи примерно до октября, не выдерживает первым:
– Может, начнем все-таки. А то жарковато.
– Кому жарко, свободны.
Все прирастают к своим стульям и смотрят на меня.
– Свободны, – повторяю я.
Никто не двигается с места.
– Тот, кому кажется, что эту веселую работу портит только сегодняшняя жара, свободен!
– Что за наезды? А тебе не жарко, Супермен?
– И прошу вас впредь обходиться без упоминания героев комиксов – хотя бы на совещаниях. Наша сотрудница убита, по-вашему, это подходящий сюжет для комикса?
Головы опускаются.
– Я хочу знать, что сделал лично каждый из вас для того, чтобы раскрыть это преступление.
Головы опускаются ниже.
– Никто? Ничего? Так я понимаю?
– Задания же не было, – находится Стас.
– То есть, ни ваша совесть, ни даже инстинкт самосохранения не дали вам задания разобраться в этом деле, чтобы оградить от опасности себя, своих коллег, своих близких?
Молчание.
– Господа, мы детективы. Не приятели, не члены клуба любителей пива, не герои комиксов. Мы детективы. Мы не просто собираемся здесь, чтобы спастись зимой от холода, а летом – от жары. Это наша работа. Это наша профессия. Каким бы путем мы ни пришли к ней и куда бы она нас ни привела, это наша профессия. И к любому делу мы должны подходить, в первую очередь, профессионально. А убийство Ирины – удар по нашему агентству, и по каждому из нас, и по нашей профессии в целом. Мне жаль, что пришлось начинать наше первое совещание с такой тяжелой темы. Сейчас я хочу поговорить с каждым лично – о текущих делах.
И когда каждый кратко отчитывается о делах своего отдела, я объявляю, что совещание закончено. Но все продолжают сидеть и ждать чего-то.
– Игорь, на пять сек, – задерживаю я Игорька, и только тогда остальные поднимаются с мест. Стас тоже остается. Закуривает, не спрашивая меня о разрешении.
– И что ты хотел сказать этим всем? – интересуется прямо.
– Что я никому не приятель.
Он пожимает плечами.
– Это и так понятно. И понятно, что мы все разгильдяи. Но есть один нюанс, который все перечеркивает, все – жирным крестом.
– Какой нюанс?
Игорь сидит молча.
– Детектив – это не юрист, он не должен следовать букве закона. Он делает то, за что ему платят. Как проститутка. И он защищен так же, как любая проститутка, только своим сутенером. Не законом. Не конституцией. Не обществом. Ирину убили, потому что она встала на чьем-то пути. Ее просто смели. И закон в этом случае – ни на одной и ни на другой стороне. Кто-то заказал, чтобы она помешала сделке, другой заказал, чтобы убрали тех, кто помешал сделке. Все, здесь нет закона.
– Но разница есть! – спорю я. – Она не нарушила закон, а другие его нарушили.
– Это бред. Каждый из нас сотни раз нарушал закон. Мы для того и существуем, чтобы нарушать его профессионально. Ирина просто прокололась.
– И ты, зная об этом, можешь спать спокойно?
– Могу. Потому что профессия – это не дело жизни, не призвание. Это работа. Меня, в моей работе, дело Ирины никак не касается. И вот эта твой пафос – на хрен никому не нужен! Мы все здесь ради бабок крутимся. Не ради торжества справедливости во всем мире. И от того, что мы будем навешивать красивые ярлыки на то, что некрасиво, вещи не станут другими.
– То есть смерть Ирины никого не задела особо?
– Это неизбежный риск. Ей нужно было быть осторожнее, не паниковать. Не пользоваться лифтом. Лучше владеть оружием. Не подпускать посторонних. Делать такую трагедию из ее смерти – лишнее. Это не первая смерть в бюро. Ты лично взялся за это дело, и если быть совсем честным, это вообще не профессионально, потому что ты не получил заказа, в рамках которого можешь действовать. И это абсолютно незаконно, потому что ты действуешь по собственной воле.
– Разговор окончен. Займись делами! – отрезаю я.
Дверь за Стасом закрывается. Я перевожу взгляд на все еще молчащего Игоря.
– Он прав или я, как считаешь?
– Он, конечно. Но я тебя понимаю – это дело нужно довести до ума, – говорит он прямо.
– Тоже думаешь, что детективы как проститутки?
– Ну, думаю, как папарацци. Главное – сделать заказанные снимки и выгодно продать. Но можно сделать и очень талантливые снимки, шедевральные. Это тоже может быть хобби, и призванием, и искусством.
Я задумываюсь.
– Если бы я мог что-то изменить, я бы никогда не брался за незаконные дела, – говорю честно.
– Так намекни Никифорову. Он же твой друг.
– Я бы намекнул, если бы был уверен, что друг… Так что у нас по уральской компании?
– А, по компании...

15. ДИЛЕРЫ

Уральскую компанию в Москве представляет небольшой офис. Его сотрудники, выполняющие функции рекламных менеджеров компании, участвуют в промышленных выставках и совещаниях на индустриальную тематику. Вот они-то мне и нужны, поскольку именно они продвигали сделку своей компании с заводом Еременко.
Парни. Ах, эти парни! Похоже, что в свою дилерскую компанию они пришли в эпоху девяностых и так в ней и остались. Для них слово «терка» не сменилось в словарном запасе на «переговоры». Может, на таких, как Еременко, их приемы могли и подействовать. На меня – нет.
– Господа дилеры, где ваш лысый? – начинаю я с налета.
– Лысый? Ты че к Борисычу? По какому вопросу?
Братки переглядываются. И один выдает абсолютно бесподобную фразу:
– Серег, это ж тот, второй!
За дверью их секретарша. «Лысый» на подходе. Я понимаю, что в этой ситуации мне будет сложно подыскать наиболее «законные» методы из возможных.
– Так, брателлы, ваши дни сочтены. Убийство сотрудницы детективного агентства – это перегиб даже для вашего крутого бизнеса. Ожидайте повесток...
Собравшись уходить, я распахиваю дверь. Секретарша косится на меня из приемной.
– Эй, чел, а ну-ка тормози. Че за предъява была с убийством, я не понял? – останавливает меня старший менеджер рекламного отдела.
Мне нужно, чтобы кто-то из них начал стрельбу первым. И чтобы секретарша это зафиксировала своим косым глазом. Поэтому я не закрываю дверь в их кабинет и оборачиваюсь.
– Убрав нашу сотрудницу, вы совершили большую ошибку.
– А ты, крыса, влез в наши дела и думаешь, что самый крутой со своей телкой? Ты знаешь, сука, какой контракт ты сорвал? Еременко три дня не мог очухаться, а потом – бац! – черт из табакерки, другой контракт, другая фирма, другие условия. Соображаешь, дядя, на чей кусок замахнулся?
– Это был просто заказ.
– Заказ? Да за такой заказ я сам тебя закажу! – он выхватывает пистолет. – Безо всякой нах повестки!
– Вась, не кипишуй! Пусть катится, – вступается за меня младший менеджер, такой же бритый и широкоформатный.
– Не умеете вести бизнес в современных условиях конкуренции – нечего и соваться! – бросаю я.
Ствол выписывает кривые в воздухе.
– Вась, остынь! Пусть валит. Потом – решим это, – снова заступается за меня Серега.
– В двадцать первом веке уже никого не валят в своих кабинетах, – добавляю я. – Это у вас на Урале пещерные законы задержались.
– Мразь! – он все-таки стреляет.
Я отшатываюсь за угол и ору секретарше:
– Падай под стол!
Но ей уже поздно нырять под стол. Неудачно срикошетило – она продолжает сидеть с простреленной грудью. Мама дорогая!
Васек вылетает из кабинета, и я уже не жду правосудия – стреляю почти в упор, потом достаю выстрелом его помощника, а когда в дверях возникает Лысый, меня уже не интересует история его деятельности в дилерской компании. Я просто стреляю.
И остаюсь в кабинете наедине с побежденными призраками смутных девяностых. Бросаюсь к секретарше, и, ловя ее исчезающий пульс, набираю по офисному телефону скорую и милицию. Дожидаюсь всех...
Девочка жива, врачи торопятся доставить ее в реанимацию. Ранение серьезное.
Ментам я объясняю на пальцах, кто я и зачем.
– Начал задавать вопросы, они стали стрелять.
– И вы троих уложили?
У Лысого, кстати, находят нешуточный ствол, с помощью которого он, скорее всего, проводил рекламную кампанию родного предприятия.
– Отморозки, каких мало, – характеризую я убитых. – Я просто выполнял свою работу. Они могли это понять.
«И не сводить счеты с нашим агентством», – добавляю про себя. Может, они сами – собственноручно – стреляли в Ирину. Такие не погнушались бы.
Милиция отпускает меня с миром. Но мира нет. Как обычно после вида кровавых луж, хочется заполнить пустоту сознания хотя бы дымом. Я так и не спросил Генку о его дилере. Черт... Не ехать же к нему на работу. Да и многовато дилеров на сегодня...
Я еду в офис. Проверяю текущие дела. Стас отчитывается сухо и официально. Из последних – заказы на наблюдение за неверным мужем, сбор информации об одной фирме и поиск пропавшего в Москве студента. Такое, бытовуха. Но мне хочется верить, что мы справимся с заказами более профессионально, чем любые другие уполномоченные органы и структуры.
– Что там с дилерами? – в кабинет просовывается голова Игоря.
– Забудь. Нет больше в Москве никаких уральских дилеров. Я разорил из гнездо.
Игорь входит.
– Совсем?
– Окончательно. Ирина... мне очень жаль ее, очень жаль. Не представляешь, как жаль.
– Сколько их было?
– Трое.
Он садится.
– Может, коньяку тебе?
Меня тянет спросить Игорька о том, где можно достать хорошую травку, но я сдерживаюсь. Сотрудники не должны думать, что их босс плохо себя контролирует.
– Мне очень жаль ее, – повторяю я, – поэтому и остался. Такие дела нельзя прощать. В остальном я в порядке.
Когда-то я хотел приятельствовать с ними, зависать в клубах, весело проводить время...
Потом хотел уехать с Ларой в Киев и работать в спокойной консалтинговой конторе...
А теперь мне хочется только покурить. И вдруг звонит Генка. Не иначе, как менты уже доложили ему о моих подвигах.
– Приехать не хо? – спрашивает он прямо.
– Не слишком ли часто мы видимся?
– Это не приведет к сексу, – успокаивает Генка. – Просто у меня к тебе есть вопрос.
– И у меня к тебе – два. Но я хочу остыть.
– Тут хороший кондиционер. Приезжай.
Я обещаю. И замечаю, что Игорь явно засиделся в моем кабинете.
– Что еще? – спрашиваю я резко.
– А вы с Генкой... воевали вместе, да?
– Мы воевали с Генкой? Разве не ты составлял на меня досье? – усмехаюсь я.
Но он качает головой.
– Нет, не я. Сто процентов – не я. Он сам сказал, что вы вместе воевали.
– Тогда да. Пусть будет так: воевали. Вместе. Хер знает, где. Где-то. В каких-то сопках. Не знаю, где они находятся. Воевали...
– Ты точно в порядке? – Игорь отступает к двери.
– Да, в полном порядке. Задергался немножко. Иди, Стасу помоги...
Я сажусь в машину и гоню в «Автодор».

