Я сидел на качелях…
Я сидел на качелях, слегка раскачиваясь. Тихое поскрипывание, свойственное всем слегка покачивающимся качелям, обогащало тишину знакомого двора. В этом девятиэтажном доме я прожил лет двадцать. Плюс-минус год. Вот он – дом, гордо обнимает двор своей неизменной Г-образной формой в плане. Вот он справа от меня и за спиной. Кажется, будто он живой и молча заглядывает мне через плечо еще не погасшими желтыми глазами. А, ведь, правда – он живой. Я перестал раскачиваться. Поскрипывание замерло в воздухе. И вот уже слышно, как мерно стучат несколько сотен сердец этого бетонного короба.
Ночь, помню, была теплая и, до рождения жизни в груди, очаровательна. Уже хотелось уйти домой, спать, но тогда ночь еще до своего предначертанного исчезновения будет безвозвратно утеряна. Я не покидал качелей и только раскачиваться стал более живо.
Как бы хотелось поделиться с кем-нибудь этой ночью! Как бы хотелось чувствовать не только бетонный дом за спиной, но и удивительную, словно эта ночь, особу противоположенного пола. Ту единственную, которая где-то есть, только черт ее знает где.
В общем, качаюсь я на качелях, и радуюсь словно ребенок, и даже еще сильнее. Ребенок от восторга может и повизжать. Находит таки выход эмоциям. А мне что ж делать? Восторженно молчать.
Подходит ко мне пес. Обычный на первый взгляд бездомный пес. Крупная серая дворняга с загнутым до неприличия приветливым, но молчаливым хвостом. Одновременно и гордый и жалкий зверь. Вечный бродяга, не знавший ни ошейника, ни намордника, ни «рядом». Завсегдатай помоек, и парящих крышек на люках теплотрасс, он не знает миски-самобранки, коврика в коридоре. Он никогда не бегал за палочкой. Шерсть в клоках, на животе перемешана с грязью. Но никогда вы не увидите у домашнего животного таких глаз. Больших, грустных глаз, которые просто смотрят, и никогда не шарят в поисках хозяина. Вот она – свобода, когда нечего терять и идти, куда хочешь.
Как ни странно, пес подошел ко мне, сел напротив. Покормить его было нечем. Жаль. Чем мог я ответить на его бесценное собачье внимание?
- Ну, здравствуй, друг, - сказал я.
- Здравствуй, - спокойно ответил он.
Качели чуть не вылетели из-под меня, чуть без опоры не оставили. Я впился кедами в подкачельную плешь и остановился. Показалось?
- Здравствуй, - повторил я, надеясь на более традиционный исход диалога. А именно – пес понимает, что кормить его никто не будет и уходит.
- Здравствуй, - повторно произнес пес.
Сердце колотилось, ночь сгустилась до чего-то вязкого и черного. В центре темного пульсирующего холста сидел бездомный пес. Я уставился на него.
Спустя примерно вечность, удивляло уже не столько говорящее животное, а то, как оно говорило - совершенно спокойно. Нормальный человек, выдавший нечто эффектное и тем самым, удивив публику, всенепременно расплывется довольной улыбкой, лишь слегка прикрыв ее каким-нибудь равнодушным жестом. А тут пес, говорящий, или, по крайней мере, здоровающийся, что уже выходит за все мыслимые границы не только повседневного, но и исключительного.
- Тебе очень грустно? Ты не похож на человека, нашедшего покой в одиночестве, скорее на человека, не знающего из него выход.
- Ну, так… немного… - пролепетал я, пытаясь успокоить себя ровным глубоким дыханием. Кажется, помогло.
- Ты кто? – спросил я.
- Пес, – ответил он.
Нет, не помогло.
- Вижу. А что ты тут делаешь, гуляешь?
Ничего глупей я от себя не ожидал. Спросить говорящего бездомного пса, гуляет ли он.
- Гуляю, я все время гуляю, дома то у меня нет.
В существование следующего своего вопроса я отказывался верить.
- Хочешь у меня переночевать?
Пес грустно улыбнулся. «Он еще и улыбаться умеет» - мелькнуло где-то в куче мусора между моих ушей.
- Ты не шутишь? – Собачьи брови доверчиво приподнялись.
От грустного доверчивого собачьего взгляда мне стало легче.