16. ФЭНШУЙ

У стенки уже шкафы, а в секретарской приемной – четыре человека рядком на диванчике. По виду – фэншуисты. Не могу сдержать улыбки. Дама в очках заглядывает в кабинет Босса, провожая меня взглядом.
– Не совпадают у них мнения! – сообщает мне Генка. – Один говорит аквариум – на запад, другой – на север. Вот этим оставшимся я очную ставку устрою. Может, у них в споре родится истина.
– Вижу, дела идут, – я падаю на стоящий посреди кабинета диван.
– А у тебя что интересного? – как всегда прищуривается Генка.
– А что у меня может быть?
– Три жмура – нормально? – спрашивает он спокойно.
– Мало. Доехал бы я до этой уральской богадельни – я бы всю их контору положил!
– За Ирину?
– За Ирину. Но контора – ни при чем. Местные маркетологи сами до такого додумались.
Генка смотрит то на меня, то на диван подо мной.
– Как думаешь, куда мне эту мебель?
– К стене.
– Сверху на шкаф?
– Нет, к другой, – я указываю на самую дальнюю от стола.
– Посмотрим. Эй, люди! Войдите! – он распахивает дверь кабинета. – Оцените обстановку. Вот этот аквариум будет заполнен водой, водорослями и огромными черными рыбами, – он указывает на пустую стеклянную емкость.
Фэншуисты оглядываются, а дама в очках даже подходит к окну и смотрит вниз. Все осведомляются о дате рождения Генки, а дама в очках – о дате основания компании.
– А хрен ее знает. Я даю вам время, чтобы уточнить детали и начертить схему. Потом все посмотрю, и с кем-то из вас заключу контракт. На все про все – полчаса.
Специалисты возвращаются в приемную.
– У нас еще полчаса, – Генка смотрит на «ролекс». – Ты остыл?
– У тебя был вопрос ко мне, – напоминаю я.
– Да вот – про диван. А у тебя ко мне было два...
Он садится на стол.
– Да, точно. А точнее, две просьбы, – киваю я.
– Я весь внимание.
– Дай номер своего дилера. Курить хочу.
– А вторая?
– Я уйду из дела. Вернусь домой.
Он смотрит мне прямо в глаза.
– Сначала покуришь, а потом уйдешь?
– Да. Наверное, так.
– Наверное, так? Может, наоборот?
– Ты шутишь?
Он называет номер.
– Парня зовут Иван. Ему девятнадцать лет. Скажешь «заказ из Вавилона». И если тебе иногда нравятся мальчики, он гей.
Я молчу. Жду продолжения.
– По поводу второй просьбы. Что на тебя опять нашло? Что за ****ская неадекватность?
– То есть первая просьба кажется тебе адекватной? – интересуюсь спокойно.
Генка вдруг отводит глаза. Так резко, словно неожиданная мысль ломает в нем что-то.
– Понял. Все понял, – он проводит рукой по волосам.
Жест нервный. Жест, которого я раньше не замечал за Боссом.
– Понял, – повторяет он. – Забыл я про эту больницу. Когда ты был ранен, я просто тебя туда отправил. Это военный госпиталь, закрытая зона. Там все свои. Забыл я про твою молдаванку, забыл. А ты провел, значит, внутреннее расследование. И что? Ну? Романтика? Слезы-сопли? «Ах, мой Босс, он такая сука! А я не виноват!» – «И я не виновата!» Такое, да? Угадал в общих чертах? И эта тупая идея – уехать. Туда, откуда ты уже бежал. Другого в голову не пришло. Пришло только одно – вернуться. Не набить мне морду, а уехать. И даже не просто уехать, а попросить разрешения уехать. Обкуриться, отпроситься и уехать. Я сатанею просто. Илья! Кто так делает?
– Я, – говорю я.
– И как, по-твоему, я должен реагировать?
– В смысле?
– Ну, мне хочется знать твое мнение. Какой реакции ты ждешь? Что я буду тебя удерживать? Или спрашивать о том, кого назначить главным в бюро? Или что?
Я молчу.
– Чего ты ждешь от меня? – спрашивает он снова.
– Что мы останемся друзьями.
– Останемся? То есть предполагается, что сейчас мы ими являемся. Так?
– Так.
– Несмотря на то, что я развел тебя с твоей молдавской любовью?
Я молчу.
– И что ж ты бросаешь вот так друга, ну?
– Ты же не в беде.
– А вот ты в беде. Ты знаешь?
– Да ну!
– Да серьезно! Ты в страшной беде. Но я не думал, что настолько. Ты постоянно попадаешь в одну и ту же беду – наступаешь на одни и те же грабли. И ничему это тебя не учит. Свое бюро ты погубил из-за Эльзы?
Я молчу. Думаю, кто составлял ему досье на меня. 
– И теперь ты начинаешь те же движения. А любовь не может быть самоцелью. Я тебе это как друг говорю. Сейчас у тебя очень хорошее положение. И я прикрою твою задницу – во всем. И ты мне нужен. Но я тебя не держу. Уходи. Завтра твоя любовь кончится, и ты поймешь, что потерял не только чувство, но и работу, и свое дело, и свое положение, и себя самого. Тебе под сорок – и ты будешь искать себя заново, будешь начинать с нуля. В городе, где ты уже был на нуле.
Я сделал все, чтобы дать тебе время подумать. Я нашел ей работу, жилье, обеспечил ее, чем мог. Я не давил на тебя в твоих решениях. И сейчас не давлю. Хочешь уйти – уходи. Нет проблем. Почему ты решил, что это меня очень расстроит? Потому что я прощал тебе твои выходки? Твою инфантильность? Я влюблен в тебя, или что? Да гастарбайтеров море! Можно выловить все, что угодно. Да, кое-в-чем ты мне очень... подходил, так скажем. Но я – не замок с секретом, подойдет кто-то еще. Понял меня, «два вопроса»? Я ответил на твои «два вопроса»?
– Ответил, – я поднимаюсь. – Прощай, Ген.
– Ну, прощай.
Никифоров отворачивается к окну.
– И этих мне позови – из приемной.
Я еще медлю.
– Это все, – говорит он мне. – Можешь идти.
И я иду. Это все. Действительно. Чего я ожидал? Что Генка – суровый и расчетливый деляга – будет умолять меня остаться? Я играл по его правилам и заигрался. Он четко указал мне на выход из этой игры. Вот он простой и ясный ответ на мой вопрос: «Можешь идти». И я иду.

17. ПРОЩАНИЕ С МОСКВОЙ

Почти ночь. И в эту ночь я прощаюсь с Москвой. Тут было классно, драйвово. Немного даже жаль, что никто не удержал меня здесь. Может, подсознательно, я хотел именно этого. И если совсем откровенно – я не хочу уходить. Хочу работать в бюро и хочу, чтобы наше бюро работало честно, чтобы у нас не возникало проблем ни с законом, ни с собственной совестью, чтобы ничего не угрожало нашим близким, чтобы все было хотя бы относительно прозрачно. Но Генка решил, что причина в женщине. И я не стал с ним спорить. А теперь – отполировать бы только эту недосказанность. Я звоню Ивану.
– Иван?
– Да.
– Заказ из Вавилона.
– Чай с мятой?
Я не понимаю их кодов, быстро отвечаю: «Как обычно» и называю свой адрес. Он звонит в дверь через час. Это молодой парень, аккуратный, ухоженный, в темных очках на русых волнистых волосах. С виду – студент-международник. Входит и осматривается с любопытством.
– Думал, Гена с тобой.
– Не, я один.
Он отдает мне пакетик травы и называет цену.
– Больше ничего у тебя нет? – спрашиваю на всякий случай.
– Ты же не заказывал. Я с собой просто так не таскаю. Откуда Гену знаешь?
– Друг мой. А ты откуда? – усмехаюсь я.
– Клиент.
Я расплачиваюсь. Парень смотрит на меня с любопытством. Не торопится покинуть мое холостяцкое жилище.
– И часто будешь брать?
– Нет, не вноси меня в смету. Я скоро свалю, – улыбаюсь я.
– За границу?
– В Италию. У меня там бабушка.
– Ты не похож на макаронника.
Иван садится на диван и закуривает.
– Я тебя раньше с Геной не видал.
– А кого видал?
– А клиентов нельзя обсуждать, – скалится он.
И я думаю, почему он не уходит. Общаться с дилером – не особо интересно, но парень рассматривает меня и никуда не торопится.
– Попробовать траву не хочешь? – кивает на пакетик.
– Попробую потом. Я при посторонних стесняюсь.
– Да? Ты стеснительный?
Хренотень какая!
– Э, Ваня, спасибо. Больше ничего мне не нужно. Давай на выход! – говорю без церемоний.
Но на парня мой тон не производит должного впечатления.
– Хочу посмотреть, как ты куришь, красавчик...
– А как я нос тебе сломаю, не хочешь посмотреть?
– А ты злой, – он смеется. – Ты какашечный. Такой красивый и такой какашечный. Девочки тебе этого не скажут. Ты просто суперовый мальчик... такие руки...
– Мальчик, мальчик. Давай, Ваня, проваливай.
Я беру его за шиворот, и едва не отрывая от пола, выпихиваю за дверь.
– Какашка! – говорит он мне на это.
Прощание с Москвой выходит такое перекошенное, что я спешу выпотрошить сигарету и набить ее новым содержимым. Падаю поперек дивана и закуриваю. И в тот же миг в голове становится легко, чисто и сухо.
И разговор с Генкой, и заигрывание этого студента смешат меня. Я красавчик? Да я просто супер! Кто сказал Супермен? Игорь сказал. Нет, Колян. Неплохие ребята. Я мог бы с ними работать. Но я даже не попрощался...
В руке оказывается мобила, и я набираю номер Лары. Потом отшвыриваю телефон. Лучше приехать. Просто взять и приехать – навсегда. Умываюсь холодной водой, но не очень освежает.
  Прыгаю в авто и несусь. Наконец, прощание с Москвой дарит успокоение: ночная трасса, свежесть и ветер. Я открываю окна. И уже на повороте к дому Лары натыкаюсь на машину патруля ГИБДД. Точнее, едва не влетаю в патрульную машину – жму на тормоз и оглашаю визгом весь спящий район.
– Нарушаем, товарищ. Превышаем и нарушаем, – привычно обращается ко мне старший сержант.
Ночь, тихий перекресток. Откуда тут взялась патрульная машина?
– Ваши документы! – продолжает он гнуть свое.
Я протягиваю в окно зеленую бумажку. Инспектор берет деньги и присматривается ко мне. Оборачивается в сторону своей машины.
– Павлик, а ну, глянь. Кажется, твой клиент. Мы сегодня проводим совместный рейд с отделом по борьбе с наркотиками, – скалится в мою сторону.
Я готовлю еще одну купюру. Подходит Павлик и даже не представляется. Кивает на меня напарнику.
– На глаза этого вампира посмотри!
Я отдаю деньги.
– Выйдите из машины! – командует он вдруг, сунув купюру в карман.
Я покорно выхожу. С самого начала мне показалось странным их появление на ночной дороге. К ним подтягивается еще один. Они обыскивают мое авто, потом меня. Находят три ствола и немедленно отбирают.
– Я частный детектив, – протягиваю удостоверение. – У меня есть лицензия.
– Молчи, укурок. Ты такой же детектив, как я балерина.
– Позвоните моему Боссу – он подтвердит!
Их «старшой» деланно вежливо обращается ко мне:
– Да нет проблем. Я могу позвонить и разбудить твоего Босса. Но если вдруг окажется, что ты немножко нас обманул, мы тебя протрезвим в два счета!
Я набираю номер со своего телефона и протягиваю ему мобилу. Он кратко объясняет ситуацию – «задержан такой-то, в состоянии наркотического опьянения, авто превысило скорость, найдено огнестрельное оружие». Я бы тоже так объяснял, кратко и по факту. Он слушает ответ и кладет мою мобилу себе в карман.
– Знаешь, парень, твой Босс сказал, что ты на него больше не работаешь. Значит, ты нам соврал. Так выходит.
Так выходит. Тоже кратко и по факту.
Он с размаху бьет меня в солнечное сплетение, и я не ставлю блок. Нет смысла. Как профессионал, не раз дравшийся на ринге, я умею оценить ситуацию. Их трое. У них дубинки. Они вооружены. Они все равно будут меня бить. Они так настроены. Я легко вынесу удары – действует и боксерская закалка, и анаша. Но я не уверен, что они не пришьют меня, если я начну сопротивляться. Хотя в принципе, ничего им не помешает пришить меня и не дожидаясь сопротивления.
Раздумывая над этим, я падаю на асфальт. Они колотят ногами, внутренности отзываются глухой болью. И мне совсем не хочется, чтобы мне снова сломали нос – ведь я такой красавчик. Простреленный желудок словно опять ловит пулю. Боль уже дикая. Я прикидываюсь бессознательным и мертвым. Но они не бьют по лицу. Значит, меня еще придется кому-то предъявлять. Это обнадеживает.
– В жмура играет! – кипятится Павлик.
– Хватит, ребята! Не перестарайтесь, – старшой пытается отделить меня от дорожной пыли. – Прибили и так почти.
– Оклемается, – решает другой.
– Вставай на ноги, сука! – Павлик пинает меня ногой.
У меня почему-то нет злости на этих ребят. Это обычные ребята, которые отвели на мне душу. Я встаю в кровавом месиве на четвереньки. Плечо рассечено, рукав мокнет от крови.
А еще полчаса назад все было так чисто и весело. Мой дилер хотел меня, а я хотел Лару. А теперь все так грязно и печально, что нет смысла подниматься на ноги.
– Ну, наркоша, может визин тебе дать? – интересуется Павлик.
Но я уверен, что если бы я и не курил, они все равно ждали бы меня здесь с обыском и сделали бы тоже самое. Просто тогда удары были бы больнее, а грязь грязнее...
Чем же он так рассек мне плечо? Или у ментов теперь туфли на шпильках? Гламурно...
Я сажусь в пыли.
– Ребята, отпустите меня. Я вам денег дам.
– Деньги мы и сами возьмем.
– Тогда скажите хоть, кто меня заказал – за мои деньги...
– Все шутишь? Ты дошутишься, чувачок, – предупреждает главный. – Если уже не дошутился...
Они волокут меня в машину. Мою «бэху» брать не решаются – приказа, видимо, не было. И так я понимаю, что дело не совсем пропащее – нужно отлежаться в изоляторе и пытаться жить дальше.