Я шел обычной своей походкой: руки в карманах неизменных синих джинсов, чуть приподнятые плечи, ноги в ста тридцати рублевых кедах изображали походку комического персонажа по палубе корабля, но уже изрядно уставшего. Пес спокойно шагал рядом. В его походке таилось удивительное - он шагал мерно, ровно, не шарахаясь по сторонам, не обнюхивая обочину дороги и кусты. Словом, совсем не так, как обычно ходят бездомные собаки.
Я вспомнил свое имя, день недели, проговорил про себя: «я иду домой с говорящим псом, и он у меня переночует». Вера в происходящее постепенно усиливалась.
- Как так вышло, что ты умеешь говорить, да и ведешь себя достойнее многих знакомых мне людей?
- Откуда я появился и почему такой - неизвестно. Первое, что помню в жизни – холод, ветер и бездомность. Бездомность – это когда тебе очень плохо сидеть на месте, а идти некуда. Край тротуара, шум темных торопливых ног, ни единого слова, только ноги. Люди спешили в тепло.
Холод. Я замер и забылся. И тут чей-то голос: «Пойдем, ребенок». Оба слова слились в одно невыразительное мычание, но, как ни странно, вполне понятное. Чужой человек нес меня за пазухой. От быстрого шага его сердце глухо стучало.
Потом желтый свет, незнакомое тепло, парящий суп. Человек, который меня принес, почтенного возраста сидел на табурете. Седые длинные волосы, такая же борода. Сам он строен и, как мне показалось, высок. Ноги в валенках, темно-серый свитер с высоким воротом, на поясе серый шерстяной платок. Человек с любопытством за мной наблюдал. Я бродил по маленькой кухоньке и принюхивался.
Каждое утро человек кормил меня. Вместе мы спускались на улицу. Он уходил на весь день. Я праздно мотался по городу. Вечером я беспокоился у подъезда. Но человек приходил. Правда, иногда ждать приходилось долго. Задерживался. Далее ядовитый кошачий запах обшарпанного подъезда, ужин, телевизор. Нередко он со мной разговаривал, но я никогда не отвечал. Просто слушал. Человек знал, что я его понимаю. А что еще нужно человеку?
Человек готовил на двоих. Поровну наполнял пожелтевшие тарелки с коричневатой паутинкой тарелочной старости. Одну ставил на пол, из нее ел я.
Жили мы хорошо. Я всегда был сыт и быстро рос. Человек ко мне очень привязался, да и я к нему тоже. Но вот одним вечером он не вернулся домой. Я долго ждал его у подъезда, потом в подъезде, свернувшись калачиком на пыльном коврике под знакомой дверью. Так пошло несколько дней. Никто не появился. Я стал ненадолго выходить на улицу, что-то находил и ел. К вечеру возвращался на коврик.
Однажды мерзко заскрипела соседская дверь. В темном проеме вместе с невыносимым запахом кошачьей мочи и уксуса вылезла серая физиономия старушки. Дверной скрип незаметно сменился ее голосом. Отталкивающий запах - стоптанной шваброй. Коврик в подъезде сменила влажная, теплая крышка люка, потом другая.
Я ловлю себя на мысли, что слушаю его невнимательно. Желание рассказать о себе подавляет всякий интерес к жизни невозможного существа. Вероятно, я слишком давно ни с кем не разговаривал.
Подъезд. Седьмой этаж. Дверь без ручки и опознавательных знаков. Дважды щелкнул замок. Поздоровался выключатель, загорелся желтый домашний свет. Я вошел, разулся на половичке у двери. Пес смущенно прошлепал грязными лапами в ванную.
На стиральной машине валялись не стираные трусы со следами затянувшегося одиночества. На зеркале – брызги зубной пасты. В ванной, на серой полосе прилива налипли волосы не только длинные прямые, но и короткие, вьющиеся. В тополином пухе холостяцких углов покоились три носка. Удивительно, почему их всегда три?
- Ты тоже ничей? – спросил пес снизу вверх.
- Вроде как да. Ничей.
Традиционная кухня. Нервный холодильник. Квадратный раскладывающийся стол. Три табуретки. Пес принялся стыдливо обнюхивать мусорное ведро.
- Оставь ведро, сейчас пельмени сварим.
- Привычка, - говорит.