18. ЛЕТОПИСЬ

Отлежаться в изоляторе временного содержания? Ну, как сказать... Как юрист, я понимаю, что помещать меня в ИВС с телесными повреждениями никто не имеет права, но, по-видимому, всем начихать на мои права. Кроме меня в камере еще трое. Все – молодые ребята, но совсем не похожие на моего недавнего знакомого Ваню. Это всколоченные, растрепанные, законченные наркоманы. Одного из них зверски ломает, двое других матерятся на чем свет стоит. Скорее всего, потому что знают – через несколько часов с ними начнется то же самое, и точно так же у них не будет ни грамма ширки, и точно так же они будут валяться на бетонном полу, скрежетать зубами и выть. Наверняка, они из разных компаний, вовсе не приятели и роднит их только общая беда и предчувствие неминуемой ломки. Обоим до двадцати, а тому, которого выворачивает на бетоне, лет семнадцать.
– Здоров, дядя! – их внимание переключается на меня. – Чего тебе дома не сидится?
Моя одежда в грязи, а рукав пропитан кровью. Я еще думаю о том, что рану хорошо бы промыть и обработать, но думаю уже как-то автоматически. Кровь уже не идет. Может, вышла вся. Вышла и ушла, чтобы не сидеть в этой жуткой камере. Я чувствую головокружение и ужасную усталость. Поспать бы...
– А-а-а-а! – орет тот, кто на полу. – Суки! Пидары!
Я сажусь.
– Чего это ты, козел, расселся? – обращается ко мне один из более вменяемых. – Ты нам гостинцы принес?
– С гостинцами не пускают.
– Не пускают? Ну, раз не принес, отрывай свою задницу и выметайся!
Мне по-прежнему неохота драться. Неохота говорить. Я разжевываю каждое слово и чувствую нарастающую тошноту.
– Ребята, не надо... шуметь. Очень много шума...
– А тут тебе, ****ь, не библиотека! И ты тут, *****, не библиотекарь, чтобы меня затыкать! – вопит пацан.
– Парень, не ори, – прошу я все еще миролюбиво. – Я подумать хочу, что делать...
– А что ты можешь сделать, бомжара? Радуйся, что есть, где переночевать! Может, кто-то даже придет тебя проведать до суда – заплатит ментам и передаст ширнуться. А если нет – будешь вот так вот лезть на стенку...
Мальчишка пугает меня своими страхами, но мне не страшно. Я просто отпихиваю его ногой, и он затихает у противоположной стены. Если камера и просматривается, то пока ничего не просмотрелось. Второй подходит и садится рядом.
– Слышь, дядь, а вот этого ты можешь выключить? – кивает на чувака на полу. – Уже третий час орет, а охранникам по барабану. Я блевать буду, так мне хреново. Заткни его, дядь...
Но тот вдруг выключается сам собой, похоже, после трехчасовой ломки теряет сознание. И немудрено, они совсем еще дети. Я в их возрасте читал умные книжки и даже не думал о травке. Это потом – всего было. Всего было, а толком ничего и не было, хоть для этих мальчишек я уже «дядь»...
При отключенном звуке неестественно тихо. Тишина идет ознобом по телу в июльскую жару. Плечо немеет, внутренности немеют, мозги немеют от этого озноба. И только часа в четыре ночи-утра засовывается ментовская фуражка:
– Бартенев, на выход!
Но это не выход. Это их местный следак решил не дать мне уснуть в ИВС – не дать уснуть печальным и голодным. Пригласил в свой кабинет для беседы. И предложил Marlboro. Я не курю Marlboro, но уже курю...
Я курю и смотрю на толстенького следака из сказки про Колобка, который в милицию ушел. Укатился. Он не хамит мне и даже смотрит не по-хамски, а так словно немного грустит по тому времени, когда жил у дедушки и бабушки.
– Господин Бартенев, вы были задержаны в состоянии наркотического опьянения за превышение скорости. Оружие, которое было при вас обнаружено, передано на экспертизу. Если вы уволились с работы, вы должны были сдать его, не так ли?
– Так. Я только вчера уволился.
Вчера? Или когда это было?
– Илья Дмитриевич, пока мы не получим результаты экспертизы, вы не можете быть свободны.
Он что-то записывает в свою летопись. Но все, что он говорит, бред. Нет ни малейшего повода для тщательной экспертизы и нет ни малейшего повода держать меня в изоляторе. Колобок это понимает и даже не ведет следствие. Он просто ставит меня в известность.
– Я знаю, – говорю я.
Бесполезно спрашивать, где мои деньги и мобильный телефон. Сейчас эти вещи ничего не решают – в этом контексте они не значимы, они утратили свой смысл.
Я забыл, как зовут этого майора. Забыл. И я думаю о том, что менты должны носить бейджики, как официантки. А еще лучше – с указанием размера чаевых.
– Мне нужно позвонить своему адвокату, – прошу я.
– Мне сказали, что вы уже сделали свой звонок...
– Я ошибся номером. Господин майор, – звучит диковато, – вы же прекрасно понимаете, что я выйду. Я выйду, это просто вопрос времени. Я выйду – вы вернете мне мои вещи. И вам тогда будет очень-очень стыдно за то, что вы так резко судили обо мне.
Он невесело улыбается.
– Я разрешу вам позвонить – звоните, пожалуйста. Но не потому, что мне будет стыдно. Я знаю наверняка, что мне не будет стыдно, потому что вы не выйдете.
– Серьезно?
– Серьезно. У вас в авто нашли три кило героина. Вы наркодилер.
– Да ну! – я усмехаюсь. – Не знал за собой такого.
– А вот у меня тут результаты обыска, – он листает свою летопись.– Черным по белому. Очень качественный товар.
– И что, по-вашему, будет дальше?
– Будет следствие – мы расспросим вас о поставщиках и клиентах. И вы даже что-то расскажете, я уверен. Что-то вспомните. А вам кажется, что если вы сейчас позвоните своему адвокату (или не адвокату), то этого не будет.
– А это будет?
– Обязательно, – говорит просто Колобок.
– Мне нужно позвонить.
– Конечно, звоните. Вам разрешены и звонки, и посещения, потому что в вашем положении это ничего не изменит.
– Дайте мне телефон.
– Да пожалуйста!
Он достает из сейфа мою родную мобилу. Там, в сейфе – спокойно и все под контролем: мой телефон, мои деньги, мое оружие. А вовсе не разошлось ни по карманам, ни по экспертизам.
– Сколько угодно! – он подталкивает мне мой мобильный.
Я звоню Ларе – говорю, что уехал на две недели и прошу ее не волноваться. Потом звоню Семаковой и прошу ее... Просто прошу...
– Эдита, пожалуйста, поговорите с отцом. Меня закрыли в ментовке и не собираются выпускать...
– На каком основании? – выдыхает она.
– Подкинули героин.
– Но-но! – грозит мне пальцем майор.
– Я все узнаю, – обещает она. – Сейчас же... Илья, вы держитесь?
– Да. Все в порядке.
– В порядке? Вас не били?
– Если в руки ментам попадает частный детектив – нет вариантов, – улыбаюсь я Колобку. – Я очень надеюсь на вас.
Она бросает трубку, не желая терять ни минуты времени, которое можно потратить на мое спасение. И я очень надеюсь на ее доброе ко мне отношение и на связи ее отца. Но насмешливый взгляд следователя говорит, что мои надежды напрасны.

19. ПЕРВОЕ СВИДАНИЕ

Когда я возвращаюсь в камеру, там царит тишина. Самый слабый из моих сокамерников еще в отключке, а двое других спят – один на полу под стенкой, а другой лежа на нарах и свесив голову. Воздух сгущенный и смрадный.
Спать в таких условиях невозможно. Была бы это хоть одиночка. Но, похоже, такого комфорта мне не светит. Придется тусоваться с этими пацанами, пока кто-то не вытащит меня на волю.
Кто-то... Но кто? Признаться, никогда в жизни я не попадал в такие жесткие условия. Попадал – на несколько часов, пока менты разбирались, кто я. Я всегда был детективом, у меня всегда была гора оружия. Следователь Колобок – Михаил Степанович Цаплин, совсем не похожий на цаплю, а похожий на обычного тупаря в форме, на самом деле не тупарь. У него пока нет приказа унижать и прессовать меня, поэтому он вежлив и обходителен. А то, что было по дороге, и то, что творится в камере – как бы мимо него. Пускай. Он, белоручка, будет просто методически писать свою летопись.
Кто мог так наехать? Генка... Или Леди Х? Кто бы это ни был, он уверен, что закрыл меня прочно.
Утро не приходит. То есть оно приходит где-то за стенами этого здания, а внутри все остается по-прежнему. Онемевшее плечо не кровоточит, и я уверяю себя, что процесс заживления уже начался и протекает успешно.
Тошно сидеть взаперти. Положенного по нормам содержания в ИВС трехразового питания, конечно, нет. Есть одноразовое – несъедобное. Прогулочный двор ничем не радует. К полудню очухивается тот, которого ломало. Кажется, не понимает, где он. Смотрит на меня мутно. Я молчу, и мне тоже мутно от его взгляда. По коридору – в соседнюю камеру – то и дело проводят нелегалов. И никого не выводят. Наверное, в соседней камере намного теснее, чем в нашей. Кайфовая Москва...
Около двух часов дня за мной приходят. Это свидание. Кто-то с воли пришел меня проведать. Надеюсь, что Эдита.

Это действительно Эдита. Но ее лицо – чуть светлее ее черных волос. И мне хочется броситься к ней и спросить, что с ней. Но она бросается ко мне первой...
Комната для свиданий побольше моей камеры. Стол и по бокам два стула. Дверь закрывается, и Эдита тоже оказывается взаперти. Это очень неприятное чувство. Она невольно оглядывается на дверь. Я сажусь. И ей ничего не остается, как сесть напротив и сложить руки на столе...
– Вы тоже неважно выглядите, – говорю я ей.
Она отворачивается.
– У меня не очень хорошие новости. Поэтому я скажу их сразу. Мой отец не может ничего сделать. У них какой-то приказ напрямую из силового ведомства, они не берут денег и отказываются вообще это обсуждать. Конфликт между министерствами не нужен, вы понимаете. Сейчас мы пытаемся узнать, чья это воля. Но на всякий случай подумайте о хорошем защитнике...
Я киваю. На ней нет лица.
– Не волнуйтесь так, Эдита. Я сам адвокат. Я справлюсь...
Она молчит, но я вижу, как ей горько и обидно за меня.
– Что у вас с рукой? – спрашивает она, чтобы перевести разговор.
Но это тоже неудачная тема.
– Немножко повредил, уже почти зажило...
– Илья, что делать, скажите? Что вообще можно сделать?
Я пожимаю плечами.
– И не такие люди, как я, попадали в тюрьму...
– Если они кому-то переходили дорогу.
– Значит, и я где-то проскочил на красный. Знаете, в чем дело, Эдита? Когда дома я руководил детективным бюро, и у меня, и у моих коллег, было чувство, что мы все делаем хорошее, полезное дело. Мы профессионалы и делаем его лучше, чем милиция. Мы помогаем тем, кому милиция не в силах помочь. Мы ищем пропавших людей, мы раскрываем тяжелейшие преступления. А когда я стал работать здесь, знаете, что я понял? Я понял, что то, чем мы занимаемся, чаще всего неправомерно, что мы выполняем заказы тех, кто хочет обойти закон, что детективное агентство – это публичный дом, единственная цель которого – доставить клиенту максимум удовольствия. А те, кому мы не доставили должного удовольствия, вполне могут начать сводить с нами счеты. Я решил уйти. И если – уходя – я перешел кому-то дорогу, я не виноват...
– Вы ушли из бюро?
– Вчера.
Кажется, она хочет спорить.
– Но вы же помогли мне... Если бы не вы...
– Но даже в этом случае я поступил противозаконно.
Она не пытается возразить.
– Я не знаю, чем вам помочь, –  говорит только.
И я сожалею, что поставил перед ней такою непосильную задачу.
– Не волнуйтесь, Дита. Все закончится хорошо, и мы еще выпьем кофе...

В камере та же история. После полученных передач мои компаньоны сидят тихо, потом у одного открывается рвота, а другие просто таращатся на него.
И я начинаю понимать, что моя психика не готова к подобным испытаниям. За годы комфортной жизни я стал чистюлей. Я страдал только от любовных перипетий и несбывшихся надежд, но не страдал от того, что начинают гнить раны и тошнит – за компанию с кем-то, от тесного соседства с наркоманами, от грязи, от безволия несвободы. Чтобы выдержать все это, нужны совсем другие настройки.
– Мне нужен доктор, – заявляю я в вечерней беседе со следователем Цаплиным.
– Вам не положено, – отвечает он на это.
Я берусь за голову.
– Михаил Степанович, уж кто-кто, а я знаю свои права...
– Ну, и знайте себе. Конечно, – соглашается он, – это ваше право – знать свои права.
Каламбурит.
– Я подозреваю, что вы не дело, а тексты для Comedy Club пишете.
Он улыбается.
– Что там у вас в камере? Шумно опять?
– Приходите в гости – посмотрите...
– Спасибо.
– У меня рана не заживает, вы понимаете?
– Плохо, это очень плохо. Неловко вы так ушиблись, не вовремя. Отдых вам нужен полноценный, здоровый сон. Но вы об этом лучше навсегда позабудьте...
Я смотрю на него, и мне кажется, что мы оба находимся в палате психиатрической больницы и оба неизлечимы.
– Мне нужно позвонить...
– Конечно, звоните. Я и телефон вам зарядил.
И я отдаю себе отчет, что это более, чем странно: врача мне нельзя, а звонить можно сколько угодно.
– Наташа?
– Не ожидала... – она несколько теряется. – Снова хочешь извиниться?
– Сначала хочу узнать, не по твоей ли милости меня арестовали. А теперь – извини.
– Арестовали? За что?
– Не знаю.
Голос Леди Х напоминает мне что-то бесконечно далекое, озорное, веселое – то, что я совсем не хотел терять.
– Какая-то структура инициировала дело. Я, на всякий случай, решил поинтересоваться, может, твоя?
– Нет, Илья, не моя. Как бы ни была я на тебя зла, я бы не пошла на это... потому что я тебя понимаю. Я тебя оправдываю. Я тебя люблю.
Я молчу в трубку. И Цаплин видит, как неловко мне становится и стыдно продолжать этот разговор. И как жаль, что она меня любит...
Я ей верю. Но мне безумно жаль.
– Я сделаю все, чтобы тебя вытащить! – обещает она.
– Женщина намбр ту? – усмехается следователь. – Ну-ну...

20. ВТОРОЕ СВИДАНИЕ

Расспрашивают меня долго – о том, как, откуда, кому и какими путями идет товар. Не бьют, не раздражаются ни от моего молчания, ни от резких выпадов.
Одного из нариков, кстати, выпускают. Другим передают заряженные шприцы с воли. А мне с воли ничего не передают – никому не приходит в голову, что я не могу здесь есть и меня мучит жажда. Конечно, можно снова позвонить...
Но постепенно мне становится жутко. Не видно конца этой истории... Или? Или нет у нее конца? Я мечтаю о том, чтобы поскорее назначили дату суда и отправили хотя бы в СИЗО – туда, где действуют хоть какие-то законы, хоть тюремные понятия, только бы не маяться здесь, где не действует ничего...
Приходит Леди Х. В коричневых укороченных брюках и открытой блузке, и я понимаю, что в городе, наверное, жарко и, наверное, по-прежнему лето и солнце на небе.
Она не садится к столу и смотрит на меня молча.
– Что с рукой? – спрашивает, наконец.
– Врача мне «не положено».
– Ты на особом положении.
– Вне закона? – усмехаюсь я.
– Да, что-то вроде этого. За решеткой и вне закона. Я пробила это дело. Поговорила с отделом по борьбе с наркотиками. Никто не возьмется тебя вытаскивать, потому что... Ну, сам понимаешь, почему. Ты сам должен это решить.
– Но как?
– Илья... я не хочу вникать в суть ваших отношений. Но если ты неожиданно оказался под арестом, значит, проблема есть. И никто, кроме тебя, ее не решит.
Я отворачиваюсь к решетке на окне.
– Я ушел из бюро.
– Почему?
– Хочу вернуться домой.
– И вместо того, чтобы быть дома, ты оказался здесь.
– Он параноик?
– Нет. Он не параноик. Он никогда никому не казался параноиком. Он поступил так только в этом – отдельном, конкретном случае. Ты просто не хочешь говорить мне, в чем суть конфликта, – она качает головой.
– Но между нами нет конфликта...
– Чем тебе распороли плечо?
– Я не знаю.
– Тебе нужно срочно в больницу. Здесь кормят?
– Я не ем.
– И как долго ты уже здесь?
– Три... или четыре дня. Но я не хочу есть. У меня тошнота не проходит. Там... наркоманы. Блевотина. Ломает кого-то постоянно.
Она матерится. А после брани сказать нечего. Леди Х, наконец, садится напротив меня. Смотрит мне в глаза. Просто смотрит. Не так, как прощаются. А так, словно находят то, что уже потеряно навсегда...
– Мой мальчик, – говорит она неожиданно, – когда ты бросил меня, мне было так плохо. А когда ты позвонил, я так обрадовалась. Я не хочу от тебя ничего, не подумай. У меня... другие ритмы. У меня есть другие мужчины. Я найду другой секс, да и не до секса как-то в последнее время. Я хочу только одного, чтобы ты был свободен, был жив и здоров. Но сейчас это от меня никак не зависит. Это зависит от него одного. Позвони ему – просто позвони...
– Но я не знаю, что он от меня хочет!
– Так спроси об этом прямо! Так и спроси: «Гена, чего ты хочешь?» Он инициировал это дело, он напряг очень солидных людей. Если ты не решишь это сам сегодня или завтра, послезавтра это решу я. Тем единственным способом, которым я могу это решить. Поэтому, – она отводит глаза, – давай рассуждать здраво и холодно. Сейчас единственная цель – твое освобождение. Чтобы развалить это дело, ты сначала должен поговорить с тем, по чьей инициативе оно организовалось. Если это не поможет, я развалю его самого.
Я машинально прикладываю палец к губам. Она смотрит на мои руки, и ее глаза так же машинально наполняются слезами. Леди Х бескомпромиссный солдат, но все-таки она леди...
– Они не имеют права держать тебя здесь так долго. Тебе уже должны были предъявить четкое обвинение и перевести в СИЗО, должны были осмотреть рану. Это просто прессинг, тебя ломают, и ты ломаешься. Но я говорю тебе – не теряй себя. Ты хороший человек. Ты ни в чем не виноват.
Я отворачиваюсь.
– Хороший человек не поступил бы так с тобой.
– Была причина?
– У меня есть девушка, она беременна.
– И ты не мог сказать мне прямо?
– Не мог.
Я избегаю ее взгляда. Смотрю на шероховатую поверхность стола и чувствую внутри себя еще большую шероховатость.
– Ясно. То есть я предполагала, что ты не можешь быть одинок, – говорит она спокойно. – И если бы я планировала в своей жизни семью и детей, может, мне было бы это очень обидно. Это значило бы, что ты выбрал не меня, не моего ребенка. Но мне не обидно. Я ничего не планирую. У меня в голове маленькая бомба.
– Что?
Я смотрю на нее и обычное для последних дней ощущение нереальности происходящего наваливается с новой силой.
– Ну, не бомба, конечно, – усмехается Леди Х, – но что-то очень похожее. Опухоль, которую нельзя оперировать. Она растет. Я пью таблетки. Когда бывают очень сильны приступы, колю морфий. Но именно это позволило мне жить – не боясь за свою жизнь, как это ни парадоксально.
– Твое руководство знает об этом?
– Знает. И им это нравится. То есть, может, и не нравится, но для них это очень удобно. Я адекватна, я управляема, и в то же время я смертница, – продолжает она спокойно. – Так что… я с радостью отдам остатки своей жизни не за них, а за тебя и за твоего ребенка, если возникнет такая необходимость...
Она говорит это настолько спокойно, настолько бесслезно, что я понимаю одно: шок от этих известий, боль, отчаяние уже давным-давно улеглись черным илом в ее душе. Она уже приняла это и живет так, чтобы не заглядывать на темное дно. И именно для этого ей нужна ее рисковая работа, нужен я, нужны даже мои проблемы...
– Наташа, мне очень жаль...
– Жаль? Жаль, что я никогда не буду сморщенной старушкой? А в следующей жизни буду мужчиной и куплю «майбах»? Это неправильная позиция, – она улыбается.
Прощается и еще раз убеждает меня позвонить Никифорову.
– Ты должен, по крайней мере, поговорить с ним, чтобы узнать, в чем именно его претензии.
Что толку общаться с Генкой, если он говорит одно, а делает совершенно другое? Но все рассказанное Наташей вдруг меняет мое отношение к этому делу. Жизнь, в каких бы условиях она ни протекала, это всего лишь временное явление, и не стоит придавать ни ей, ни этим условиям слишком большого значения.
Я прошу дежурного позвать мне следователя Цаплина. А следователя Цаплина прошу дать мне мой телефон. И он печально улыбается, не отвлекаясь от выдумывания текстов для Comedy.
– Да пожалуйста! Если еще остались на свете люди, которым вы не звонили...