В морозилке был пакет дешевых пельменей. Я выставил на стол две бутылки пива. Пес по-собачьи сел на табуретку посмотрел вопросительно. Открыв бутылку вилкой, я налил пиво в миску. Пес подождал, пока я поставлю воду под пельмени и открою бутылку себе. Ожидание пса я заметил с уважением и благодарностью. Сам сел за стол, стукнул бутылкой об миску. Выпили. Как он жадно прильнул! Как человек утром.
- А у тебя балкон есть? – вылакал почти половину.
- Есть, - оторвался я от прохладного стеклянного горлышка.
Собачья голова склонилась на бок, глаза смотрят заинтересованно.
- Пойдем, - говорю, - постоим.
Вышли на балкон. Пес залез на фанерный ящик. Осторожно взглянул вниз.
- Под нами шесть этажей чьих-то личных жизней. А может шесть этажей свободного полета? Кто знает. – Он говорил тихо, будто сам с собой - Стою на балконе, торчащем на седьмом этаже девятиэтажного дома. Я уже очень давно мечтаю выйти на балкон и наблюдать, как время переставляет фигурки внизу. Как тускнеют творения рук человеческих. Небо - оно вечное. Если бы время можно было увидеть…
- А разве течение времени так уж незаметно? – прервал я.
- Нет, не течение времени, оно заметно, вполне хорошо. Если бы его превосходство Время было видимым, вряд ли оно отличалось бы от неба. Только время не так высоко. Оно шевелится непобедимой толщей в литосфере. Но оно невидимо, и я смотрю на небо.
Мне бы хотелось пролететь этажей пять вниз или больше, у самой земли расправить худые, крепкие лапы и промчаться над обычным двором. Взметнуться до самого неба. Там испугаться высоты, а может не высоты вовсе, а невиданной до того дня свободы. Подняться высоко-высоко, там замерзнуть и мирно спуститься на пригретый ласковым солнцем балкон.
Хочется верить, что когда-нибудь я обязательно полечу.
«И это я от бездомной собаки слышу», - мелькнуло в голове между пивом и еще пивом. Пельмени!
Вернулись на кухню. Вода в алюминиевой кастрюльке почти выкипела, оставив на ее стенках неприглядные серые полосы. Я долил еще воды и вновь поставил на газ.
По завершении пива я достал полбутылки красного полусладкого. В скором времени стол преобразился парящими пельменями со сметаной. Поели. Пора в ларек. Пес завилял хвостом. Дружелюбное, доверчивое виляние хвоста.
В маленькое окошечко круглосуточного ларька заспанная продавщица выдала по одной четыре двухлитровых пивных «снаряда». За спиной молча стояла группа парней. Чувствую, как их скользкие взгляды за моей спиной отдаются нервной злой дрожью во всем теле. Если бы со мной не было пса внушительных размеров, я бы остался без пива и с набитым лицом. Хотя, если не пес, я бы уже спал. Мой новый говорящий друг оценил ситуацию на «отлично». Он стоял преданно близко. Взъерошенной шерстью, спокойной мордой и внимательным взглядом он убедил недоброжелателей остаться безучастными.
У самого подъезда пес бесцеремонно обдул бетонную урну.
И снова, минуя разящий кошачьей мочой подъезд, лифт, с признаниями в любви и презрении на стенках, мы вошли на кухню. Одну бутылку пива на стол, одну в морозилку, остальные просто в дверку холодильника. Я мелко нарезал колбасу. Раздался умиротворяющий пшик. Пиво запенилось в большой стеклянной кружке с покусанным краем и железной миске. Пес носом чуть подвинул миску в мою сторону. Я стукнул по ней кружкой. Выпили.
- Однажды, по воле случая я стоял в тамбуре поезда Иваново – Санкт-Петербург, – неизвестно зачем я начал рассказывать, но молчать не получалось, - с единственной женщиной, которую люблю. С самой близкой, любимой и теперь уже чужой женщиной. Она обречена, прости, я оговорился - обручена. С ее немногочисленных слов я узнал, что Он - просто хороший человек.
Два года мы с ней жили в разных городах. Тонкой золотой нитью тянулась из города в город любовь. Вот-вот и оборвется. Я написал мерзкое «прощай». Нить оборвалась беззвучно, с неслышным шорохом легла на землю. Где-то она исчезла в траве, где-то ее затоптали неуклюжие человеческие ноги.