21. ТРЕТЬЕ СВИДАНИЕ

– Гена? Здравствуй....
Мой голос немного хрипит, но Генка откликается довольно радостно.
– О, здравствуй, старик! Как там Киев?
Я про себя усмехаюсь.
– Каштаны цветут? – продолжает интересоваться он. – Жарища тоже, да?
– Отцвели уже давно. Но жарко, правда.
– Жарко чертовски. Говорят, урожаю в этом году кердык.
– Ты с мебелью разобрался?
Он еще больше оживляется.
– Ой, не спрашивай. Заключил контракт с этой звездой фэншуя в очках, помнишь? Она меня уже три раза из угла в угол пересаживала – никак не может определить благотворное направление. Но аквариум уже залили, и рыбы такие – плоские, огромные, черные. Умора, а не рыбы. Таращатся на всех из аквариума. И дом прикупил на Рублевке. Пока в кредит, но я быстренько погашу. Надо держать марку. Одобряешь?
– Одобряю.
Мысленно прикидываю сумму, которую Генка растратил за эту неделю – в том числе и на мое содержание за решеткой.
– А ты тоже хорош – Ванечку обидел, с ребятами не попрощался. Взял и свалил. Они уверены, что ты на больничном из-за плеча...
И про плечо ему тоже известно.
– Я хочу, чтобы ты пришел, – говорю внезапно.
Несколько секунд он молчит. И мне кажется, что в это время он не раздумывает, а просто стучит пальцем по стеклу аквариума, чтобы расшевелить сонных от жары рыб.
– Принести что-то? – спрашивает так же неожиданно.
И эта двусмысленность выбивает меня окончательно. Я – могу играть своей жизнью, потому что имею на нее право, но он – какое право он на нее имеет? Почему он решил, что я – такая же его собственность, как рыбы в аквариуме? Почему? Потому что он богаче? Или потому что циничнее?
Он купил меня? Купил, а я этого не заметил? Мне кажется, что я остался самим собой, а Генке кажется, что я перешел в его полную собственность.
И, наверное, в этой ситуации есть что-то постыдное. Какой-то подтекст, который определяет его действия, но о котором он не может сказать прямо, чтобы не всколыхнуть черный ил, осевший таким же слоем, как и в душе Наташи. Что-то есть – и именно это не дает мне как следует разозлиться на Генку и уничтожить его. Может, именно необъяснимость его мотивов.
Он сам мне сказал «Можешь идти!» и не отпустил. Он готов явиться – по первому моему зову, но я боюсь этой встречи. Я боюсь смотреть в глаза человеку, который был ко мне так добр и сумел сделать столько зла – чужими руками.
Сначала я не отнесся серьезно к его странному расположению ко мне. Просто избегал проводить с ним нерабочее время и посвящать его в свои личные дела, разумно полагая, что для досуга у него должны быть друзья, а не коллеги.
Вспоминаю тот день, когда Артур нас знакомил. Артур – мой бывший однокурсник, который уже десять лет живет в Москве и руководит здесь небольшим адвокатским офисом. По каким-то делам он пересекался с Генкой. Тогда он сказал мне:
– Запросто могу взять тебя в нашу команду, но ты же детектив – тебе скучно с нами будет. А я знаю одного парня, которому нужен в бюро толковый помощник, но никто ему не годится.
Никто ему не годился, а я сгодился.
Мы встретились в не очень роскошном ресторане. Генка тогда поразил меня своим непроницаемым стальным взглядом и тем, что заказал с утра виски. Тогда он задавал мало вопросов, и почему-то на них все время отвечал Артур, словно был моим официальным представителем.
Вот и все знакомство. А дальше пошли сплошные будни. И когда именно Генка сделал вывод о том, что меня ему подарили, непонятно. Может, еще во время нашей первой встречи.
А теперь нам предстоит встреча в тесной комнате с решеткой на окне, меблированной шероховатым столом и двумя кривыми стульями.

Я прекрасно представляю себя со стороны: недельная щетина, запавшие щеки, черные круги на пол-лица, грязная одежда и гниющее плечо.
На Генке – белая футболка, синие джинсы и модные кроссовки. Лицо закрыто солнцезащитными очками. Он приближается, обнимает меня, и на его белоснежной футболке остаются грязные пятна. Подозреваю, что и запах от меня ужасный. Трудно быть мачо в таких условиях.
– Так и не ешь ничего? – спрашивает он, словно я объявил голодовку под зданием его офиса.
Честно говоря, у меня состояние очень близкое обмороку. Не знаю, от голода или от вернувшейся в плечо боли... Я сажусь к столу и пытаюсь вспомнить, о чем хотел его спросить. Но мысли ускользают в черноту... не взрываются в мозгу и не рассыпаются искрами, а растекаются липким клеем.
– Ты совсем не бодрячок, – констатирует мой Босс и тоже садится напротив. – Как твои женщины? Не в силах тебе помочь?
Я хочу кивнуть, но продолжаю смотреть неподвижно.
– Я не рыба из аквариума, – говорю вдруг. – У меня своя жизнь.
– Я знаю, что ты не рыба, – отвечает он серьезно и снимает очки. – Но то, что ты считаешь жизнью, – это не жизнь. Ты говорил, что тебе это чуждо: Киев, метания между женщинами, такое вот необдуманное бегство… от себя самого, такая вот неопределенность.
Я делаю глубокий вдох, чтобы спорить. Но он не дает себя перебить:
– Ты, конечно, меня не понимаешь. Иногда я сам себя понимаю с трудом. Так злюсь на тебя, а… не на тебя, на самом деле...
Если бы я не балансировал на грани сознания и обморока, может, я бы лучше схватывал суть его признаний, но я не понимаю ровным счетом ничего. Вижу только, что и ему нелегко говорить мне эти маловразумительные фразы, что его глаза из бесцветно-стальных становятся ярко-голубыми и влажнеют. От этого впору сойти с ума. И я почти схожу.
– Мы вместе учились, Илья. Вместе прошли специальную подготовку, служили в одном отряде и вместе оказались на войне. Настоящая война, бешеные пули, рев вертолетов, от которого глохнешь. Я отвечал за его жизнь, потому что был командиром. Мы участвовали в секретной операции по захвату одного чеченского лидера. Собрали всю информацию, подошли вплотную. А у командира была пятнадцатилетняя дочь – жила в Грозном, с теткой, мать ее умерла. И для того, чтобы он не упорствовал в даче показаний, было решено захватить и его семью. Это было не первое наше задание, но вдруг заклинило моего парня. Понимаешь, заклинило. Когда он увидел эту девчонку, то направил автомат на меня и приказал всем убираться. Помог ей бежать к своим, а эти «свои» его же и убили. Потом. Говорят, у нее на глазах даже. А мы все равно взяли ее отца, правда, он так ничего и не рассказал. Кровавое было дело... Но тот парень... был мне дороже всех на свете. Я дал ему уйти, но это его не спасло... Не спасло. И ты мне очень его напоминаешь. И если это помешательство...
– Ту девушку звали Энджи, – говорю я. – И она тоже любила меня за «того парня».
Он закрывает глаза рукой.
– Тебе нужно в больницу. Не будем рисковать с твоей раной.
Он поднимается. Нам просто открывают дверь.
И я падаю в обморок.

22. ВЕСЕЛУХА

Прихожу в себя от ощущения хрустящей чистоты в белоснежной, хорошо кондиционированной палате. Учреждение похоже на прежний военный госпиталь, но по комфорту превосходит его во много раз. В палате плоский телевизор, жалюзи, белый шкаф для одежды, кресла для посетителей.
Ни врачей, ни посетителей нет. Я один – и очень доволен своим одиночеством.
От моей грязной одежды – нет и следа. Я раздет и накрыт какой-то легкой простыней. Плечо перевязано. Белое сияние чистоты слепит глаза.
Мне хочется посмотреть на себя в зеркало, я провожу рукой по лицу – и чувствую колючую щетину. Мой телефон, бумажник и пистолеты лежат на столике рядом с лекарствами. И это означает, что я абсолютно свободен.
Входит медсестра, улыбается мне и ставит капельницу. От капельницы тянет вену и хочется спать. Я проваливаюсь в сон, потом снова прихожу в себя от разговора, который происходит в моей палате.
– Как он себя чувствует? – спрашивает взволнованный женский голос.
– Организм ослаблен, но опасности нет.
– Это точно? – снова нажимает Леди Х.
Я открываю глаза.
– Привет.
– Привет, красавчик, – она кивает без улыбки.
Сестричка выходит.
– Уладили? – она садится рядом со мной.
– Не знаю. Я потерял сознание.
– Не удивительно.
– А ты как?
– Прекрати! Забудь все, что я говорила. А то будешь вечно интересоваться моим здоровьем.
– Ты очень красивая, Наташа. И совсем еще... восьмиклассница.
Она торопится отвернуться.
– Ничего, уютная палата. Знаешь, как я тебя нашла? Пришла к твоему следователю, а он мне говорит: «За недостатком улик дело закрыто, а бывший подследственный переведен в больницу с насморком», а сам пишет что-то, глаз на меня не поднимает.
– Он шутник вообще, – вспоминаю я Цаплина-Колобка.
Дотягиваюсь до телефона и набираю номер Эдиты.
– Дита? Здравствуйте... Да, все закончилось хорошо. Нет, еще не совсем закончилось, я пока в больнице – с насморком... Ну-ну, на самый счастливый этот день никак не тянет... Но я рад, что вы рады.
Леди Х слушает молча.
– Это подруга, – объясняю я ей. – Одна моя хорошая знакомая. Не хочу, чтобы она переживала за меня.
– Это она беременна?
– Нет. Свою девочку я не посвящаю в издержки своей работы. Ей нельзя волноваться.
– Позвони ей, – вдруг просит Леди Х. – Я хочу послушать твой голос, когда ты говоришь с любимым человеком...
И я понимаю, зачем ей это нужно. Иногда не хватает совсем чуть-чуть боли, чтобы расплакаться и стало легче.
– Лара? – говорю я в трубку. – Это я...
– Илья! – она вскрикивает. – С тобой все нормально?
– Да-да, прости, я не мог позвонить. Я уезжал, но уже возвращаюсь в город, скоро буду. Ты хорошо себя чувствуешь?
– Да, не волнуйся за меня. Все хорошо. Мне снились плохие сны... про тебя.
– Не переживай, милая. Это всего лишь сны. Я очень тебя люблю.
Леди Х плачет беззвучно. После этого мы говорим спокойно о разных вещах. И я понимаю, что эта ее боль тоже осела на дно. И что скоро это дно захлестнет ее совершенно своей чернотой. Я беру ее за руку.
Входит медсестра со стопкой одежды.
– Вам переодеться передали, – обращается ко мне. – Курьер принес из магазина.
Наташа оглядывает брюки и рубашку.
– Лен – удачный выбор для больного. Носки-трусы, туфли. Ты уверен, что это все по размеру?
– Рано вам пока одеваться. И резких движений не делайте! – предупреждает медсестра.
Неожиданно становится так весело, как бывает только после долгих переживаний и женских слез. Но внутри этого веселья – то, что я уже не смогу забыть – то, что я узнал о Наташе, о Генке, об Эдите... и о себе самом.
Еще несколько дней я валяюсь в больнице. В эти дни звонит Лара, и мы просто болтаем. Звонит Эдита, рассказывает почему-то о делах компании, словно теперь мне сам Бог велел интересоваться новинками фармацевтической промышленности.
Рана постепенно заживает, жар спадает, капельницы отменяют. Появляется аппетит. Я встаю, хожу, травлю анекдоты с доктором, пялюсь в телевизор
Генка не звонит и не приходит. Кроме присланной одежды, ничего не напоминает мне о его существовании. Но я о нем помню – помню о человеке, которому я дорог только потому, что заставил его думать о необратимом. И я хорошо его понимаю – объяснять ничего не надо. Иногда какая-то незначительная черта или манера поведения совершенно незнакомого человека способна швырнуть тебя в прошлое, размозжить твою реальность о скалы памяти и заставить тебя строить новую реальность только вокруг этого странно знакомого образа.
Доктор приносит мне сборники комедийных сериалов и немного порнухи. По его мнению, это должно меня бодрить. Врачу тридцать лет, он еще не понимает, что могут бодрить не только виртуозность юмора и секса, но искренность и доброта.
Бреюсь, одеваюсь, но все равно не узнаю себя в зеркале – я худой, бледно-серый и у меня появились морщины. Так, словно за эти дни заключения и болезни мое тело впитало не только собственную боль, но и чужую. Чужую память. Чужое отчаяние. Чужие раны...
Док что-то говорит о модных инъекциях ботокса.
– А мимика?
– Мимика немного застывает, если можно так сказать, – соглашается он. – Вам сколько? Тридцать восемь? Ну, в принципе... Для тридцати восьми неплохо. Седины нет.
Я отвожу взгляд от своего дохлого отражения и любуюсь полным и розовощеким доктором. Неужели за это время я перестал быть «Суперменом» и «красавчиком»? Ощущение неуверенности все больше закрадывается в сердце...
И вдруг я хохочу. Еще неделю назад, дыша блевотиной в камере, я мечтал только о том, чтобы выжить, а сейчас мне уже хочется сногсшибательно выглядеть!
– Нет, без ботокса я уж точно обойдусь.
– Ну, мы могли бы... в виде бонуса оказать косметологические услуги, поскольку ваше лечение очень щедро оплачено.
Так люди оплачивают свою больную память. Черные провалы. Черные дыры. Черное дно.
Я крепко жму доку руку и ухожу из больницы. Нахожу на стоянке свою машину, которая ждет меня, как верная собака. Падаю головой на руль. Вот я и дома. И другой дом мне не нужен.

23. РАДОСТЬ ВСТРЕЧИ

Лара рада безумно... Так безумно, что не замечает моей бледности. А, может, она уже забыла, как я выгляжу вообще...
В городе неимоверная жара. В квартире тоже душно, несмотря на то, что открыты все окна, и сквозняки срывают шторы. Она сидит, обняв меня крепко, и рассказывает о своей работе, о каждом дне, который она провела в ожидании, обо всех своих плохих снах. Она пересказывает мне все подробно, и я попадаю внутрь каждого ее кошмара – вот на меня обрушилась стена, вот на меня наехал грузовик, и я кричу...
– А что я кричал? – уточняю я.
– Не знаю. Какое-то имя. Кажется, «Энджи».
Я пожимаю плечами.
– Все позади. Я дома. И никуда больше не уеду.
– А в Киев?
– Нет. Я решил, что мы останемся здесь. У меня здесь хорошая работа. Мы будем заниматься исключительно законными делами. Будем помогать людям, как команда Бэтменов.
Она улыбается.
– Это очень хорошо. А... он?
– Генка? Да он нормальный. Просто у него контузия иногда сказывается. Он же в Чечне воевал, да еще в спецназе.
– А, тогда понятно, – сочувствующе кивает Лара.
Мы звоним ее родителям и приглашаем их на свадьбу. Свадьба планируется не очень пышная, но я хочу подарить своей понятливой девочке и нашему ребенку свою фамилию.
А вечером, заехав в бюро и раздав задания, являюсь-таки в «Автодор». У Генки совещание. Я брожу по холлу, потом болтаю с длинноногой Лолой, пью кофе и провожаю взглядом расходящихся из кабинета Босса топ-менеджеров.
Вхожу в кабинет Никифорова.
Какими же сложными могут быть отношения между людьми, с какими капканами и темными коридорами... И какими же простыми и открытыми они могут быть!
Я без слов подаю Генке руку и хлопаю его по плечу. Если с мужчинами ему бывает так сложно, то его женщинам остается только посочувствовать.
Мне почему-то кажется, что Генке страшно неловко. Он закуривает и спрашивает бегло.
– Как ты? Оклемался?
– Да, все хорошо. Мне даже предложили как бонус инъекции ботокса.
Он опять сосредоточивается на моем лице.
– Ботокса? От морщин?
– Ага.
– А ты что?
– Отказался.
Он не улыбается. Может, считает, что зря...
– Мне сказали, что ты был в офисе.
– Юля сказала?
– Юля.
– Я ее уволю! Сколько можно стучать на меня? Уволю и буду спокойно работать.
– Уже не бежишь?
– Бегут от врагов, от неизвестности.
Он смотрит по-прежнему без улыбки. Вообще без единой эмоции. Только курит.
– Юлю не увольняй, – говорит вдруг. – А то мне придется спать с твоей новой секретаршей, чтобы она на тебя стучала.
– Я Ванечку секретарем возьму.
Наконец, Генка размораживается. Усмехается сквозь дым.
Мебель в его кабинете расставлена весьма удачно, но аквариум с рыбами гигантских размеров стоит прямо около окна, и на рыб светит солнце.
– Им не жарко? – интересуюсь я.
– Нет, тут же кондишн.
Генка отвечает немного растерянно. Может, не такой реакции ожидал от меня, может, его удивило, что я ношу его льняную одежду, а, может, я просто отвратительно выгляжу, и это его отвлекает.
– За безопасность компании возьмешься? – спрашивает он, зажигая новую сигарету.
– А какая тут опасность может быть?
– Это с виду все просто. А на самом деле – охрана фиг знает чем занята...
Я хочу спросить его о новом доме. Я еще ни разу не был в домах на Рублевке, а замок Эдиты видел только издали, и мне очень интересно. Но я наблюдаю за рыбами, и мысли плавно уходят от дома, от его нового образа жизни, от него самого к сонным пучеглазым рыбам...
И вдруг звонит Эдита – предлагает поужинать где-то. Я закрываю трубку и спрашиваю Генку:
– Поужинаем с Семаковой?
– Ого. Да я не очень одет...
– А я вообще без ботокса.