И вот через полтора года молчания мы стоим в тамбуре. Я ее обнял, прижался, какая же она маленькая. Моя рука чуть заметно поглаживала ее свитер. Под этим свитером ее спинка, бархатная, теплая. Какое счастье. Какое счастье.
Потом мы долго разговаривали. Она держала в руках один конец моего длинного шарфа, что-то из него выщипывала. Тот шарф был совсем новый, связанный мамой мне в подарок. Очень не хотелось, что бы Даша что-то из него выщипывала. Но сказать ей об этом я не мог. Даже этим кусочком одежды я чувствовал ее нежные прикосновения, оставшиеся навсегда в прошлом.
Почему расстались? «Мы просто друг другу не подошли», - повторила она мои же слова. Мы просто друг другу не подошли. Я не мог, находясь рядом, ее не обнять. В наши короткие встречи даже метр, полметра были непростительным расстоянием. Она любила меня по-своему, спокойно. На шею не бросалась, дышала ровно. Но любила, конечно, любила. Впрочем, кого я в этом убеждаю? Тебя, себя? Наверное, любила. Вот только фраза, ее фраза, вспыхнувшая в тумане нашего бессмысленного, поломанного, искалеченного моим хмелем и ее тоненьким золотым спокойствием на безымянном пальце правой руки разговора: «Если бы ты мне был действительно нужен, я бы попыталась измениться».
- У меня с этим делом все много проще, - изрек пес.
- Да пошел ты!
Пес не обиделся и слегка вильнул хвостом в знак примирения. Вроде бы умное, а животное. С другой стороны, а мы кто?
Пес увлеченно, смешно и пошло рассказывал о своих любовных похождениях. Слушать его оказалось очень интересно. Но от пересказа я воздержусь. Во-первых, каждый в жизни видел бесстыдную собачью жизнь. Во-вторых, я не помню те выражения, придавшие его историям особый сатирический блеск.
Я рассказывал о своей жизни. Мой новый друг кивал с пониманием.
Звезды исчезли, небо поросло тучами, когда мы ринулись за шампанским в честь женщин, столь важных в жизни любого мужчины, даже если он говорящий пес.
Начинался дождь. Я шел изредка спотыкаясь. Пса мотало из стороны в сторону. Кроме того, мы спешили, гонимые желанием как можно скорее торжественно разлить шампанское по емкостям и выпить.
Вскоре я разливал шампанское, на столе ожидала своей очереди бутылка красного
Голова ноет, будто ударившееся об угол колено. Во рту устойчивый вкус мертвечины. В спину и ноги упираются добравшиеся до поверхности дивана, но не проткнувшие его толстую шкуру, пружины. Воздух в комнате безжалостно испорчен, словно в банку с виноградным соком бросили куриный желудок, и прошло время.
Я приоткрыл глаза - больно. Приподнялся на локтях. Тяжело вздохнул. Попытался встать, но больно ударился головой о низко-висящий плотный воздух. Лег. Жарко, одеяло прикрывает только…
«Где-то здесь должен быть говорящий пес», - подумал я и улыбнулся. В моем состоянии такую мысль легко принять за помутнение рассудка. Вспомнил – он же на балконе улегся. Романтик.
Я полежал еще немного, потом сел, встал, побрел к балкону. Балконная дверь закрыта. Странно. Ах, да ветер же был. Открыл. Воздух после ночного дождя был прохладным и свежим. Я несколько раз глубоко вздохнул, закружилась голова. Покачнулся и уперся плечом в дверной косяк. Оглядел балкон - пса нет. Постоял с минуту. Проветрился. Где же пес?
Оставив дверь широко открытой, пускай воздух в квартире сменится, я принялся разыскивать собутыльника. Вроде бы и заползти то некуда, а его нигде нет. В шкафе, за диваном, под ванной – нигде нет. На мгновение подумалось – не привиделось ли. От такой мысли стало и вовсе не по себе. Я жадно попил воды из графина. Посмотрел в окно. Снова вышел на балкон. Облокотился на перила. Плюнул. Посмотрел вниз. Постоял, разглядывая двор. С легким удивлением заметил, что совершенно ни о чем не думаю. И тут совершенно неожиданно память прошептала восторженное: «У самой земли расправить худые лапы…». Я посмотрел на небо, на двор, снова на небо. Не может быть! А почему не может? Говорить пес умел, причем, лучше многих знакомых мне людей. Так что, все может быть.