Из нас всех вечером хорошо выглядит одна Эдита. Она в длинном вечернем платье с открытыми плечами. Голубой цвет очень идет к ее черным волосам. Я любуюсь ею как сказочной картиной. Генка, выказав максимум вежливости при знакомстве, отмалчивается.
– За ваше избавление! – поднимает она тост.
Потом пьем за ее красоту. А потом – за Генкин дом. Вдруг оказывается, что они теперь почти соседи по Рублевке. Генка становится еще молчаливее.
– А я опять нашел свою девушку, – говорю я. – Помирились, без истерик. Все стало очень спокойно.
Эдита кивает с таким видом, с каким она может принимать очень неприятные известия. Я улыбаюсь ей виновато, но она кладет свою ладонь поверх моей на столе.
– Это очень-очень хорошо, я очень за вас рада. Главное, чтобы дорогие нам люди были живы и здоровы, а все остальное не имеет никакого значения...
Генка заметно оживляется, и мы едем смотреть его дом. Сталкиваемся с бригадой таджиков, которые навешивают потолки и одновременно стелют новый пол. Я хожу по всем комнатам и удивляюсь, что они такие огромные, а Эдита удивляется моему удивлению. Рабочие, увидев такую красивую девушку, тоже громко удивляются. Такой удивленной процессией мы и ходим из комнаты в комнату.
Время позднее. Я, наконец, начинаю прощаться, а Генка вызывается проводить Диту до дома.
Мы еще стоим у ворот... Вечер перестает быть душным, становится фиолетовым, свежим и прозрачным. Действует выпитое шампанское, Эдита хохочет, и где-то трещат кузнечики. Генка рассказывает о том, какие тормоза эти строители и как дорого ему обходится их кретинизм. И все это напоминает мне те комедийные сериалы, которые я смотрел в больнице. Эдита – в свою очередь – рассказывает о том, как в прошлом году ее отец достраивал вторую веранду, и как бесконечно долго строители пытались понять, что же именно он хочет, хотя проект был разработан более чем детально. Тема строительства роднит соседей по Рублевке, я рад за них, но мне абсолютно нечего добавить – разве только то, что я планирую продать свою киевскую квартиру и старую машину и купить что-то здесь – что-то из наиболее доступного.
– Думаю, в сентябре я уже смогу сюда въехать, – говорит Генка.
И я представляю Генку – одного – посреди этого огромного пустого дома в три этажа.
– По-моему, тут хватит места для целой семьи, – высказываю свое мнение.
Повисает неловкая пауза.
– Для целой таджикской семьи, – исправляюсь я.
Но Эдита продолжает рассматривать Генку, а он ее. Я спешу исчезнуть из их поля зрения.
Иногда наступают такие времена, когда уже никому не хочется страдать и мучить себя воспоминаниями, а хочется просто наслаждаться тем, что имеешь, даже если это не совсем то и не совсем так, как ты себе представлял.

24. ПЕЧАЛЬ ПРОЩАНИЯ

А в сентябре мы все стоим под мелким, косым дождем на кладбище рядом с детективами из агентства «Тимур» и сотрудниками службы безопасности. Лару, с ее тяжелым животом и ее мнительностью, я, конечно, оставил дома. Генка и Эдита стоят под одним зонтом и держат его – одна рука поверх другой.
Дождь сечет мелкий и липкий, откуда-то налетевший на город, прибивший пыль и перепугавший воробьев.
Я думаю о том, что золотая линия Леди Х оборвалась, что она никогда не будет сморщенной старушкой, а в следующей жизни станет мужчиной и купит «майбах» – самую новую модель, каких еще нет на свете.
Летом мы еще виделись, а в конце августа ее положили в больницу, и она отказалась от посещений. Но я никогда не забуду, с какой готовностью она отдавала свою хрупкую жизнь – за мою.
Мы стоим под дождем и чувствуем себя как никогда вместе – промокая насквозь и роняя слезы. И вдруг дождь прекращается, и в Генкиных голубых глазах отражается высокое небо.
Все закрывают зонты. Дождь отрыдал свое. Тучи уходят. И тело Наташи уходит в землю.
После этого нет сил напиваться. Но мы пьем за помин ее души и за то, чтобы в следующей жизни у нее все получилось. Стараемся говорить о том, что не ранит...
И вдруг я замечаю, что Эдита не пьет. И что Генка как-то слишком заботливо поддерживает ее под локоть. И что острота ее фигуры и черт лица стала намного мягче и беззащитнее. Я ловлю ее взгляд, и он говорит мне о том, что она боится верить этим переменам и этому человеку. И я отвечаю ей взглядом, что ему можно верить, потому что если у него есть привязанности, то они очень сильные, но если их нет, то он никогда не будет их имитировать. Эдита кивает мне едва заметно: ей жаль, что наши отношения сложились именно так. Но то, как они сложились – самый лучший вариант из всех возможных. Она для меня – красивейшая женщина, роскошная светская дама и будущая жена моего друга...
А моя жена – моя самая лучшая девочка в мире. Доктора нам пообещали мальчишку, и она мучится над тем, как его назвать, потому что всегда была уверена, что у нее родится девочка. И когда я вижу ее за книжкой «Толкование имен», то понимаю, что именно об этом я и мечтал всю жизнь, и ни одна из моих предыдущих женщин не дала бы мне такого покоя и такого ощущения целостности.
Генка переехал в новый дом. И Эдита переехала к нему. Они ведут вполне светскую жизнь, и очень довольны друг другом.
А я уволил из бюро Юлю и Стаса, потому что уверен, что детективы – не проститутки, не наемные убийцы и не рейдеры, а профессионалы в деле расследования. И я не беру спорных дел – ни за какие деньги. Для подобных вещей существуют другие конторы, готовые взяться за любой заказ, не раздумывая о законности намерений своего клиента.

– Страшно было? – спрашивает Лара о похоронах.
– Да, страшновато... И дождь лил...
– Ладно, не рассказывай. Я боюсь.
– Не буду. Не бойся.
Я привлекаю ее к себе, усаживаю рядом.
– Ну, на чем ты остановилась?
– Дочитала до буквы «М». Может, «Максим»?
– Я в мужских именах ничего не понимаю, – отмахиваюсь я.
– А для девочки какое бы ты выбрал имя?
Я задумываюсь. Мне всегда везло на экзотику.
– «Наташа». Наверное, я бы выбрал имя «Наташа».
– А я бы выбрала «Ольга». У меня была в институте подруга Оля – такая смешная. Стала моделью и уехала в Париж.
Она замолкает.
– И что дальше?
– Ничего. Работала моделью. Потом влюбилась в одного миллионера и родила от него ребенка. А он ее бросил. Ей не на что было жить, и стыдно было вернуться домой, потому что все знали, что она в Париже замужем за миллионером. Она начала судиться...
– И чем закончилось? – я предполагаю трагический конец.
– Она проиграла суд. Пошла мыть лифты, стала зарабатывать, сняла маленькую квартирку и вырастила красавицу-дочь, а отец потом признал ее и оставил ей наследство...
– Она была твоей сокурсницей? – уточняю я.
– Да, тяжело говорить с детективом, – Лара усмехается. – На самом деле, она бросилась с шестнадцатого этажа его офиса, а ребенка забрали в приют. Ее мать очень плакала, потому что потом она уже не хотела, чтобы ее дочь была замужем за миллионером, хотела просто, чтобы она была жива, хотела увидеть свою внучку, но так и не смогла ее разыскать. А я приехала в Москву и поклялась ни с кем не встречаться. Вообще. Никогда.
Я киваю. Пытаюсь улыбнуться.
– Я не миллионер – со мной можно.
– Ты мне тогда показался таким шикарным...
– В горелом «Амуре»?
Она уже улыбается. Мне вспоминается то кафе с его специфическим фри и салатами. Как меня занесло туда в тот вечер? И что было бы со мной, если бы не занесло?
Что-то похожее на прощанье с тем, что было до нее и до нашего ребенка, охватывает меня. Сколько скитаний еще могло бы быть, если бы я не нашел свой причал? Но я нашел его – чудом.
– Я уже не кажусь тебе шикарным?
– Не очень.
– А Генка?
А Генку она по-прежнему недолюбливает. Не может забыть, как он заставлял ее писать мне прощальную записку, хотя я уже сто раз объяснял, что он делал это из лучших побуждений. Он и сейчас уверен, что отвечает за мою жизнь.
Зато Ларе очень нравится Эдита. И Эдита, в свою очередь, тоже добра и внимательна, но я понимаю, что это доброта – не к Ларе, а просто к человеку, который мне дорог. Наверное, она, со своей женской точки зрения, не видит в Ларе ничего особенного. Моя девочка лишена светскости и причуды дам, выросших на Рублевке, ей не знакомы. Но я хорошо понимаю, что с Эдитой мне было бы тяжело, а рано или поздно стало бы просто невыносимо. А вот Генка с удовольствием перенимает у нее манеры новоиспеченного миллионера. Для парня из Рыбинска он очень способен и весьма преуспел.
При мысли о своих друзьях я усмехаюсь, обнимаю Лару и говорю ей на ухо:
– Мы завтра приглашены к Генке и Эдите.
– У них красиво, – кивает Лара.
И я обещаю, что к Новому году мы тоже переедем в собственную квартиру, и у нас тоже будет красиво. Я не очень уверен, но обещаю.

2007 г.